| Александр_Головко | Дата: Четверг, 11 Дек 2014, 22:19 | Сообщение # 2 |
 Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1236
Статус:  | ПОБЕГ
…Был у фельдшера нашего детдома Анны Ивановны, Аннушки, как мы её называли за глаза, любимчик − мальчик-красавчик Серёжка Анохин, чем-то похожий на Есенина, такой же кудрявоголовый, с породистым холёным лицом. Но о Есенине я тогда просто не не знал, в школе мы его "не проходили", и его образ не вызывал положительных эмоций, скорее, наоборот. Анохин часто пропадал у Аннушки дома, где она его подкармливала разными вкусностями, одевала в обновки, что вызывало ревность и презрение у остальных ребят.
И я его ревновал к Аннушке, и как-то в запале сказал, что нехорошо «откалываться» от друзей, что она не его собственность…
Анохин был старше меня года на полтора и крепче физически. Услышав мой выпад, он ничего не сказал, повернулся и ушёл, видимо, затаив на меня зуб.
Директор знал, но не приветствовал привязанность жены. Многие из ребят недолюбливали «Сирожу», как назвал его кто-то из «голопузой» малышни.
Позже, в летнем лагере во время каникул, неожиданно подкараулив в лесу, он подставил мне подножку и, сбив с ног, стал остервенело пинать по голове, в живот…
Всё случилось так внезапно, что я не смог оказать сопротивления, только старался закрывать лицо от тяжёлых ботинок.
Когда он натешился в своей злобе, то просто повернулся и ушёл. Я же долго отлеживался, выплёвывая сгустки крови, приходя в себя. Голова гудела, меня подташнивало. С трудом поднявшись, прислонился к дереву. От боли и злости я постучал головой о ствол, как бы проверяя чуткость головы... Она онемела, стала будто деревянной. Мне было так скверно, что я побрёл по лесу, куда глаза глядят.
Шёл и думал: зачем он это сделал? Чем я его так обидел, неужели из-за Аннушки, чтобы, значит, и мысли не питал на её благосклонность? А может это была личная неприязнь, он лелеял мечту, планировал это неожиданное избиение…
Никогда мне не понять природу жестоких людей, откуда столько звериной злобы выплескивается наружу, тем более в этом обласканном красавчике? Боязнь вторжения возможных претендентов в его уютный мирок? Мои друзья и раньше подмечали, что Анохин по натуре скрытный и необщительный. Как долго он ждал момента, чтобы расквитаться... Для меня его вспышка ненависти так и осталась загадкой.
Опомнился я лишь в селе, у ворот детского дома, где в летнюю пору, кроме сторожа, никого не было.Зачем пришёл сюда? Возвращаться в лагерь не хотелось, я побрёл в сторону железной дороги, что в километре от села. По дороге мелькнула мысль: «Убегу, уеду к отцу, к братьям!».
* * *
Железная дорога, соединяла два областных центра – Оренбург и Куйбышев (ныне Саратов). До ближайшей узловой станции Бузулук было восемнадцать километров. Сесть на ходу на проходящий поезд было нереально, поэтому я отправился на станцию пешком.
Стояло позднее лето шестьдесят второго, время хрущёвской оттепели, о чём я тогда тоже не подозревал, Брёл вдоль железки, по правую руку тянулась бесконечная лесополоса, в которой весело распевали птички. Припекало солнце, во время ходьбы я немного успокоился, утихла боль в голове, вспомнился родной посёлок, отец и старшие братья. Очень сильно захотелось повидать их.
Почему при живом отце мы с братом находились в детском доме? Всё просто и сложно. У нас со Славкой, моим младшим братом, было ещё куча братьев и сестра по отцу, у которых дети - мои племянники, были старше нас. Было два брата и по матери, и тоже младший из них на десять лет старше меня. Была мачеха, у которой отец жил в примаках. После смерти мамы, которая была на двадцать пять лет младше его, отец, шестидесяти четырёхлетний, фактически, старик не в состоянии был воспитывать нас. Многочисленная родня отказалась взять нас на содержание, поэтому, как говорится, при семи няньках остались без глазу...
Прошло два года после нашей разлуки (а может быть ссылки), я плёлся под палящими лучами солнца, предвкушая момент появление у Виктора (не к мачехе же идти), я представил, что внезапно предстану перед ним, он обрадуется, а жена его Галя усадит за стол вместе со своими детьми и скажет: «Какой же ты худой, Саня, давай-ка сядь да поешь борща со сметаной, домашнего». Готовила Галя вкусно и у меня инстинктивно засосало в желудке. Она конечно спросит: «Почему приехал?», − расскажу о своём житье-бытье в детдоме, старший брат сжалится и заберёт меня к себе.
Работал Виктор в райкоме партии, возил на «волге» первого секретаря. Жила его семья вполне прилично по тем временам, Виктор был хозяйственным, оборотистым мужиком, получил от железной дороги квартиру благодаря райкому партии в коттедже на две семьи. Тогда я ещё не понимал, что значит «лишний рот», у них своих было трое девчат-погодок. Принять решение об опеке не просто, да оно и не принимается с бухты-барахты. Допустим, даже если бы брат согласился забрать меня с младшим братом из детдома, есть ещё куча всяких формальностей, которые необходимо решить.
