КЛЮШНИКОВ ИВАН ПЕТРОВИЧ
(02(14 декабря) 1811 - 16(28 февраля) 1895)

- известный русский поэт и литературный критик.

Воспитание и первоначальное образование получил в доме отца под руководством гувернеров; учился в Московской губернской гимназии; со степенью кандидата словесных наук закончил Московский университет (1828--1832). В архиве МГУ имеется рукопись Клюшникова "О духе римской литературы" (на латинском и русском языках). В Москве жил на Остоженке вместе с братом П. П. Клюшниковым, в будущем известным доктором медицины. Давал частные уроки, среди его учеников - Ю. Ф. Самарин, И. С. Тургенев; в 1838--1839 гг. вел курс истории в Московском дворянском институте. По оценке Т. Н. Грановского, подавал надежды в области истории и мог бы со временем занять кафедру в университете. В конце 30 гг. стал печатать стихи в "Московском наблюдателе", "Отечественных записках", опубликовал повесть "Привидение первого мужа, или Вдова замужем" (Литературная газета. - 1841. - No 50), тяготеющую к "натуральной школе". В начале 40 гг. после тяжелой депрессии уезжает из Москвы, почти 40 лет безвыездно живет в родовом имении. Психологическая повесть "Любовная сказка" - единственная публикация этих лет (Отечественные записки. - 1849. - No 6). До глубокой старости писал стихи. В 1880 г. приезжает в Москву и оставляет у М. Н. Каткова, редактора "Русского вестника", своего товарища студенческих лет, несколько стихотворений последнего времени. В 1886 г. журнал опубликовал еще ряд стихотворений К., возможно, переданных в редакцию В. П. Клюшниковым, племянником поэта, известным автором "антинигилистических" романов. Из друзей некоторое участие к его, вероятно, одинокой старости сохранят Я. Н. Полонский, И. С. Тургенев, А. В. Станкевич.

Философско-эстетические взгляды и литературные интересы Клюшникова формировались в Московском университете 30 гг. Клюшников был активным участником кружка Станкевича, составив вместе с В. И. Красовым, Я. М. Неверовым, И. А. Оболенским и др. его первоначальное ядро. Наиболее близок был Н. В. Станкевичу, изучает с ним Канта, Шеллинга, ведет беседы о Гете, Гоголе, Пушкине. В усвоении философских идей Клюшников не был склонен к абстрактному теоретизированию, воспринимал их со значительной долей иронии; писал кантаты, послания, эпиграммы, разрушавшие пиетет перед философией, своими комментариями к философским сочинениям мог "уморить слушателей от хохота" (Н. Станкевич). Знал и любил историю, обладал "даром вызывать дух исторических эпох" (М. Катков). За живость ума, едкие насмешки над идеальными стремлениями получил прозвище "Мефистофель", но ирония соседствовала у Клюшникова с погруженностью в себя, острота ума вела к обособленности, преувеличенной рефлексии.

Близкие отношения связывали Клюшникова с В. Г. Белинским, они были сокурсниками. Клюшников представил его Станкевичу. Позже критик вспомнит о "долгом авторитете" Клюшникова в начальный период своего развития, свяжет свой литературно-критический дебют "Литературные мечтания" с временем этого общения. Сотрудничая вместе с Белинским и Станкевичем в "Телескопе", Клюшников выступит в защиту М. Ф. Орлова и П. Я. Чаадаева в своей рецензии на пьесу-пасквиль М. Н. Загоскина "Недовольные" (1835), помогает вместе с В. К. Ржевским спасти Белинского от ареста во время гонений на журнал, предупредив об обыске. После отъезда Станкевича за границу (1836) ближе сходится с московским окружением Белинского (М. А. Бакунин, Е. П. Ефремов, В. П. Боткин и др.). Переход критика к гегельянству постепенно отдалит от него К. Осознавая в спорах о трагедии Гете "Клавиго", в оценках драматической истории отношений Станкевича и Л. А. Бакуниной (умерла в 1838 г.) недостаточность чисто идеальных устремлений, К. переживает глубокий кризис, "испытывает адское презрение к себе и всем нам" (М. А. Бакунин), приходит к мыслям о бесполезности жизни. С переездом Белинского в Петербург, со смертью Станкевича (1840) Клюшников становится все более одинок, постепенно отдаляясь от В. П. Боткина, В. К. Ржевского, П. П. Клюшникова, личные судьбы которых сложились более счастливо.

