Добавлено (10.05.2012, 13:11)
---------------------------------------------
Квартира

Штольцу нравилась его работа. Он был служащим банка и изо дня в день перекладывал новенькие, хрустящие и потёртые, похожие на ветошь, купюры из одной стопки в другую. Некоторые скажут, что в подсчёте чужих денег есть что-то мазохистское, и будут абсолютно правы. Штольцу же было наплевать на мнение этих некоторых. Бумажные прямоугольники занимали своё, особое положение в его мироощущении, и Штольц сам себе казался едва ли не самой важной фигурой в банковском деле. После работы же это был скромный и незаметный человек, со своими достоинствами и недостатками, слабостями и привычками. И как у каждого скромного и незаметного человека, у Штольца была мечта.
Какая может быть мечта у простого банковского служащего? Самая обыкновенная – мечта о собственном жилище. Вот уже несколько лет, с тех самых пор, как он приехал из глухой деревни в большой город, у Штольца не было постоянного угла. Сначала он жил у одной далёкой родственницы, вечно брюзжащей старухи с бульдожьим слюноотделением, затем снимал комнату на окраине. Но мечта о собственной квартире не давала нашему герою покоя даже ночью, подобно страстной любовнице. С мыслью о приобретении хотя бы маленького жилья Штольц и вставал, и ложился. Иногда во сне эта квартира увеличивалась до огромных размеров, вмещала в себя множество комнат, становилась загородным особняком с голубым бассейном. Каждый раз после этого Штольц с особенным благоговением смотрел на крупные купюры, словно это были древние таинственные манускрипты из египетской Долины Царей.
Невинная мечта неизвестно от кого понесла и разродилась страстью к накопительству. Спустя некоторое время Штольц совершенно перестал посещать магазины (о театрах и кинотеатрах и говорить нечего), а продукты покупал исключительно на рынке, да и те сомнительного качества – из-за небольшой цены. Готовил он сам, причём, экономя газ, старался всё сделать как можно быстрее. Затем он совсем перестал готовить. Словом, вскоре пара сухарей да стакан воды составляли весь дневной рацион банковского служащего.
Со временем прекратились и обычные для Штольца вечерние получасовые прогулки, так как с каждым выходом из сонного дома на улицу увеличивалась вероятность быть ограбленным трудолюбивыми уличными налётчиками, хотя Штольц никогда не носил с собой даже ничтожную сумму. Постепенно дошло до того, что он перестал зажигать свет по вечерам, предаваясь в полной темноте мечтам о том, что всё изменится, что экономить будет не нужно, что его лишениям очень скоро придёт конец, и что тогда уж первым делом он обязательно женится.
Сорокалетний Штольц ещё не был женат. Ему казалось глупым обзаводиться женщиной раньше квартиры, к тому же работа отбивала все мысли о женитьбе – нужно было зарабатывать деньги, так как это являлось единственным средством, приближающим Штольца к мечте.
Чтобы не терять времени даром, Штольц начал предварительные но, безусловно, важные переговоры с представителями известной и очень надёжной строительной организации, сдающей новый дом к концу квартала. И вот, наконец, долгожданное запланированное чудо свершилось.
Нужная сумма была накоплена. Покупка квартиры много времени не заняла , и через несколько дней Штольц перебрался в свою (!) собственную (!!) квартиру (!!!) Он ходил по бетонному воплощению мечты и никак не мог поверить в своё счастье. Если бы начинающие вселяться соседи могли видеть сквозь стены, то они заметили бы, как какой-то чудак прижимается всем телом к стене, гладит её, словно впервые в жизни видит это чудо современного строительства. А Штольц… Штольц был счастлив, как никто на свете. Он ложился на пол, раскинув руки, и довольная улыбка не покидала его лица. В голове Штольца сидела всего одна мысль – всё вокруг принадлежит ему и только ему. Он испытывал чувство, похожее на состояние влюблённости, причём влюблённости взаимной. Как долго он ждал этого! Штольцу казалось – нет, он был в этом уверен – что он действительно влюблён в это помещение так, как любят в юношеском возрасте – с дрожью в руках и непременным сердцебиением. Никто не мог отнять эту радость, никто не был вправе помешать такому счастью.
В первую ночь в новой квартире возбуждённое состояние долго мешало Штольцу уснуть, но едва он начал засыпать, как тишину нарушил дверной звонок. Хозяин нехотя поднялся и пошлёпал к двери. Посмотрев в глазок, он заметил нескольких незнакомых людей.
- Кто там?- спросил сонный Штольц.
- Господин Штольц, мы – комиссия по чрезвычайным делам, разрешите войти? – произнёс медный голос за дверью.
- Что вам угодно? – Штольц понемногу начинал чувствовать испуг.
- Э-э… Нужно обсудить некоторые вопросы. Поймите, господин Штольц, эти вопросы требуют незамедлительного решения.
Штольц открыл дверь и хотел было выйти на лестничную площадку, но его грубо оттеснили, и четверо членов комиссии ввалились в коридор.
Из кожаных курток торчали грубо вылепленные глупые головы, к которым неумело были прицеплены островерхие, как и у самого Штольца, уши, причём все до единого – разного размера. Нелепые улыбки были нарисованы бездарным, к тому же совсем не старавшимся художником. Поначалу Штольцу даже показалось, что вошедших было всего двое, а невидимое зеркало увеличивало число незваных гостей – до того они были похожи друг на друга. Когда члены комиссии обступили Штольца, он присмотрелся внимательнее, и к своему большому удивлению увидел, что на самом деле в коридоре своей квартиры он находится один, отражаясь в четырёх, неведомо откуда взявшихся зеркалах. От этого Штольцу стало плохо, к горлу подкатила тошнота, голова закружилась, так что пришлось закрыть глаза обеими руками. Когда недомогание прошло, Штольц убрал руки, и вместе с этим движением зеркала исчезли, а пришедшие, тихо покашливая, вежливо дожидались, когда Штольцу станет лучше.
