СУРИКОВ ИВАН ЗАХАРОВИЧ
(25 марта (6 апреля) 1841 — 24 апреля (6 мая) 1880)

- известный русский поэт-самоучка, представитель «крестьянского» направления в русской литературе, автор хрестоматийного стихотворения «Вот моя деревня». Другое его стихотворение, «В степи», в народной переработке стало популярнейшей песней «Степь да степь кругом».

Иван Захарович Суриков родился 25 марта (6 апреля) 1841 года в семье оброчных крепостных крестьян деревеньки Новоселово, Угличского уезда, Ярославской губернии в Юхотьской вотчине графа Шереметева. В это время его отец работал приказчиком в овощных погребах в Москве, позже, с 1849 года, он открыл овощную торговлю и перевез из деревни жену и сына в Москву.

Суриков не получил никакого школьного образования. Для овладения грамотой и счетом отец отдал мальчика на обучение двум сестрам-начетчицам. Мальчик научился у них за два года не только грамоте, но и пристрастился к чтению стихов. Помогая отцу в лавке, урывками, по вечерам и воскресеньям, он продолжал, не взирая на окрики и побои отца, знакомиться со стихотворениями Пушкина, Лермонтова, Кольцова, Шевченко, Некрасова, Никитина, Майкова и других.

Особенно сильное впечатление произвела на Сурикова поэзия Кольцова, которая разбудила в нем страсть к поэтическому творчеству. Юноша Суриков находил много общего в своей личной судьбе с переживаниями и условиями жизни Кольцова.

К 1857 году у него образовалась объемистая тетрадь своих стихотворений, которые он решает при содействии своих друзей, одобрявших его поэтические опыты, показать издателю К. Т. Солдатенкову. Тот направил молодого поэта с запиской к «московской знаменитости», не названной в биографических источниках полным именем, а лишь начальной буквой «К». «Знаменитость», бегло просмотрев тетради Сурикова, посоветовала ему заниматься торговлей, а не стихами и бросить «бумагомаранье».

Лишь несколько позже знакомство с А. Н. Плещеевым открыло Сурикову путь в литературу. В одном из писем Суриков вспоминал о своем стремлении к поэтическому творчеству: «Я не потерял веру в себя и продолжал заниматься писанием стихов, писал, рвал и опять писал. И так было до 1862 года, до моего знакомства с А. Н. Плещеевым, которому я показал свои писания. Он их одобрил, нашел в них черты самобытности, а главное задушевность, глубокое чувство».

В своих ранних произведениях, являющихся подражанием Кольцову и Шевченко, Суриков пользуется свободной формой короткого нерифмованного или полурифмованного четверостишия. Он черпает словесные богатства и образы из одного общего с Кольцовым источника — народного поэтического творчества и непосредственных наблюдений народной жизни. Однако круг этих наблюдений ограничен узкими рамками семейно-бытовой обстановки и мещанско-ремесленной среды, что видно из таких его стихотворений, как «Из бедной жизни», «Бедняк», «Покойница», «Тихо тощая лошадка», «Могила» и ряд других стихотворений. Книжное влияние на поэта заметно в произведениях на романтические сюжеты («Что удалый молодец...», «Удалой», «Часовой», «В дороге», «Мороз» и другие), а также в поэтических зарисовках явлений природы («Утро в деревне», «Солнце утомилось...», «Занялася заря», «Ночью», «За окном бушует ветер»... и т. п.).

В течение первых десяти лет литературной работы имя Сурикова не привлекало внимания критики: он печатал от четырех до восьми стихотворений в год, причем появлялись они в разных мелких изданиях («Воскресный досуг», «Развлечение», «Иллюстрированная газета» и др.), т. е. в журнальчиках, не входивших в русло большой литературы, представляемой «толстыми» ежемесячными журналами.

Даже в 1871 году изданный самим автором сборник стихотворений почти не привлек внимания критики. Между тем в сборнике были помещены стихотворения, ставшие популярными народными песнями («Рябина», «В зеленом саду соловушка...», «Ах, нужда ли ты, нужда...», «Эх ты, доля...», «Сиротой я росла...», «В степи» и др.), а также немало талантливых лирических стихотворений.