Лирика Клюшников была воспринята друзьями как выход из кризиса, обретение "чистой" "светлой" гармонии (В. Г. Белинский). Для самого поэта это была история души, в которой "отметились" пережитые страдания. Герой элегических произведений Клюшникова обращен в себя. Динамика его внутренних переживаний основана на постоянном обращении к опыту прошлого. Присутствуют традиционные для романтизма мотивы утраты надежд, скорби о светлых идеалах юности. Но характерна ироническая игра с возвышенным началом, которое погружено в быт, сопряжено с бездумным "зеваньем". Устойчивые метафоры: "прошлого напевы", "пыл мечтаний" и др.-- смешаны с умышленно корявыми прозаизмами "шлепнуть в грязь лицом", "гроб чувств", "глупо-ветреная радость" ("Элегия" ("Опять оно, опять былое..."), "Старая печаль", оба 1838).

Ведущая тема размышлений героя Клюшников - назначение человека, судьба пережитого духовного опыта. Иронические мотивы в духе Гейне, которого почитал Клюшников, часто усложняются до гротескно-фантастических видений "безбрежной пустыни", "грядущего бесцветной пустоты", сквозь которые проглядывают мифы о конце мира. Вера в бессмертие души рождает жажду молитвы и плача, разрешаемых "панихидой над могилой" как спасением: "Ночная молитва", "Мой гений" (оба 1838). Вместе с тем герой пытается осознать, постичь благость мироустройства, его разумность, и это ведет к новому осмыслению событий и "примирению": "Утренний звон", "Весна", "Ночное раздумье" (1839). В стихотворении "Собирателям моих элегий" (1840) поэт возвышается от страданий и панихиды о них к "святой гармонии души". В композиционном членении философских монологов узнаваема гегелевская триада движения абсолютного духа к самосозерцанию. Это придает произведениям "какую-то однообразную оригинальность" (Белинский В. Г. Полн. собр. соч. - Т. IV. - С. 195). Намеченная концепция примиренного бытия развита в любовной лирике К. Рефлексия мертвит чувства героя, заставляет отказаться от них, каяться в,"безумной любви" -- "Я не люблю тебя...", "Ей" <1840>. Одновременно нарастает жажда созерцания "святыни красоты" как высшего проявления любви ("Воспоминание", 1841).

Отличительная особенность лирики Клюшникова, обнаруживающая в нем талантливого поэта, - умение сохранить рядом с философской напряженностью рефлексии богатство психологических оттенков переживания: мимолетные встречи в городке ("Городок"), слегка ироничный диалог с другом ("Когда, горя преступным жаром..."), а также неповторимое соединение ландшафта и внутреннего монолога ("Осенний день"). В творчестве Клюшникова заметно обращение к богатым поэтическим традициям. Рефлексия как характерная черта целого поколения ("Меланхолик", "Претензия"), редкие моменты гармонии в единении с природой, почти космической, наконец, прямые переклички в стихотворном диалоге "Новый год поэта" (1883) роднят Клюшникова с музой Лермонтова. Значительное место занимает пушкинская тема. Литературный дебют Клюшникова "Медный всадник" (Московский наблюдатель. - 1838. - Ч. 18) был прямым откликом на опубликованный фрагмент одноименной поэмы Пушкина (Библиотека для чтения. - 1834. - Кн. 12); стихотворение Клюшникова было написано в 1835 - 1836 гг., до публикации полного текста пушкинского "Медного всадника" (Современник. - 1837. - No 1). (Отмечено нами. - Л. X.) Развивается пушкинская тема у Клюшников в прямых реминисценциях, в использовании пушкинских композиций, тематически обусловленных размеров. Ее своеобразным эпилогом является "Nova ars poetica." "Мечты и идеалы поэта будущности" (опубл. в 1883 г.). Посвященное А. С. Пушкину произведение написано в год открытия памятника поэту в Москве, на котором, возможно, присутствовал Клюшников. Главная тема произведения - поэтическое завещание.