- Позвольте… Позвольте узнать…, - неуверенно начал Штольц, но один из пришедших, самого грозного вида, широко расставив ноги и уперев руки в бока, заявил, перебивая растерявшегося хозяина квартиры:
- Господин Штольц, я – председатель комиссии по чрезвычайным делам. Как вам известно, в нашем городе сложилась затруднительная ситуация по проблеме жилья, хотя наше правительство и оказывает всевозможную поддержку отечественному строительству. К этой работе подключены финансовые структуры, разрабатываются высокие технологии, готовятся квалифицированные кадры. Данному сектору экономики оказывается особое внимание администрацией нашего города. Объясняется это большой миграцией жителей нашего государства из других, более населённых районов. Однако… Председатель комиссии говорил долго, но Штольц его не слышал – он уже понял, зачем к нему пришли.
- Так что будьте любезны, господин Штольц, подписать некоторые бумаги…
В руках председателя неожиданно оказалась пухлая папка с документами и авторучка.
- Вот здесь, где отмечено галочкой, - председатель ткнул толстым пальцем в нужное место.
- Но позвольте мне хотя бы ознакомиться с документами, - робко заявил Штольц.
- Вообще-то нам это делать запрещено, - с улыбкой сказал председатель, - но только для вас, из большого уважения, я сообщу, что первый документ, который вам необходимо подписать – это немедленный отказ от владения квартирой в пользу государства…
Штольц сначала покраснел (он чувствовал, как краснеет), затем побледнел. Хотя он и ожидал услышать нечто подобное, озвученные ожидания были во сто крат страшнее не озвученных.
- Второй документ – это приказ о вашей высылке из нашего города на расстояние не менее одной тысячи километров.
- Но почему я?
- Вот этого вам знать не положено, к тому же я не уполномочен сообщать вам сведения такого рода.
- Но я же купил эту квартиру! – прокричал Штольц.
Председатель засмеялся, его поддержали члены комиссии.
- На законных основаниях, - с меньшей уверенностью добавил всё ещё хозяин квартиры.
Члены комиссии залились гомерическим хохотом. Председатель смеялся, вытирая слёзы:
- Ну, батенька, ну насмешил…, - и тыкал в Штольца документами.
Штольц посмотрел на бумаги, на председателя, снова на бумаги. Дрожащей рукой он подписал оба листа, написав вместо «Штольц» фамилию «Шульц», не замечая этого.
- Вот и славненько, - сквозь смех еле выговорил председатель. Внезапно успокоившись, он продолжил свою речь:
- Кстати, наше правительство всемерно поддерживает вынужденных переселенцев и создаёт для них необходимые условия, при которых они смогут в полный голос заявить о себе, активно участвовать в жизни страны, а главное – раскрыть свои таланты и реализовать возможности. В этих целях вам любезно предоставляется вот этот бесплатный билет на самолёт, на утренний рейс, - с этими словами председатель вручил Штольцу билет, и комиссия по чрезвычайным делам немедленно удалилась.
Вместе с нею удалилась входная дверь, нелепо перешагивая ступеньки своими нижними углами. Если бы не оставленная без надёжной охраны квартира, то можно было бы на протяжении нескольких минут наслаждаться комическим зрелищем, устроенным дверью – до того смешно она пыталась развернуться на лестничной площадке. Но именно беззащитность квартиры открывала глаза на громадную чёрную пропасть не освещённого подъезда, поэтому ситуация совершенно не выглядела смешной, более того, для Штольца уход двери являлся сильнейшим, к тому же запрещённым ударом. От боли, огненный центр которой располагался ниже пояса, у бывшего хозяина квартиры перехватило дыхание, и вдруг всё вспыхнуло, раскалилось, взорвалось, и с диким криком и пеной у рта Штольц проснулся.
Такого ночного кошмара он не видел никогда. Обливаясь холодным потом, он сел в кровати, да так и просидел до самого утра, поглаживая стену и размышляя о том, что подобные ужасы просто необходимы для того, чтобы затем вознаграждать себя неимоверной радостью бодрствования.
Откуда-то из стен лилась божественная музыка, и вместе с пением ангелов в душу Штольца вливалось живительное счастье из благодатного неиссякаемого источника. Оно было спокойным и тихим, как дно медленной, заросшей водорослями реки.
На следующее утро Штольц впервые в жизни опоздал на работу. Отчасти виною была бессонная ночь, отчасти – нежелание на несколько часов расставаться с квартирой. Целый день он думал только о ней, поэтому не задержался в банке ни одной лишней минуты. Когда рабочий день подошёл к концу, Штольц взял такси и приказал водителю гнать во всю мощь.
Едва закрыв дверь своего жилища, Штольц бросился к шкафам, открыл все дверцы, затем упал на пол и заглянул под кровать. Успокоившись, он похлопал по стене и пробормотал: «Извини…» В тот вечер Штольц сильно напился, сидя на кухне и чокаясь со стеной. Ему было стыдно за свой необъяснимый приступ ревности, и он просил прощения у квартиры за излишнюю недоверчивость и подозрительность.
Утром в банк Штольц пришёл ещё пьяным. Его простили после объяснительной и клятвенного заверения, что подобного больше не повторится и отпустили домой приводить себя в порядок. Вечером он снова напился. В пьяном бреду ему казалось, что его квартира так и поджидает момент, удобный для того, чтобы впустить в себя кого-нибудь постороннего, а это уже будет равносильно измене. Словно струйки пара сквозь густую кашу, тревожные мысли об истинном объекте любви обманщицы вырывались на свободу. Штольц бил кулаками в её незащищённую кухонную стену, а потом, размазывая слюну и кровь с разбитых костяшек пальцев по лицу, плакал и просил прощения, пока не уснул тут же, на полу кухни.
Проснувшись, он сильно дрожал, словно под воздействием тока высокого напряжения. В его затуманенных глазах просматривались, как чудо всемирного равновесия противоположностей, одинаковые доли радости и горя, боли и экстаза, бесконечной любви и бесконечной же ненависти.
