ЛАФОНТЕН ЖАН ДЕ
(8 июля 1621 — 13 апреля 1695)

— знаменитый французский поэт, писатель, философ и баснописец.

Отец его служил по лесному ведомству, и Лафонтен провёл детство среди лесов и полей. В двадцать лет он поступил в братство ораторианцев для подготовки к духовному званию, но больше занимался философией и поэзией. По его собственному признанию, увлекался «Астреей» Д’Юрфе. Именно либретто оперы Коласса «Астрея» оказалось последним сочинением Лафонтена (постановка 1691 года обернулась полным провалом).

В 1647 году отец Лафонтена передал ему свою должность и убедил его жениться на четырнадцатилетней девушке, Мари Эрикар. Он очень легко отнесся к своим новым обязанностям, как служебным, так и семейным, и вскоре уехал в Париж, где прожил всю жизнь среди друзей, поклонников и поклонниц его таланта; о семье своей он забывал целыми годами и лишь изредка, по настоянию друзей, ездил на короткое время на родину.

Сохранилась его переписка с женой, которую он делал поверенной своих многочисленных романтических приключений. На своих детей он так мало обращал внимания, что, встретившись в одном доме со своим взрослым сыном, не узнал его. В Париже Лафонтен имел блестящий успех; Фуке назначил ему крупную пенсию. Жил он в Париже сначала у герцогини Бульонской, потом, когда последняя умерла, и он вышел из её дома, он встретил своего знакомого д’Эрвара (d’Hervart), который предложил ему поселиться у него. «Я как раз туда и направлялся», гласил наивный ответ баснописца.

Версия о том, что в 1659—1665 годах Лафонтен поддерживал приятельские отношения с Мольером, Буало и Расином, выглядит сомнительной. В числе друзей Лафонтена определённо были принц Конде, Ларошфуко, мадам де Лафайет и др.; только к королевскому двору он не имел доступа, так как Людовик XIV не любил легкомысленного, не признававшего никаких обязанностей поэта. Это замедлило избрание Лафонтена во Французскую академию, членом которой он стал только в 1684 году. В ходе «спора о древних и новых» Лафонтен не без колебаний встал на сторону первых. Под влиянием мадам де Саблиер Лафонтен в последние годы жизни преисполнился благочестия и отрёкся от наиболее легкомысленных своих сочинений.

Первое опубликованное сочинение Лафонтена — комедия «Евнух» (Eunuque, 1654), представлявшая собой переработку одноименного сочинения Теренция. В 1658 году Лафонтен преподнёс своему покровителю Фуке поэму «Адонис» (Adonis), написанную под влиянием Овидия, Вергилия и, возможно, Марино. Став на время «официальным» поэтом Фуке, Лафонтен взялся за описание принадлежавшего министру дворца в Во-ле-Виконт. Поскольку пришлось описывать ещё не завершённый архитектурно-парковый ансамбль, Лафонтен построил свою поэму в форме сновидения (Songe de Vaux). Однако из-за опалы Фуке работа над книгой была прервана. В 1662 году поэт позволил себе вступиться за своего покровителя в адресованной королю оде (l’Ode au Roi), а также в «Элегии к нимфам Во» (L'elégie aux nymphes de Vaux). Этим поступком он, по-видимому, навлёк на себя гнев Кольбера и короля.

«Сказки» начали выходить с 1664 года. В первый сборник вошли две сказки — «Джокондо» (Joconde) и «Побитый и довольный рогоносец»; первая из них, основанная на одном из эпизодов поэмы Ариосто «Неистовый Роланд», вызвала оживленную литературную полемику. Последующие выпуски «Сказок» публиковались в 1665, 1671 и 1674 годах. Сюжеты их Лафонтен черпал из Боккаччо и сборника «Сто новых новелл». В представлении Лафонтена важнейшей особенностью жанра должно было стать стилистическое и сюжетное разнообразие. Из всех сказок наиболее фривольный характер носили «Новые сказки», которые спровоцировали многочисленные упреки в непристойности и сразу же оказались под запретом. Интересно, что одновременно со сказками Лафонтен работал над сочинениями благочестивого характера, отчасти отмеченными влиянием янсенизма, в том числе над «Поэмой о пленении Св. Малха» (Poème de la captivité de saint Malc, 1671) .

