РЕШЕТНИКОВ ФЁДОР МИХАЙЛОВИЧ
(5 (17) сентября 1841 — 9 (21) марта 1871)

— известный русский писатель и публицист.

Федор Михайлович Решетников родился 5 сентября 1841 года в Екатеринбурге в семье разъездного почтальона, рано остался без родителей и воспитывался в доме своего бездетного дяди Вас. Вас. Решетникова. С 1847 учился в начальной школе, затем в Пермском уездном училище. В 1855 за вынос из почтовой конторы пакетов был отдан под суд, после длившегося два года судебного следствия был сослан на 3 месяца в Соликамский монастырь на покаяние. Окончив Пермское уездное училище (1859), служил чиновником в Екатеринбурге (где ныне имеется дом-музей) и Перми.

В 1863 переехал в Санкт-Петербург. Служил в департаменте Министерства финансов. Одновременно публиковал в газете «Северная пчела» очерки о жизни социальных низов. При содействии Н. Г. Помяловского в 1864 сблизился с редакцией «Современника». В 1865 совершил длительную поездку на Урал, собирая в Перми, Соликамске, Усолье, Чердыни, Тагиле материалы для задуманной серии этнографических очерков о горнозаводских рабочих. Некоторое время сам работал на Демидовском заводе. Впечатления отразились в романах «Горнорабочие», «Глумовы» и других произведениях.

Дебютировал в печати очерками в «Пермских губернских ведомостях» в 1862. Первое значительное произведение — этнографический очерк из жизни бурлаков «Подлиповцы», опубликованный в журнале «Современник» (1864). В незавершённых романах «Горнорабочие» (1866), «Глумовы» (1866—1867; отдельное издание 1880), «Где лучше?» (1868), очерках «Рабочие лошади», «На большой дороге» (1866), «Очерки обозной жизни» (1867) изобразил быт горнозаводских рабочих. Впервые в русской литературе описал забастовку. Автор рассказов, повестей «Ставленник» (1864), автобиографической повести «Между людьми» (1865), романа «Свой хлеб» (1870), посвящённого женской эмансипации.
Решетников умер 9 марта 1871 года от отека легких, явившегося следствием злоупотребления алкоголем.
(Источник – Википедия)
***

А. Я. Панаева
Решетников
(Авдотья Панаева (Е. Я.Головачева) ВОСПОМИНАНИЯ, - "Academia" Ленинград 1927)
(Извлечения)