Штольц перестал ходить на работу, но уже не пил, а всё сидел и думал. Ему всё ещё казалось, что квартира не упустит шанс завести себе другого – если не хозяина, то хотя бы постояльца. Навязчивая идея терзала Штольца, и он нигде не мог от неё укрыться. Несколько часов он просидел в шкафу, но это не помогло. Когда запасы пищи подошли к концу, Штольца посетила гениальная идея проверки квартиры на верность: покинуть её на время и неожиданно вернуться. В тот же час он собрал вещи и ушёл из дома, сделав вид, что уезжает надолго.
Штольц шёл по вечерним улицам и боялся того, что его любовь-мука является фикцией, выдумкой, чёрт знает, чем ещё. Вдруг её нет, как нет и того дома, и этой улицы, и всего города?
Он остановился у одного старого знакомого – сослуживца, уволенного из банка перед самой покупкой Штольцем квартиры. Сославшись на то, что в этой самой квартире идёт ремонт, Штольц напросился некоторое время пожить у приятеля, в чём последний ему благополучно не отказал, так как был очень большим любителем выпить, а несвежее лицо Штольца предательски выставляло его потенциальным собутыльником.
Спустя двенадцать дней почти беспробудного пьянства, осунувшийся и небритый Штольц вернулся домой. Сделал он это, как и собирался, неожиданно: к дому подобрался незамеченным, прячась от всевидящих окон за автомобили и редкие деревья во дворе. На лифте он поднялся на два этажа выше своей квартиры и затем, подождав пять минут, пошёл вниз по лестнице, стараясь изменить свою походку до неузнаваемости. Чувствуя себя разведчиком на спецзадании, Штольц плавным движением вставил ключ в замочную скважину, повернул его и мгновенно исчез за дверью, испытывая невероятное возбуждение.
Тишина оглушила его. Такое же чувство он испытал однажды в детстве, когда его, боящегося высоты, старшие товарищи по всевозможным развлечениям бросили в реку с моста, давно ставшего для них привычной вышкой для прыжков. Подводная тишина была зловещей, затаившейся, подстерегающей любого, вошедшего в неё из другого мира, и маленькому Штольцу тогда показалось, что он действительно оглох – то ли от ужаса, то ли от неожиданности.
Он на цыпочках обошёл всю квартиру, едва дыша. В ней никого не было. Штольц проверил не только шкафы, он посмотрел под кроватью, исследовал балкон и даже не забыл о пустых кастрюлях. Рад он был необыкновенно. Сначала Штольц танцевал и смеялся, затем плакал, и, стоя на коленях, просил прощения, называя Её чистой и светлой. Он говорил Ей, что никогда более он не обидит Её, не оскорбит недоверием, не бросит. Ведь Она так скучала без него! Да и как он мог так поступить с Ней – бросить одну в большом городе! Он утверждал, что никогда не простит себе этого, клялся в вечной любви и рыдал, рыдал, рыдал…
Больное воображение Штольца полностью отождествляло квартиру с некой абстрактной возлюбленной, его не растраченная любовь нашла себе широкое русло и хлынула наружу из безумного мозга и горячего сердца.
Теперь, когда он вошёл в квартиру, он чувствовал себя в Ней, он ласкал Её бетонное тело, как молодой муж в медовый месяц. С этого момента Штольц решил никогда не выходить из Неё, чтобы продлить слияние, по возможности максимально приблизив к бесконечности. Какой мукой, почти физической болью стала для него необходимость выйти из Неё, чтобы запастись большим количеством продуктов! Он едва перенёс это.
Богиня! Богиня, сошедшая ради него с небес и ставшая вследствие этого обыкновенной смертной! Это было нечто, выходящее из ряда вон, непривычное, никогда до этого не случавшееся. Ни один мужчина с античных времён не испытывал столь огромной ответной любви. Штольцу даже хотелось умереть, чтобы растянуть этот последний миг жизни на всю оставшуюся бесконечность.
Целыми днями он сидел на стуле посреди комнаты, находясь в уже привычной прострации, и лишь к вечеру, устав, ложился в кровать. Он совсем перестал готовить, ничего не ел, а если и ел, то как-то механически, не замечая этого. Голова Штольца была занята одним – их несказанной любовью. Особенно импонировало ему то, что Она досталась ему девственной.
Иногда Штольц думал о том, что слишком долго находится в Ней, а это может Её измучить, поэтому он, озираясь, выскальзывал наружу, запирая дверь, и стоял у лифта, разрешая Ей отдохнуть. Его собственное желание было неутолимо, как неутолима жажда выбравшегося из пустыни путешественника, поэтому после непродолжительного отдыха Штольц иногда врывался в Неё, резко дёргая дверь, иногда входил медленно, не спеша, словно играя с Ней, а иногда он дразнил Её, делая шаг внутрь и возвращаясь назад.
Это был предел желаний почти любого мужчины – вершина власти над любимым существом. Ситуация полностью контролировалась Штольцем, и только сны были ему неподвластны. Расступающиеся стены открывали вид на море, на горизонт в лёгкой туманной дымке, а любимый стул Штольца, неизвестно как вскарабкавшийся на самый пик одинокой скалы, принимал вид (и очень удачно это делал) высокого трона каких-то северных королей. Пошевелиться было невозможно, существовал небывалый риск свалиться вниз, на острые холодные камни, края которых так и не смогла сгладить ледяная арктическая вода. В чистом и свежем воздухе растворялись последние остатки стен и потолка, и однажды ночью Штольцу стало страшно, он вдруг почувствовал себя таким одиноким, маленьким и беззащитным, что даже тихо, как ребёнок, заплакал. Понемногу тревога прошла, ему стало спокойнее. Он знал, что это квартира баюкала и утешала его, пела колыбельную, словно мать.
Любовь была всеобъемлющей, её границы ничем нельзя было определить (тот случай, когда об истинных размерах чего-либо можно только догадываться), поэтому она с некоторых пор вмещала в себя даже некое подобие сыновних чувств Штольца. Это привело к неизбежному, однажды проклюнувшемуся и вылупившемуся страху полного слияния возлюбленной с пока ещё абстрактным, но постепенно вызревающим материнским началом. Во всяком случае, Штольц до этого никогда не думал об инцесте. Всё это ставило его в неприятное положение, и в недоумении он терял след ускользающей мысли, такой важной и нужной, способной всё расставить на подобающие места.
