ЧАТТЕРТОН ТОМАС
(20.11.1752, Бристоль — 24.8.1770, Лондон)
— легендарный юный английский поэт, автор литературных мистификаций, покончивший жизнь самоубийством, когда ему ещё не исполнилось 18 лет. С 12 лет писал поэмы, выдавая их за средневековые записи (некоего Томаса Роули), найденные в древней церкви. Чаттертон является для романтиков Европы культовой фигурой «непризнанного гения».
Родился 20 ноября 1752 года в Бристоле уже после смерти отца, церковного пономаря. Мальчиком много времени проводил в церкви. В школе при Приюте Колстона, поощряемый наставником, начал писать стихи. В 1768 году послал в бристольский журнал вымышленное описание открытия в 13 в. старого моста, стоявшего на месте нового. Описание привлекло внимание местного любителя древностей У. Баррета, которому Чаттертон выдал за подлинные несколько подделанных под документы 15 в. литературных текстов. Два из них, в т.ч. большую пьесу в стихах Эйла (Aelle), он послал также Х. Уолполу; тот сначала их принял, но затем отверг как поддельные. В 1765 году Чаттертон поступил в учение к бристольскому адвокату, однако к началу 1770 года он уже сотрудничал в лондонских периодических изданиях. Желая разорвать договор с хозяином, он пригрозил самоубийством, и тот в апреле 1770 отпустил его в Лондон.
Поэзия Чаттертона на современном ему английском языке и на псевдосреднеанглийском (от имени вымышленного им «Томаса Раули, настоятеля») отмечена высоким мастерством стихосложения и могучим воображением; ею восторгались У.Вордсворт, С.Колридж и Д.Китс, сравнивавшие «чудо-отрока» с Р.Бёрнсом; она оказала влияние на Э.По. Споры вокруг «стихов Раули» породили в свое время обширную литературу. Под своим именем Чаттертон выпустил в свет лишь «Элегию памяти Бекфорда» (Elegy on Beckford, 1770). Измученный нищетой, отчаявшись найти покровителя для своих «древних стихов», Чаттертон покончил с собой, отравившись в Лондоне 24 августа 1770 года.
Песня менестреля из трагедии «Элла» (1769) написана в форме roundelay – короткой песенки с припевом (или рефреном). Трагедия включена в цикл произведений вымышленного священника-поэта XV века Томаса Роули (Rowley). В пьесе англосаксонский вождь Элла, чтобы отразить нападение датчан, покидает свою возлюбленную Берту в день свадьбы. Берту похищают в его отсутствие, и Элла, узнав об этом, кончает жизнь самоубийством. Песня во многом перекликается с песенкой Дездемоны об иве из «Отелло» Шекспира:
***
MINSTREL’S SONG
(В современной орфографии)
O, sing unto my roundelay!
O, drop the briny tear with me!
Dance no more at holiday;
Like a running river be.
My love is dead,
Gone to his death-bed,
All under the willow-tree.
Black his hair as the winter night,
White his neck as the summer snow,
Ruddy his face as the morning light;
Cold he lies in the grave below.
My love is dead,
Gone to his death-bed,
All under the willow-tree.
Sweet his tongue as the throstle's note;
Quick in dance as thought can be;
Deft his tabor, cudgel stout;
O, he lies by the willow tree!
My love is dead,
Gone to his death-bed,
All under the willow-tree..
Hark! the raven flaps his wing
In the briered dell below;
Hark! the death-owl loud doth sing
To the nightmares as they go.
My love is dead,
Gone to his death-bed,
All under the willow-tree.
See! the white moon shines on high;
Whiter is my true-love's shroud,
Whiter than the morning sky,
Whiter than the evening cloud.
My love is dead,
Gone to his death-bed,
All under the willow-tree.
Here, upon my true-love's grave
Shall the barren flowers be laid,
Nor one holy saint to save
All the coldness of a maid.
My love is dead,
Gone to his death-bed,
All under the willow-tree.