Я познакомилась с Ф. М. Решетниковым почти в то же время, как и со Слепцовым. В первый раз я увидала Решетникова при следующих обстоятельствах: мне нужно было зайти в редакцию за моей книгой, которую накануне у меня взяли для какой-то справки. День был неприемный, да и было еще очень рано, чтобы кто-нибудь из посторонних мог находиться в редакции. Я вошла в комнату, взяла со стола книгу и, когда повернулась, чтобы уйти, заметила господина, сидящего в углу. Это был молодой человек небольшого роста в черном поношенном сюртуке, наглухо застегнутом. Он исподлобья взглянул на меня и мгновенно опустил глаза.
Я подивилась, что человек Некрасова не предупредил посетителя, что ему придется очень долго ждать редактора. Некрасов вставал поздно.
Выражение лица молодого человека было такое хмурое, что я не решилась предупредить его об этом и ушла из комнаты; встретив в передней лакея, я спросила его, почему он не предупредил посетителя, что ему придется ждать очень долго. Оказалось, что лакей предупреждал молодого посетителя, но тот ответил, что живет очень далеко и лучше подождет. Я приказала человеку подать посетителю газеты, а в двенадцать часов послала ему стакан кофе с хлебом.
Я поинтересовалась узнать от Некрасова о терпеливом посетителе.
- Из Перми приехал - ответил Некрасов, - принес свое произведение; я обещал ему дня через три просмотреть рукопись и дать ответ [219]. Пожалуйста, напомните мне завтра об этом. Видно по всему, что молодой человек, должно быть, в очень плохом денежном положении.
- Во всяком случае, если рукопись окажется плохой, то вы лично переговорите с ним. Как у приезжего, у него, может быть, нет никого знакомых в Петербурге.
Часто случалось, что Некрасов возвращал рукописи новичкам-авторам не лично сам.
- Конечно, переговорю с ним. Я проспал и спешу выехать, не успев хорошенько расспросить молодого человека, да и он сам не был расположен говорить, - сказал Некрасов и добавил: - вы бы хоть начало рукописи прочитали, стоит ли мне и приниматься за нее.
Я вечером же села читать рукопись под названием "Подлиповцы" и, не отрываясь, прочла ее всю. Я очень обрадовалась за молодого автора, так как не сомневалась, что он должен будет получить самый благоприятный ответ от Некрасова. Действительно, когда последний прочитал "Подлиповцев", то расхвалил их и при этом заметил мне:
- Вот опять поставят в укор "Современнику", что в нем печатаются произведения только одних семинаристов! Должно быть, сколько еще талантливых людей гибнет в этом сословии, если в короткое время из этой среды появилось столько писателей... Я пригласил Решетникова сегодня обедать; если он придет до моего возвращения, то примите его, а то, чего доброго, он убежит, да еще обидится. Он смотрит совершенным медвежонком.
Решетников пришел за час до обеда. Я старалась занять его разговором, но он отвечал мне только одними отрывистыми "да" и "нет", и выражение его лица было так сердито, что я сочла за лучшее оставить его в покое.
Наружность Решетникова не отличалась ни красотой, ни здоровьем. Он был небольшого роста, держался сутуловато, цвет лица у него был бледный, а черты неправильные, рот очень большой, движения угловатые.
К обеду пришло еще несколько человек гостей. Решетников, видимо, неловко чувствовал себя в незнакомом ему обществе; он ничего не говорил за обедом, но его живые глаза перебегали от одного гостя на другого. К концу обеда хмурость его однако прошла, и он улыбался, слушая рассказ Некрасова, как его мальчиком с братом привезли в Ярославль готовиться к поступлению в гимназию и поселили на квартире с крепостным ментором, который обязан был присматривать за ними, чтобы они аккуратно ходили в класс к учителю, и готовить им обед. Но крепостному ментору, после деревни, представлялось столько соблазнов в Ярославле, что он, не желая возиться с стряпней, выдавал мальчикам на руки тридцать копеек, оставляя на их произвол продовольствовать себя. Мальчики очень были довольны своим ментором и в свою очередь нашли лучшим, вместо ученья, с утра отправляться на загородные прогулки, запасаясь хлебом и колбасой, и до вечера не являлись домой. Но привольная жизнь крепостного ментора и его. питомцев продолжалась недолго. Раз, вернувшись вечером с прогулки, мальчики пришли в ужас: их встретил отец, до которого дошли слухи о их привольной жизни. У крепостного ментора обе скулы были сильно припухши, и он был отправлен в деревню, а к мальчикам был приставлен другой ментор, тоже крепостной, но более старый и строгий. Они очень скоро подметили, что этот строгий ментор, уложив их спать, дозволял себе, после дневных трудов, выпить. Некрасов с братом вылезали из окна и отправлялись в трактир, где маркером был также крепостной их отца, отпущенный по оброку, и практиковались в игре на биллиарде, быстро приобретали большие познания в ней, но зато в науках успехи их были очень плохие.
Некрасов был в духе, и его рассказ был очень комичен, особенно в описании двух дворовых, которых отец возвел в степень менторов.
