ЛОМОНОСОВ МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ
(8/19.11.1711 года - 4/15.04.1765 года)

- гениальный русский ученый во многих отраслях знаний, поэт, просветитель, один из самых выдающихся светил мировой науки.

Родился в семье крестьянина в деревне Денисовка. В 1730 году он приходит пешком в Москву, где получает образование в Славяно-греко-латинской академии. В начале 1736 года как один из лучших студентов Ломоносов был направлен в университет при Петербургской академии наук, а осенью того же года – в Германию, где он изучает философию, физику, химию, минералогию. В 1741 году после возвращения в Санкт-Петербург он назначен адъюнктом физического класса, а в 1745 году – профессором химии (академиком) Петербургской академии наук. Ломоносов публикует труды по теории цвета, открывает (раньше Лавуазье) закон сохранения материи. В 1752 году он пишет на латинском языке "Введение в истинную физическую химию". Первым сочинением Ломоносова, касавшимся проблем языка, было написанное еще в Германии «Письмо о правилах российского стихотворства» (1739, опубликовано в 1778). Его перу принадлежат две трагедии - "Тамара и Селим" (1750) и "Демофонт" (1752), "История Российская", публицистические работы. Ломоносов является одним из создателей современного русского языка. Умирает он в Санкт-Петербурге в зените славы.
***

ЛОМОНОСОВ КАК ПОЭТ И РУССКИЙ ПРОСВЕТИТЕЛЬ

Ломоносов М.В.
185. ПИСЬМО О ПРАВИЛАХ РОССИЙСКОГО СТИХОТВОРСТВА

Почтеннейшие господа!

Ода, которую вашему рассуждению вручить ныне высокую честь имею, не что иное есть, как только превеликия оныя радости плод, которую непобедимейшия нашел монархини преславная над неприятелями победа в верном и ревностном моем сердце возбудила. Моя продерзость вас неискусным пером утруждать только от усердный к отечеству и его слову любви происходит. Подлинно, что для скудости к сему предприятию моих сил лучше бы мне молчать было. Однако не сомневаясь, что ваше сердечное радение к распространению и исправлению российского языка и мое в сем неискусство и в российском стихотворстве недовольную способность извинит, а доброе мое намерение за благо примет, дерзнул наималейший сей мой труд купно со следующим о нашей версификации вообще рассуждением вашему предложить искусству. Не пристрастие меня к сему понудило, чтобы большее искусство имеющим правила давать, но искренное усердие заставило от вас самих научиться, правдивы ли оные мнения, что я о нашем стихосложении имею и по которым доныне, стихи сочиняя, поступаю. Итак, начиная оное вам, мои господа, предлагать, прежде кратко объявляю, на каких я основаниях оные утверждаю.

Первое и главнейшее мне кажется быть сие: российские стихи надлежит сочинять по природному нашего языка свойству, а того, что ему весьма несвойственно, из других языков не вносить.

Второе: чем российской язык изобилен и что в нем к версификации угодно и способно, того, смотря на скудость другой какой-нибудь речи или на небрежение в оной находящихся стихотворцев, не отнимать; но как собственное и природное употреблять надлежит.

Третие: понеже наше стихотворство только лишь начинается, того ради, чтобы ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить, надобно смотреть, кому и в чем лучше последовать.

На сих трех основаниях утверждаю я следующие правила.

Первое: в российском языке те только слоги долги, над которыми стоит сила, а прочие все коротки. Сие самое природное произношение нам очень легко показывает. Того ради совсем худой свойству славенского языка, которой с нынешним нашим не много разнится, противно учинил Смотрицкий, когда он е, о за короткие, a, i, y за общие, и, б, ш с некоторыми двугласными и со всеми гласными, что пред двумя или многими согласными стоят, за долгие почел. Его, как из первого параграфа его просодии видно, обманула Матфея Стриковского Сарматская хронология, или он, может быть, на сих Овидиевых стихах утверждался: de Ponto, lib. IV, eleg. 13:
Ah pudet, et Getico scrips! sermone libellum,
Structaque sunt nostris barbara verba modis,
Et placui, gratare» mihi, coepique poetae
Inter inhumanos nomen habere Getas.