Судьба художественного наследия Клюшников драматична. Поэт намеревался издать стихи, чтобы "найти отголосок в чьем-нибудь сердце", но эти намерения не осуществил. Произведения Клюшникова остались рассеянными по журналам, часть их, видимо, безвозвратно утрачена. Но даже сохранившееся раскрывает "яркий молодой талант" Клюшникова, которого Белинский включал в ряд современных "действующих" поэтов вместе с Лермонтовым, Кольцовым, Красовым. В истории русской поэзии лирика Клюшникова принадлежит к тому этапу развития философско-художественного мышления, когда психологическая глубина и достоверность переживания сопрягались с исповедальным философским началом, синтезируя пушкинскую и тютчевскую традиции.

Л. А. Ходанен
(Источник: "Русские писатели". Биобиблиографический словарь. - Том 1. А - Л. Под редакцией П. А. Николаева. - М., "Просвещение", 1990)
(Взято с сайта - http://az.lib.ru/k/kljushnikow_i_p/text_0020.shtml)
***

Иван Клюшников
(Из биографической статьи)

1811, хутор Криничный Сумского у. Харьковской губ. – 1895, там же.
Клюшников Иван Петрович родился в имении отца. В середине 1820-х был привезён в Москву, учился в губернской гимназии. В 1828 поступил в Московский университет на словесное отделение, окончил в 1832 с кандидатской степенью. В 1830 или 1831 подружился со Станкевичем, который был на два курса моложе, и вошёл в его кружок. Готовил к поступлению в университет И.С.Тургенева. С 1838 начал печатать в «Московском наблюдателе» стихи, подписанные псевдонимом. Стихи имели успех, но автора это не радовало, он терзался сомнениями в истинности своего поэтического призвания и мучительно искал дело, которым мог бы быть более всего «полезен обществу». В начале 1840-х внезапно уехал из Москвы, порвав свои литературные связи и отношения со всем кругом друзей, так что многие считали его умершим. До конца жизни жил в своём наследственном имении, лишь один раз появившись в Москве и несколько раз – на страницах литературных журналов.

[...] После разгрома декабризма правительство усердно искореняло крамолу в учебных заведениях. От профессоров и студентов требовали письменные обязательства о непринадлежности ни к каким тайным организациям. Такой документ должен был дать и Клюшников перед зачислением его в университет. «Я, нижеподписавшийся, – писал он, – сим объявляю, что я ни к какой масонской ложе и ни к какому тайному обществу ни внутри империи, ни вне оной не принадлежу и обязуюсь впредь к оным не принадлежать и никаких сношений с ними не иметь. 1828 года, октября 4 дня». Стандартный текст этого обязательства хранился в личном деле студента и служил для него своего рода охранной грамотой.
В конце 1830 или в начале 1831 года Клюшников познакомился со Станкевичем – студентом первого курса. Станкевич был на два года и на два университетских курса моложе Клюшникова. Но это нисколько не помешало тому, что между ними вскоре установились короткие, дружеские отношения. Они вместе изучали философию, историю, эстетические учения. Станкевич был более восприимчив к философии, а Клюшников – к истории, и они хорошо дополняли друг друга. Их связывала ещё общая привязанность к поэзии и склонность к юмору.
Остроумный, хотя и склонный к ипохондрии, Клюшников стал вскоре любимцем всего кружка Станкевича. Много лет спустя один из друзей молодости Клюшникова рассказывал: «Он обладал даром вызывать дух исторических эпох. Речь его между друзьями сверкала остроумием и воображением. В живой импровизации, исполненной юмора, но всегда основанной на серьёзных изучениях, он рассказывал о людях и делах отдалённого прошлого, будто самовидец, как бы о лично пережитом. В его юморе чувствовалась грустная нота, которая чем далее, тем слышнее становилась. К философскому умозрению был он мало склонен, но интересы и занятия кружка вовлекли его и в эту сферу, оказывали на него давление, несколько нарушая его душевное равновесие и сообщая ему некоторую экзальтацию». Вместе со Станкевичем Клюшников штудировал Шеллинга и Канта, сопровождая чтение философских текстов такими комментариями, что Станкевич помирал от хохота. По рассказам современников, Клюшников был неистощим в юморе, он непрерывно сыпал каламбурами, шуточными экспромтами, сочинял едкие эпиграммы на нелюбимых профессоров университета и дружеские пародии на товарищей своих. «Он был Мефистофелем небольшого московского кружка, – писал П.В.Анненков, – весьма зло и едко посмеиваясь над идеальными стремлениями своих приятелей. Он был, кажется, старее всех своих товарищей, часто страдал ипохондрией, но жертвы его насмешливого расположения любили его и за весёлость, какую распространял он вокруг себя, и за то, что в его причудливых выходках видели не сухость сердца, а только живость ума, замечательного во многих других отношениях, и иногда истинный юмор».
Я.М.Неверов рассказывает в своих автобиографических заметках, как, бывало, ему, студенту, сладко дремалось на скучных лекциях профессора С.М.Ивашковского и как всегда в это время сидевший рядом Клюшников подавал ему свою табакерку со следующими стихами:

В тяжёлый час, когда душе сгрустнётся,
Слеза блеснёт в глазах, и сердце содрогнётся,
И скорбная глава опустится на грудь, –
Понюхай табаку и горе позабудь.

[...] Раньше других членов кружка Станкевича Клюшников закончил университет и 6 июля 1832 года был утверждён кандидатом отделения словесных наук. [...]
(Источник - Поэты кружка Н.В.Станкевича. Библиотека поэта. М.–Л.: Советский писатель, 1964)
(Взято с сайта - http://www.poesis.ru/poeti-poezia/klushnik/frm_univ.htm)
***

ПОЭЗИЯ

Элегия

Есть сны ужасные: каким-то наважденьем
Всё то, в чём мы виновны пред собой,
Что наяву нас мучит сожаленьем,
Обступит одр во тьме – с упрёком и грозой.

Каких-то чудищ лица неживые
На нас язвительно и холодно глядят,
И душат нас сомненья вековые –
И смерть, и вечность нам грозят.

Исхода нет, безбрежная пустыня
Пред нами стелется; от взоров свет бежит,
И гаснет в нас последний луч святыни,
И тьма кругом упрёками звучит.

Проснулись мы – всё вкруг подёрнуто туманом,
Душа угнетена сомненьем и тоской:
Всё прошлое нам кажется обманом,
А будущность – бесцветной пустотой.

Безжизненно на мир взирают очи,
Мрёт на устах молитва к небесам –
И страшный сон прошедшей ночи
И хочется, и страшно вспомнить нам.

Быть иль не быть – ужасное мгновенье!..
Но самовар кипит, и вам готовят чай, –
И снова в мир уносит треволненье...
О страшный сон, почаще прилетай!
(Не позднее 1838)
***

Половодье

Я люблю с простонародьем
Позевать на Божий мир;
Я плебей – и половодье
Для меня богатый пир.

Прихожу – река сверкает,
Подступая к берегам,
Распахнулась – и гуляет
На раздольи по полям.

И шумит волной сердито,
И поёт, и говорит, –
А над ней, огнём облито,
Небо светлое стоит.

Чуть заметной синевою
Даль сливает их края.
Не уйти ли мне? – Тоскою
Грудь стеснилася моя.

Что за глупость? – В вихре света
Не встречался ль я с тобой?
Не смущала ль ты поэта
Гармонический покой?

Помню, знаю... Так гуляем
Мы, бывало, в старину,
Так привольно мы встречаем
Нашу красную весну.

Разливалась наша младость,
Как весенняя вода,
С шумом, с пеной, нам на радость
Мчались светлые года.

И промчались!.. И отрада
С берегов на них глядеть!
Юность! радость!.. Вижу – надо
Вам элегию пропеть:

«Юность! сладкие обманы
И воздушные мечты,
Как весенние туманы,
За собой уносишь ты!»

Не махнуть ли, как бывало?
Не поплыть ли мне за ней?
Не сорвать ли покрывало
С беглой радости моей?..

