| Nikolay | Дата: Среда, 13 Июл 2011, 22:38 | Сообщение # 1 |
 Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Статус:  | 
ЯЗЫКОВ НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ
(4 (16) марта 1803, Симбирск — 26 декабря (8 января) 1847, Москва)
— великий русский поэт - славянофил, публицист и общественный деятель; друг А.С. Пушкина и многих его современников; один из основателей русского романтизма
Родился в помещичьей семье, в Симбирске, отец — прапорщик Михаил Петрович Языков (1774 — 1836), мать — Екатерина Александровна Ермолова. Учился на философском факультете Дерптского университета (1822 — 1829). Дебютировал в печати в 1819 году. В 1826 году гостил в Тригорском у А. С. Пушкина, который восторженно отзывался о стихах Языкова. Родовое имение поэта с. Языково, Симбирского уезда и губернии. В сентябре 1833 года проездом в Оренбург и обратно здесь бывал А. С. Пушкин. «Прибежищем поэзии» называли этот дом в первой половине XIX века, здесь неоднократно бывали декабрист В. П. Ивашев, поэт-партизан Д. В. Давыдов, писатель А. С. Хомяков. В 1831 году вместе с П. В. Киреевским начинает собирать материалы по русской народной поэзии. Сближается со славянофилами (семьей Аксаковых, А. С. Хомяковым и др.). После пребывания за границей (с 1838 года) в 1843 году вернулся в Москву. В дерптский период творчества (1820-е годы) Языков создает самобытный, яркий и праздничный мир молодого раздолья и вольнолюбия. Языков создал новый торжественный дифирамбический стиль «лёгкой поэзии». Самое известное произведение поэта — стихотворение «Ночь светла», ставшее романсом благодаря композитору Шишкину. После смерти Николая Михайловича Языкова 2 325 книг из его личной библиотеки были переданы его братьями Петром и Александром в фонд Карамзинской общественной библиотеки в Симбирске.
Издания
Полное собрание стихотворений. Ред., вступ. статья и комментарии М. К. Азадовского. Москва — Ленинград: Academia, 1934.
Собрание стихотворений. Вступ. статья, ред. и примечания М. К. Азадовского. Ленинград: Советский писатель, 1948 (Библиотека поэта. Большая серия).
Стихотворения. Сказки. Поэмы. Драматические сцены. Письма. Составление, подготовка текста, вступ. статья и примечания И. Д. Гликман. Москва — Ленинград: Гослитиздат, 1959.
Полное собрание стихотворений. Вступ. статья, подготовка текста и примечания К. К. Бухмейер. Москва — Ленинград: Советский писатель, 1964 (Библиотека поэта. Большая серия).
(Источник – Википедия; http://ru.wikipedia.org/wiki/%DF%E7%FB%EA%EE%E2,_%CD%E8%EA%EE% )
***
ЯЗЫКОВ
Орлов (1953)
(Отрывок из критической статьи)
Жизненный и творческий путь Н. М. Языкова резко делится на два неравных и неравноценных этапа: первый из них приходится на 20-е годы, второй обнимает собой период 30-х и половину 40-х годов. Молодой Языков, полный кипящих жизненных сил и проникнутый духом хотя и расплывчатого, но искреннего вольнолюбия, в иных случаях приобретавшего отчетливую политическую окраску, называет «попа» и «государя» — виновниками «позора чести русской» и вдохновенно воспевает «любовь», «хмель», «братское веселье» и прочие радости «беспечных юношеских дней». Зрелый Языков, целиком погруженный в покаянно-религиозные настроения, подвергает беспощадному осуждению свое прошлое и выступает проповедником самых реакционных общественно-политических идей. Перед нами как бы два разных человека и два разных поэта.
Однако противоречие это вполне объяснимо, если рассматривать творчество Языкова в свете социально-исторической действительности, как отражение происходившей в ней классовой борьбы. Переход Языкова на сторону реакции следует рассматривать не изолированно, но в связи и в соотношении с общим процессом размежевания социальных, классовых сил, протекавшим в русской литературе на рубеже 20—30-х годов. Индивидуальная судьба Языкова типична для многих представителей дворянской интеллигенции, изживавших свое политическое вольномыслие и осознававших свою классовую позицию в новых общественно-политических условиях, сложившихся после поражения декабристов.