Ежели Овидий, будучи в ссылке в Томах, старинным славенским, или болгарским, или сарматским языком стихи на латинскую стать писал, то откуду Славенския грамматики автору на ум пришло долгость и краткость слогов совсем греческую, а не латинскую принять, не вижу. И хотя Овидий в своих стихах, по обыкновению латинских стихотворцев, стопы и, сколько из сего гексаметра
Materiam quaeris? Laudes de Caesare dixi (ibidem)

заключить можно, двоесложные и троесложные в героическом своем поэмате употреблял, однако толь высокого разума пиита не надеюсь, что так погрешил, чтобы ему долгость и краткость слогов, латинскому или греческому языку свойственную, в оные стихи ввести, которые он на чужом и весьма особливом языке писал. И ежели древней оный язык от нынешнего нашего не очень был различен, то употреблял остроумный тот стихотворец в стихах своих не иные, как только те за долгие слоги, на которых акцент стоит, а прочие все за краткие. Следовательно, гексаметры, употребляя вместо спондеев для их малости хореи, тем же образом писал, которым следующие российские сочинены:
Счастлива красна была весна, всё лето приятно.
Только мутился песок, лишь белая пена кипела.

А пентаметры:
Как обличаешь, смотри больше свои на дела.
Ходишь с кем всегда, бойся того подопнуть.

А не так, как Славенския грамматики автор:
Сарматски новорастныя музы стопу перву,
Тщащуюся Парнас во обитель вечну заяти,
Христе царю, приими и, благоволив тебе с отцем,
и проч.

Сии стихи коль славенского языка свойству противны, всяк видеть может, кто оной разумеет. Однако не могу я и оных сим предпочитать, в которых все односложные слова за долгие почитаются. Причина сего всякому россиянину известна. Кто будет протягивать единосложные союзы и многие во многих случаях предлоги? Самые имена, местоимения и наречия, стоя при других словах, свою силу теряют. Например: за сто лет; под мост упал; ревет как лев. Что ты знаешь? По оному королларию, в котором сие правило счастливо предложено, сочиненные стихи, хотя быть гексаметрами, в истые и изрядные, из анапестов и ямбов состоящие пентаметры попали, например:
Нӗ во̆змо̅жно̆ се̅рдцў, а̅х! нӗ йме̅ть пӗча̅лй.

По моему мнению, наши единосложные слова иные всегда долги, как: бог, храм, свят; иные кратки, например союзы: же, да, и; а иные иногда кратки, иногда долги, например: на море, по году, на волю, по горе.

Второе правило: во всех российских правильных стихах, долгих и коротких, надлежит нашему языку свойственные стопы, определенным числом и порядком учрежденные, употреблять. Оные каковы быть должны, свойство в нашем языке находящихся слов оному учит. Доброхотная природа как во всем, так и в оных довольное России дала изобилие. 'В сокровище нашего языка имеем мы долгих и кратких речений неисчерпаемое богатство; так что в наши стихи без всякия нужды двоесложные и троесложные стопы внести, и в том грекам, римлянам, немцам и другим народам, в версификации правильно поступающим, последовать можем. Не знаю, чего бы ради иного наши гексаметры и все другие стихи, с одной стороны, так запереть, чтобы они ни больше, ни меньше определенного числа слогов не имели, а с другой, такую волю дать, чтобы вместо хорея свободно было положить ямба, пиррихия и спондея, а следовательно, и всякую прозу стихом называть, как только разве последуя на рифмы кончащимся польским и французским строчкам? Неосновательное оное употребление, которое в Московские школы из Польши принесено, никакого нашему стихосложению закона и правил дать не может. Как оным стихам последовать, о которых правильном порядке тех же творцы не радеют? Французы, которые во всем хотят натурально поступать, однако почти всегда противно своему намерению чинят, нам в том, что до стоп надлежит, примером быть не могут: понеже, надеясь на свою фантазию, а не на правила, толь криво и косо в своих стихах слова склеивают, что ни прозой, ни стихами назвать нельзя. И хотя они так же, как и немцы, могли бы стопы употреблять, что сама природа иногда им в рог кладет," как видно в первой строфе оды, которую Боало Депро на сдачу Намура сочинил:
Quelle docte et sainte ivresse
Aujourd'hui me fait la loi?
Chastes Nymphes du Permesse etc.