В поэтических зарисовках нерадостной жизни деревенской и городской бедноты не было широких социальных обобщений, слабо чувствовалось и авторское отношение к изображаемым явлениям действительности. Поэт не мог подняться до раскрытия причин социального зла из-за ограниченности своего мировоззрения. Он стоял в стороне от общественно-политической борьбы и не примыкал ни к каким литературным направлениям. Сам факт сотрудничества в консервативных журнальчиках «для народа» закрывал доступ Сурикову на страницы прогрессивных журналов.

Но общественно-политический кругозор поэта постепенно расширяется. Этому способствует ряд обстоятельств. Суриков знакомится с литераторами-демократами, в частности В. А. Слепцовым, А. И. Левитовым, Л. Н. Трефолевым, Ф. А. Нефедовым, ведет переписку с писателями-самоучками из народа, следит за общественно-литературной и политической жизнью по журналам «Отечественные записки», «Дело», «Вестник Европы». Политические процессы, в особенности «Нечаевский процесс» (1871), по которому привлекалось 64 человека, заставляют Сурикова задуматься над вопросами социально-политического характера.

Поэт-самоучка, испытав на себе трудности, связанные с вступлением в литературу, задумывает объединить наиболее способных писателей из народа, чтобы совместно выступать в печати, правдиво и разносторонне освещая жизнь народных низов.

С участием двенадцати писателей-самоучек в 1872 году был издан сборник «Рассвет». Сочувственные и благожелательные отклики на выход этого сборника появились в «Иллюстрированной газете» и в «Беседе». Но в рецензии «Отечественных записок» (1873, № 1) сборник признан неудачным. Рецензент в доброжелательном тоне давал авторам-издателям ряд полезных советов. Критик рекомендовал при выпуске второго сборника, издание которого признавал желательным, добиваться простоты (без «писарского красноречия»), сосредоточить внимание на показе типических образов, быть голосом общественной совести в самом широком смысле и интересы народа поставить в центре творческих замыслов.

К этому времени следует отнести начало критического переосмысления Суриковым своей литературной деятельности. Он прекращает сотрудничество в псевдонародных изданиях («Воскресный досуг» и др.), отказывается от выпуска второго сборника «Рассвет» не по недостатку средств, а из-за идеологической разнородности состава авторов. Свои сомнения в правильности прежнего пути Суриков высказывает в стихотворении «Темна, темна моя дорога» (1872):

Темна, темна моя дорога,
Всё ночь да ночь, — когда ж рассвет?
Убил я сил душевных много,
А всё из тьмы исхода нет.

У поэта возникают вопросы о каких-то новых путях, которые надо найти, и вместе с тем понять значение и «цель неусыпного труда». Внутренняя борьба, искание новых путей, критическое отношение к прошлой своей литературной деятельности находят отражение также в других стихотворениях поэта («Что грустно мне?», «Одиночество», «В лесу», «Покой и труд», «Я в тесной могиле лежу одиноко» и др.). Свое настроение этого периода он выразил в строках:

Как путник в степи необъятной, безводной
Страдает и жаждет источник найти,
Я жажду найти огонек путеводный
На этом пустынном и трудном пути.
(«Одиночество», 1875).

Общение с революционными рабочими кружками и писателями-демократами положило конец колебаниям и сомнениям в вопросе, с кем идти, какие задачи решать в литературном творчестве. Именно в это время Сурикову удается найти слова одобрения для своего друга — литератора:

Впереди, видя зло, видя горе,
Робкий дома сидеть остается;
Переплыть в бурю грозное море
Только сильному духом дается.

С 1875 года в творчестве Сурикова проявляется бо́льшая политическая зрелость — он начинает систематически сотрудничать в демократических журналах «Дело» и «Будильник». О своем переходе на новые позиции, о желании более активно участвовать в общественной жизни, поэт заявляет в стихотворении «Сон и пробуждение» (1875):

Я услыхал, вдали звучало где-то:
«Вставай, вставай! день близится! пора!»
Мой сон прервал блестящий луч рассвета,
Луч золотой счастливого утра.