Ренегатство Языкова, носившее особенно демонстративный и агрессивный характер, находит объяснение прежде всего именно в осознании им своей классовой позиции, а дополнительно — в идейной ограниченности его юношеского свободолюбия, в основе которого лежало эмоциональное чувство, но не глубокое и ясное мировоззрение.
При таком подходе выясняется известная закономерность пути Языкова, который привел его из лагеря прогрессивных писателей, составлявших в первую половину 20-х годов широкую периферию декабристского литературного движения, в ряды воинствующих защитников православия, самодержавия и официальной «народности».
1
Николай Михайлович Языков родился 4 марта 1803 года в Симбирской губернии, в состоятельной и культурной помещичьей семье. Первоначальное образование он получил дома, а с осени 1814 года учился в Петербурге — сперва в Горном кадетском корпусе, потом в Институте инженеров путей сообщения. Учился Языков лениво и в 1820 году был исключен из института за «нехождение в классы». В конце 1822 года он возобновил ученье, поступив на философский факультет Дерптского (ныне Тартуского) университета. Здесь Языков провел шесть с половиной лет, но курса так и не кончил и впоследствии называл себя «бездипломным студентом».
Ко времени появления в Дерпте Языков уже пользовался некоторой известностью в литературной среде как подающий надежды поэт. Писать он начал рано и в 1819 году впервые выстудил в печати со стихотворением, помещенным в «Трудах Общества любителей российской словесности», как сказано было в редакционном примечании, «в поощрение возникающих дарований молодого поэта». Юношеские стихи Языкова (из которых до нас дошла малая часть) архаичны и не отличаются сколько-нибудь заметными художественными достоинствами. Известно, что в ту пору он восхищался Ломоносовым и Державиным, а «других поэтов — не знал».
Годы, проведенные в Дерпте, были для Языкова временем стремительного творческого подъема и большого литературного успеха. Стихи его, в изобилии печатавшиеся в журналах и альманахах, привлекли сочувственное внимание читателей и обеспечили ему видное место в кругу поэтов 20-х годов. Вот в каких лестных выражениях аттестовала Языкова тогдашняя литературная критика: «Юный, вдохновенный певец отечественных доблестей, Языков, как веселая надежда, пробуждает в сердце вашем прекрасные помыслы. Он исполнен поэтического огня и смелых картин... Его дарование быстро идет блистательным путем своим. Он сжат, ровен и силен».1 В Дерпте Языков завязал знакомство с рядом писателей — с В. А. Жуковским, А. Ф. Воейковым, А. Илличевским, В. И. Далем. В 1826 году он познакомился и дружески сблизился с Пушкиным.
Из воспоминаний сотоварищей Языкова по Дерптскому университету известно, что они «гордились его поэтическим талантом» и что «все его стихи, даже самые ничтожные, выучивались наизусть, песни его клались на музыку и с любовью распевались студенческим хором».2 Языков возглавлял в Дерпте кружок русских студентов; по его инициативе была учреждена русская студенческая корпорация «Рутения», — в качестве противовеса немецким корпорациям.
Не следует думать, что жизнь Языкова в Дерпте проходила только в кутежах и любовных увлечениях, как может показаться по его стихам. Из воспоминаний людей, близко знавших Языкова, выясняется, что темы и сюжеты его студенческой лирики не имели под собой достаточно прочных реально-жизненных оснований: «вино» и «любовь» были для него скорее лишь поэтическими темами.
Круг интеллектуальных интересов молодого Языкова был широк. Он интересовался историей и экономическими вопросами, изучал древние языки, очень много читал и был в курсе текущей литературной жизни, получая «русские журналы, альманахи, вообще все новое и замечательное в русской литературе».3 Письма Языкова из Дерпта пестрят упоминаниями и отзывами о прочитанном, свидетельствующими об основательности его знаний и о независимости его суждений.
В своих оценках и суждениях Языков зачастую идет наперекор укоренившимся мнениям и литературной моде. Так, например, в высшей степени характерно для него осудительное и даже презрительное отношение к французской литературе, равно как и глубокий интерес к таким малоизвестным среди русской литературной молодежи писателям, как, к примеру, Кальдерон или Клингер.