И вот одним неприветливым утром к нему пришли. В тишине квартиры резкий звонок раздался иерихонской трубой. Штольц долго не мог понять, что это, а мерзкий звук всё продолжался. Штольц на цыпочках подошёл к дверному глазку.
За дверью стояли двое молодых клерков из банка. Штольц замер. Один из клерков, продолжая давить кнопку звонка, говорил что-то другому, и Штольц никак не мог расслышать, что именно. Лишь в перерыве между громкими трелями он разобрал ответ другого: «Вероятно, так». Постояв ещё пару минут, оба гостя направились к лифту. Когда пасть лифта захлопнулась, Штольц сел у двери на пол и судорожно сжал кулаки. Что же будет? Теперь его точно никогда не оставят в покое, следовательно, нужно срочно что-то предпринимать. Ведь если кто-нибудь войдёт в его квартиру, в его квартиру, то Штольц никогда не сможет простить этого ни Ей, ни себе.
- Как же тогда жить дальше? Что же делать? Что? – Штольц вскочил и заметался между стен – хищный зверь в запертой клетке. Картины, одна ужаснее другой, возникали в его воображении. – А если они позовут кого-то, чтобы взломать мою дверь? – думал он вслух. – А если они действительно откроют её? Насильники, маньяки, убийцы! Да как вы смеете!
Не находя выхода из тупиковой ситуации, Штольц решил забаррикадироваться. Едва он подумал об этом, как снова прозвенел звонок и в дверь сильно постучали.
- Кто там? – спросил Штольц, липкий от ужаса.
- Откройте немедленно, это милиция! – прогремел ответ.
- Зачем?
- Это господин Штольц? Мы хотим удостовериться, что с вами всё в порядке.
- Я не открою… Не имеете права!
- Ломай, - прозвучало за дверью.
- Постойте! Не нужно ломать. Я уже открываю…
Отворив дверь, Штольц в мгновение ока выскочил наружу. Милиционер стоял, широко расставив ноги, напоминая председателя комиссии из сна. Рядом был тщедушный слесарь и оба молодых клерка, с любопытством взирающих на Штольца.
- Почему вы не открывали? – грозно спросил представитель власти.
- Я… боялся.
- Кого?
- Я думал, пришли грабители.
- Позвольте узнать, что за крики и рыдания недавно были слышны из вашей квартиры?
- Я… Я болен. Мне было плохо.
- Поэтому вы и не ходите на работу?
- Да.
- Почему у вас такой странный вид?
- Я же сказал вам – я болен.
- Вы не впустите нас к себе?
- Зачем?
- У вас никого нет?
- Никого.
- Вы уверены?
- Абсолютно.
- Что ж, - милиционер заметно колебался. – Пошли, - сказал он и нажал кнопку вызова лифта. Вся четвёрка медленно вошла в кабину.
Штольц нырнул в квартиру и сразу же заперся. Сердце бешено колотилось, в висках стучали два молоточка. Он был весьма доволен собой. Ещё бы! Он спас себя от приступов ревности, а Её от надругательства. Сегодня Она наверняка подарит ему истинное блаженство, ведь он герой, он заслужил! Едва передвигая ноги, Штольц подошёл к кровати и лёг, представляя себе, различные варианты того, как поступил бы, если бы нежданные гости всё же вошли. «Если бы они взломали дверь, то это была бы моя вина, так как я не смог бы за Неё постоять. А если бы они вошли, отодвинув меня силой? Значит, Она разрешила бы им войти в себя». Штольц таким образом перекладывал часть вины на крепкие плечи своей возлюбленной. «Что тогда? Убил бы Её, а потом и себя», - подумал Штольц.
Он очень устал. Тело не повиновалось, было чужим и отчасти даже смущало его. Вскоре голод и волнения последних дней сделали своё дело – Штольц заснул, да так, что проспал весь день, весь вечер и всю ночь. Он ещё был во власти Морфея, когда около четырёх часов утра щёлкнул замок, и в квартиру забрался вор.
Этот вор работал всегда один, заранее высматривая пустующие квартиры. Вот и в этот раз он давно приметил, что в окнах квартиры Штольца уже несколько дней не загорается свет, что давало основания предположить, что хозяин в отъезде. Два – три раза вор приходил днём и прислушивался у двери, но за нею всегда стояла тишина океанских глубин.
Открыв дверь отмычкой и, войдя внутрь, он включил фонарь. Штольц, словно дикий зверь, мгновенно почувствовал опасность, вскочил с кровати и включил свет. Вор застыл на месте. Немая сцена длилась несколько секунд. У Штольца расширялись глаза, а у вора дёргалось плечо. В квартиру проник запах озона.
- Т-ты к-т-т-о-о? – бешено прошипел Штольц.
- Вор, - ответил опешивший вор. Увидев, что оружия у хозяина нет, он добавил: - Но я ещё ничего не украл. И уже ухожу, - и моментально растворился.
На некоторое время Штольц замер. В глазах появились слёзы, нижняя челюсть задрожала, сердце усиленно давало перебои. Ни на чём не фокусируя взгляд, как боксёр в состоянии нокаута, он оглядел возлюбленную. Она нагло улыбнулась. А затем…
Штольц обезумел, как может обезуметь уже сумасшедший. Он крушил всё, что попадалось под руку, бил посуду, срывал злость и ярость на стульях и столах, а ревность – на шкафах и кровати.
- Ты мне изменила! – кричал он, хватая молоток. – Неблагодарная! – удар по стене. – И с кем? – вдребезги зеркало. – С вором! – пополам стул. – Убью! Убью тебя!
Штольц упал на пол и стал биться об него головой и стучать руками. Клочья пены вылетали из перекошенного рта, руки царапали грудь.
А потом он внезапно успокоился. К нему с потолка снизошла всеобъемлющая ясность. Он всё понял. Он всё делает неправильно.
Штольц огляделся, словно увидел квартиру впервые. Затем он встал, вошёл в ванную, умылся, причесался. Одеваясь, он посмотрел в окно. Там ещё было темно, лишь кое-где светились огни.
Спокойный, уравновешенный, собранный, Штольц решил поступить так, как на его месте поступил бы, по его мнению, любой настоящий мужчина.
Он бросил её.