Но об этом я тогда не думал, не понимал этих бюрократических и житейских премудростей. Устремлённый одной целью − вперёд, к родным местам, я шагал, прячась в тени деревьев, срывая бездумно головки цветов и листья с деревьев.
Подходя к городу, я неожиданно набрёл на какой-то полигон, вдали виднелась военная техника, а в траве под ногами попалась солдатская пилотка. «Очень кстати», − подумал я, надев на голову, - в открытом поле сильно припекало.
За полигоном начинался город большим товарным разъездом. На путях стояло много вагонов и готовый к отправке состав. Дорога здесь одна – на Оренбург, если ехать в сторону моего посёлка. Туда же смотрела и голова состава, похоже, готового вот-вот отправиться. Я решил, что судьба благоволит мне. На платформах стояли крытые брезентом танки, машины.
Состав действительно тронулся, раздумывать некогда, я забрался на одну из платформ, где стояли новенькие, пахнущие краской, зелёные военные машины. Мелькнула счастливая мысль: а что, если забраться в кабину и таким образом доехать до места? Нажал на ручку, щёлкнул замок, меж дверью и кабиной образовалась небольшая щель, но дальше что-то удерживало (впоследствии я узнал, что «мешала» пломба). Дёрнул сильней, дверь подалась и вот я уже на сиденье машины.
На улице было ещё светло, поезд медленно набирал ход. Вот он выбрался за черту города. По сторонам мелькал однообразный пейзаж: родная оренбургская степь на сотни вёрст окрест с той же лентой бесконечной лесополосы вдоль железной дороги.
Я приоткрыл оконное стекло грузовика, тёплый ветерок ворвался в кабину, поднялось настроение: впервые я ехал один и на свободе! Здорово мчаться в неизвестность, и пусть завтрашний день может принести новые огорчения, но сегодня за окном мелькают полустанки, перелески, ленты разбегающихся дорог.
Мерно постукивали колёса. Наступила ночь, подо мной упруго покачивалось уютное сиденье, я заснул.
Не знаю, сколько было безмятежного сна, но очнулся я от подозрительных стуков, затаился. Ходили по платформе с фонарём. Кто-то посветил внутрь кабины, сердце замерло. В тишине свет скользнул по моему убежищу, чуть задержавшись, перекинулся в другое место. «Наверно не заметили», − понадеялся я.
Щёлкнул замок двери, она распахнулась. В глаза ударил яркий свет фонаря, через пару секунд раздался низкий мужской голос: «Эй, солдатик, ты что перебрал, что ли? А ну вставай, выходи, или тебе хочется неприятностей?» Я продолжал лежать, скорчившись на сиденье. Тогда в кабину протянулась сильная рука, ухватившая меня за шиворот, и властно потянула за собой.
− Ах, ты шкед! Надо же, а я принял его за сопровождающего эшелон солдата. Думаю, чего это он забрался сюда, может, хватил лишка да решил проветриться, а, может, поссорился с товарищами да ушёл от них? Зачем же пломбу срывать! − сердито подытожил он.
Приподняв мой подбородок, спросил строго: «Ты чей? Как сюда попал?» Я молчал, тогда он сказал: «Ладно, партизан, скоро узловая станция, там тебя сдам милиции, и ты как миленький всё им расскажешь, пошли!» Он повёл меня, держа крепко за шкирку.
Поняв, что дело плохо, я лихорадочно стал придумывать версию своего путешествия.
Мы пришли в теплушку, и я сходу взмолился: «Дяденька, не отдавайте меня в милицию, я еду к бабушке из Колтубановки в Переволоцк. Она старенькая и больная. Мама умерла, а на билет у меня нет денег. Опустите, пожалуйста!»
Дядька уже не так сердито, как вначале, присмотрелся ко мне, потом усадил за стол и резюмировал: «Да, я смотрю, ты небогато одет, прямо скажем, очень даже бедновато. Худой какой, только что-то мне не верится, что ты вот так совсем один. Должны же быть в Колтубановке родственники, соседи. Неужто, все бросили тебя, и пришлось таким образом добираться до бабушки?»
Между тем он достал гранёные стаканы с подстаканниками из шкафчика, мешочек с колотым сахаром, появились сушки и чёрный хлеб с салом, баночка домашней сметаны. Из закопчённого чайника полился заваренный чай.
− Садись, перекуси, небось, кишка кишке бьёт по башке? – хохотнул он грубовато, но я почувствовал к нему расположение. − Я не расслышал, куда ты направляешься?
− В Переволоцк, − напомнил я, решив говорить хотя бы частично правду, не хотелось, чтобы меня высаживали раньше или позже.
Дядька почесал затылок и немного подумав, сказал:
− Не сходится, сынок. Состав формировался в Бузулуке, а Колтубанка за тридцать вёрст до него. Ну-ка, давай честно. Я знаю, что в Елшанке есть детский дом, вот на его обитателя ты больше всего смахиваешь. Меня не проведёшь на мякине, я в этих местах родился и прожил почти всю жизнь, не считая войны... Если честно расскажешь, я может, что-то для тебя сделаю.