В заключительной части стихотворения поэт оптимистически говорит о будущем:

И мнилось мне, что сила жизни новой
С рассветом дня в мою вливалась грудь,
Я бодро встал, счастливый и здоровый,
И радостно пошел в далекий путь...

Выпуск в 1875 году второго издания стихотворений Сурикова был отмечен в печати одобрительными рецензиями. Имя поэта-крестьянина становится известным в литературных сферах: в декабре 1875 года Общество любителей российской словесности принимает Сурикова в свои члены.

Расширяются и крепнут литературные связи Сурикова с издателями, редакторами и литераторами. У поэта возникают планы издания собственного журнала, вокруг которого могли бы объединиться прогрессивные литераторы и писатели из народа. После неудачных переговоров с издателями о покупке журналов «Маляр» и потом «Развлечение», чтобы продолжать их издание по новой программе, Суриков в 1878 году обращается в Московское полицейское управление за разрешением на открытие собственного еженедельного журнала «Зарница». Однако в этом ему было отказано.

Мелочная торговля древесным углем и старым железом, которой занимался Суриков почти двадцать лет, требовала от него большой затраты физических сил, а обеспечивала лишь минимум средств к существованию. Постоянные лишения и нужда, тяжелые условия работы надломили преждевременно силы поэта. В 1878—1879 годах он пытается восстановить здоровье кумысным лечением в самарских степях, осенью 1879 года выезжает на Южный берег Крыма. Литературный фонд, узнав о тяжелом состоянии здоровья поэта, дал ему деньги на лечение. Но его уже нельзя было спасти. 24 апреля (6 мая) 1880 года в возрасте 39 лет Суриков умер от туберкулеза легких.

Песни и стихотворения Сурикова выражают чувства и настроения близкой ему среды — социальных низов. Сам поэт писал, что в его творениях

Нет тепла и света.
Как кому на свете
Дышится, живется —
Такова и песня
У него поется.
(«Не корите, други...»).

Критики-современники отмечали, что творчество Сурикова отличается, во-первых, поразительным однообразием, во-вторых, подражательностью Кольцову и Никитину. В этих оценках имеется лишь известная доля истины. В большинстве своем песни и лирические стихотворения даже первого десятилетия литературной деятельности Сурикова, хотя и похожие по ритму и мелодии на песни Кольцова, отличаются своеобразием. Отражая в своем творчестве жизненные явления пореформенной эпохи 60-х и в особенности 70-х годов, Суриков выступает вполне оригинальным поэтом.

Темой многих стихотворений Сурикова является жизнь городской бедноты («Из бедной жизни», «Швейка», «Осень... дождик ведром»). Но и в стихотворениях о крестьянском быте Суриков обращает главное внимание не на светлые стороны жизни крестьян, а на те, которые больше всего характеризуют положение труженика. И хотя Суриков дает целый ряд поэтических зарисовок светлых картин народного быта (в стихотворениях для детей, в изображении природы и радостей сельского труда), но большая часть его произведений отражает горемычное положение народа-труженика. Поэт подтверждает эту направленность своей поэзии обстоятельствами жизни:

Песнь моя тосклива...
Виноват в том я ли,
Что мне жизнь ссудила
Горе да печали?
(«Не корите, други...»).

Переживания и настроения поэта созвучны чувствам и настроениям тружеников. Именно этим объясняется популярность Сурикова-поэта в народе, а многие его песни о нужде и горькой доле бедняка, о подневольном труде, о загубленных женских жизнях становятся любимыми народными песнями дооктябрьского периода.

Песни занимают в творчестве поэта первостепенное место. Для песенного исполнения Суриков написал двадцать произведений. Кроме того, большое количество стихотворений Сурикова вошло в песенники.

К текстам произведений Сурикова обращались многие композиторы. П. И. Чайковский написал музыку на четыре стихотворения Сурикова: «Я ли в поле да не травушка была», «Солнце утомилось...», «Занялася заря...», «В огороде возле броду...». На стихи Сурикова писали музыку Ц. Кюи («Засветилась вдали, загорелась заря»...), А. Т. Гречанинов («В зареве огнистом...») и другие композиторы.