Добавлено (14.05.2012, 10:36)
---------------------------------------------
ну вот... длинные рассказы никто не читает...

Добавлено (13.07.2012, 18:27)
---------------------------------------------
еждалюбовьверанад

А она в сапогах от папаши Louis Vuitton
Дефилирует, словно модель, по моей душе.
Говорит, что мой голос – практически козлетон,
И что мне лишь бы вставить по самые фаберже.
Наследит, накопытит – душа без того черна,
Даже спирт не возьмёт или там порошок какой.
На ночь глядя я вынесу мусор. А ночь нежна –
Я проснусь на окраине города у другой.

Там от розовых рюшей рябит у меня в глазах,
Там на кухне с утра пирожки и с лимоном чай,
Там к обеду она на отпущенных тормозах –
У неё перерыв полчаса – мол, давай, кончай.
Раз испорчено маслом – объестся и кашалот,
Отрывной календарь, я с похмелья уйду в отрыв,
А потом пособачусь, завою с тоски и вот
Я сбегу от хозяйки в обеденный перерыв.

Все спешат на зелёный. И я прилечу туда
Где меня ненадолго как минимум ждёт приют,
Где с беспечной подругой такого дадим дрозда,
Чтоб слыхала округа, как эти дрозды поют.
Только время имеет привычку сходить на нет.
Раздавая себя по серьгам, я опомнюсь вдруг,
Становясь симулякром и тенью былых побед,
Как щенок, я прильну к сапогам, завершая круг.

Но пасьянс разложился привычно – опять не в масть,
Я сижу и гадаю – мол, если бы да кабы,
Только каждое слово ножом отрезает часть
Разветвляющихся вариантов моей судьбы.
Или ты продаёшься, скрипучий славянский шкаф,
Покупаешь кого-то (точнее, берёшь в кредит),
Или просто идёшь, не пришей ни к чему рукав,
Согревая гадюку за камешком на груди.

Добавлено (14.07.2012, 14:57)
---------------------------------------------
Шесть