Решетников, по приглашению Некрасова, приходил обедать каждый день, скоро перестал дичиться и часто, после обеда, подолгу сидел у меня. Он рассказывал о своем печальном детстве и юности: как убежал из бурсы, как, служа при почтовой конторе почтальоном у своего дяди, крал газеты, чтобы удовлетворить жажду к чтению, как открыли его проделку, найдя в пустыре, которым был огорожен двор, кучу газет, куда забрасывал их юный чтец. Рассказывал про свое пребывание в монастыре, куда его отправили в наказание. Страшно было слушать его рассказы - чего только он ни переиспытал с раннего своего возраста! Удивительно, каким чудом могли в нем сохраниться его честный взгляд на жизнь, стремление к образованию, отзывчивость к ближнему и готовность помочь каждому, чем только он мог.
В биографии Решетникова, при издании его сочинений, вышедших уже после его смерти, между прочим сказано, что он иногда был очень резок и даже груб в обращении. Но я думаю, что Решетников, прожив несколько лет в Петербурге и вращаясь в интеллигентном обществе, должен был хоть немного отполироваться. Мне же пришлось его видеть тотчас, как он приехал из Перми, и по временам мне приходилось быть свидетельницей многих резких выходок с его стороны. Зная его воспитание, нельзя было сердиться на него. Решетников сознавал сам, что у него по временам появляется какое-то озлобление на всех, развившееся в нем вследствие жестокого с ним обращения. Когда он был мальчиком, то находил наслаждение сделать кому только мог какую-нибудь пакость: бросал в колодцы дохлых кошек, чтобы нельзя было брать воду, портил вещи в доме дяди.
- Потом я сам себе сделался противен за свою злость и стал сдерживать себя, - говорил Решетников.
Он насмешил меня, рассказывая, как злился на меня, когда в первый раз пришел обедать, а я старалась его занять разговором.
- Что, думаю, она пристает! Не видит, что ли, что я не хочу разговаривать с ней, - говорил Решетников.
Решетников рассказывал, что его поразила наружность Некрасова, когда он его увидал в первый раз.
- Я почти все стихотворения Некрасова наизусть знаю, я его себе представлял высоким мужчиной, с мужественной наружностью, с курчавой головой, - и вдруг вижу лысого, тщедушного, сгорбленного человека, с желтым лицом, говорящего сиплым голосом. Я и сам был взволнован, ничего не мог путем сказать, а тут еще хорошенько не мог расслышать вопросов Некрасова. Я поскорей убежал, написал ему письмо, изложив то, что хотел ему лично сказать.
- Ваше письмо пришло тогда, когда уже Некрасов прочел половину "Подлиповцев", - сказала я.
- А я в это время места не находил, - продолжал Решетников. - Три дня для меня тянулись без конца. Зато, когда я уходил от Некрасова, так чуть на улице не пустился в пляс, что возвращаюсь от него без своей рукописи, да еще с двумястами рублей в кармане, которые Некрасов дал вперед. Такой суммы отродясь у меня не было в руках, я только на полдороге очнулся и сознал, что могу взять извозчика, что я теперь богач.
Решетников сообщил мне испытанные им ощущения, когда он увидал в печати первое свое произведение. Он послал какое-то известие из Перми в "Московские Ведомости".
- Не расставался я с этим номером, носил его в кармане, под подушку клал, как спать ложился, - говорил он.
Раз заговорил он о том, как мучительно ему хотелось пробраться в Москву и в Петербург, чтобы поступить в университет.
- Время не ушло, - заметила я, - можете и теперь поступить в университет вольнослушателем.
- А что я буду есть?
- Можете ходить на лекции и писать.
- За двумя зайцами погонишься, так ни одного не убьешь.
- Можете кредитоваться у Некрасова, пока будете слушать лекции.
- Это в кабалу себя запрятать? Ишь что придумали! Не хочу!
- А хуже будет кабала на всю жизнь, если вы будете чувствовать, что не пополнили своего образования?
- Некрасов также не был в университете!
- А спросите его, он наверно сожалеет об этом.
- Чего ему сожалеть теперь-то!.. Нет, кабы годика два тому назад мне попасть в университет, дело другое. А теперь поздно! уж надтреснут я, да и литература меня облапила, голова-то не тем занята. Ну, до лекций ли мне, когда иногда такое недовольство бывает самим собой, что ходишь шальным несколько дней? Не знаешь, чем бы вывести себя из этого скверного состояния - разве к водке прибегать.
- Ну уж, плохое это прибежище! - заметила я. Раз Решетников, увидав, что я читаю французскую книгу, сказал:
- В Перми мне пришла охота выучиться читать по-французски, два месяца учился, потом бросил.
- Учитесь теперь.
- Эва! - рассмеялся Решетников. Я ему сказала, что Белинский, приехав в Петербург, выучился французскому языку.
- А у него побольше вас было работы, - добавила я.
- Тоже, кого привели в пример! - сказал Решетников и продолжал: - Я, как приехал в Петербург, тотчас же пошел на его могилу, долго просидел там. Он и Добролюбов - это мои нравственные учителя, будут ими еще для нескольких поколений. Без них я так бы и погряз в омуте, в котором родился. Лермонтов, Пушкин - это лакомство, а Белинский и Добролюбов - насущный хлеб для нравственного развития, особенно таких людей, как я, которым чуть ли не со дня рождения выпадают на долю одни колотушки, попреки за каждый кусок хлеба, нещадное битье розгами при обучении грамоте, среди окружающего пьянства и невежества. <…>