Начало литературного творчества Сурикова совпадает с крестьянской реформой. Сначала юноша-поэт поверил в наступление для народа новой эры. Об этом свидетельствуют его неопубликованные стихотворения: «Пришла желанная свобода» и «Колыбельная песня». Но уже вскоре поэт увидел, что крестьянская реформа явилась величайшим обманом со стороны самодержавной власти. В то время, когда правительственная и либеральная печать захлебывались от похвал царскому правительству за заботы об устройстве крестьянского быта, в журнале «Развлечение» появились стихи за подписью крестьянина И. Сурикова с кратким и характерным заглавием: «Нужда» (1865).

Ах, нужда ли ты, нужда,
Сирота забытая!
Ходишь ты без зипуна,
День-деньской несытая.
На твоей на полосе
Рожь не наливается
А крапива да трава
Летом колыхается.
Твоего добра и днем
Не сыскать со свечкою;
А в избе зимой мороз
Греется за печкою.
Да когда же ты, нужда
Горькая, поправишься?
Знать, тогда, как в гроб сойдешь,
В саван принарядишься...

Поэт дал в этих строках меткую и полную социального значения картину нищеты деревни. Образ нужды поэт продолжает разрабатывать в других стихотворениях, также посвященных безысходному положению крестьянской бедноты. В песне «Эх ты, доля...» (1866) образ нужды обрастает новыми бытовыми деталями и чертами: безотрадна жизнь крестьянской семьи в пошатнувшейся от ветра хате, с ветхой соломенной крышей, с повалившимся тыном на запустелом огороде. Голодные жена и дети в лохмотьях ходят с протянутой рукой за подаянием. Снова и снова поэт возвращается к образу нужды в других песнях («Бедность ты, бедность...», 1872), изображая бедственное положение пореформенной деревни.

Поэт воспроизводит существующее положение вещей, находя художественные образы для показа мрачной действительности, где жизнь одних людей — «зима суровая», а для других — «лето красное». В своих стихах поэт применяет форму народной причети с богатством народной лексики, с образностью сравнений и неожиданностью метафоры, например, в песне «Голова ли ты, головушка» (1867):

Где ты, доля моя, выросла?
Над рекою ли глубокою,
Над оврагом ли с крапивою,
Иль в болоте меж осокою?
В твою избу, избу ветхую,
Смотрит темный день без солнышка;
Пьешь ты горе с утра до ночи,
Пьешь, не выпьешь всё до донышка.

Суриков хочет доискаться до истины, понять причины несчастий в жизни трудового человека. Поэт склонен считать, что причиной всех неудач — случайности судьбы. Лишь позднее, в 70-х годах, в его песнях мы находим иное понимание причин социального неравенства. Надо полагать, что в расширении политического кругозора и вообще развитии мировоззрения сказалось влияние знакомства Сурикова с рабочими-революционерами, в частности с кружком рабочего-революционера Петра Алексеева,1 на него влияла и вся общественно-политическая атмосфера назревания новой революционной ситуации.

В стихотворении «Вставай, товарищ мой! Пора!» (1875), написанном после ареста П. Алексеева, поэт, по мнению цензуры, старается представить «безвыходное положение рабочего, обремененного нуждою и голодом, не как исключительный случай, но обобщая факт невозможности при настоящих порядках удовлетворения первых нужд труженика».2 Цензура заметила в этом стихотворении «крайнюю тенденциозность» содержания и вырезала стихотворение из майской книжки журнала «Дело» (1875).3

От изображения частных случаев нужды и несчастий трудового люда Суриков поднимается до типических обобщений в ряде своих произведений 70-х годов. Характерно в этом отношении стихотворение «В остроге» (из поэмы «Беглый»).4 По идейному содержанию и поэтическому мастерству это стихотворение относится к наиболее зрелым произведениям поэта. В песне беглого Суриков выражает прямо обвинительный приговор общественному порядку, при котором нет места в жизни бедняку:

Пусть зовут меня разбойником —
Я людей губить не мог —
Не разбой, а бедность лютая
Привела меня в острог.

