Nikolay | Дата: Четверг, 14 Апр 2011, 18:53 | Сообщение # 1 |
Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Статус:
|
КАРАМЗИН НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ (1 (12) декабря 1766 — 22 мая (3 июня) 1826)
— великий русский историк-историограф, писатель, переводчик, журналист, литератор и поэт; почётный член Императорской Академии наук (1818), действительный член Императорской Российской академии (1818); создатель «Истории государства Российского» (тома 1—12, 1803—1826 гг.) — одного из первых обобщающих трудов по истории России, редактор «Московского журнала» (1791—1792) и «Вестника Европы» (1802—1803); один из основателей и глава русского сентиментализма
Николай Михайлович Карамзин родился 1 (12) декабря 1766 года около Симбирска. Вырос в усадьбе отца — отставного капитана Михаила Егоровича Карамзина (1724—1783) среднепоместного симбирского дворянина, потомка крымско-татарского мурзы Кара-Мурза. Получил домашнее образование, с четырнадцати лет обучался в Москве в пансионе профессора Московского университета Шадена, одновременно посещая лекции в Университете.
В 1778 г. Карамзин был отправлен в Москву в пансион профессора Московского университета И. М. Шадена. В 1783 году, по настоянию отца, поступил на службу в петербургский гвардейский полк, но вскоре вышел в отставку. Ко времени военной службы относятся первые литературные опыты. После отставки некоторое время жил в Симбирске, а потом — в Москве. Во время пребывания в Симбирске вступил в масонскую ложу «Золотого венца», а по приезде в Москву в течение четырёх лет (1785—1789) был членом масонской ложи «Дружеское учёное общество». В Москве Карамзин познакомился с писателями и литераторами: Н. И. Новиковым, А. М. Кутузовым, А. А. Петровым, участвовал в издании первого русского журнала для детей — «Детское чтение для сердца и разума».
В 1789—1790 предпринял поездку в Европу, в ходе которой посетил Иммануила Канта в Кёнигсберге, был в Париже во время великой французской революции. В результате этой поездки были написаны знаменитые «Письма русского путешественника», публикация которых сразу же сделала Карамзина известным литератором. Некоторыми филологами считается, что именно с этой книги ведёт свой отсчёт современная русская литература.
По возвращении из поездки в Европу, Карамзин поселился в Москве и начал деятельность в качестве профессионального писателя и журналиста, приступив к изданию «Московского журнала» 1791—1792 (первый русский литературный журнал, в котором среди других произведений Карамзина появилась упрочившая его славу повесть «Бедная Лиза»), затем выпустил ряд сборников и альманахов: «Аглая», «Аониды», «Пантеон иностранной словесности», «Мои безделки», которые сделали сентиментализм основным литературным течением в России, а Карамзина — его признанным лидером.
Император Александр I именным указом от 31 октября 1803 даровал звание историографа Николаю Михайловичу Карамзину; к званию тогда же было добавлено 2 тыс. руб. ежегодного жалования. Титул историографа в России после смерти Карамзина не возобновлялся.
С начала XIX века Карамзин постепенно отошёл от художественной литературы, а с 1804 г., будучи назначенным Александром I на должность историографа, он прекратил всякую литературную работу, «постригаясь в историки». В 1811 году он написал «Записку о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях», в которой отражались взгляды консервативных слоёв общества, недовольных либеральными реформами императора. Своей задачей Карамзин ставил доказательство того, что никаких преобразований проводить в стране не нужно. Его записка сыграла важную роль в судьбе великого российского государственного деятеля и реформатора, главного идеолога и разработчика реформ Александра I Михаила Михайловича Сперанского. Которого, через год после «записки», император сослал на 9 лет в Пермь.
«Записка о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях» сыграла также роль набросков к последующему огромному труду Николая Михайловича по русской истории. В феврале 1818 года[3] Карамзин выпустил в продажу первые восемь томов «Истории государства российского», трёхтысячный тираж которых разошёлся в течение месяца. В последующие годы вышли ещё три тома «Истории», появился ряд переводов её на главнейшие европейские языки. Освещение русского исторического процесса сблизило Карамзина с двором и царём, поселившим его подле себя в Царском селе. Политические воззрения Карамзина эволюционировали постепенно, и к концу жизни он являлся убеждённым сторонником абсолютной монархии. Незаконченный XII том был издан после его смерти.