С большой резкостью и прямолинейностью отзывался Языков и о многих явлениях современной ему русской литературы. В стихах Плетнева и В. Туманского для него нет «ни молока, ни шерсти — ни большого ума, ни большой глупости». Баллада Козлова «Венгерский лес», которой «восхищаются» читательницы, по мнению Языкова, «просто дрянь: рассказ вял и слишком подражателен». Отзыв о поэме Козлова «Княгиня Долгорукая» столь же безоговорочно осудителен: «... вздор, вздор! Стихи, т. е. способ выражаться, подражание в растяжку Жуковскому». «Эда» и «Пиры» Баратынского Языкову «вовсе не нравятся»: в «Эде» — «слишком мало поэзии» и «слишком много... обыкновенного и, следственно, старого»; в «Пирах» нет «дифирамбического вдохновения». Вяземского Языков называл «пустомелей» и стихи его рекомендовал как «самый разительный пример галиматьи в мыслях и выражении».
Подобная же резкость оценок характеризует и отношение молодого Языкова к поэзии Пушкина. «Евгений Онегин» (речь идет о первой главе романа) Языкову «очень, очень не понравился»; он думает даже, что «это самое худое из произведений Пушкина»: «Мысли, ни на чем не основанные, вовсе пустые и софизмы прошлого столетия очень видны в Онегине там, где поэт говорит от себя...». Вторая глава «Онегина» — «не лучше первой: то же отсутствие вдохновения, та же рифмованная проза».
Вместе с тем Языков с похвалой отзывается о писателях, отнюдь не пользовавшихся общим вниманием и признанием. Он выделяет Нарежного, находит «места достопочтенные» в хорах из трагедии Кюхельбекера «Аргивяне», сочувственно относится к Катенину, у которого «много национального и есть кое-где сила — вот главное!».
В суждениях Языкова о современной ему русской поэзии резко подчеркнуты протест против подражательности и требование национальной самобытности. С этой точки зрения он восхищается баснями Крылова и высказывает возмущение по адресу Вяземского, который предпочитал народному и национальному басенному творчеству Крылова подражательные басни И. И. Дмитриева: «Это безбожно, безвкусно». С тех же позиций Языков решительно осуждает Жуковского. «Мне Жуковский досадил..., — пишет он по поводу его перевода «Орлеанской девы», — тем, что употребляет некоторые иностранные слова — и притом все такие, которым в нашем языке есть совершенно равносильные...».
Исходя из тех же требований национально-самобытного содержания и стиля литературы, Языков горячо приветствует появление «Горя от ума». Комедия Грибоедова в его оценке — это «произведение, делающее честь нашему времени и уму русскому».
Источник национальной самобытности русской литературы Языков видит в народной словесности, в сказочном и песенном фольклоре. Из русских сказок, по его мнению, «можно составить предприятие знаменитое — только надобно прежде... узнать истинный дух старины глубокой, напитаться им и явить свету произведение самостоятельное, своенародное...».
Суждения Языкова о современной ему русской литературе находятся в прямой связи с его собственными творческими исканиями. Он заявил себя решительным противником модного в 20-е годы элегического романтизма и в этом отношении сближался с поэтами декабристского направления, которые, призывая к созданию гражданской поэзии, резко протестовали против засилья безидейной элегической лирики.
В этой связи проясняется конкретный историко-литературный смысл критических отзывов Языкова, включая и его выпады по адресу Пушкина. В последнем случае суждения Языкова были близки взглядам на отдельные произведения Пушкина ряда деятелей декабристского литературного движения (Рылеев, А. Бестужев, Кюхельбекер), которые, не уяснив в должной мере реалистических тенденций творческого развития Пушкина, шедшего к объективному и историческому пониманию действительности в ее противоречиях, упрекали его в отходе от боевых гражданских тем и с этой точки зрения осудительно отзывались, между прочим, как раз о первых главах «Евгения Онегина», в которых нашли лишь картины светского быта, изображенные вне необходимого, по их мнению, сатирического разоблачения.
Таким образом, критические мнения молодого Языкова не были проявлением вкусовщины, но знаменовали определенную идейно-литературную позицию, сближавшую его в этом вопросе с деятелями декабристского литературного движения. В своих взглядах на поэзию и в своей творческой практике он исходил из требования гражданской тематики.
Биография молодого Языкова до сих пор разработана совершенно недостаточно. Поэтому непроясненной остается картина формирования его общественно-политических убеждений, носивших в 20-е годы безусловно радикальный характер. Об этом свидетельствуют его письма и стихи.