Стихотворение «В остроге» (1875) также было вырезано цензурой из журнала «Дело» как «тенденциозное». Внимание Сурикова с самого начала его поэтической деятельности было привлечено к положению трудящейся русской женщины («Из бедной жизни», 1863; «Покойница», 1864; «Тихо тощая лошадка...», 1864; и др.). Поэт скорбит о горькой доле тружениц, умирающих от непосильного труда, о судьбе осиротевших детей. Глубокое чувство проявил поэт в создании изумительного по типической сущности образа сироты в песне «Сиротой я росла...» (1870).

Горькая доля женщин, загубленных подневольными браками, вызывает чувство протеста поэта в песнях. Таковы «В зеленом саду соловушко» (1864), «Эх ты, ветер, ветер!» (1867), «Я ли в поле да не травушка была» (1870), «Что не жгучая крапивушка...» (1871), «Что не реченька...» (1871) и другие, пользовавшиеся большим распространением в народном песенном репертуаре.

Эту тему о женской доле поэт разрабатывал не только в жанре лирических песен и стихотворений, но также в эпическом жанре баллад и былин. Суриков зло высмеял в образах старика-воеводы («Удалой») и старика-купца Терентия («Немочь») мужей-тиранов, державших взаперти своих молодых жен. В былине «Богатырская жена», переработанной из народной былины «Данила Ловчанин», Суриков рисует образ жены богатыря, которая предпочла покончить самоубийством на могиле убитого мужа, чем выйти замуж за нелюбимого князя, домогавшегося брака с нею ценою коварного убийства мужа-богатыря.

Увлеченный изучением русского народного творчества, Суриков на сюжет народной былины о Садко, новгородском госте (купце), пишет поэму «Садко» (1872—1873), послужившую впоследствии для либретто известной оперы Римского-Корсакова «Садко». Знакомство с русской историей и летописями, специальные занятия в историческом архиве позволяют Сурикову создать оригинальную поэму «Василько», об ослепленном Галицком князе, боровшемся против междоусобиц русских князей Киевской Руси конца XI — начала XII века.

Однако наибольшую известность Сурикову создала поэма «Казнь Стеньки Разина». Поэт нарисовал в ней обаятельный образ народного вождя. Поэт видит бесстрашие на лице героя, не раскаяние, а боль за незавершенность ратных подвигов на благо народа:

Не придется Стеньке кликнуть
Клич казацкой голытьбе
И призвать ее на помощь
С Дона тихого к себе.
Не удастся с этой силой
Силу ратную тряхнуть, —
Воевод, бояр московских
В три погибели согнуть.

В период назревания новой революционной ситуации в России идейная направленность произведения «Казнь Стеньки Разина» была своего рода призывом к повторению крестьянской войны против помещичьего режима. Цензор, разгадав это, писал в своем отзыве: «Стихотворение с таким сочувствием относящееся к известному мятежнику и государственному преступнику, неудобно совершенно к дозволению», так мотивировалось запрещение печатания поэмы в журнале «Дело».

Сурикову удается напечатать поэму о Разине только в 1877 году при выпуске третьего издания своих стихотворений. Вскоре поэма стала популярной народной песней о Разине. Не случайно на одном из вечеров в Москве, посвященных памяти поэта в 1915 году, детский хор подготовил к выступлению песню о Разине. Однако даже через сорок лет после написания песни она казалась опасной полицейским властям. Выступление детского хора на вечере было прервано заявлением помощника полицейского пристава: «Песню о казенном1 преступнике Разине петь не разрешаю!».

Выход в свет третьего издания стихотворений Сурикова в 1877 году был встречен положительными отзывами литературной критики в демократических журналах («Отечественные записки», «Дело»). Отмечалось, что наиболее характерная черта поэтического творчества Сурикова — правдивое изображение противоречий современной жизни, подавляющей живые силы народа. Вместе с тем в ряде журнальных рецензий указывалось на однообразие мотивов, унылость, тоску и печаль в лирике поэта, отсутствие светлых тонов и радости. Поэт и не отрицал именно такой направленности своего творчества как реального отражения условий жизни. В стихотворении «Наши песни» поэтом подводится итог поэтического служения:

Для изнеженного слуха
Наше пенье не годится;
Наши песни режут ухо, —
Горечь сердца в них таится!..
Всюду песен этих звуки
Эхо громко откликало,
И с тоскою нашей муке
Человечество внимало.
Наши песни — не забава,
Пели мы не от безделья;
В них святая наша слава,
Наше горе и веселье.
В этих песнях миллионы
Мук душевных мы считаем;
Наши песни, наши стоны
Мы счастливым завещаем.