Значение Лафонтена для истории литературы заключается в том, что он создал новый жанр, заимствуя внешнюю фабулу у древних авторов (в первую очередь — Эзопа и Федра; кроме того, Лафонтен черпал из «Панчатантры» и некоторых итальянских и латинских авторов Возрождения). В 1668 году появились первые шесть книг басен, под скромным заглавием: «Басни Эзопа, переложенные на стихи г-ном де Лафонтеном» (Fables d’Esope, mises en vers par M. de La Fontaine). Именно в первый сборник вошли знаменитые, переложенные впоследствии И. А. Крыловым «Ворона и Лисица» (точнее, «Ворон и Лис», Le Corbeau et le Renard) и «Стрекоза и Муравей» (точнее, «Цикада и Муравьиха», La Cigale et la Fourmi).

Второе издание, включавшее уже одиннадцать книг, вышло в 1678 году, а третье, с включением двенадцатой и последней книги — в конце 1693 года. Первые две книги носят более дидактический характер; в остальных Лафонтен становится всё более свободным, соединяет дидактику с передачей личного чувства.

Лафонтен менее всего моралист и, во всяком случае, мораль его не возвышенная; он учит трезвому взгляду на жизнь, уменью пользоваться обстоятельствами и людьми, и постоянно рисует торжество ловких и хитрых над простоватыми и добрыми; сентиментальности в нём абсолютно нет — его герои те, кто умеет устроить свою судьбу. Уже Руссо, а за ним и Ламартин, выражали сомнение: насколько полезны басни Лафонтена детям, не приучают ли они читателя к неизбежности порока в неведающем жалости мире? Особенно категорично на этот счёт высказался В. А. Жуковский: «Не ищите в баснях его морали — её нет!». Иногда мораль «Басен» сравнивают с заветами Эпикура: необходимость умеренности и мудро-невозмутимого отношения к жизни.

Художественному значению басен Лафонтена способствует также красота поэтических вступлений и отступлений Лафонтена, его образный язык, особое искусство передавать ритмом движения и чувства и вообще удивительное богатство и разнообразие поэтической формы.

Басни Лафонтена написаны в большинстве случаев вольным стихом; в XVII веке сам по себе стихотворный характер этого жанра приветствовался не всеми — басня воспринималась прежде всего как назидание. Также он усложнил отношение между сюжетной частью и моралью.

Данью галантной литературе стало прозаическое произведение Лафонтена — повесть «Любовь Психеи и Купидона» (Les amours de Psyché et de Cupidon, 1662), являющаяся переработкой четвёртой и пятой книг романа Апулея «Золотой осёл». Хорошо известный тогдашнему читателю сюжет Лафонтен изложил в изысканной форме, напоминающей оперную постановку. Книга произвела большое впечатление на русского писателя И. Ф. Богдановича, создавшего свою поэму «Душенька» (1773) на основе того же сюжета.

Лафонтен пробовал свои силы в жанре естественнонаучной поэмы, популярном в эпоху Возрождения и восходящем к Лукрецию. Его «Поэма о хинном дереве» (Poème du Quinquina, 1682) читается как своеобразная реклама нового лекарственного средства (завозить кору в Европу начали именно в середине XVII века при содействии Людовика XIV).

В стихотворении «Городок», отзываясь о своих любимых книгах, Пушкин в шутливом тоне пишет и о французском писателе. Лафонтен для него — прежде всего автор басен, которые входили в программу лицейского обучения. Здесь заметно также восприятие Лафонтена сквозь призму поэзии рококо:

И ты, певец любезный,
Поэзией прелестной
Сердца привлёкший в плен,
Ты здесь, лентяй беспечный,
Мудрец простосердечный,
Ванюша Лафонтен!

В 1805 году молодой И. А. Крылов показал выполненный им перевод двух басен Лафонтена: «Дуб и трость» (Le Chene et le Roseau) и «Разборчивая невеста» (La Fille) известному поэту И. И. Дмитриеву, который одобрил его работу. В январе 1806 года басни были напечатаны в первом номере журнала «Московский зритель»; так начался путь Крылова-баснописца. Проблеме адаптации сюжетов басен Лафонтена Иваном Андреевичем Крыловым посвятил один из последних своих докладов выдающийся русский филолог Сергей Аверинцев.
(По материалам Википедии)
***

Эстетическая природа «Сказок» Ж. де Лафонтена

Г.Н. Ермоленко

В «сказках» Лафонтена, как и в повествовательной литературе 1660-х гг. в целом, в ее прозаическом и стихотворном вариантах, проявились такие классицизирующие тенденции, как стремление к лаконизму, экономии выразительных средств, рационалистическому построению сюжета и характеров. Обрабатывая в «сказках» новеллы эпохи Возрождения, Лафонтен в большинстве случаев сокращал текст, упрощал фабулу, приспосабливая ее к новым классическим вкусам. Однако сами сюжеты, заимствованные из ренессансной новеллистики, не были характерны для литературы 1660 гг., стихотворная форма была ориентирована на традицию Вуатюра и Маро.