Мы вместе, милый мой, о родине судили,
Царя и русское правительство бранили! —
писал он одному из своих дерптских приятелей, и не подлежит сомнению, что подобные разговоры в первую очередь влияли на его творчество. При всем том следует подчеркнуть ограниченность свободомыслия и народности молодого Языкова, характерную для всего круга писателей, вовлеченных в сферу идейных воздействий декабризма, но далеких от глубокого осознания его революционной сущности. Политическая оппозиционность по отношению к «русскому правительству» уживалась в Языкове с реакционным по существу увлечением «романтикой» ливонского рыцарства. В ряде произведений дерптского периода Языков впадал в порочную идеализацию немецких «псов-рыцарей» (по известному определению Маркса), угнетавших и грабивших эстонский народ и бывших заклятыми врагами России. Идеализация рыцарства резко противоречила в поэзии Языкова его тяготению к национальной гражданственной героике, и это противоречие дополнительно характеризует шаткость идеологической позиции поэта, неспособность его подняться до зрелого понимания тех конкретных целей, которые ставила перед собой прогрессивная русская литература декабристской эпохи в лице наиболее передовых и последовательных своих представителей.
Свободолюбивые настроения молодого Языкова выражались в стихах по-разному. В его дерптской лирике различимы три струи, из которых каждая приобретала политическую окраску.
Первую струю составляют многочисленные студенческие стихи и песни Языкова, в которых мотивы «вакхические» и «эротические» слиты воедино с мотивами религиозного и политического вольномыслия:
Мы любим шумные пиры,
Вино и радости мы любим,
И пылкой вольности дары
Заботой светскою не губим...
Наш Август1 смотрит сентябрем —
Нам до него какое дело!..
Здесь нет ни скиптра, ни оков,
Мы все равны, мы все свободны,
Наш ум — не раб чужих умов,
И чувства наши благородны...
Приди сюда хоть русский царь,
Мы от покалов не привстанем,
Хоть громом бог в наш стол ударь,
Мы пировать не перестанем...
Друзья! покалы к небесам.
Обет правителю природы:
«Печаль и радость — пополам,
Сердца — на жертвенник свободы!».
(Мы любим шумные пиры»).
Подобное сочетание «вакхических» и свободолюбивых мотивов составляло характерную черту творчества прогрессивных русских поэтов 20-х годов. Многочисленные и яркие примеры такого сочетания содержит лирика Пушкина: «Здорово, рыцари лихие любви, свободы и вина...» или: «А свобода, мой кумир, за столом законодатель...». Тема «вакхического веселья», нерасторжимо связанная с темой «свободы», в условиях аракчеевской реакции приобретала определенное идейное звучание, знаменуя протест против стеснительных уз казарменного быта, казенной идеологии и ханжеской морали. Своеобразие стихов и песен Языкова заключается в том, что в центре их стоял и связывал их воедино образ лирического героя особого склада, а именно — образ «мыслящего студента»:
Мы вольно, весело живем.
Указов царских не читаем,
Права студентские поем,
Права людские твердо знаем...
(«От сердца дружные с вином»).
В этом образе подчеркнуты черты человека, ревниво оберегающего свои «вольные права», свой частный быт в атмосфере казенщины, всеобщей субординации и строжайшего регламента. Показательно в этом отношении демонстративное воспевание Языковым своего домашнего халата как символа «вольностей» партикулярной студенческой жизни:
Пускай служителям Арея
Мила их тесная ливрея;
Я волен телом, как душой.
От века нашего заразы,
От жизни бранной и пустой
Я исцелен — и мир со мной:
Царей проказы и приказы
Не портят юности моей —
И дни мои, как я в халате,
Стократ пленительнее дней
Царя, живущего не к стате...
(«К халату»).
В иных случаях Языков допускал смелые выпады непосредственно по адресу Александра I; герой его студенческих песен, сидя за бокалом вина и «не занятый газетной скукой», не знает,
Как царь, политик близорукий,
Или осмеян, иль смешон...
(«Счастлив, кому судьбою дан»).
Сюда же относится выпад Языкова против «святого триумвирата», т. е. Священного союза, возглавлявшегося Александром I. Столь же смелой выходкой Языкова было сочинение им антимонархической и антиклерикальной пародии на официальный гимн царской России («Боже, царя храни...»).