В стихотворении «Я рад бы веселые песни запеть...» поэт отвечает и тем критикам, которые хотят слышать от него веселые песни:

Ведь если бы легче на свете жилось,
Тогда веселей бы и пелось...

По поводу критиков, которые так и не поняли социального значения поэзии Сурикова, а продолжали видеть в нем подражателя, Суриков высказал свой взгляд на это в переписке с друзьями: «Меня не мало удивляют некоторые рецензенты, — они непременно хотят видеть во мне Кольцова; хотя мы и самоучки, но мы разные, при разных условиях пришлось нам жить, чахнуть, да я и не думал никогда быть Кольцовым и тянуться за ним, я хотел быть просто Суриковым, хоть лыком шитым, но быть самим собой.3

Видное место в лирике Сурикова занимают произведения для детей. Его стихи печатались в хрестоматиях и сборниках для детского и школьного чтения. В начале революции небольшой брошюркой были изданы избранные стихотворения и песни Сурикова. Как вспоминает Г. Д. Деев-Хомяковский, группа писателей и издателей навещала В. И. Ленина в 1919 году в Горках во время болезни. В числе намеченных к выпуску книжек была показана В. И. Ленину книжка стихотворений Сурикова, которую он раскрыл на стихотворении «Детство».

«Нашим поэтам нужно бы научиться так писать о детях и для детей», — сказал В. И. Ленин по поводу этих стихов Сурикова:

Вот моя деревня;
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой...
(«Детство», 1866).

Поэт пишет преимущественно о радостных днях детства крестьянских ребят, вспоминая свои детские годы в деревне. В образной и доступной детскому пониманию форме поэт рисовал живое реалистическое восприятие детьми окружающей действительности и родной природы («Дед Клим», «Весна», «Летом», «На реке», «В ночном» и др.). Поэтические картины природы он неизменно связывает с трудовой деятельностью людей.

Широкое распространение в народных массах стихотворений Сурикова можно объяснить близостью их народным чувствам. Этот успех объясняется не только правдивостью воспроизведения печальных и мрачных сторон и условий народного быта, но и литературными достоинствами его произведений.

Художественному мастерству, как упоминалось выше, Суриков учился у Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Шевченко, Никитина. Вместе с этим Суриков использует неисчерпаемые богатства образов и языка из русского поэтического народного творчества, придавая народным песням новое поэтическое оформление, ритмичность и звучность. Наглядным примером обработки народной песни поэтом может служить песня об умирающем ямщике в Моздокской степи. Народ пел:

Уж ты, степь моя степь, степь Моздокская!
Широко ль ты, далеко ты, степь, протянулася!

Суриков передает эту мысль в динамике, раскрывая во всей конкретности и живописности просторы степи в зимнюю пору и одновременно показывает эмоциональное восприятие этой степи человеком:

Кони мчат-несут,
Степь всё вдаль бежит;
Вьюга снежная
На степи гудит.

Снег да снег кругом;
Сердце грусть берет;
Про Моздокскую
Степь ямщик поет...
(«В степи», 1869).

В народной песне многословно давался рассказ о коломенских извозчиках и их заболевшем товарище (сначала «заболела у него буйная головушка, от головушки у него ретиво сердце») и далее:

Заболевши-то он стал им наказывать:
Уж вы, братцы ли мои, вы, братцы, товарищи
Не попомните вы мои прежней грубости!
Отведите-ка вы моих вороных коней моему батюшке...

У Сурикова это сделано иначе — короче, проще и выразительнее:

Как простор степной
Широко-велик;
Как в степи глухой
Умирал ямщик;

Как в последний свой
Передсмертный час
Он товарищу
Отдавал приказ:

«Вижу, смерть меня
Здесь, в степи, сразит, —
Не попомни, друг,
Злых моих обид.