<…> Я переехала на дачу в Парголово и по субботам посылала дрожки за братьями Добролюбова, жившими у учителя [220]. Решетников также приезжал к нам, а в воскресенье вечером я их отправляла в город. Решетников резвился с братьями Добролюбова, как будто сам был мальчик: лазил на деревья, бегал вперегонку с ними. Мы все вместе делали продолжительные прогулки в лес, брали с собой завтрак, и раз Решетников сказал:
- Я ведь тоже жду субботы, как и мальчики, чтобы ехать на дачу к вам. В городе мне душно. Гляжу на детей, и мне противно вспомнить свое детство; как это вышибали у меня всякую память, колотя по башке! Могу сказать, что я испробовал всякого рода битье в своем детстве, а ласки ни одной. Кажется, если бы меня кто-нибудь приласкал, то я привязался бы всем своим детским сердцем к этому человеку... - И при этом Решетников прибавил, горько усмехнувшись: - Ишь размяк на чистом-то воздухе, о чем стал болтать!
В одну из суббот Решетников доставил мне большое беспокойство. Он приехал с братьями Добролюбова поутру; у меня всегда был готов для них завтрак. Я заметила, что Решетников уже изрядно закусил в городе; он сел за завтрак, стал наливать себе водку из графина и сказал:
- Эх, как мало водки в графине!
- Довольно с вас, будет, - сказала я.
- Не стоит и рта марать, - проговорил он; однако допил всю водку и сказал мне: - Дайте еще водки.
- Больше нет.
- Жаль денег, что ли, послать за водкой?
- Не жаль денег; а больше не дам вам водки, - ответила я.
- Хотите командовать надо мной? Захочу пить водку - достану и без вас - пойду в трактир.
- Идите.
- Ну, так прощайте! - сказал Решетников, бросился в сад, перескочил через решетку и побежал бегом по дороге.
Мальчики улыбались, думая, что он шутит. Но Решетников не явился ни к обеду, ни ночевать. Мальчики поджидали его и долго не ложились спать, так как он всегда спал с ними в одной комнате.
Я была вполне уверена, что Решетников уехал в город. У трактира, особенно в субботний день, извозчики из города поджидали седоков, чтобы не возвращаться домой порожняком. В воскресенье вечером, когда мне надо было отправлять в город мальчиков, неожиданно явился Решетников. Я боялась пустить его вместе с ними, потому что он мог дорогой надурить. Решетников настаивал, что поедет с мальчиками, а я наотрез ему сказала, что не хочу этого. Тогда он насказал мне разных грубостей и опять ушел играть на биллиарде в трактир, где он ночевал, как сам это мне объявил.
Я беспокоилась за него, чтобы он не попал в какую-нибудь историю, находясь в задорном настроении, и послала записку ему в трактир, чтобы он пришел сейчас же ко мне. Но он не явился.
На другой день, рано утром, только что я вышла на террасу пить кофе, как увидела Решетникова, сидящего на скамейке у калитки. Я подошла к нему и окликнула. Он встал и мрачно спросил меня:
- Ну, говорите скорей, сердитесь на меня - так я уйду.
- Входите, и будем пить кофе, - ответила я. Решетников пошел за мной на террасу, и когда я налила ему чашку кофе, то он произнес:
- Не смотрите на меня, я ночь провел в лесу, и должно быть, у меня отвратительный вид.
- Зачем же вы не пришли, когда я вам прислала записку?
- Нечего меня расспрашивать! - с досадой ответил он. - Простили, так не след и разговаривать, что было!
Решетников хотел ехать в город, но я его уговорила остаться до вечера.
- Что мне торчать-то у вас на глазах!
- Можете пойти в комнату и сидеть там, читайте, отдохните, а вечером поедете в город.
Решетников согласился и до обеда не выходил из комнаты. После обеда мы долго катались на лодке по озеру. Ему достали телегу ехать в город, и он, прощаясь со мной, пробурчал:
- Спасибо!
С этих пор мне более не приходилось видеть Решетникова в задорном состоянии. Он иногда не показывался по неделям, а когда являлся, то предупреждал меня не расспрашивать, почему он так долго не был.
Об уме Решетникова мне нечего говорить, - это видно по его произведениям. Могу только сказать, что он был добряк. Бывало, пойдет на даче гулять, забежит в лавку, набьет полные карманы своего широкого пальто пряниками и леденцами и, при встрече с крестьянскими детьми, раздает им. <…>