Вторую струю в лирике Языкова дерптского периода составляли сатирические стихи, в которых политическая тема находила более прямолинейное и относительно более глубокое выражение. Центральное место среди стихотворений такого рода занимает послание «Н. Д. Киселеву» (1823), в котором содержатся обличения вельможной знати — невежественной, «подлой и развратной», намеки на крепостное рабство, на беззаконие и произвол «верховного правленья», на царя и великого князя Константина и т. д. И в данном случае Языков высмеивает тех, кто предпочитает
... занятия державных полюбя,
Стеснивши юный стан ливреею тирана,
Ходить и действовать по звуку барабана,
И мыслить, как велит, рассудка не спросясь,
Иль невеликий царь или великий князь,
Которым у людей отеческого края
По сердцу лишь ружье и голова пустая...
Людям подобного рода Языков противопоставляет человека просвещенного и свободомыслящего, чей «свободный ум» не подчиняется «закону царя». В этом стихотворении Языков формулирует свое представление о гражданственном назначении поэта и следующим образом определяет дальнейшее направление своего творческого пути:
... в тишине свободной
Научится летать мой гений благородный,
Научится богов высоким языком
Презрительно шутить над знатью и царем:
Не уважающий дурачеств и в короне,
Он, верно, их найдет близ трона и на троне!
Пускай пугливого тиранства приговор
Готовит мне в удел изгнания позор
За смелые стихи, внушенные поэту
Делами низкими и вредными полсвету, —
Я не унижуся нерабскою душой
Перед могущею, но глупою рукой.
Служитель алтарей богини вдохновенья
Умеет презирать неправые гоненья, —
И все усилия цензуры и попов
Не сильны истребить возвышенных стихов.
Прошли те времена, как верила Россия,
Что головы царей не могут быть пустые,
И будто создала благая длань творца
Народа тысячи — для одного глупца;
У нас свободный ум, у нас другие нравы...
Наконец, третью струю лирики молодого Языкова составляют стихи на темы и сюжеты из национальной истории. Эти стихи в наибольшей степени отразили испытанное Языковым воздействие декабристских идей, равно как и собственно литературное влияние, которое оказали на него поэты декабристского направления.
Языков с первых же шагов в литературе проявлял глубокий интерес к русской истории, причем к тем ее периодам и событиям, которые были ознаменованы освободительной борьбой русского народа либо против чужеземных захватчиков, либо против отечественных угнетателей. Преимущественное внимание Языкова привлекали эпоха татарского ига и древнерусские республики Новгорода и Пскова:
Надежда творческая славы
Манила думы величавы
К браннолюбивой старине:
На веча Новграда и Пскова,
На шум народных мятежей...
(«К Вульфу, Тютчеву и Шепелеву»).
Обращение к национально-исторической тематике Языков истолковывал как свою принципиальную идейно-творческую установку. В 1822 году он писал брату: «... вовсе не раскаиваюсь в моих чувствованиях к старине русской; я ее люблю и не согласен с тобою в том, что она весьма бедна для поэта; где же искать вдохновения, как не в тех веках, когда люди сражались за свободу и отличались собственным характером? Притом же воспевать старинные подвиги русских — не значит перелагать в стихи древнюю нашу историю; историческое основание не помешает поэту творить, а, напротив, придает еще некоторую особенную прелесть его вымыслам, усиливает его идеи...».
Эта установка соответствовала установке декабристских поэтов, которые также меньше всего были заинтересованы в том, чтобы просто «перелагать в стихи древнюю нашу историю», но искали в историческом прошлом яркие и показательные примеры народного героизма и национального характера, способные служить целям общественно-политического и нравственного воспитания в духе декабристских идей.
Таким целям должны были служить в понимании Языкова и его патриотические стихотворения на национально-исторические темы («Моя родина», «Песнь баяна», «Песнь барда во время владычества татар в России», «Баян к русскому воину при Дмитрии Донском...», «Услад», «Евпатий», «Новгородская песнь», отчасти «Тригорское» и некоторые другие). Во всех этих стихотворениях на первый план выдвинута и подчеркнута тема свободы, которая в прошлом была уделом «смелого и могучего» народа. Главная и наиболее серьезная задача, которую ставил перед собой Языков в дерптские годы, заключалась в том, чтобы «рассказать стройными стихами»
Златые были давних лет...
Святые битвы за свободу
И первый родины удар
Ее громившему народу,
И казнь ужасную татар...
(«А. М. Языкову»).
Совершенно в духе декабристских истолкований национально-исторических тем Языков разрабатывал их применительно к социально-политическим проблемам своего времени. Так, в «Песне барда» под «татарским игом» подразумевалось самодержавие Александра I, и каждый мало-мальски догадливый читатель, воспитанный на иносказательном стиле русской гражданской поэзии начала XIX века, разумеется, отлично понимал смысл политических намеков, когда читал такие исполненные высокого гражданственно-патриотического пафоса и полные злободневного смысла строки:
И вы сокрылися, века полночной славы,
Побед и вольности века!..