однако нежные те господа, на то не смотря, почти однеми рифмами себя довольствуют. Пристойным весьма симболом французскую поэзию некто изобразил, представив оную на театре под видом некоторый женщины, что, сугорбившись и раскорячившись, при музыке играющего на скрыпице сатира танцует. Я не могу довольно о том нарадоваться, что российский наш язык не токмо бод-ростию и героическим звоном греческому, латинскому и немецкому не уступает, но и подобную оным, а себе купно природную и свойственную версификацию иметь может. Сие толь долго пренебреженное счастие чтобы совсем в забвении не осталось, умыслил я наши правильные стихи из некоторых определенных стоп составлять и от тех, как в вышеозначенных трех языках обыкновенно, оным имена дать.

Первый род стихов называю ямбическим, которой из одних только ямбов состоит:
Бӗле̅ӗт бу̅дто̆ сне̅г лйцо̅м.

Второй анапестическим, в котором только одни анапесты находятся:
Начерта̅н многокра̅тно в бегу̅щих волна̅х.

Третий из ямбов и анапестов смешенным, в котором, по нужде или произволению, поставлены быть могут, как случится:
Во̆ пи̅щў сӗбе̅ чӗрвӗй хвӑта̅ть.

Четвертый хореическим, что одни хореи составляют:
Све̅т мо̆й, зна̅ю̆, что̅ пы̆лӑӗт.
Мне̅ мо̆я не слўжйт до̅ля̆.

Пятой дактилическим, которой из единых только дактилей состоит:
Вье̅тся̆ крўга̅мй змйа̅ по̆ трӑве̅, о̆бно̆ви̅вшйсь в рӑссе̅лйнӗ.

Шестой из хореев и дактилей смешенным, где, по нужде или по изволению, ту и другую употреблять можно стопу:
Е̅жӗль бо̆и̅тся̆, кто̆ нӗ ста̅л бы̆ с̅илӗн бӗзме̅рно̆.

Сим образом расположив правильные наши— стихи, нахожу шесть родов гексаметров, столько ж родов пентаметров, тетраметров, триметров и диметров, а следовательно, всех тридцать родов.

Неправильными и вольными стихами те называю, в которых вместо ямба или хорея можно пиррихия положить. Оные стихи употребляю я только в песнях, где всегда определенное число слогов быть надлежит. Например, в сем стихе вместо ямба пиррихий положен:
Цвӗты̅, рўмя̅нӗц ўмно̆жа̅йтӗ.

А здесь вместо хорея:
Со̅лнцӗвӑ сӗстра̅ зӑбы̅лӑ.

Хорея вместо ямба и ямба вместо хорея в вольных стихах употребляю я очень редко, да и то ради необходимый нужды или великий скорости, понеже они совсем друг другу противны.

Что до цезуры надлежит, оную, как мне видится, в средине правильных наших стихов употреблять и оставлять можно. Долженствует ли она в нашем гексаметре для одного только отдыху быть неотменно, то может рассудить всяк по своей силе. Тому в своих стихах оную всегда оставить позволено, кто одним духом тринадцати слогов прочитать не может. За наилучшие, велелепней-шие и к сочинению легчайшие, во всех случаях скорость и тихость действия и состояния всякого пристрастия изобразить наиспособнейшие оные стихи почитаю, которые из анапестов и ямбов состоят.

Чистые ямбические стихи хотя и трудновато сочинять, однако, поднимался тихо вверьх, материн благородство, великолепие и высоту умножают. Оных нигде не можно лучше употреблять, как в торжественных одах, что я в моей нынешней и учинил. Очень также способны и падающие, или из хореев и дактилев составленные, стихи к изображению крепких и слабых аффектов, скорых и тихих действий быть видятся. Пример скорого и ярого действия:
Бре́вна катайте наверьх, каменья и го́ры палите,
Лес бросайте, живучей выжав дух, задавите.