With my hands I'll bind the briers
Round his holy corse to gre;
Ouphant fairy, light your fires;
Here my body still shall be.
My love is dead,
Gone to his death-bed,
All under the willow-tree..
Come, with acorn-cup and thorn,
Drain my heart's blood away;
Life and all tis good I scorn,
Dance by night, or feast by day.
My love is dead,
Gone to his death-bed,
All under the willow-tree.
Water-witches crowned with reytes,
Bear me to your lethal tide.
I die! I come! my true-love waits.
Thus the damsel spake, and died.
***
ПЕСНЯ МЕНЕСТРЕЛЯ
из трагедии Томаса Роули «Элла»
«Спой песнь унылую со мной!
Слезу горючую пролёй!
Пляс прерви задорный свой,
Стань, как плачущий ручей –
В земле сырой
Спит любимый мой
Под ивою меж корней.
Черновласый как ночь января,
Белгрудый как летний снег,
Краснощёкий, словно заря...
Хладом скован, уснул навек!
В земле сырой
Спит любимый мой
Под ивою меж корней.
Сладкогласый, как песнь дрозда,
Резвоногий – мысли быстрей,
В длани жезл, а в другой – узда...
Ах, – под ивой он меж корней!
В земле сырой
Спит любимый мой
Под ивою меж корней.
Слышишь, ворон бьёт крылом
И над пустошью парит,
Смерть-сова в лесу густом,
Словно в страшном сне, кричит:
В земле сырой
Спит любимый мой
Под ивою меж корней.
О, взгляни – как месяц бел!
Саван милого белей,
Чем зари лилейный мел,
Облачка в ночи светлей.
В земле сырой
Спит любимый мой
Под ивою меж корней.
Над могилой лебеда,
И репейники цветут,
Все святые никогда
Деве счастья не вернут.
В земле сырой
Спит любимый мой
Под ивою меж корней.
Я репейники сплету,
Лягу с милым, и над нами
Эльф и фея темноту
Озарите огоньками!
В земле сырой
Спит любимый мой
Под ивою меж корней.
Разорвите, грудь мою,
В чашу крови наберите,
Презираю жизнь свою –
Пейте, до зари пляшите!
В земле сырой
Спит любимый мой
Под ивою меж корней.
Нимфа в венчике из лилий
В лоно волн меня ввела.
Смерть уж рядом – ждёт мой милый!» –
Молвив, дева умерла.
(Перевод Дмитрия Смирнова, 2007г.)
***
Смерть Чаттертона. Романтический портерт кисти Генри Уоллиса, 1856 год.
ВЕРШИНИН И. В.
К ПРОБЛЕМЕ ГЕНЕЗИСА АНГЛИЙСКОГО РОМАНТИЗМА: ЧАТТЕРТОН
Интерес английских писателей к национальной истории и культуре вообще и к средневековью в частности во второй половине XVIII столетия достиг своего апогея. Отечественные и зарубежные литературоведы неоднократно обращались в своих работах к этому феномену[1]. Мы его рассматриваем в свете тезаурусного подхода.
Как нам представляется, творчество и воззрения Томаса Чаттертона дают обширный материал для выводов о том, как складывался тезаурус отдельного писателя-предромантика и большой группы литераторов, образовавших предромантизм — и литературное течение переходного типа, и — шире — целую «теневую эпоху» в культуре Европы XVIII века.
Но тезаурусный подход должен быть распространен и на посмертную судьбу творческого наследия Чаттертона и самого его образа. Необходимо проследить, как, какими путями, в каких интерпретациях входили этот образ и это творчество в духовную жизнь европейцев, какое место они заняли в тезаурусе последующих поколений.
Необычная жизнь Томаса Чаттертона, преждевременная трагическая смерть, его уникальное поэтическое дарование сразу после его смерти привлекли внимание поэтов, писателей, критиков и историков литературы. Центральным объектом самых различных по жанру произведений, посвященных поэту, стали его личность и человеческая судьба, которые трактовались весьма произвольно и субъективно, часто носили противоречивый характер.