Ренессансные сюжеты Боккаччо, Ариосто, Маргариты Наваррской, Деперье, сборника «Сто новых новелл» получили в «сказках» своеобразную интерпретацию. В предисловиях и в самом тексте автор настаивал на своем праве на свободу в обращении с оригиналом. Ответственность за новую трактовку традиционных сюжетов в повествовательной структуре «сказок» возлагалась на рассказчика. Он был главной фигурой в мире лафонтеновской стихотворной новеллы. Фигура повествователя в «сказках» эксплицирована, образ его в некоторой степени индивидуализирован. Это маска, имеющая черты личности самого поэта. Он представляет в тексте точку зрения современного человека.

Персонажи Лафонтена иногда условны, выступают в роли марионетки, маски, но чаще представляют различные сословия, относятся к той разновидности персонажей, которую Л.Я. Гинзбург определяла как социально-моральный тип, характерный для классицистической литературы.

Содержание «сказок», по сравнению с ренессансными источниками, существенно меняется. Если ренессансная новеллистика, как показал в свое время Л.Е. Пинский, утверждала идею свободы человеческой инициативы, права на счастье, то герои Лафонтена несвободны, их поведение подчиняется законам природы и общества.

Действия персонажей оцениваются с позиций здравого смысла. Автор не идеализирует героев, природа человека получает двойственную оценку: с одной стороны, подчинение ее требованиям признается естественным и неизбежным, с другой, автор полагает, что, подчиняясь воле инстинктов, герои впадают в крайности, что оценивается как проявление неразумия. Поэт иронизирует по поводу персонажей, уверенных в собственных добродетелях и попадающих в ловушки, расставленные им природой, вместе с тем он снисходителен к человеческим слабостям, как об этом свидетельствует, например, новелла «Мандрагора» по мотивам Макиавелли из третьего сборника «сказок».

Признание законности требований плоти и человеческого стремления к счастью предполагает в идеале разумное самоограничение. В этом отношении позиция автора предвосхищает гедонистическую философию просветителей. Менее извинительны, с точки зрения автора, описанные в «сказках» случаи, когда человеческое поведение диктуется соображениями выгоды, как, например, в новелле «О собачке, сыплющей драгоценностями» по мотивам Ариосто. В целом новеллы Лафонтена — это каталог забавных казусов, свидетельствующих о несовершенстве человеческой природы и достаточно правдивая картина нравов с ощутимыми элементами сатиры на клерикалов и судейских чиновников.

Выбирая сюжеты и строя повествование, поэт не отказывается полностью от использования традиции галантно-героического жанра. В балладе, завершающей первый сборник «сказок», он признается в любви к романам. Сюжетные положения, образы и мотивы прециозной литературы переосмысливаются и органически входят в художественную ткань «сказок», как показывают новеллы «О невесте короля де Гарб» или «Календарь стариков». Поэт разрушает прециозный стиль как целое, снимает барочный пафос прециозных образов, после чего включает отдельные элементы прециозного романа и повести в свои «сказки», где они в новом контексте иронически обыгрываются и находят свое место в сложном синтезе традиций, образующих поэтику стихотворной новеллы Лафонтена.

Любовь, одна из ведущих тем «сказок», трактуется здесь неоднозначно. Поэт противопоставляет свои эротические, гедонистические новеллы прециозной литературе, проповедующей неоплатоническую концепцию любви, часто иронически обыгрывает сюжетные мотивы галантно-героического жанра, но в новеллах «Сокол» и «Влюбленная куртизанка» из третьего сборника пытается примирить чувственность и идею любви как самопожертвования. А в стихотворении «Спор Прекрасных Глаз и Прекрасных Уст» в аллегорической форме противопоставляет страсть чувственную и платоническую, отдавая предпочтение первой.

В «сказках» представлены две точки зрения на идеал женской красоты. В стихотворении из Анакреонта из третьего сборника красота божественна, в качестве абстрактного символа прекрасного выступает богиня Венера. В большинстве новелл представлен другой тип красоты. Красота проявляется не в правильности черт и гармоничной симметричности, не во внушающих почтительность величавых позах и жестах, но в живости, грации, соблазнительном очаровании.