А мы... нам долго цепи влечь!
Столетья протекут — и русский меч не грянет
Тиранства гордого о меч.
Неутомимые страданья
Погубят память об отцах,
И гений рабского молчанья
Воссядет, вечный, на гробах.
Теперь вотще младый баян
На голос предков запевает:
Жестоких бедствий ураган
Рабов полмертвых оглашает;
И он, дрожащею рукой
Подняв холодные железы,
Молчит, смотря на них сквозь слезы,
С неисцелимою тоской!
(«Песнь барда»).
В подобных стихах Языков особенно тесно соприкоснулся с гражданской поэзией декабристов, ближе всего с Рылеевым и Катениным. Можно говорить о сознательной и последовательной ориентации молодого Языкова именно на этих поэтов. О внимательном отношении Языкова к творчеству Катенина уже упоминалось выше. Что же касается Рылеева, то известно, что Языков сблизился с ним весной 1825 года. Он благодарил Рылеева за «Думы» и за «Войнаровского», в которых нашел «места восхитительные», получил от Рылеева в подарок «Полярную звезду». В этой связи особый смысл приобретает замечательное стихотворение, которым Языков откликнулся на казнь Рылеева:
Не вы ль, убранство наших дней,
Свободы искры огневые!
Рылеев умер, как злодей! —
О вспомяни о нем, Россия,
Когда восстанешь от цепей
И силы двинешь громовыя
На самовластие царей!
(«Не вы ль, убранство наших дней»).
Влияние гражданских поэтов декабристского направления со всей очевидностью сказалось в раннем творчестве Языкова не только в идейном, но и в стилистическом отношении. В стихах на гражданственно-патриотические темы он стремился реализовать художественные принципы «высокого» одического и дифирамбического стиля. Характерны в этом смысле даже его короткие политические стихи, которые названы им «элегиями», но по существу представляют собой миниатюрные оды «гражданского состава»:
Свободы гордой вдохновенье!
Тебя не слушает народ:
Оно молчит, святое мщенье,
И на царя не восстает...
(«Элегия»).
Или:
Еще молчит гроза народа,
Еще окован русский ум,
И угнетенная свобода
Таит порывы смелых дум.
О! долго цепи вековыя
С рамен отчизы не спадут,
Столетья грозно протекут,—
И не пробудится Россия!
(«Элегия»).
В этом стихотворении звучит несомненный пафос свободолюбия, но последние строки говорят и об идейной ограниченности этого свободолюбия, а вместе с тем и о недостаточно глубоком понимании Языковым особенностей национального характера русского народа, в котором никакие усилия реакции не могли заглушить революционного духа.
В соответствии с установкой на «высокость» гражданской лирики создается молодым Языковым и образ свободного, независимого поэта:
Поэт свободен. Что награда
Его торжественных трудов?
Не милость царственного взгляда,
Не восхищение рабов!
Служа не созданному богу,
Он даст ли нашим божествам
Назначить мету и дорогу
Своей душе, своим стихам?
(«К Г. Д. Е.»).
В 1823 году Языков написал декларативное стихотворение «Муза», в котором тема поэзии приобрела отчетливое политическое звучание. Если в прошлом «богиня струн»
... прекрасных рук в железы не дала
Векам тиранства и разврата, —
то ныне —
Они пришли; повсюду смерть и брань;
В венце раскованная Сила;
Ее бессовестная длань
Алтарь изящного разбила;
Но с праха рушенных громад,
Из тишины опустошенья
Восстал — величествен и млад —
Бессмертный ангел вдохновенья.
Цензура отлично поняла политический подтекст этого стихотворения и запретила опубликовать его.
Ориентация Языкова на темы, героику и стиль «высокой» гражданской поэзии отграничивала его от поэтов школы элегического романтизма, которым он давал, как мы видели, весьма нелестные аттестации. Но и в области интимной лирики Языков также прокладывал путь, уводивший его далеко в сторону от «унылых» элегиков, задававших тон в поэзии 20-х годов.