Тезаурус характеризует субъективное восприятие культуры, это своего рода призма, сквозь которую видится мир. Объект становится менее важным, чем его субъективный образ, картина, которую образуют лучи, пройдя через искажающую призму. Поэтому Чаттертон оказался впоследствии представленным множеством Чаттертонов, нередко мало похожих друг на друга. Нередко он становился лишь поводом для развития идей, которые, казалось бы, не должны иметь к нему отношения. Так, отдельные литературоведческие работы ХХ века отмечены заметным влиянием фрейдистской философии в трактовке его личности и психологии творчества, что довольно неожиданно и, как кажется, не подсказывается исследуемым материалом. «Основой для правильной оценки Чаттертона, — писал Р. Штауберт, — является анализ его юношеской психики..., исследование генетической обусловленности психических форм поведения…»[2]. Последующие размышления автора работы уводят в область, далекую от собственно филологического исследования, да и от самого Чаттертона, который становится похожим на любого другого человека с незначительными вариациями.
Фрейд внес выдающийся вклад в современную культурологию, да и тезаурусный подход ему многим обязан[3]. Однако сам австрийский ученый видел известную ограниченность характеристики личности в соответствии с его концепцией: основу психического аппарата, по Фрейду, составляет Бессознательное, а содержание Бессознательного у всех людей, в сущности, одинаково, так как включает ограниченное число комплексов (Эдипов комплекс, каннибализм, боязнь кастрации и т. д.).
Но так как фрейдизм входит в центральную область тезауруса Р. Штауберта, он может постичь, освоить (именно — сделать своим) Чаттертона, только восприняв его через эту призму, и поэтому уверенно заявляет, что его Чаттертон — «правильный», следовательно, другие — «неправильные».
Проводя функциональный анализ творчества Чаттертона в русле сопоставительного литературоведения (компаративистики), мы, опираясь на идеи тезаурусного подхода, вовсе не ставим цель вычислить «правильного» Чаттертона. Напротив, для нас интересен процесс трансформации образа поэта и восприятия его творчества. Из обширной области вхождения Чаттертона в культурный тезаурус Европы мы выделяем только небольшой, но необычайно важный ее сегмент: восприятие поэта и его достижений английскими и французскими романтиками.
Обращение к данному вопросу приобретает особое значение при исследовании такого малоизученного литературного феномена, как поэзия предромантизма. Сложность этого явления, его своеобразие заключается, по нашему мнению, в том, что оно оказалось на стыке двух исторических и не только исторических, но и литературных эпох, явилось в известном смысле переходным этапом в развитии литературы: предромантизм — это уже не Просвещение, но еще и не романтизм.
Подобный подход к творчеству Чаттертона имеет и другой весьма существенный аспект. Рассматривая восприятие романтиками его поэтического наследия и самой личности поэта, мы обязательно затрагиваем такую важнейшую проблему, как генезис романтизма, ибо творчество Чаттертона стоит у самых истоков этого литературного направления. А ведь вопрос о рождении нового направления — один из самых сложных и важных в науке и литературе. Речь идет не просто о некой формальной периодизации, об установлении точной даты его появления. Успешное решение задачи состоит в том, чтобы вскрыть целый комплекс причин и мотивов (социально-исторических, философско-эстетических, собственно литературно-художественных), исходя из общих закономерностей развития литературы как неотъемлемой части духовной жизни общества.
При глобальном изучении того или иного литературного направления, особенно его литературно-художественных истоков, как правило, выявляются два основных аспекта в плане освоения предшествующей традиции: негативный и позитивный. Иными словами, исследователи определяет, что представители данного направления принимали и что отвергали.