Дядька был пожилым, кряжистым, но с добрым лицом, побитым оспой, особенно нос. Одет он был в железнодорожную старенькую форму, усы висели совсем седые, опущенные вниз, как у запорожца, лоб был сильно изрезан глубокими складками морщин. Он улыбнулся мне обезоруживающе-близоруко, как бы подбадривая, и я решил, будь, что будет, расскажу всё: что еду к брату из детдома, что не хочу там больше жить, поскольку нет на свете справедливости…
По мере того, как я рассказывал, самому вдруг остро открывалась нелепость моей затеи: вряд ли меня кто-то ждёт по месту прибытия…
Я чётко представил себе лицо жены брата, которая, если честно, ко мне не очень благоволила, в итоге это стало причиной нашей с младшим братом «ссылки» в детский дом. Вспомнил про Славку, как его мачеха ставила в угол коленями на горох за какую-то провинность, и решил, что моё возвращение ничего хорошего не сулит. А в детдоме, как братишка будет без меня? Поняв всю бесперспективность своего вояжа к родным, я сник. При мысли о брате, у меня произвольно закапали слёзы.
− Ну-ну, что ты, не плач.
− Да Славку жалко, я бросил его в детдоме, даже не сказал, что поехал домой… При слове «домой» у меня вновь всё внутри сжалось, и я уже не сдерживаясь, заскулил, словно бездомный пёс.
Дядька всё прекрасно понял, приблизился и погладил меня по голове, неловко приобнял и предложил:
− Слушай, сынок, я понимаю, что тебе несладко в детдоме, может, тебе всё же вернуться, а? − Я кивнул головой и вновь непрошеные слёзы покатились по щеке. − Тогда придётся всё-таки передать тебя милиции.
Видя испуг, метнувшийся в моих глазах, он успокоил: «Ты не боись, паря, хуже не будет. Я передам тебя нашим ребятам в Новосергиевке, всё им объясню. Они свяжутся с милицией и в аккурат доставят куда надо, то есть в Бузулук. Тебя твои даже не будут ругать, я попрошу, чтоб и не наказывали, хорошо?»
Он будто советовался со мной, и я проникся к нему доверием окончательно.
Всё так и произошло. В Новосергиевке на узловой станции поезд остановился, и он отвёл меня в теплушку на железнодорожных колёсах, стоявшую в тупике на рельсах у дальнего конца перрона. Нас впустил к себе сонный мужчина. Я простился с добрым дядькой, так и не узнав его имени, залез на полку и сразу отключился. Утром, когда проснулся, меня отвели в линейное отделение милиции при железной дороге.
Слушал переговоры по телефону, пришлось подтвердить, что я из детдома, назвать свою фамилию и директора, потом ещё сидел, но недолго. Меня подсадили в проходящий поезд к сопровождающему состав милиционеру, ехали мы днём.
Снова Бузулук, отделение милиции, ожидание…
За мной приехала Трёшка, наш завуч, так мы её звали за глаза. Время стёрло в моей памяти её настоящее имя и отчество, кто ей дал такую прозвище, я не знаю, но она связана с деньгами. Смешно картавя, она произносила: «Тли лубля».
Трёшка была горластой и вредной, дети её не любили, но вынуждены были подчиняться, ведь воспитателей, как и родителей, не выбирают.
Трёшка, вопреки заверению дядьки, набросилась на меня с угрозами, обещая устроить «хороший приём» на месте. Милиционер урезонил её, и она прикусила язык.
В детском доме меня встретила Аннушка, она ни о чём не спрашивала, может, знала или догадывалась о выходке своего любимчика. Видимо, моё исчезновение и звонок из районной милиции кое-кого в детдоме порядком встревожил. Пообещав, что всё будет как прежде, Аннушка обработала мои ссадины и кровоподтёки, сказав, что все в детдоме очень переживали за меня. Она попросила, чтобы я не таил на обидчика злость, он уже раскаялся в содеянном и пообещал, что больше никогда этого не повторит.
Я не очень-то поверил ей, но не хотел расстраивать и пообещал забыть эту историю.
Потом я нашёл братишку, у него было всё нормально и это меня успокоило окончательно. Мои друзья, услышав мою эпопею, удивились, - прошёл слушок, что я что-то натворил и поэтому сбежал. Они предложили накостылять Анохину, но я попросил их этого не делать. Конфликт закончен, мне не хотелось подводить нашу Аннушку. Детский максимализм, когда любимая вещь или человек должны принадлежать только тебе в данном случае был не совсем оправдан с моей стороны. Она на самом деле любила многих, потому что руководила в детдоме ещё и духовым оркестром, в котором и я игра на нескольких инструментах. И нам она приносила свои плюшки, относясь максимально заботливо и тактично.Своих-то детей у неё не было, поэтому, думая теперь о прошлом, я понимаю её маленькую слабость...
Моя копилка
Сообщение отредактировал Александр_Головко - Вторник, 23 Дек 2014, 18:00 |
| |
| |