Белинский, в 40-е годы подвергший Языкова беспощадной критике, тем не менее считал «историческое значение» его творчества «немаловажным» и указывал, что в свое время, т. е. в 20-е годы, Языков сыграл не только заметную, но и положительную роль в русской поэзии. «Несмотря на неслыханный успех Пушкина, — писал Белинский, — г. Языков в короткое время успел приобрести себе огромную известность. Все были поражены оригинальною формою и оригинальным содержанием поэзии г. Языкова, звучностью, яркостью, блеском и энергиею его стиха. Что в г. Языкове действительно был талант, об этом нет и спора...» (IX, 100). «Большую пользу», которую Языков принес русской поэзии, Белинский видел в том, что «он был смел, и его смелость была заслугою» (IX, 106), в том, что «он много сделал для развития эстетического чувства в обществе: его поэзия была самым сильным противоядием пошлому морализму и приторной элегической слезливости. Смелыми и резкими словами и оборотами своими Языков много способствовал расторжению пуританских оков, лежавших на языке и фразеологии» (VII, 37).
Белинский указал на основное и главное, что отличало интимную лирику Языкова от общего потока поэзии 20-х годов. Сам Языков отдавал себе отчет в оригинальности и самобытности своего творческого облика и ставил себе это обстоятельство в особую заслугу:
Спокоен я: мои стихи
Живит не ложная свобода,
Им не закон — чужая мода,
В них нет заемной чепухи
И перевода с перевода;
В них неподдельная природа,
Свое добро, свои грехи!..
(«Н. Д. Киселеву»).
«Неподдельная природа» лирического творчества Языкова с особенной ясностью сказалась в его студенческих песнях и любовных стихотворениях. Здесь он резко нарушал строгие законы карамзинистской упорядоченности словаря и образной системы, ломал установившиеся традиции и правила, допускал неожиданные словообразования и сравнения, изобретал неологизмы и усваивал тот «разгульный», стремительный стиховой темп, который так восхищал его современников.
Для интимно-лирических стихотворений Языкова весьма характерно свободное обращение со словом, стремление применять его не в обычном значении, сочетать в одном образе, как правило, несочетаемые понятия и т. п. Он умел открывать в поэтическом слове различные оттенки смысла и на основе комбинаций таких оттенков создавать свежие, неожиданные эпитеты и сравнения.
С такой же свободой, с какой нарушал Языков принципы упорядоченности словаря и образов, закрепленные в поэтике карамзинизмом, нарушал он и законы жанра. Только нарочитым стремлением дискредитировать жанр «унылой» элегии можно объяснить особый характер языковских «элегий». Этим словом озаглавлено множество стихотворений Языкова самого «вакхического» содержания. Не приходится сомневаться, что он демонстративно называл «элегиями» нечто прямо противоположное тому, что было действительно элегией в понимании читателя 20-х годов. В «элегиях» Языкова все как бы наоборот, навыворот по сравнению с традиционной элегией того времени: вместо «сладостной меланхолии» — «разгул чувств», вместо специфического, заштампованного словаря — «хмельное буйство выражений» и «незастенчивость слов», вместо размеренно-ровного, спокойного течения стиховой речи — «бренчанье резкое стихов» — по определению самого Языкова.
В лучших своих стихотворениях Языков продемонстрировал замечательное поэтическое мастерство и изобразительную силу стиха (в частности, в картинах русской природы, — см., например, «Тригорское»). Он в совершенстве владел приемом четких, афористических словесных формулировок (как правило, замыкающих стихотворение) и уделял большое внимание звуковой организации стиховой речи (в качестве примера можно привести знаменитые строки из его «Молитвы»: «Как Волги вал белоголовый, Доходит целый к берегам...»). Виртуозное поэтическое мастерство Языкова было высоко оценено его современниками. Гоголь писал о нем: «Имя Языков пришлось ему не даром. Владеет он языком, как араб диким конем своим, и еще как бы хвастается своею властью. Откуда ни начнет период, с головы ли, с хвоста, он выведет его картинно, заключит и замкнет так, что остановишься пораженный» («В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность»). <…>
(Источник - http://feb-web.ru/feb/irl/il0/il6/il6-4302.htm )
***
Творчество Н. М. Языкова
(Отрывки из книги)
Так гений радостно трепещет.
Свое величье познает,
Когда пред ним гремит и блещет
Иного пения полет...
«Гений». 1825
Эпиграф к этой главе - строки из стихотворения Языкова на библейскую тему для альманаха Бестужева и Рылеева «Звездочка», который должен был заменить «Полярную звезду». Набранный и сверстанный, альманах не успел выйти в свет до 14 декабря 1825 года и так и остался в корректурных листах.