«Негативная программа» английских романтиков более определенна, чем «позитивная» (в плане исследованности вопроса). Критика канонов классицистической поэтики, отрицание культа разума и просветительского оптимизма и т. д. — достаточно освещены в работах отечественных и зарубежных авторов. В самой общей форме это выглядит так: «Поэтика романтиков складывалась в борьбе против строгого стиля классицистов. Романтики выступили против резкого разделения трагического и комического в искусстве, против строгих правил в отборе лексики, против классицистических единств. Для романтического произведения характерна особая эмоциональная атмосфера высоких чувств и страстей, искренность и непосредственность эмоций, поэтика неожиданных сопоставлений, впечатление новизны и чуда, сближение трагического и комического, параллельное сочетание разнородных деталей, скрепленных единым лирическим чувством, свободная композиция»[4]. Что же касается приверженностей и симпатий английских романтиков, то этот вопрос, по нашему мнению, менее изучен. А ведь именно решение этой проблемы позволяет выявить генезис романтизма.
Чаще всего исследователи концентрируют внимание на интересе романтиков к творчеству писателей и мыслителей эпохи Возрождения: Спенсеру, Шекспиру, Мильтону, а также к народному творчеству. И это вполне справедливо и чрезвычайно важно. В известном смысле американский ученый Блум прав, отмечая: «То, что английский романтизм... был возрождением Возрождения, сегодня, к счастью, общепринято в критике»[5].
Однако подчас титаны — елизаветинцы заслоняют от исследователей менее великие, но очень важные для романтиков имена поэтов второй половины XVIII века, их прямых предшественников: У. Коллинза, Дж. Макферсона, Т. Перси, Т. Чаттертона, У. Каупера и др. «Между тем, — справедливо подчеркивает Н. Я. Дьяконова, — авторы (Вордсворт и Кольридж — И. В.) объявили войну только поэтам-классицистам второй половины XVIII века, то есть эпигонам Александра Попа. Своих более ранних предшественников — Спенсера, Шекспира, Мильтона, Чаттертона, безвестных авторов старинных баллад — они называли учителями и стремились возродить их традиции»[6]. То, что имя Томаса Чаттертона оказалось в одном ряду с поэтами Возрождения, не случайно, а имеет глубокий смысл. Английские поэты-романтики не только стремились возродить поэтические традиции XVIII века, но и продолжали дело, начатое их предшественниками — поэтами предромантизма.
Предварительно следует напомнить о том, как восприняли творчество Чаттертона сами предромантики как при жизни поэта, так и после его самоубийства.
При жизни имя молодого поэта Томаса Чаттертона было почти неизвестно в Англии. О его литературных занятиях знали лишь родственники, некоторые товарищи по школе в Бристоле и ряд издателей лондонских журналов, которые публиковали его сатирические произведения, стихи, памфлеты. Но и эти сочинения Чаттертон подписывал, как правило, псевдонимом. Правда, поэт недолгое время состоял в переписке с Х. Уолполом, которому он послал несколько своих произведений, выдавая их за сочинения средневекового автора Роули. С аналогичными письмами Чаттертон обращался и к издателю Додсли, выпустившему «Памятники» Перси (декабрь 1768, февраль 1769 г.).
Уолпол в письме от 28 марта 1769 г. высоко оценил присланные «образцы»[7], но когда выяснилось, что они не имеют исторической ценности, то его интерес к Чаттертону пропал. С одной стороны, автор «Замка Отранто» боялся оказаться в смешном положении, поверив в реальность Роули (еще не утихли в Англии споры вокруг «Оссиана» Макферсона), а с другой — слишком велика была разница между аристократом, членом парламента, и шестнадцатилетним клерком из Бристоля. В одном из писем Чаттертон сообщил Уолполу, что «он сын бедной вдовы, которая с большим трудом содержит его». И, кроме того, поэт осмелился просить помочь «найти ему место, чтобы он мог применить свои природные склонности»[8], то есть заниматься литературой. На что Уолпол дал юноше «отеческий совет»: «...Я написал ему, что когда он сможет составить себе состояние, он сможет на досуге предаться занятиям, созвучным его склонностям»[9], — будет вспоминать писатель позднее. Вскоре Уолпол уехал в Париж и даже забыл вернуть Чаттертону его рукописи, несмотря на настойчивые просьбы последнего.