Карамзин скончался 22 мая (3 июня) 1826 г. в Санкт-Петербурге. Смерть его явилась результатом простуды, полученной 14 декабря 1825 года. В этот день Карамзин был на Сенатской площади… Похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.
Поэзия Карамзина Поэзия Карамзина, развившаяся в русле европейского сентиментализма, кардинально отличалась от традиционной поэзии его времени, воспитанной на одах Ломоносова и Державина. Наиболее существенными были следующие отличия:
Карамзина интересует не внешний, физический мир, а внутренний, духовный мир человека. Его стихи говорят «на языке сердца», а не разума. Объект поэзии Карамзина составляет «простая жизнь», и для её описания он использует простые поэтические формы — бедные рифмы, избегает обилия метафор и других тропов, столь популярных в стихах его предшественников. «Кто же милая твоя?» Я стыжусь; мне, право, больно Странность чувств моих открыть И предметом шуток быть. Сердце в выборе не вольно!.. Что сказать? Она… она. Ах! нимало не важна И талантов за собою Не имеет никаких; … Странность любви, или бессонница (1793)
Другое отличие поэтики Карамзина состоит в том, что мир для него принципиально не познаваем, поэт признаёт наличие разных точек зрения на один и тот же предмет:
Один голос Страшно в могиле, хладной и тёмной! Ветры здесь воют, гробы трясутся, Белые кости стучат. Другой голос Тихо в могиле, мягкой, покойной. Ветры здесь веют; спящим прохладно; Травки, цветочки растут. Кладбище (1792)
Произведения Карамзина «Евгений и Юлия», повесть (1789) «Письма русского путешественника» (1791-1792) «Бедная Лиза», повесть (1792) «Наталья, боярская дочь», повесть (1792) «Прекрасная царевна и счастливый карла» (1792) «Сиерра-Морена», повесть (1793) «Остров Борнгольм» (1793) «Юлия» (1796) «Марфа-посадница, или Покорение Новагорода», повесть (1802) «Моя исповедь», письмо к издателю журнала (1802) «Чувствительный и холодный» (1803) «Рыцарь нашего времени» (1803) «Осень»
Реформа языка Карамзина Проза и поэзия Карамзина оказали решительное влияние на развитие русского литературного языка. Карамзин целенаправленно отказывался от использования церковнославянской лексики и грамматики, приводя язык своих произведений к обиходному языку своей эпохи и используя в качестве образца грамматику и синтаксис французского языка.
Карамзин ввёл в русский язык множество новых слов — как неологизмов («благотворительность», «влюблённость», «вольнодумство», «достопримечательность», «ответственность», «подозрительность», «промышленность», «утончённость», «первоклассный», «человечный»)[4], так и варваризмов («тротуар», «кучер»). Также он одним из первых начал использовать букву Ё.
Изменения в языке, предлагаемые Карамзиным, вызвали бурную полемику в 1810-х годах. Писатель А. С. Шишков при содействии Державина основал в 1811 году общество «Беседа любителей русского слова», целью которого была пропаганда «старого» языка, а также критика Карамзина, Жуковского и их последователей. В ответ в 1815 году образовалось литературное общество «Арзамас», которое иронизировало над авторами «Беседы» и пародировало их произведения . Членами общества стали многие поэты нового поколения, в том числе Батюшков, Вяземский, Давыдов, Жуковский, Пушкин. Литературная победа «Арзамаса» над «Беседой» упрочила победу языковых изменений, которые ввёл Карамзин. Несмотря на это, позже произошло сближение Карамзина с Шишковым, и, благодаря содействию последнего, Карамзин в 1818 году был избран членом Российской академии. (По материалам Википедии; http://ru.wikipedia.org/wiki/Карамзин,_Николай_Михайлович ) ***
Краткий биографический очерк