Прочие роды стихов, рассуждая состояние и важность материи, также очень пристойно употреблять можно, о чем подробну упоминать для краткости времени оставляю.
Третие: российские стихи красно и свойственно на мужеские, женские и три литеры гласные, в себе имеющие рифмы, подобные италианским, могут кончиться. Хотя до сего времени только одне женские рифмы в российских стихах употребляемы были, а мужские и от третьего слога начинающиеся заказаны, однако сей заказ толь праведен и нашей версификации так свойствен и природен, как ежели бы кто обеими ногами здоровому человеку всегда на одной скакать велел. Оное правило начало свое имеет, как видно, в Польше, откуду пришед в Москву, нарочито вкоренилось. Неосновательному оному обыкновению так мало можно последовать, как самим польским рифмам, которые не могут иными быть, как только женскими, понеже все польские слова, выключая некоторые односложные, силу над предкончаемом слоге имеют. В нашем языке толь же довольно на последнем и третием, коль над предкончаемом слоге силу имеющих слов находится, то для чего нам оное богатство пренебрегать, без всякия причины самовольную нищету терпеть и только однеми женскими побрякивать, а мужеских бодрость и силу, тригласных устремление и высоту оставлять? Причины тому никакой не вижу, для чего бы мужеские рифмы толь смешны и подлы были, чтобы их только в комическом и сатирическом стихе, да и то еще редко, употреблять можно было? и чем бы святее сии женские рифмы: красовулях, ходулях следующих мужеских: восток, высок были? по моему мнению, подлость рифмов не в том состоит, что они больше или меньше слогов имеют, но что оных слова подлое или простое что значат.

Четвертое: российские стихи так же кстати, красно и свойственно советоваться могут, как и немецкие. Понеже мы мужеские, женские и тригласные рифмы иметь можем, то услаждающая всегда человеческие чувства перемена оные меж собою перемешивать пристойно велит, что я почти во всех моих стихах чинил. Подлинно, что всякому, кто одне женские рифмы употребляет, сочетание и перемешка стихов странны кажутся; однако ежели бы он к сему только применился, то скоро бы увидел, что оное толь же приятно и красно, коль в других европейских языках. Никогда бы мужеская рифма перед женскою не показалася, как дряхлой, черной и девяносто лет старой арап перед наипоклоняемою, наинежною и самым цветом младости сияюшею европейскою красавицею.

Здесь предлагаю я некоторые строфы из моих стихов в пример стоп и сочетания. Тетраметры, из анапестов и ямбов сложенные:
На восходе солнце как зардится,
Вылетает вспыльчиво хищный веток,
Глаза кровавы, сам вертится;
Удара не сносит север в бок,
Господство дает своему победителю,
Пресильному вод морских возбудителю,
Свои тот зыби на прежни возводит,
Являет полность силы своей,
Что южной страной владеет всей,
Индийски быстро острова проходит.

Вольные вставающие тетраметры:
Одна с Нарциссом мне судьбина,
Однака с ним любовь моя.
Хоть я не сам тоя причина,
Люблю Миртиллу, как себя.

Вольные падающие тетраметры:
Нимфы окол нас кругами
Танцевали поючи,
Всплескиваючи руками,
Нашей искренней любви
Веселяся привечали
И цветами нас венчали.

Ямбические триметры:
Весна тепло ведет,
Приятной запад веет,
Всю землю солнце греет;
В моем лишь сердце лед,
Грусть прочь забавы бьет.

Но, мои господа, опасайся, чтобы неважным сим моим письмом вам очень долго не наскучить, с покорным прошением заключаю. Ваше великодушие, ежели мои предложенные о российской версификации мнения нашему языку несвойственны и непристойны, меня извинит. Не с иным коим намерением я сие учинить дерзнул, как только чтобы оных благосклонное исправление или беспристрастное подкрепление для большего к поэзии поощрения от вас получить. Чего несомненно надеясь, остаюсь, почтеннейшие господа,
ваш покорнейший слуга

Михайло Ломоносов.
(Источник - ... произведения. Письмо о правилах российского стихотворства; http://www.rvb.ru/18vek/lomonosov/01text/02addenda/11addenda/137.htm)
***

Чориков Борис Артемьевич, «Ломоносов представляется Елизавете Петровне», 18 в.