Мы не станем подробно останавливаться на переписке и отношениях Чаттертона и Уолпола, тем более оценивать их в плане этическом. Об этом достаточно написано биографами поэта. Вопрос может быть поставлен несколько иначе; почему писатель — предромантик не поддержал поэта, чье творчество также развивалось в русле предромантизма? Здесь ведь именно разобщенность писателей второй половины XVIII века, отсутствие единой программы служит для некоторых зарубежных ученых основным аргументом при отрицании предромантизма как течения в литературе[10].
Когда мы относим художника к тому или иному направлению или литературной школе, мы исходим не из его личных отношений с другими представителями данного направления или школы, но из общих тенденций развития его творчества, опираемся на его литературно — эстетическое наследие, что и позволяет выявить внутреннее единство на самых различных уровнях (идейно-эстетическом, философском, стилевом и т. д.). Что же касается отношений Уолпола и Чаттертона, то уместно привести высказывания известного английского критика и историка литературы Т. Маколея, который писал об Уолполе: «Его суждения о литературе, особенно о литературе современной, всецело искажались его аристократическими чувствами»[11]. И в случае с Чаттертоном Уолпол-аристократ оказался сильнее Уолпола-художника.
Следует отметить, что эта история сильно ранила гордого юношу. Выходец из третьего сословия, Чаттертон еще раз убедился, что одного таланта недостаточно, чтобы преуспеть на литературном поприще в обществе, где больше всего ценится знатность и власть золота. Чаттертон понял, что допустил большую ошибку, написав Уолполу о своем подлинном положении: «Я считаю себя оскорбленным, сэр, — писал поэт Уолполу, — если бы Вы не знали моих обстоятельств. Вы бы не посмели обращаться со мной подобным образом»[12]. Однако сильнее всего боль и гнев молодого поэта слышны в его стихотворении «Walроlе! I Thought not I should ever see», которое заканчивается строфой:
Had I the Gifts ofWealth and Lux’ry shar’d
Hot poor and Mean — Walpole! thou hadst not dared
Thus to insult, but I shall live and stand
By Rowley’s — when Thou art dead and damned.
Чаттертон собирался послать это произведение своему лондонскому корреспонденту, но сестра поэта отговорила его сделать это.
24 августа 1770 г. трагически оборвалась жизнь Томаса Чаттертона, которому не исполнилось и восемнадцати лет. Доведенный до отчаяния нищетой, голодом, унижениями, поэт принял яд. Его тело было захоронено на кладбище работного дома в Лондоне. В регистрационной книге имя Чаттертона перепутали и записали Уильям вместо Томас. Позднее кто-то подписал против его фамилии «поэт». Английские газеты ничего не сообщили о смерти Чаттертона. И неизвестно, как долго имя находилось бы в забвении, если бы в Бристоль не приехал доктор Томас Фрай, ректор Колледжа Св. Иоанна из Оксфорда. Узнав о том, что в городе есть «памятники» старинной английской поэзии, «собранные» неким Чаттертоном, Фрай захотел встретиться и даже оказать помощь молодому любителю старинной поэзии, но узнал, что Чаттертон покончил с собой в Лондоне несколько дней тому назад. Ученый отыскал некоторые «произведения Роули», написанные Чаттертоном, и увез их в Оксфорд. С этого момента начинается так называемая «дискуссия» (controversy), разделившая английских писателей, критиков, историков литературы на два лагеря: «роулианцев» и «антироулианцев».