Николай Михайлович Карамзин родился 1 декабря 1766 в селе Михайловка, ныне Бузулукского района Оренбургской обл., в семье помещика. Образование получил дома. 1780-83 – учеба в Москве в частном пансионе профессора Шадена. Также Карамзин посещает лекции в Московском университете. 1783 – первый печатный труд Карамзина – перевод идиллии С.Геснера «Деревянная нога». 1784-1789 – сближается с масонами из окружения Н.И.Новикова. 1789-1790 – Карамзин путешествует по Германии, Швейцарии, Франции и Англии, останавливаясь преимущественно в больших городах (Берлин, Лейпциг, Женева, Париж, Лондон). 1791-92 – вернувшись в Россию, Карамзин издает "Московский журнал", в котором публикует и свои художественные произведения (основная часть "Писем русского путешественника", повести "Лиодор", "Бедная Лиза", "Наталья, боярская дочь", стихотворения "Поэзия" и др.). Журнал, печатавший также критические статьи и рецензии Карамзина на литературные и театральные темы, пропагандирует эстетическую программу русского сентиментализма. Однако в 1792 г. "Московский журнал" был прекращен после публикации в нем оды Карамзина "К Милости", поводом к созданию которой стал арест Н.И.Новикова. 1793-1795 – Карамзин много времени проводит в деревне, где готовит два сборника под названием "Аглая", изданные осенью 1793 и 1794 годов. В 90-е годы Карамзин уделяет много времени журналистике. 1795 – ведет раздел "Смесь" в "Московских ведомостях". Его статьи о русской литературе и истории публикуются в этот период за границей в журнале "Spectateur du Nord". 1796 – Карамзин издает сборник стихотворений русских поэтов, под названием "Аониды". 1798 – Карамзиным основан журнал "Пантеон иностранной словесности", регулярно поставлявший русскому читателю образцы самой разнообразной переводной литературы. 1801 – совместно с родственником П.П.Бекетовым предпринято издание иллюстрированной периодической серии "Пантеон российских авторов, или собрание их портретов с замечаниями". 1802-1803 – Карамзин издает журнал "Вестник Европы", ставший первым образцом русского "толстого журнала". Здесь впервые печатается историческая повесть Карамзина "Марфа Посадница, или Покорение Новгорода". К сотрудничеству Карамзин привлекает Г.Р.Державина, И.И.Дмитриева, М.М.Хераскова, В.А.Жуковского. С середины 1790-х гг. формируется интерес Карамзина к проблемам истории. Он оставляет художественную литературу и работает главным образом над "Историей государства Российского" (т. 1-8, 1816-17; т. 9, 1821; т. 10-11, 1824; т. 12, 1829). 1826 – Карамзин переносит воспаление легких и решается, по совету докторов, ехать весной в Южную Францию и Италию, для чего император Николай I дает ему денежные средства и предоставляет в его распоряжение фрегат. Но Карамзин уже слишком слаб для путешествия. 22 мая (3 июня) 1826 – Николай Михайлович Карамзин умер. (Источник - http://www.modernlib.ru/books/karamzin_nikolay_mihaylovich/ ) ***
Н.Н. Страхов Вздох на гробе Карамзина (Письмо в редакцию «Зари») (Отрывок из статьи)
Карамзин, Карамзин! Какое чудесное имя, милостивый государь! Какою невыразимо-сладкою мелодиею звучит оно для ушей моих! Перед мысленным взором моим при этих звуках тотчас возникает образ столь светлый, столь чистый, столь привлекательный, что напрасно я бы пытался изобразить его красоту своею неискусною речью. Великий писатель, создатель русской истории, зачинатель нового периода нашей литературы, а главное -- человек несравненный по мягкости и благородству души, друг царей, но верноподданный России1 -- чего же еще нужно для самой чистой славы? Можно быть полезнее Карамзина, но усерднее быть невозможно; можно превзойти его размером сил, но нельзя превзойти красотою подвига; можно быть более великим, но нельзя быть более прекрасным человеком и гражданином!
Вы, может быть, удивляетесь, милостивый государь, этому восторженному тону, столь редкому в наше холодное и скептическое время (мы нынче стали ужас как рассудительны!); но вы поймете мое душевное настроение, если я вам открою, что я воспитан на Карамзине, что мой ум и вкус развивался на его сочинениях. Ему я обязан пробуждением своей души, первыми и высокими умственными наслаждениями.