Михаил Ломоносов
О СОМНИТЕЛЬНОМ ПРОИЗНОШЕНИИ БУКВЫ Г В РОССИЙСКОМ ЯЗЫКЕ

Бугристы берега, благоприятны влаги,
О горы с гроздами, где греет юг ягнят.
О грады, где торги, где мозгокружны браги,
И деньги, и гостей, и годы их губят.
Драгие ангелы, пригожие богини,
Бегущие всегда от гадкия гордыни,
Пугливы голуби из мягкого гнезда,
Угодность с негою, огромные чертоги,
Недуги наглые и гнусные остроги,
Богатство, нагота, слуги и господа.
Угрюмы взглядами, игрени, пеги, смуглы,
Багровые глаза, продолговаты, круглы,
И кто горазд гадать и лгать, да не мигать,
Играть, гулять, рыгать и ногти огрызать,
Ногаи, болгары, гуроны, геты, гунны,
Тугие головы, о иготи чугунны,
Гневливые враги и гладкословный друг,
Толпыги, щеголи, когда вам есть досуг.
От вас совета жду, я вам даю на волю:
Скажите, где быть га и где стоять глаголю?
(Между 1748 и 1754)
***
* * *
Блаженство общества всядневно возрастает;
Монархиня труды к трудам соединяет.
Стараясь о добре великих нам отрад,
О воспитании печется малых чад;
Дабы, что в Отчестве оставлено презренно,
Приобрело ему сокровище бесценно;
И чтоб из тяжкого для общества числа
Воздвигнуть с нравами похвальны ремесла.
Рачители добра грядущему потомству!
Внемлите с радостью полезному питомству:
Похвально дело есть убогих призирать,
Сугуба похвала для пользы воспитать;
Натура то гласит, повелевает вера.
Внемлите важности монаршего примера:
Екатерина вас предводит к чести сей,
Спешите щедростью, как верностью, за ней.
(Начало сентября 1763)
***
* * *
Жениться хорошо, да много и досады.
Я слова не скажу про женские наряды:
Кто мил, на том всегда приятен и убор;
Хоть правда, что при том и кошелек неспор.
Всего несноснее противные советы,
Упрямые слова и спорные ответы.
Пример нам показал недавно мужичок,
Которого жену в воде постигнул рок.
Он, к берегу пришед, увидел там соседа:
Не усмотрел ли он, спросил утопшей следа.
Сосед советовал вниз берегом идти:
Что быстрина туда должна ее снести.
Но он ответствовал: "Я, братец, признаваюсь,
Что век она жила со мною вопреки;
То истинно теперь о том не сомневаюсь,
Что, потонув, она плыла против реки".
(1747)
***

НА СОЧЕТАНИЕ СТИXОВ РОССИЙСКИX

Я мужа бодрого из давных лет имела,
Однако же вдовой без оного сидела.
Штивелий уверял, что муж мой худ и слаб,
Бессилен, подл, и стар, и дряхлой был арап;
Сказал, что у меня кривясь трясутся ноги
И нет мне никакой к супружеству дороги.
Я думала сама, что вправду такова,
Не годна никуда, увечная вдова.
Однако ныне вся уверена Россия,
Что я красавица, Российска поэзия,
Что мой законный муж завидный молодец,
Кто сделал моему несчастию конец.
(Между 1751 и 1753)
***

Михаил Ломоносов как поэт

Наряду с работами в области точных наук, с упорными занятиями русской историей про-текала работа М.В.Ломоносова в области русского языка и литературной теории и практики. Ломоносов обратил внимание на ритмообразующую роль ударения в русских народных стихах. До Ломоносова господствовало чуждое природе русского языка стихосложение. От стихотворца требовалось лишь соблюдать во всех строчках одинаковое количество слогов и ставить в конце строки рифму. Будучи смелым новатором и следуя природе русского языка, Ломоносов распространил чередование ударных и безударных слогов на все виды стиха. Сам Ломоносов особенно ценил ямб, считая его наиболее бодрым и энергичным размером. Любимым стихотворным жанром Ломоносова была ода, представлявшая собой как бы торжественную ораторскую речь в стихах. Восторженные похвалы науке - одна из основных тем ломоносовской поэзии.
Усилия Ломоносова как поэта-ученого были направлены на сближение литературной и раз-говорной речи, на обеспечение целостности и самостоятальности национального русского языка. Ведь литературным языком еще оставался средневековый церковнославянский язык, оторванный от живой разговорной речи.
Основой обучения Ломоносов считал родной язык. В академической гимназии Ломоносов учредил особые классы по изучению русского языка. До Ломоносова учебники устного и письменного красноречия составлялись либо на церковнославянском языке, либо на латыни. В 1743 году Ломоносов написал "Краткое руководство к риторике" на русском языке. Издан-ная в 1748 году "Риторика" Ломоносова была первой в России хрестоматией мировой лите-ратуры, включавшей также лучшие произведения отечественной словесности. Перу Ломоно-сова принадлежит первый научный труд по грамматике русского языка - "Российская грам-матике" (1755, опубликована в 1757 году). Большую роль в становлении грамматических норм сыграло собственное литературное и естественнонаучное творчество Ломоносова.
Наш язык, наша грамматика, поэзия, литература выросли из богатейшего творчества М.В.Ломоносова. В 1750 и 1751 годах он пишет трагедии "Тамира и Селим" и "Демофонт". Первое издание стихов М.В.Ломоносова было выпущено Академией в 1751г. Вне Академии на М.В.Ломоносова начинают смотреть, главным образом, как на поэта. Профессору химии приходится оправдываться у своих высоких покровителей и любителей поэзии в том, что он тратит время на физику и химию.
Мировое пространство, "обширность безмерных мест", по его замечательному выраже-нию, звёздное небо, небесные светила - любимый образ и предмет созерцания М.В.Ломоносова:

Открылась бездна звёзд полна;
Звездам числа нет, бездне - дна.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне,
Так я в сей бездне углублён,
Теряюсь, мысльми утомлён.

Загадка величественного знакомого зрелища северного сияния вызывает у физика-поэта вдохновенные строки:

Но где ж, натура, твой закон?
С полночных стран встаёт заря!
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мешут огнь моря?
Се хладный пламень нас покрыл!
Се в ночь на землю день вступил!
О, вы, которых быстрый зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Которым малый вещи знак
Являет естества устав!
Вам путь известен всех планет;
Скажите, что нас так мятет?
Что зыблет ясный ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит?
Как может быть, чтоб мёрзлый пар
Среди зимы рождал пожар?

М.В.Ломоносов своим научно-поэтическим взором смотрит на истинный образ Солнца, раскрытый только современной астрофизикой:

Когда бы смертным толь высоко
Возможно было возлететь,
Чтоб к Солнцу бренно наше око
Могло приблизившись воззреть:
Тогда б со всех открылся стран
Горящий вечно океан.
Там огненны валы стремятся
И не находят берегов,
Там вихри пламенны крутятся,
Борюшись множество веков;
Там камни, как вода, кипят,
Горящи там дожди шумят.
Сия ужасная громада
Как искра пред тобой одна.
О, коль пресветлая лампада,
Тобою, боже, вожжена
Для наших повседневных дел,
Что ты творить нам повелел!

М.В.Ломоносов был учёным в поэзии и искусстве и поэтом и художником в науке
(Источник - Поэзия Ломоносова: Михаил Ломоносов как поэт. Русская Цивилизация; http://bg-znanie.ru/article.php?nid=3334)
***

П. Берков
Неизвестные стихотворения Ломоносова в "Санктпетербургских ведомостях" 1743 и 1748 годов
(Русская литература, N 4, 1961 г.)