Первые отстаивали авторство Роули, относя произведения к XV веку, вторые утверждали, что это современные сочинения. Окончательное научное решение этого вопроса было сделано У. Скитом в его «Эссе»[13]. Дискуссия об авторстве «сочинений Роули» — одна из интереснейших страниц в истории английской литературы. Мы не будем останавливаться подробно на том, как после долгих споров и исследований было установлено, что все «сочинения Роули» написаны Чаттертоном»[14]. Отметим лишь некоторые моменты, необходимые, по нашему мнению, для решения задачи, сформулированной в настоящей части работы.
В 1773 г. в письме от 6 сентября Т. Перси писал лорду Дакру о необходимости издания сочинений, приписываемых Роули: «...Они в высшей степени заслуживают публикации не только в виду их поэтических достоинств, но и как иллюстрация того, на что способно человеческое воображение (Invention). Я уверен, что если все бесспорные (undouptеd) сочинения Чаттертона были бы собраны в одном томе, они бы доказали, что он не только способен написать эти произведения, приписываемые Роули, но и, учитывая его крайнюю молодость и недостаточное образование, был одним из величайших гениев, которые когда-либо существовали в мире»[15].
Как видно из письма, Перси не был уверен, что Роули и Чаттертон — одно лицо. Важно то, что крупнейший знаток литературы, чьи «Памятники старинной английской поэзии» послужили образцом и вдохновляли целую плеяду английских романтиков, дал высокую оценку так называемым «аутентичным» произведениям Чаттертона и на этом основании допустил возможность, что поэт мог быть автором «Сочинений Роули». А ведь одним из основных аргументов «роулианцев» было то, что они отрицали, что столь юный, никому не известный поэт мог создать такие удивительные произведения. Приведем любопытно аргументированное мнение Брайента, который в 1781 г. писал: «Если молодой человек, не совсем честный или бесчестный, нашел бы сокровища старинной поэзии и выдал ее за свою, это бы меня не удивило. Но чтобы такой человек написал все сам, а затем отдал славу другому, это выше моего понимания»[16].
В 1777 г. впервые увидели свет «Поэмы Роули». Их собрал, подготовил к печати и издал известный английский филолог XVIII века Томас Тервитт (Tyrwhitt), большой знаток старинной английской поэзии, издатель Чосера. «...Едва ли можно узнать теперь с какой-либо достоверностью, — пишет ученый в предисловии, — всю историю этого столь необычного дела. Какова была его (Чаттертона — И. В.) роль во всем этом; был ли он автором или только переписчиком (как он постоянно утверждал) всех этих произведений»[17]. В заключении Тервитт делает вывод: «Являются ли поэмы действительно старинными или современными, сочинениями Роули или подделкой Чаттертона, в любом случае они должны рассматриваться как самый необычный литературный факт (а most singular literary curiosity)»[18].
Однако в 1778 г., в третьем издании «Поэм Роули» (второе издание вышло, как и первое, в 1777 г.) Тервитт доказывает в приложении (Appendix), что все сочинения Роули написаны Чаттертоном. Его аргументация основана, прежде всего, на лингвистическом анализе. Дискуссия на этом не закончилась. Довольно долго на страницах английских газет и журналов мелькали имена Роули и Чаттертона. Одним из наиболее «стойких» роулианцев оказался доктор Джереми Миллс (Jeremih Milles), председатель «Общества Антиквариев», упорно не принимавший аргументов Тервитта и его сторонников.
Таким образом, в 1770–1780-е годы еще не было и не могло быть серьезного изучения творческого наследия Чаттертона, поскольку главным являлся вопрос об авторстве «Поэм Роули». Этим и была занята предромантическая критика. Интерес к творчеству Чаттертона и его личности носил скорее сенсационный характер, ибо речь шла о блестящей литературной подделке. Однако нельзя отрицать, что наиболее проницательные исследователи уже тогда понимали высокую художественную ценность произведений Чаттертона, их оригинальность — мы имеем в виду прежде всего Т. Перси и Т. Уортона[19].
Так выглядят первые шаги по освоению творчества Чаттертона, вхождению его в европейский культурный тезаурус. Можно без преувеличения сказать, что решающую роль в этом процессе сыграли представители следующего поколения — английские и французские романтики, создав образ уже не предромантического, а романтического Чаттертона.