Жанровое единство «сказок», несмотря на пестроту сюжетов и разнообразие источников, в значительной мере обеспечивается единством авторского взгляда и единством повествовательной манеры и выражается в специфическом ироническом взгляде аукториального повествователя на происходящее.

Ренессансные сюжеты иронически обыгрываются. Ирония повествователя направлена не на оригинал (ренессансную новеллу), а на предмет изображения (людские заблуждения и страсти) и на читателя, с которым повествователь ведет игру. Позиция рассказчика по отношению к читателю напоминает о манере повествования в бурлескных, травестийных поэмах. Однако автор далек от экстравагантности гротескного стиля, свойственного низкому бурлеску Скаррона. Он предвосхищает антифрастическую иронию высокого бурлеска Буало, ироикомическую стилизацию в поэме «Налой».

Из вышеизложенного следует, что эстетика Лафонтена — это эстетика компромисса, компромисса между требованиями классицистической теории и другими составляющими жанровой модели «сказок», прежде всего традицией ренессансной новеллистики, но также прециозной повествовательной литературы и легкой салонной поэзии.

Компромиссность — черта, свойственная эстетике рококо. Это доказано во многих работах, посвященных изучению рокайльной литературы (например, в известном исследовании Р. Лофера, работах А.Д. Михайлова, диссертации С.Козлова, монографии и статьях Н.Т. Пахсарьян). Есть все основания рассматривать Лафонтена как одного из предшественников рокайльной литературы XVIII столетия.
(Барокко и классицизм в истории мировой культуры: Материалы Международной научной конференции. Серия «Symposium». Выпуск 17. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001.)
***

«Басни Лафонтена» в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»

А.П. Грачев

«Кот» по гороскопу, М. Булгаков, вероятно, сознательно декорировал свой роман аллюзиями на басню Лафонтена «Кошка, превращенная в женщину»: «Гони природу в дверь — она влетит в окно!» (пер. Н. Карамзина). Маргарита то «царапается тихо», то «соображает, какие именно окна квартиры Латунского», чтобы влететь в них. Мотив кошки-ведьмы, использованный Н. Гоголем («Майская ночь», 1831), был близок и А. Дружинину («кошачьи манеры» Полиньки Сакс (1847). «И я хочу в подвал» (гл. 24), — заявляет Мастер.

Поэт Рюхин (гл. 6) «обогрел у себя на груди змею» (Лафонтен, «Le villageois et le serpent»), а профессор Кузьмин (гл. 18) видит «черного котенка-сироту» («Вы любите кота? Любите: он ведь сирота», — А. Измайлов. «Черный кот», 1824). В басне И. Крылова «Щука и Кот» «дело мастера боится», а его же «Демьянова уха» стилизована в «грибоедовском» разговоре литераторов Амвросия и Фоки (гл. 5).

Оппозиция головы и ног (Берлиоз), головы и внутренностей (буфетчик Варьете), наряду с ключевым словом «члены МАССОЛИТа», может восприниматься как напоминание о лексике А. Сумарокова в его переводе басни Лафонтена «Les membres et l'estomac»:
Член члену в обществе помога...
Все члены и сама безмозгла Голова
Покоятся во гробе
(«Голова и члены», 1762).

В «Сне Никанора Ивановича» (гл. 15) звучит фраза артиста-следователя: «Вот какие басни Лафонтена приходится мне выслушивать». Ведь подбросить могут «ребенка, анонимное письмо, прокламацию, адскую машину...», но не валюту. Аргументы в пользу отказа от денег напоминают басню И.Крылова «Скупой» (1825):
Пей, ешь и веселись
И трать их без боязни!

Именно наличие басенных источников объясняет неточное изложение конферансье «Скупого рыцаря»: барон якобы умер «от удара на своем сундуке с валютой и камнями». У И. Крылова:
Скупой с ключом в руке
От голода издох на сундуке —
И все червонцы целы.

Идиллико-апокалипсическая «сказка» Лафонтена «Филемон и Бавкида» в переводе И. Дмитриева (1805), по нашему мнению, повлияла на изображение судьбы Мастера и Маргариты (Юпитер — Воланд):
«Чета! иди за мной», — сказал отец судьбины. —
Сейчас свершится суд: на родину твою
Весь гнева моего фиал я пролию...

Смерть в одночасье — благо для героев М. Булгакова. У И. Дмитриева:
О, если бы при том и гений смерти нас
Коснулся обоих в один и тот же час.