В академических изданиях сочинений Ломоносова (под ред. М. И. Сухомлинова и в новейшем) под 1748 и 1751 годом помещены три переводные "надписи r иллуминациям" ("Явив щастливую премену", "Желая к храму нас блаженства возвести" и "Веселием сердца год новый оживляет"), анонимно опубликованные в "Санктпетербургских ведомостях" в регулярно печатавшихся здесь отчетах о дворцовых празднествах и не включенные поэтом ни в одно прижизненное собрание его произведений. Основанием для признания Ломоносова автором этих стихотворений, и притом бесспорным, является наличие в Архиве Академии наук автографов поэта.
Известно, в каком плохом состоянии дошел до нас личный архив Ломоносова, а также Архив Академии до 1748 года, после пожара 1747 года, уничтожившего большую часть дел Канцелярии.1 Однако и после 1748 года архивные материалы сохранились далеко не полностью. Так, до нас не дошли "репорты" Ломоносова о его занятиях в 1748 году - сохранились лишь планы и отчеты начиная с 1749 года, но не все произведения, упомянутые в них в качестве выполненных, обнаружены в Архиве Академии наук. Таково, например, "Письмо о сходстве и переменах языков", записи о химических опытах "со вспоможением воздушного насоса", "Проект со стихами для фейерверка к 18 декабря 1756 года" и др.
Поэтому можно считать в самом прямом смысле счастливой случайностью то обстоятельство, что в академическом архиве сохранились автографы трех упомянутых выше переводных стихотворений. Не будь этих рукописей, издатели Ломоносова спокойно прошли бы мимо произведений, опубликованных в "Санктпетербургских ведомостях".
Зная состояние личного архива Ломоносова и архива Академии наук в части, относящейся ко времени поэта, мы вправе предположить, что среди несохранившихся материалов могла быть автографы также и других, до сих пор не выявленных переводов поэта, печатавшихся в "Санктпетербургских ведомостях" до 1748 года. Для подтверждения этого предположения прежде всего необходимо было установить, имеются ли в академической газете какие-либо стихи, помимо учтенных в библиографиях Ломоносова. С этой целью мною были просмотрены комплекты этой газеты за 1742-1748 годы и обнаружены "стихи на иллюминацию" и два двустишия внутри прозаического текста. По моему предположению, переводы эти принадлежат Ломоносову. Никаких документальных подтверждений его авторства найти мне не удалось: стихотворения относятся к периоду, плохо освещаемому архивными материалами.
При отсутствии автографов и отчетов установление автора анонимного произведения представляет значительные трудности, увеличивающиеся в нашем случае еще и вследствие того, что стихотворения, о которых идет речь, малы по размеру и не дают исследователю больших возможностей для стилистико-лингвистического анализа.

Процесс атрибуции в подобных случаях необходимо начинать с установления возможности написания данного произведения предполагаемым кандидатом в авторы, т. е. с фактов биографических.
Из письма Ломоносова к Г. Н. Теплову от 22 апреля 1748 года явствует, что поэту но раз приходилось иметь дело с переводом стихов Штелина. Ломоносов писал: "Хотя должность моя и требует, чтобы по присланному ко мне ордеру сделать стихи с немецкого, однако я того исполнить теперь не могу, для того что в немецких виршах нет ни складу, ни ладу".2
Известно, что Ломоносов еще в конце 1741 года перевел оду Штелина на день рождения Елизаветы Петровны, но в напечатанном тексте фамилия переводчика не указана - она определена по сохранившейся рукописи. Впрочем, не нужно быть очень опытным специалистом по вопросам атрибуции, чтобы определить переводчика стихов "Какой утехи общей луч". Ведь в составе академических переводчиков только три лица могли быть кандидатами в авторы перевода данного стихотворения - Ломоносов, Тредиаковский и И.-Г. Остервальд.3 В 1741 году Тредиаковский еще придерживался своей собственной системы в области версификации, свидетельством чему является его ода 1742 года ("Устрой молчаща давно лира"); кроме того, индивидуальная манера Тредиаковского как поэта настолько своеобразна, что любое его произведение можно безошибочно признать плодом его творчества.4 И.-Г. Остервальд, известный как поэт лишь по одному написанному ямбом восьмистишию, в начале 1741 года перешел в камер-коллегию. Таким образом, уже по методу исключения автором перевода Штелиновой оды должен был быть признан Ломоносов, даже если бы его автограф не сохранился.
Такое же положение было и в 1743 году, к которому относится первое из обнаруженных мною стихотворений: Тредиаковский в это время был ярым приверженцем хореического размера (см. "Три оды парафрастические псалма 143"); Сумароков в Академии не работал и, насколько известно, к переводам не привлекался; кроме Ломоносова, в составе академических переводчиков не было ни одного, владевшего стихом: В. И. Лебедев, имевший дело с переводами немецких "проектов иллюминаций" Штелина, всегда переводил прозою включенные в текст стихи. Следовательно, опять-таки по методу исключения, автором печатаемого ниже перевода должен быть не кто иной, как Ломоносов.
Со стороны стилистической и метрической данное стихотворение не содержит ничего такого, что противоречило бы нашим знаниям о поэтической манере Ломоносова в это время.

1 СТИХИ НА ИЛЛЮМИНАЦИЮ
25 апреля 1743 года

Зри щастие твое, Россия обновленна.
Главою, кая днесь короной украшенна
В сей день, в которой та наследство восприяла5
И твой коронный град вторично основала,
Вторично осветив в отеческом престоле,
Взложив6 на той венец, во век недвижим боле.
Взыграло солнце вновь опять своим восходом,
Отдав твою весну, желанную народом,
С надеждою ведет твое преславно племя
Столпов защитный ход в благополучно время.