Английских и французских романтиков разделяет не только Ла-Манш, но и различная культурная ситуация. У французского романтизма есть собственные непосредственные предшественники в лице Руссо и французских предромантиков[20]. С точки зрения тезаурологии, в оппозиции «свое» — «чужое» англичане должны значительно более сложным путем входить в центр тезауруса французов, становясь «своими», чем соотечественники. Но, подготовленные опытом классицистов, для которых литература древних греков и римлян была важнее национальной литературной традиции, французские романтики преодолели национальные барьеры и сделали «своими» Шекспира, Оссиана, а некоторые (прежде всего Альфред де Виньи) — и Чаттертона.
Примечание:
[1] См.: Ла-Барт Ф. де. Литературное движение на Западе в первой трети XIX столетия. М., 1914; Веселовский А. Н. Избранные статьи. Л., 1967. С. 249–284; Реизов Б. Г. У истоков романтической эстетики. Античность и романтизм // Реизов Б. Г. Из истории европейских литератур. Л., 1970. С. 3–22; Green F. G. Minuet. A critical survey of French and English literary ideas in the eighteenth century. L., 1939; Van Tieghem P. Le Préromantisme. Etudes d'Histoire littéraire еuropéenne. P., 1948; Phelps W. L. Beginnings of the English Romantic Movement: A study in eighteenth century literature. N. Y., 1968.
[2] Staubert P. Thomas Chatterton und seine Rowley-Dichtung undersucht auf Grund der Psychologie der Reifezeit // Bonner Studien zur Englischen Philologie. Heft XXIV. Bonn, 1935. S. 158. См. также: Wolpe H. Thomas Chatterton. The Marvellous boy // Revue de littérature comparée. 1963. № 1. P. 33–49.
[3] Подробно об этом см.: Луков Вал. А., Луков Вл. А. Зигмунд Фрейд: Хроника-хрестоматия. М., 1999.
[4] Аникин Г. В., Михальская Н. П. История английской литературы / 2-е изд., перераб. и испр. М., 1985. С. 161.
[5] Bloom H. The Ringers in the Tower. Studies in Romantic Tradition. Chicago — London, 1971. P. 4.
[6] Дьяконова Н. Я. Английский романтизм. М., 1978. С. 47.
[7] Приведено в изд: Chatterton T. The complete works. Oxford, 1971. V. 1. P. 2б2–2бЗ.
[8] Walpole H. Horace Walpole's correspondence / Ed. by W. S. Lewis and A. Dayle Wallace. Yale Univ. Press, 1951. V. 16. P. 125.
[9] Ibid. P. 128.
[10] Cм., напр.: Peyre H. Qu'est ce que le Romantism? — P., 1971. P. 18.
[11] Цит. по кн.: Nevill J. Thomas Chatterton.— L., 1948. P. 95.
[12] Chatterton T. The complete works… — V. 1. P. 340.
[13] См.: The Poetical works of Thomas Chatterton. – L., 1890. V. II.
[14] См.: Taylor D. Glossary... V. 2. P. 1176–1180.
[15] Цит по кн.: Meyerstein E. H. W. A Life Thomas Chatterton… — P. 455.
[16] Bryant J. Observation upon the Poems of Thomas Rowley: in which the Authenticity of those Poems is ascertained. L., 1781. P. 502.
[17] Poems, Supposed to have been written at Bristol, byThomas Rowley and Others in the Fifteenth Century. L, 1777. P. XI–XII.
[18] Ibid.
[19] См.: Warton T. History of English poetry… — V. II. P. 451–480.
[20] См.: Луков В. А. Французская драматургия (предромантизм, романтическое движение). М., 1983.
Вершинин Игорь Владимирович — доктор филологических наук, профессор, ректор Самарского государственного педагогического университета, академик Международной академии наук педагогического образования.
***