Так как я человек еще не очень старый, то вы должны найти странным это обстоятельство; между тем оно случилось довольно обыкновенным образом. Я воспитывался в месте диком и уединенном, в заведении глухом и невежественном. Так я осмелюсь назвать губернский город и учебное заведение, где я провел от двенадцати до шестнадцати лет моего возраста, те начальные годы, когда душа только что раскрывается для разумения и приемлет первые неизгладимые впечатления. Это было в самом начале сороковых годов. Припомните, какая это была блестящая и многознаменательная эпоха в литературе. Лермонтов оканчивал свою деятельность, Гоголь издал "Мертвые Души", Белинский гремел все сильнее и сильнее и процветали "Отечественные Записки", переживавшие лучшую и незабвенную пору своего долгого существования. И что же? Наша семинария (кто по моей фамилии не догадался, что я семинарист?2) ничего об этом не знала, не имела ни малейшего понятия, как будто она стояла не на слиянии Волги и Костромы, а где-нибудь за семью морями, в Америке, еще не открытой Колумбом (из настоящего времени не приберешь и сравненья). Это заколдованное царство было истинно заколдовано страшной бедностью, непробудной ленью и непроницаемым невежеством. Вся эта масса народу от первого наставника до последнего из шести или семи сотен учеников -- ничего не делала, ни над чем не трудилась и жила столь беспечно и спокойно, как будто никаких дел и не существует на свете, тем беспечнее и спокойнее, что под видом высших занятий можно было даже забыть латинскую и греческую грамматику -- единственные сведения, которыми в начале учения украшается каждый семинарист.
О моя семинария! Когда-нибудь я напишу о тебе "особую поэму", разумеется в прозе, но -- никогда я не помяну тебя лихом. Ты запечатлелась в моем воображении картиною светлою, идиллическою. Простите, милостивый государь, если я невольно отдаюсь этим сладким воспоминаниям. Семинария наша помещалась в огромном, но заглохшем и обвалившемся монастыре, в котором не насчитывалось уже и десятка монахов. Монастырь был старинный, XV века; в защиту от татар и других диких племен, он окружен был крепостною стеною, в которую можно было всходить; в верхней части ее были амбразуры для пушек и пищалей, по углам башни, под башнями подземные ходы... Мы жили, так сказать постоянно и со всех сторон окруженные Историею.
В эту обширную и пустынную развалину каждое утро сходилось из города множество мальчиков и юношей; они собирались в зданиях, лепившихся у монастырских стен и часто более похожих на сараи для лошадей, чем на людские жилища. Живо помню вас, мои бедные товарищи! Это были большею частью дети сельского духовенства, следовательно, вполне деревенские мальчики, с деревенскими нравами, в деревенской одежде -- в лаптях и нагольных тулупах зимою, и только летом в более цивилизованном платье -- в крашенинных3 халатах, при которых не было нужды в панталонах. Это были же, однако, очень недурные дети! Их доброта, честность, мягкие и чистые нравы приводят меня в умиление, когда я переношусь мыслью в те далекие годы.
Одно было дурно: учение шло из рук вон плохо. Чтением никто не занимался, так как книги были величайшею редкостью у учеников. Наставники, конечно, имели более возможности следить за наукой и литературой, но предпочитали игру в карты по маленькой, а затем выпивку и закуску. Бездействие было невероятное: собравшиеся ученики даже проводили большую часть времени одни, так как наставники безбожно опаздывали или часто и вовсе не приходили. Зато как мы резвились и веселились! Собравшись огромной толпой, мы, бывало, по целым часам пели хором деревенские песни; затем беготня, шум, рассказы, споры... особенно споры. Удивительно подумать, каким образом и откуда в этой массе, отрезанной от всего мира, держался и действовал нравственный дух и умственный жар весьма значительного свойства... Но об этом когда-нибудь после.
Итак, литература того времени к нам не проникала и не могла проникнуть. Но я однако же не ограничился тощими тетрадками, из которых почерпалась наша умственная пища. Уже тогда во мне загорелась страсть к чтению, которая ясно показывала, что судьба приведет меня на несчастное поприще русской словесности. Я добрался до семинарской библиотеки, в которую никто не заглядывал и из которой почти вовсе не выдавались книги. Библиотекарем был один из старших наставников, питавший ко мне особенное расположение. Он, подсмеиваясь и называя меня "преученою особой", дал мне свободный доступ к пыльным ворохам книг, хранившимся в одной из боковых комнат старинного собора, -- и началось мое наслаждение.