Повесть Лафонтена «Любовь Психеи и Купидона» пронизывает булгаковский роман: в нем есть и своя прогулка литераторов в Версале (по аллеям Патриарших прудов), и тема света и мглы, и похождения женщины в запредельном мире, и даже неповторимый закат в конце. У Лафонтена Акант (Расин) предлагает друзьям полюбоваться засыпающей природой: «Аканту дали возможность не торопясь насладиться последними красотами дня». У М. Булгакова: «Группа всадников дожидалась мастера молча» (гл. 31). Сопоставление этих двух шедевров — тема особой работы еще и потому, что возникает вопрос о «Душеньке» (1783) И. Богдановича. Так, поза Маргариты на окне (гл. 20), когда она «сделала задумчивое и поэтическое лицо», дразня «борова», пародирует уже не Лафонтена, а испытавшего его несомненное влияние Л. Толстого («Война и мир», т. 2, ч. 3, гл. III): «Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь?»

«Цепочка» людей, охваченных смехом или скорбью, о которой, перефразируя Платона, говорят герои Лафонтена, появляется у А. Чехова («Студент», 1894): «И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой». В «Мастере и Маргарите», благодаря выкрикам Никанора Ивановича («знатока» басен), «тревога передалась в 120-ю комнату, где больной проснулся и стал искать свою голову, и в 118-ю, где забеспокоился неизвестный мастер и в тоске заломил руки, глядя на луну... Из 118-й комнаты тревога по балкону перелетела к Ивану, и он проснулся и заплакал» (гл. 15).

Очевидно, что «басни Лафонтена» стали одной из связующих нитей, которая объединила русскую классику с мировой, указала путь в лабиринтах интертекста.
(XVII век в диалоге эпох и культур: Материалы научной конференции. Серия «Symposium». Выпуск 8. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского философского общества, 2000. С.69-71)
***

Дихотомия стихи/проза в творчестве Ж. де Лафонтена

Г.Н. Ермоленко

В эстетике классицизма противопоставление стихов и прозы имело принципиальное значение. Стихотворная форма была прерогативой высоких жанров, проза — низких, хотя предусматривались исключения: академические и надгробные речи были выдержаны в высоком стиле, представители легкой поэзии использовали фамильярную лексику и разговорные синтаксические конструкции.

В маргинальной области малых жанров названное противопоставление не было строго обязательным. Начиная с 1640-х гг. становятся модными прозиметрические композиции, что свидетельствует об отсутствии у их авторов претензий на принадлежность к высокой литературе (прозиметрическую форму связывают как с салонной литературой: Pelous J.-M. Amour precieux, amour galant: Essai sur la representation de l'amour dans la 1itterature et la societe mondaine. Paris, 1980, — так и с бурлескной традицией: Niderst A. La bigаrrurе de prose et de vers dans les textes classiques // Themes et genres litteraires aux XVII et XVIII s. Paris, 1992).

Лафонтен принадлежал к тем писателям XVII в., для которых проблема взаимодействия стихов и прозы существовала всегда. Его басни и сказки представляют собой, как правило, стихотворную обработку прозаических источников. Ряд его прозаических произведений включает стихотворные фрагменты («Письма из Лиможа», «Сон в Во», «Любовь Психеи и Купидона»).

Во всех своих произведениях и во всех высказываниях по вопросам поэтики (в предисловиях к первому и второму сборникам «сказок», к первому выпуску басен, к повести «Любовь Психеи и Купидона») поэт стремился примирить принцип единства стиля и идею разнообразия, соединить в одном произведении «галантное», «чудесное», «героическое, высокое» и «шутливое». Преодолеть антиномию «высокого» и «низкого» позволяло, в частности, соединение в одном тексте стихов и прозы.

В адресованных жене «Письмах из Лиможа» (1663) стихотворных вставок около тридцати. Объем их колеблется от 1 до 63 стихов. Чередуются строфические и астрофические фрагменты, разнообразные размеры (преобладают восьми- и десятисложник, но встречается и александрийский стих). Прежде всего это описания (сада мадам К., равнины Трефу, Луары и др.), менее характерны панегирические характеристики (Людовика XI), инвокации (воззвание к предкам Ришелье), сентенции на моральные темы (о любви и браке), наконец, повествовательный фрагмент (легенда о горбунах из Блуа).