- Объясните же мне, наконец, почему мы все так похожи друг на друга? - спросил самый молодой из собравшихся, длинноволосый студент в коротких штанах,с татуировкой на ноге. - Я пока что ничего не понимаю.
- Внешнее сходство легко объяснимо, - ответил второй, постарше. Он был веселый и бесшабашный, стриженые вихры торчали в разные стороны. - А как все мы смогли встретиться - вот это загадка.
- Всё это очень сложно, - тихо произнёс третий, молодой мужчина с виноватыми глазами. - Здесь, я думаю, не обошлось без вмешательства каких-то высших сил.
- Вот именно, - задумчиво подтвердил четвёртый, хмуря испитое лицо. - И что это за место такое? У меня есть кое-какие догадки, но...
- А я, пожалуй, знаю, где мы, - с большой долей уверенности сказал пятый, пожилой и самодовольный. - Но как такое возможно? Просто мистика какая-то...
- Нет ничего мистического, - возразил шестой, старик с копной седых волос. Он устроился удобнее, откашлялся и сказал:
- Все вы слышали о различных вероятных вариантах бытия, так называемых пространственно-временных континуумах...
- Так мы - представители этих континуумов, каждый - своего? - перебил самый молодой и самый нетерпеливый.
- Но как мы смогли встретиться? - спросил Вихрастый.
- Я думаю, мы встретились потому, что седьмого не будет, - таинственно произнёс седой старик. - Пусть каждый из нас расскажет свою историю появления здесь. Начнём, пожалуй, с самого младшего - это будет логично. Говори ты, Неформал.
- А что говорить? - молодой вскочил и развёл руки в стороны. - Мне двадцать один год, я очень люблю... то есть любил вино и женщин. Сегодня ранним утром один ревнивый муж, которому мы с его женой наставили огромнейшие рога, схватил нож и всадил мне под ребро. Видимо, я умер тут же, на месте, потому как сразу же после этого очутился здесь, рядом с вами.
- А я не умер, - вмешался Вихрастый. - У мужа дрогнула рука. Нож скользнул мимо и лишь оцарапал кожу, и я тут же выбежал из дома в чём был - в майке и трусах. Я так испугался, что бежал без остановки целых два квартала. Да вы все знаете это, как я понимаю.
- Теперь всё ясно, - сказал человек с виноватыми глазами. - Мы не знаем только тех моментов, когда умерли предыдущие, ну и, конечно, последующие - ведь мы сами к тому времени были мертвы.
- Вот именно, - подтвердил спившийся бомж. - Как же ты умер, Вихрастый?
Мужчина ответил, немного заикаясь:
-Да я и умер-то не по своей вине... Помните, - обратился он к старшим, - я работал экспедитором в одной частной лавочке? Так вот, ехали мы за товаром...
- А, помню, ты о той аварии, - перебил Виноватый. - А я ведь тогда остался жив и прожил ещё несколько лет... Я это... очень много пил...
- Знаем, знаем, не надо об этом, - сказал толстяк. - Ты давай о смерти.
- Я напился до такого состояния, что просто-напросто отключился, - Виноватый тяжело вздохнул. - Это случалось довольно часто, и всё обходилось, но вчера вечером мне не повезло. На дворе - конец декабря, и я замёрз насмерть прямо за недостроенным храмом – вы знаете, где это. Я взлетел вверх и увидел свой труп. Потом был яркий свет. Ну и вот, я здесь...
Все посмотрели на следующего. Тот тоже вздохнул.
- Да, судьба, - пробормотал он. - Врагу не пожелаешь...
- Ну а ты? - спросил Неформал.
- А меня, полуживого, уже примёрзшего к земле, обнаружил случайный прохожий. Я прекрасно помню эту историю, это было три с лишним года назад. Представляете, зима, глубокая ночь, страшный мороз - градусов под тридцать, и я лежу, замерзаю. И вдруг судьба посылает мне ангела-хранителя в лице проходившего мимо человека. Спрашивается - откуда он там взялся? Ведь он мог пойти по тротуару, а он почему-то шёл по узкой тропинке через строительную площадку. Почему ему вдруг, внезапно захотелось сократить путь? И вообще, как он мне потом рассказывал, в тот день он мог совсем не выходить из дома. Там была целая цепь случайностей… Значит, не суждено мне было умереть по глупости.
Некоторое время все молчали. Первым тишину нарушил мордатый:
- Ну и как же ты умер?
Бомж опустил глаза.
- Я прожил сорок лет... Понимаете, жизнь не удалась... Я уже два-три года нигде не работал. Денег не было, перебивался, как мог. От меня ушла любимая женщина. Стихи, которые я писал, оказались никому не нужны. А тут ещё... В общем, такая меня тоска взяла... Безысходность полная... Апатия, депрессия... Ну, я и...
- Ну говори, говори, - подбодрил его Вихрастый.
- А, - отмахнулся тот, - что уж теперь-то...
- Взял верёвку и повесился, - хмыкнул самодовольный толстяк. - Но у меня она оборвалась, а у него, видимо, нет. Так всё было?
- Так...
- Слабак, - презрительно процедил Неформал.
- Бывает, - сочувственно произнёс седой.
Снова все замолчали.