Кто составлял эту библиотеку и какие случаи определили ее состав -- не знаю. Но оказалось, что в ней было множество книг конца прошлого и начала нынешнего столетия и вовсе не было книг более новых. И так как эта библиотека была для меня единственным источником чтения, то и случилось, что я не только не слыхал о Гоголе и Белинском, а даже Пушкина и Грибоедова читал уже после, уже когда перебрался в Петербург. Я весь был погружен в книги первых и десятых годов нашего столетия и бродя среди берез и малиновых кустов монастырского сада, я перечитал этих книг великое множество. Моими светилами и образцами были Ломоносов4, Державин5 и Карамзин. В стихах я подражал Державину, но истинным моим любимцем, моею отрадою и утешением, властителем моих дум и чувств был, конечно и разумеется, -- Карамзин.
С какою жадностию я читал и перечитывал его "Вестник Европы"! Уверяю вас, что ни одна книжка нового "Вестника Европы", издаваемого под редакциею г. Стасюлевича, не возбуждала во мне и тени того восторга, с каким я поглощал напечатанные на пухлой синеватой бумаге книжки Карамзинского журнала. "Письма русского Путешественника" действовали на меня как самая животрепещущая новость; "Марфа Посадница" была недосягаемым образцом поэзии, благозвучия, красноречия; первый том "Истории Государства Российского" я знал почти наизусть. Словом, Карамзин на меня действовал так, как будто я был его современником; я могу сказать, что пережил, перечувствовал на себе самом переворот, совершенный им в русской словесности, то невыразимое обаяние, которым этот великий писатель некогда покорил себе все умы и сердца. Осмелюсь ли сослаться на мои литературные труды? Внимательный читатель найдет в них некоторый, хотя слабый отблеск Карамзинского изящества и Карамзинской мягкости; и если силы мои ничтожны, объем моих писаний микроскопический и успех самый незначительный, то все-таки этим успехом я обязан стремлению уподобиться Карамзину плавностию слога и нежностию чувствований, а не какому-то моему ехидству, на котором столь упорно настаивали иные журналы и особенно один мой покойный приятель.
Не стану вам рассказывать о моей дальнейшей судьбе, о моих ученых занятиях, о долгих моих размышлениях, об изумительном зрелище воздушной революции, которой я был очевидцем, и о том жестоком недоумении и неудовольствии, в которое я был повергнут этим зрелищем. Все это отложу до другого времени; но уже из сказанного вы можете понимать, какую горечь должны были возбудить во мне так называемые нигилистические взгляды на нашу литературу, можете чувствовать, какою горячею кровью обливалось мое сердце при каждой дерзкой выходке, касавшейся Карамзина, этого светила моей юности, этого идола моих незабвенных и невинных отроческих лет.
И наконец мера переполнилась. В сентябрьской книжке "Вестника Европы" явилась огромная статья г. Пыпина6 "Очерки общественного движения при Александре I. IV. Карамзин. Записка "О древней и новой России"". Стр. 170--248), в которой подробно и пространно осуждается деятельность Карамзина и доказывается, что она имела самое зловредное влияние на судьбы России.