Злых моих обид
Да и глупостей,
Неразумных слов,
Прежней грубости...»

В обработке поэта песня становится содержательнее, звучнее и поэтичнее. Исключительной известностью пользуется песня «Рябина» (1864), созданная Суриковым на основе мотивов народных песен, в которых образ девушки сравнивается с одинокой березой (в других вариантах — рябинкой) на берегу речки. В песне поэт сумел выразить средствами метафоры сильное чувство неразделенной любви девушки и ее глубокую скорбь:

Нет, нельзя рябинке
К дубу перебраться!
Знать, мне, сиротинке,
Век одной качаться.

Пользуясь самыми обыденными сравнениями и образами, при необыкновенной простоте языка поэт достигает большой выразительности. Не сразу далось поэту это мастерство. Настойчивым и упорным трудом Суриков добивался образности и звучности стиха. В конце своего жизненного пути он действительно получил право делиться своим опытом и давать советы писателям-самоучкам. Так, один из них — И. С. Ивин — вспоминал о ценном указании Сурикова: «...тот предмет, о котором пишешь, должен быть ясно виден от начала и до конца, и чтобы он не был загорожен и обставлен разными другими предметами, не идущими к делу».

По сущности и характеру своего творчества Суриков представляет собою как поэт-самоучка оригинальное явление литературы 60—70-х годов. За ним последовали другие писатели из народа, отражавшие в своих произведениях жизнь крестьянства и городской бедноты.

Начатое Суриковым дело объединения сил писателей из народа было продолжено и расширено его сотоварищами. После смерти поэта писатели-самоучки образовали «Суриковский литературно-музыкальный кружок писателей из народа». Кружок выпускал сборники с произведениями писателей-самоучек. Состав кружка из года в год увеличивался, кружок выпускал не только сборники (было выпущено до 40 сборников), но после революции 1905 года и периодические издания (существование которых, правда, не раз прекращалось из-за вмешательства цензуры).

На базе кружка «Суриковцев» в 1921 году был создан Всероссийский Союз крестьянских писателей. Суриков входит в историю русской литературы как поэт-самоучка, как поэт бедноты и зачинатель объединения писателей из народа.
***

ПОЭЗИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

ЧАСОВОЙ

Полночь. Злая стужа
На дворе трещит.
Месяц облаками
Серыми закрыт.

У большого зданья
В улице глухой
Мерными шагами
Ходит часовой.

Под его ногами
Жесткий снег хрустит,
А кругом глухая
Улица молчит;

Но шагает ровно
Бравый часовой,
И ружье он крепко
Жмет к плечу рукой.

Вспомнился солдату
Край его родной;
Вспомнилась избушка
С белою трубой;

Вспомнилась голубка,
Милая жена:
Чай, теперь на печке
Спит давно она.

Может быть, ей снится,
Как мороз трещит,
Как солдат озябший
На часах стоит.
1863г.
***

«Что шумишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Низко наклоняясь
Головою к тыну?»

- «С ветром речь веду я
О своей невзгоде,
Что одна расту я
В этом огороде.

Грустно, сиротинка,
Я стою, качаюсь,
Что к земле былинка,
К тыну нагибаюсь.

Там, за тыном, в поле,
Над рекой глубокой,
На просторе, в воле,
Дуб растет высокий.

Как бы я желала
К дубу перебраться;
Я б тогда не стала
Гнуться да качаться.

Близко бы ветвями
Я к нему прижалась
И с его листами
День и ночь шепталась.

Нет, нельзя рябинке
К дубу перебраться!
Знать, мне, сиротинке,
Век одной качаться».
1864г.
***

Тихо тощая лошадка
По пути бредет;
Гроб, рогожею покрытый,
На санях везет.

На санях в худой шубенке
Мужичок сидит;
Понукает он лошадку,
На нее кричит.

На лице его суровом
Налегла печаль,
И жену свою, голубку,
Крепко ему жаль.

Спит в гробу его подруга,
Верная жена, -
В час родов, от тяжкой муки,
Умерла она

И покинула на мужа
Пятерых сирот;
Кто-то их теперь обмоет?
Кто-то обошьет?