- А что случилось с тобой, Мордатый? — поинтересовался попавший в аварию, и все, кроме старика, с любопытством переключились на того, кому повезло больше, чем им.
- А у меня всё наладилось после неудачной попытки самоубийства. Когда я упал с обрывком верёвки на шее, я очень сильно ударился головой. И тут словно просветление какое-то - что же я делаю, Господи?! Кто виноват в моих неудачах кроме меня? Мы сами творим свою судьбу, согласитесь, ведь не напейся тогда волосатый -дожил бы до тридцати как минимум. И так мне стало противно и обидно, что я допустил такую слабость, так я себя ненавидел тогда за это! Я решил кардинально изменить свою жизнь. Бросил пить, стал бегать по утрам, в общем, занялся собой. Я понял, что надо относиться к себе с должным вниманием, тогда и все окружающие будут по другому меня воспринимать. Так и случилось. Откуда ни возьмись, появились какие-то люди из издательства, вскоре вышла моя первая книга, тут же - вторая, посыпались разные интересные предложения. Любимая вернулась ко мне. Правда, пришлось писать модную беллетристику, поэтому я и сжёг добрую часть написанного ранее - вы уж простите, молодёжь...
- Да ладно, - сказал Виноватый, - я сам сжёг всё раннее.
- И моё? - обиделся Неформал.
- А это моя работа, - почему-то с достоинством сознался Вихрастый.
- Ну а умер-то ты как? - явно жалея о содеянном, спросил Бомж.
- А я даже толком ничего не понял. Вчера лёг спать, заснул и оказался здесь.
- Какова дата твоего вчерашнего дня? - спросил Седой, нахмурившись.
Мордатый назвал число, месяц и год.
- Тебя отравили, - тихо сказал старик.
- Как? Кто? Зачем?
- Может, лучше не рассказывать?
- Нет уж, давай, выкладывай.
- Хорошо. Как давно это было... К тому времени я уже был довольно известным писателем. Книги выходили одна за другой - я тогда писал очень много, к тому же переиздавались старые. Я стал богатым человеком и по совету жены застраховал свою жизнь на очень большую сумму...
- Неужели она? - удивлению Мордатого не было предела. - Но как же... Она ведь любила меня...
- Обычное женское коварство, поверь мне, старому человеку. Подсыпала в чай какую-то дрянь. Когда я вышел из больницы, то сразу же выгнал её. Больше мы никогда не встречались.
Снова повисла напряжённая пауза. Каждый думал о своём и в то же время об одном и том же. Посчитав, видимо, молчание затянувшимся, старик продолжил:
- А моя кончина была самой простой. Я умер, как в том стихотворении, помните: «при нотариусе и враче». Недостойная смерть для поэта. Если честно, то я сейчас даже немного завидую вам, молодым...
- Но как же... Слушай, а если бы тебя тогда спасли? Ну, вкололи бы, что ли, какое-нибудь лекарство? - Вихрастый всё ещё сомневался. - Тогда здесь с нами мог бы быть ещё один, седьмой?
- Видимо, нет. Скорее всего, тело уже исчерпало свой ресурс. А раз седьмого сейчас нет с нами, значит его никогда не было и не будет...
- Простите, что перебиваю вас...
- Кто это? - воскликнул Вихрастый.
- Какой-то юноша, - сказал Мордатый.
- Да нет, ему лет сорок, - возразил Виноватый.
- А по мне - так все шестьдесят, - удивился Неформал.
- Вы что, это же младенец, - проговорил Седой.
- Кто ты? - обратился кто-то к прибывшему.
- Я - один из вас, - ответил тот.
- Но почему мы не можем определить твой возраст?
- Потому что это не имеет никакого значения, - спокойно ответил старик-младенец.
- Неужели седьмой? - прошептал Бомж.
Появившийся улыбнулся.
- Можете называть меня и так - это ничего не меняет.
- Объясните, что же всё-таки происходит? - нервничал самый молодой. - И почему ты всё время улыбаешься? – спросил он седьмого.
- Ничего не происходит. А улыбаюсь я оттого, что счастлив.
- Но если ты здесь, значит ты тоже умер! Разве смерть - это счастье?
- Возможно, - улыбка не сходила с лица седьмого.
- А жизнь? - не унимался Неформал. - Ведь жить - это так хорошо!
- Не знаю, - ответил седьмой. - Я тут стоял тихо и слушал вас. Разве жизнь стоит того, чтобы погибнуть от переохлаждения? Или быть раздавленным автомобилем? Разве от хорошей жизни вешаются? То, что является благом для нас, не должно приводить к таким последствиям. Разве хорошо быть застреленным или отравленным? И уж тем более - умереть в собственной постели от старости! Разве для этого всё было задумано?
- Но... - попытался возразить старик.
- Не возражайте, пожалуйста, просто будьте счастливы! Посмотрите, как здесь хорошо...
- А всё-таки, где мы? - спросил Вихрастый.
- Подумайте сами, в каких местах оказываются в подобных случаях, - ответил седьмой.
- Слушай, седьмой, - тихо сказал Седой, - ты, как я погляжу, мудрее всех нас. Я вот никак не пойму - когда же ты умер?
- Я умер при родах.
Откуда-то издалека доносилась приятная мелодия.
- Что же теперь будет с нами? - спросил Неформал.
- Что будет? Ничего, - ответил седьмой и улыбнулся ещё шире.