Карамзин -- вреден! Карамзин -- зло в нашем развитии, язва в нашей литературе, тормоз в нашем общественном движении! Остановитесь, милостивый государь, на этой мысли, вдумайтесь в нее, вглядитесь, измерьте всю чудовищность ее смысла, весь ужас, который она в себе заключает. Если Карамзин вреден, то кто же может быть полезен? Если труд души и сердца Карамзина были злом и бедствием, то кто же может льстить себя надеждою, что он трудится во благо? Если Карамзин действовал против интересов России, то кто имеет право сказать, что работает для ее пользы? Не господин ли Пыпин? Вижу, очень хорошо вижу, что он так о себе думает, но после того, что случилось с Карамзиным, не верю, не могу верить, не хочу верить! Что такое г. Пыпин? Кому и в чем он может служить примером? Я знать не хочу г. Пыпина! Если человек столь возвышенной души, такого изумительного таланта, как Карамзин, не сумел найти надлежащего пути и всю жизнь с величайшим благодушием и чистою совестью наносил вред своему отечеству, то каких глупостей и мерзостей (разумеется, бессознательных) я не могу ждать от г. Пыпина, который, может быть, и почтенный человек, но во всяком случае далек от Карамзина как земля от неба? Если суд г. Пыпина над Карамзиным справедлив, то во сколько раз более жестокого суда должен ожидать от потомства сам г. Пыпин? Не будет ли его статья клеймом позора для его имени? В невинности души своей г. Пыпин не задает себе этого страшного вопроса; беспечно и самоуверенно он играет в отношении к Карамзину роль беспристрастного потомства; он забывает -- несчастный и наивный человек -- что он тоже сидит на скамье подсудимых и что с него взыщется тем строже, чем выше сияет та слава, до венца которой он тянется своею дерзкою рукою!
Карамзин вреден! Но стоит ли после этого жить и писать? Когда подобный приговор составляет награду писателя столь знаменитого, то как не приходят в отчаяние все писатели? На что трудиться мне, г. Пыпину и всем? На что писали наши предшественники? На что будут писать наши преемники?7 Нет, г. Пыпин, тут что-нибудь да не так; нет, вы чего-нибудь не сообразили, ибо из вашего заключения следовало бы, что вообще вредна литература, или по крайней мере, что русская литература до сих пор была злом для русского народа. Такая кощунственная мысль, вероятно, нравится г. Пыпину; но берегитесь, смелые и дерзкие люди! Есть граница, за которой смелость свидетельствует только о тупоумии, и дерзость доказывает, что человек не способен ценить и понимать того, о чем судит. (Страхов Николай Николаевич (1828-1896), российский философ, публицист, литературный критик, член-корреспондент Петербургской АН (1889). (Источник – ХРОНОС; http://www.hrono.ru/libris/lib_s/strahov_karam.php ) ***
Высказывания, цитаты и афоризмы Карамзинa
Давно называют свет бурным океаном, но счастлив, кто плывет с компасом. ***
Мы все, как муха на возу: важничаем и в своей невинности считаем себя виновниками великих происшествий. ***
На минуту позабудемся В чародействе красных вымыслов. ***
Народ есть острое железо, которым играть опасно, а революция — отверстый гроб для добродетели и самого злодейства. ***
Мало разницы между мелочным и так называемыми важными занятиями; одно внутреннее побуждение и чувство важно. Делайте, что и как можете: только любите добро, а что есть добро — спрашивайте у совести. ***
Мудрец, который знал людей, Сказал, что мир стоит обманом: Мы все, мой друг, лжецы, Простые люди, мудрецы; Непроницаемым туманом Покрыта истина для нас. ***
Мужество есть великое свойство души; народ, им отмеченный, должен гордиться собою. ***
Мы вечно то, чем нам быть в свете суждено. Гони природу в дверь: она влетит в окно. ***
Не мешаю другим мыслить иначе. ***
Ничто не ново под луною: Что есть, то было, будет ввек. И прежде кровь лилась рекою, И прежде плакал человек... ***
Оправдание некоторых жестокостей, всегдашнее мягкосердечие несовместимы с великостью духа. Великие люди видят только общее. ***
Превосходные умы суть истинные герои истории. ***
Как плод дерева, так и жизнь бывает всего сладостнее перед началом увядания. ***
Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий человечества и думали, что в нем последует важное, общее соединение теории с практикой, умозрения с деятельностью; что люди, уверясь нравственным образом в изящности законов чистого разума, начнут исполнять их в точности и под сению мира, в крове тишины и спокойствия насладятся истинными благами жизни. ***
Любовь сильнее всего, святее всего, несказаннее всего. ***
Пусть громы небо потрясают, Злодеи слабых угнетают, Безумцы хвалят разум свой! Мой друг, не мы тому виной. ***
Для нас, русских с душою, одна Россия самобытна, одна Россия истинно существует; все иное есть только отношение к ней, мысль, Провидение. Мыслить, мечтать можем в Германии, Франции, Италии, а дело делать единственно в России. ***
Редактор журнала "Азов литературный"
|
|
| |