И сорвал... и смело в очи
Ей гляжу с моей тоской –
И стою до поздней ночи
Над разлившейся рекой!

Всё здесь благо! Час волненья,
Час раздумья – и в тиши
Сладострастные виденья
Успокоенной души.
(Не позднее 1838)
***

Старая печаль

О чём, безумец, я тоскую,
О чём души моей печаль?
Зачем я помню жизнь былую?
Что назади? Чего мне жаль?

Где след горячего участья?
Любил ли я когда-нибудь? –
Нет, я не знал людского счастья!
Мне нечем юность помянуть!

Как очарованный – в тумане
Земных желаний и страстей, –
Я плыл в житейском океане
С толпой мне чудных кораблей.

Но я сберёг остаток чувства,
Я жил, я мучился вдвойне:
В день – раб сомненья и безумства,
Ночь плакал о погибшем дне!

Душа алкала просветленья,
И он настал – священный миг!
Я сердцем благость провиденья
И тайну бытия постиг.

Я в пристани... Былое горе,
Былая радость бурных дней,
Простите... Но зачем же море
Так памятно душе моей?

Зачем в мир новый и прекрасный
Занёс я старую печаль?
Сквозь слёз гляжу на полдень ясный,
А утра мрачного мне жаль!
(Не позднее 1838)
***

Мой гений

Когда земные наслажденья,
Расчёты грязной суеты,
Игры страстей и заблужденья,
Своекорыстные мечты
Меня измучили, – тоскою
Душа наполнилась моя,
Мне мир казался пустотою:
Я в мире видел лишь себя.
Запала к счастию дорога,
Исчез блаженства идеал,
И, Тантал новый, я на бога,
Томимый жаждою, роптал...
В часы греховных сновидений
Тогда, свидетель лучших дней,
Ко мне являлся светлый гений
Святой невинности моей.
Он на меня взирал с тоскою.
Как юной девы идеал,
Сияя вечной красотою,
Он вечной благостью сиял,
И озарял он сумрак ночи;
И, сознавая благодать,
Стыдом окованные очи
Не смел я на него поднять.
Я падал ниц пред ним с мольбою,
Я заблужденье проклинал...
А он молился надо мною
И в новый путь благословлял.
(Не позднее 1838)
***

Детский урок

В детстве раз весеннею порою
На свободе я в саду родном гулял.
Солнышко играло надо мною,
Светлый взор его меня увеселял.

На меня смеясь глядел лужочек,
На него с улыбкой нежной я глядел,
А вдали, вечерний мой дружочек,
Соловей о чём-то сладком сладко пел.

Начал я беседовать с цветами,
Уж сказал им и молитву, и урок...
Вдруг, гляжу, облитая лучами,
Тихо бабочка садится на цветок.

Кажет нам весенние обновки,
Не видал ещё я краше и милей!
Искры яхонтов на маленькой головке,
Камни жемчуга на крылышках у ней!

И прельстился чудным я созданьем,
И, подкравшись тихо, бабочку схватил...
Ах, зачем, обманутый желаньем,
Глупый мальчик – я желанья не смирил?

Ах, зачем! (Я очерствел с годами!)
И теперь ещё в душе тоска и страх:
Стёр я жемчуг детскими руками,
Искры яхонтов растаяли в слезах!

Плакало прекрасное творенье,
Плача, я дышал тихонько на неё:
Не летит! – вдвойне моё мученье! –
На свободу не летит – и не моё!

Под кусточком розы тихо села,
Наземь томную головку опустя,
Жаловаться солнышку не смела, –
Добренькая! – не хотела на меня.

Как я плакал!.. Голос всей природы
Грустно мне шептал: когда б ты был добрей,
Не лишил бы ты её свободы,
А свободной долго любовался б ей!

Солнышко глядело так уныло!
А цветочки так печально на меня.
Но за слёзы мне вину простило,
Умирая тихо, божие дитя.

Я теперь умней! – Живу, страдаю,
Но в душе ни перед кем не винен я;
Я владеть прекрасным не желаю,
Я любуюсь им, как доброе дитя!
(21 сентября 1838)
***