Добавлено (23.07.2012, 19:19)
---------------------------------------------
Виски и джаз

1. Она легко расставляет точки
над всеми «i», не забыв про «ё»,
но запятые, как молоточки,
подчас стучатся в висках её.
Тогда она наливает виски,
включает свой авангардный джаз,
как настоящая гедонистка,
неспешно пьёт золотой топаз.
О том, что нет запятых, едва ли
она сегодня себе соврёт,
пока томятся в её бокале
бесцветный сплин и шафранный лёд.
Но вот во власти слепой дремоты
её ресницы слегка дрожат.
И вечер томно сплетает ноты
Колтрейна с нотами купажа…

2. Он любит дело своё, к тому же
пожарным был и отец, и дед.
И всё нормально, он честно служит,
гордится выслугой в десять лет.
Но вот с соседкой сносить границы
приличий страшно ему, причём
её улыбка всё чаще снится…

Но тут сгорает соседский дом.

…Проходит время. Но раз за разом,
когда безвыходно и темно,
доносит бурный поток фри-джаза
несуществующее окно.
Он молча пьёт, а потом до хруста
сжимает рюмку в своей горсти.
В его душе непривычно пусто.
Он был обязан её спасти.

3. Судьба – как графики синусоид, закон удачи неоспорим. И чья-то жизнь иногда не стоит четвёртой части «A Love Supreme»*, когда фортуна – крива, сутула, и часто дрыхнет без задних ног…
Она в тот вечер уже уснула, но тут её разбудил звонок. Далёкий голос, такой усталый… Она едва подавила стон… Потом дорога… Она бежала, забыв Колтрейна, который Джон, туда, к единственному навстречу, из дома, города и страны…
Пожар случился не в этот вечер.
Чудны дела Твои.
Ох, чудны…

«A Love Supreme»* – альбом Джона Колтрейна, один из самых продаваемых джазовых альбомов всех времен.

Добавлено (22.08.2012, 02:46)
---------------------------------------------
Sic transit gloria mundi

Тебя уже доедает быт, но есть время сеять и время жать.
Тебе почти не бывает стыдно, и вспоминается чья-то мать.
Ты постоянно играешь роли – то hoochie coochie, то Вечный Жид,
а совесть – маленький белый кролик – забилась в угол и там дрожит.
Но вот приходит тоска такая, что хоть сто раз караул кричи,
и ты отчётливо понимаешь: подруги – б**ди, друзья – хрычи.
Когда ты после привычной случки не можешь видеть её лица,
то значит всё, ты дошёл до ручки, дошёл до полного п**деца.
И в этом долбаном ералаше клянёшь всех скопом – мол, волчья сыть…
Sic transit gloria mundi, Саша.

И кроме мата тут нечем крыть.