В фантазии «Сон в Во», над которой Лафонтен работал в 1659 г., но опубликовал в неоконченном виде лишь в 1671 г., присутствуют двадцать три стихотворных фрагмента, включающие от 10 до 90 стихов (тринадцать из них астрофические). Строфы содержат от 4 до 10 стихов. Девять фрагментов написаны 12-сложником, восемь — вольным стихом, остальные — 6-ти и 8-сложником. Большая часть фрагментов описательна (изображения сна, суда Муз, рассвета), десять представляют собой изложение речей (Палатианы, Апелланиры, Гортензии, Каллиопы и др.), фрагмент о тритоне и Нептуне включает речь и описательный текст.

Примечательно начало первого фрагмента, где одно и то же содержание изложено стихами и прозой. При этом синтаксическое членение прозаического текста подчеркнуто ритмично, стихотворный фрагмент развивает темы и мотивы прозаического. Стихи и проза соперничают, являются зеркальным отражением друг друга.

В повести «Любовь Психеи и Купидона» стихотворные фрагменты занимают пятую часть объема текста. Это 28 отрывков, включающие около 800 стихов. Десять из них написаны александрийским стихом, шесть — короткими размерами (восьми- и десятисложником) и больше всего — двенадцать — вольным стихом, сочетающим двенадцати-, десяти-, восьми- и шестисложник.

В первую группу из 10 отрывков, написанных героическим стихом, входят описания произведений декоративного искусства (фонтанов, скульптур, гобеленов и т.п.) и важных моментов в развитии действия (выезд Венеры, описание сказочных заданий и др.).

Еще одна группа — монологи героев (обращение Аканта к деревьям оранжереи, жалоба Венеры, обращение Психеи к дракону, ее речь к Плутону и Прозерпине). Здесь равно употребляются и двенадцатисложник (для торжественной речи), и вольный стих, передающий разговорные интонации.

Наконец, последняя группа стихотворных вставок — это лирические фрагменты, к которым относятся авторские отступления (описание Версаля, обращение повествователя к богу любви), любовная песня, которую слышит Психеи в чертогах Амура, стихи Психеи из первой (сонет) и второй (стансы) частей и финальная «Ода Наслаждению», в концентрированном виде выражающая идею повести о примирении платонической и эпикурейской концепций любви.

В последней группе Лафонтен вводит разнообразные размеры, использует готовые литературные жанры, но вносит в них новые элементы. В сонет и стансы включены элегические мотивы, в лирических отступлениях от автора преобладают разговорные интонации шутливой непринужденной беседы, в «Оду Наслаждению» вводятся интимные признания, исповедь поэта.

Суждения относительно сравнительных достоинств стихов и прозы поэт высказал лишь однажды. Выпустив в 1685 г. свои последние поэмы, он приложил к ним два варианта перевода (стихотворный и прозаический) эпитафии из сборника «Римские древности» Буассара, сопроводив своими комментариями. Сравнение стихотворного и прозаического перевода, по словам автора, должно было выявить их достоинства и недостатки. Оба перевода принадлежат к одному и тому же стилевому уровню. В том и другом встречаются как книжная, так и нейтральная лексика. Только в отдельных случаях нейтральная лексика прозаического перевода в стихотворном тексте заменяется метафорами, перифразами, книжной лексикой («дни» вместо «жизнь», «мгновения» вместо «годы», «моя душа» вместо «я» и т.п.). Эксперимент доказал, что выразительные возможности стихов и прозы равны.

Если сравнение стихотворного и прозаического текстов Лафонтен провел лишь однажды, то равноправие стихов и прозы он утверждал на протяжении всей своей творческой жизни, угадав тем самым формирующиеся литературные тенденции. С середины 1670-х гг. начинают появляться высказывания о достоинствах прозы, способной соперничать с поэзией. Ле Боссю в «Трактате об эпической поэзии» (1675) высказал мнение, что может существовать «поэзия в прозе». В 1690-е годы Фенелон выдвинул понятие «поэмы в прозе» — так современники называли его роман «Приключения Телемака» (1699). В начале XVIII в. спор о сравнительных достоинствах поэзии и прозы привел к утверждению идеи их равноправия.

Эксперименты Лафонтена в области прозиметрической композиции показывают, что для него раньше, чем для других писателей XVII столетия, стало ясно, что прозаическая и стихотворная форма обладают равными художественными возможностями. Как и в других областях, в вопросе сравнительного изучения художественного потенциала стихов и прозы Лафонтен шел впереди времени, прокладывая дорогу в будущее.
(XVII век в диалоге эпох и культур: Материалы научной конференции. Серия «Symposium». Выпуск 8. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского философского общества, 2000. С.57-59)
***