Эти стихи включены в описание празднования дня рождения Елизаветы Петровны, напечатанное в "Санктпетербургских ведомостях" за 2 мая 1743 года (N 35, стр. 289-290). Об иллюминации, зажженной вечером того же дня, в отчете сообщено было следующее: "Против дворца на большом театре зажженная иллуминация представляла основанной на каменной горе круглой замок, которого вершины вместе изображали корону. Над короною стояла мачта, а на верьху оныя поднят был штандарт с коронованным вензловым ее императорского величества имянем. Сквозь средние ворота, под которыми находился пьедестал, а на оном императорская корона, показывался в перспективном виде сад, а по обеим оного сторонам в полном своем цвете зеленые алей, а на концах оных представлено было восходящее солнце. От обеих передних сторон помянутого замка проспект переменился в амфитеатр зеленых стен и посредством павилиона шел вдоль в крытую галерею, состоящую из столбов. Изъяснение всего сего представления содержится в следующих стихах" (стихи см. выше).
В "St.-Petersburgische Zoitung", являвшейся немецкой параллелью-оригиналом соответствующих номеров русского издания академической газеты, находятся стихи следующего содержания:

Schau, Russland heut unt stets auf dein erneutes Gluk,
Auf dein gegriindtes Wohl, den Kronungs-Tag zuruck,
An dem Elisabeth Ihr holies Erbtheil fund.
Und deine Kronenburg auf Peters Felsengrund
Mit neuem Glanz erbaut, und ein Gestell gegrundet
Auf dem die Krone sich in sichrer Ruh befindet.
Da drang die Sonn herfur; und Deiner Lander Macht
Fieng an zu griinen in Fruhlingsgleicher Pracht.
Nun zeigt die Fernung dir, und deiner Volker Menge
Zur Hoffnung kunfftgen Zeit bedeckte Saulen-gange.

Ломоносов при переводе "надписи" Штелина близко держался подлинника, позволив себе только одно отступление: у него рифма всюду женская, тогда как в оригинале чередуются двустишия с мужской рифмой и двустишия с женской.

2 СТИХИ В ДЕПЕШЕ ИЗ ФРАНКФУРТА

"Из Франкфурта от 26 апреля.
Из Дица пишут, что при бывшем недавно публичном торжестве дня рождения графа Бирена между прочим видна была картина, которая представляла французских и гишпанских министров, сидящих за столом, наполненным бумагою, над которым написано было "проект", а министры, испужавшись сверху ударившей на стол громовой стрелы, из рук свои перья пороняли, притом молодой принц Оранской, статгальтерской наследник, в ангельском виде, держа в левой руке померанец да масличную ветьвь, правой стирает проекты французские и гишпанские. Над картиною написано было:

Не редко мудрецам чрез хитрые затеи
Бывают поперек проведены линей.

Внизу подписано было:

Не перечотши трех Ишпанец погрешает,
Француз без продавца товары оценяет".

Корреспонденция из Франкфурта помещена в "Санктпетербургских ведомостях" за 10 мая 1748 года (N 38, стр. 301-302). Немецкий текст в соответствующем номере "St.-Petersburgische Zeitung" содержит следующие стихи:

Oft wird dem, der es nicht gedacht:
Durch sein Concept ein Strich gemacht.
Wenn Spanien in Einmahl-Eins sich irrt,
Macht Frankreich oft die Rechnung ohne Wirth.

За несколько дней до помещения в академических газетах корреспонденции из Франкфурта Ломоносову было поручено главное заведование изданием "Санктпетербургских ведомостей". "Инструкция в ведомостную экспедицию" о том, что Ломоносов должен править переводы, выполняемые с немецкого текста Штелина переводчиками В. Лебедевым, Фрейгангом, Барсовым и студентом Тепловым, "и последнюю оных ревизию отправлять", датирована 6 мая 1748 года.7 Таким образом, приведенные стихи, по-видимому, первые результаты новой работы Ломоносова в качестве "ответственного редактора" "Санктпетербургских ведомостей".
(Источник - http://www.lomonosow.org.ru/lib/sb/book/3564/page/3)
***