Пусть эти строчки прямо не относятся к двум поэтам - Пушкину и Языкову, но, читая их, словно видишь в них суть творческой дружбы двух гениев. В стихотворениях, посвященных поэтами друг другу, слышны радость, восторг, переполняющие душу при встрече с духовно близким человеком.
Восхищение талантом друг друга сближало поэтов. Но хотя слава Языкова была столь громкой, что современники часто ставили поэтов наравне, Языков посвятил Пушкину пророческие строки о том, какую роль сыграет он в судьбе и бессмертии самого Языкова:
Меня твое благоволенье
Предаст в другое поколенье,
И сталь плешивого косца,
Всему ужасная, не скосит
Тобой хранимого певца.
«А С. Пушкину». 1825
Высокая дружба классиков русской поэзии могла бы стать темой литературоведческого исследования, психо логического этюда или поэтического повествования в прозе. Можно было бы в хронологической последовательности выстроить поэтический ряд - стихи обоих поэтов, услышать, что сами они говорили о драгоценном для них в даровании и личности друга. Можно выстроить и другой ряд - письма, дошедшие до нас, и по ним судить о бога тейшей палитре светлых чувств в отношениях поэтов. Мож но представить и людскую молву, столь часто на свой лад перетолковывающую все. Можно привести отзывы крити ков, часто противоречивые... Но жанровые рамки книги позволяют раскрыть эту тему лишь скупым языком фактов
Общим другом Пушкина и Языкова был сосед Пушкина по Михайловскому имению Алексей Николаевич Вульф, учившийся, так же как Языков, в Дерпте. 20 сентября 1824 года опальный Пушкин послал Вульфу из Михайловской ссылки письмо: «Здравствуй, Вульф, приятель мой! Приезжай сюда зимой, Да Языкова-поэта Затащи ко мне с собой Погулять верхом порой, Пострелять из пистолета.
...Уговори Языкова, да отдай ему мое письмо...»
Из Михайловского изгнания Пушкин обратился в этом же письме и к самому Языкову, еще не знакомому, с посланием, открывающим первую страницу дружбы поэтов:
Издревле сладостный союз Поэтов меж собой связует...
Об этом союзе говорит все содержание стихотворения, и даже стилистические особеннсти и те намеки, которые могли читаться между строк. О поэтической общности душ и настроений Пушкин пишет:
...Друг другу чужды по судьбе.
Они родня по вдохновенью.
Клянусь Овидиевой тенью,
Языков, близок я тебе.
О какой близости идет речь в этих строках?
<…> Языков получил письмо с приглашением Пушкина в 1825 году, а встреча поэтов произошла лишь на следующий год: в 1826 году Языков приехал в гости к соседу Пушкина, А. Н. Вульфу, в Тригорское.
Время заслоняет реальную картину давно промелькнувшей юности двух поэтов - почти сверстников. Иногда говорили, что не случайно на стихотворение Пушкина, написанное в сентябре 1824 года, Языков отвечает лишь в начале 1825 года. Но послание Пушкина стало известно ему лишь в 1825 году, когда он вернулся в Дерпт со свадьбы брата. К тому же его мысли были заняты Светланой. Он, полный юных надежд, ждет ее приезда в Дерпт. Особенно много он написал ей в альбом в 1825 году.
Летом 1825 года Языков отправился за Светланой в Петербург. Здесь, видимо, обновились декабристские знакомства. Так, Языков пишет родным о стихах, которые он посылает Рылееву.
Подробно пересказывает Языков в письме к брату, Александру Михайловичу, от 19 августа 1825 года все добрые вести о незнакомом еще Пушкине, привезенные его другом Вульфом: «Сюда приехал из Пскова студент здешнего университета, приятель Пушкина; говорят, что Пушкин уже написал два действия своей трагедии „Годунов", что она будет прекраснее всего, им доселе писанного, что „Цыганы" скоро напечатаются, что Пушкин не хотел лечиться у Мойера потому, что надеялся получить позволение ехать для лечения за границу...» Предполагают, что Языков мог опасаться свидания с Пушкиным, живущим в изгнании, и потому не откликнулся на его зов сразу. Но даже если летом 1825 года потребовалась бы решительность для встречи с опальным Пушкиным, то еще опаснее становилось такое свидание в 1826 году, после подавления восстания декабристов в декабре <...>
(Источник -
Редактор журнала "Азов литературный"
|
| |
| |