Вот пред ним мосток, часовня,
Вот и божий храм, -
И жену свою, голубку,
Он оставит там.

Долго станут плакать дети,
Ждать и кликать мать;
Не придет она с погоста
Слезы их унять.
1864г.
***

В зелен_о_м саду соловушка
Звонкой песней заливается;
У меня, у молодешеньки,
Сердце грустью надрывается.

Знать, тогда мне, когда поп крестил,
Вышла доля несчастливая,
Потому что вся я в матушку
Уродилася красивая.

И росла у ней да нежилась
Я на воле одинешенька;
Богачи, купцы проезжие,
Звали все меня хорошенькой.

Мое личико румяное
Красной зорькой разгоралося,
И косою моей русою
Вся деревня любовалася.

Да сгубил меня мой батюшка,
Выдал замуж за богатого,
На житье отдал на горькое
За седого, бородатого.

Не живу я с ним, а мучаюсь;
Сердце горем надрывается,
Не водою лицо белое,
А слезами умывается.

Что богатство мне без радости?
Без любви душа измаялась.
Без поры-то я, без времени,
Молодешенька, состарилась!
1865г.
***

Эх ты, доля, эх ты, доля,
Доля бедняка!
Тяжела ты, безотрадна,
Тяжела, горька!

Не твою ли это хату
Ветер пошатнул,
С крыши ветхую солому
Разметал, раздул?

И не твой ли под горою
Сгнил дотла овин,
В запустелом огороде
Повалился тын?

Не твоей ли прокатали
Полосой пустой
Мужики дорогу в город
Летнею порой?

Не твоя ль жена в лохмотьях
Ходит босиком?
Не твои ли это детки
Просят под окном?

Не тебя ль в пиру обносят
Чаркою с вином
И не ты ль сидишь последним
Гостем за столом?

Не твои ли это слезы
На пиру текут?
Не твои ли это песни
Грустью сердце жгут?

Не твоя ль это могила
Смотрит сиротой?
Крест свалился, вся размыта
Дождевой водой.

По краям ее крапива
Жгучая растет,
А зимой над нею вьюга
Плачет и поет.

И звучит в тех песнях горе,
Горе да тоска...
Эх ты, доля, эх ты, доля,
Доля бедняка!
***

У МОГИЛЫ МАТЕРИ

Спишь ты, спишь, моя родная,
Спишь в земле сырой.
Я пришел к твоей могиле
С горем и тоской.

Я пришел к тебе, родная,
Чтоб тебе сказать,
Что теперь уже другая
У меня есть мать;

Что твой муж, тобой любимый,
Мой отец родной,
Твоему бедняге сыну
Стал совсем чужой.

Никогда твоих, родная,
Слов мне не забыть:
«Без меня тебе, сыночек,
Горько будет жить!

Много, много встретишь горя,
Мой родимый, ты;
Много вынесешь несчастья,
Бед и нищеты!»

И слова твои сбылися,
Все сбылись они.
Встань ты, встань, моя родная,
На меня взгляни!

С неба дождик льет осенний,
Холодом знобит;
У твоей сырой могилы
Сын-бедняк стоит.

В старом, рваном сюртучишке,
В ветхих сапогах;
Но всё так же тверд, как прежде,
Слез нет на глазах.

Знают то судьба-злодейка,
Горе и беда,
Что от них твой сын не плакал
В жизни никогда.

Нет, в груди моей горячей
Кровь еще горит,
На борьбу с судьбой суровой
Много сил кипит.

А когда я эти силы
Все убью в борьбе
И когда меня, родная,
Принесут к тебе, -

Приюти тогда меня ты
Тут в земле сырой;
Буду спать я, спать спокойно
Рядышком с тобой.

Будет солнце надо мною
Жаркое сиять;
Будут звезды золотые
Во всю ночь блистать;

Будет ветер беспокойный
Песни свои петь,
Над могилой серебристой
Тополью шуметь;

Будет вьюга надо мною
Плакать, голосить...
Но напрасно - сил погибших
Ей не разбудить.
1866г.
***