<…> С тех пор я его не видала. Спустя несколько лет, после его смерти, я узнала, что он, умирая, вспомнил обо мне, и это мне передала его жена, которую я в первый раз увидала, когда она пришла ко мне по одному своему делу [221].
Примечания
[219] Решетников приехал в Петербург в августе 1863 г., некоторое время сотрудничал в "Северной Пчеле" и только в начале 1864 года отправился к Некрасову с "Подлиповцами", которые и были напечатаны в 3-й и 4-й книжках "Современника" за 1864 год.
[220] Е.Литвинова вспоминает: "Авдотья Яковлевна особенно любила братьев Добролюбовых и очень заботилась о том, чтобы они не забыли своего брата по молодости лет, дарила им хорошие портреты Николая Александровича, говорила с ними о его характере и убеждениях, с удовольствием замечала, что один из них лицом особенно напоминал старшего брата. Некрасов из средств "Современника" выдавал деньги на их учение.
[221] Решетников умер 9 марта 1871 года от отека легких, явившегося следствием злоупотребления алкоголем.
(Источник - http://az.lib.ru/r/reshetnikow_f_m/text_0160.shtml)
***

С.Е. ШАТАЛОВ
ТВОРЧЕСТВО Ф. М. РЕШЕТНИКОВА
(Извлечения из статьи)

<…> Одним из самых выдающихся писателей этого ряда был Федор Михайлович Решетников (1841—1871). В его творческом наследии нашла яркое выражение одна из примечательных страниц национально-освободительного движения в России. Он жил и творил в десятилетие, которое условно называют шестидесятыми годами и которое поистине перевернуло художественный мир не только России, но и Запада. Решетников внес заметный вклад в духовное раскрепощение русского парода и в развитие культуры трудовых низов.

В одном из писем Тургенева к Фету высказано признание удивительного таланта Решетникова: “Правда дальше идти не может. Черт знает, что такое! Без шуток — очень замечательный талант”. Он даже готов был поставить лучшие из произведений Решетникова вровень с лучшими из творений Л. Толстого. Признание такого писателя, как Тургенев, много значит для правильной оценки творческого наследия Решетникова. Какая же именно правда поразила Тургенева?

Она была не только в описаниях быта уральских рабочих и крестьян, не только в изображении страданий русского парода под властью той орды чиновников, полицейских, купцов, духовенства, которые были опорой самодержавно-крепостнического режима. Правда была в том, что Решетников верно понял общую направленность социально-исторического развития России. Он стремился — вслед за революционными демократами — убеждать читателя в том, что к светлому будущему народ придет не путем частичного улучшения участи обитателей нищих деревенек или практически не отличающихся от каторги солеварен, шахт, рудников. Необходимо коренное изменение существующего порядка!

Правда была в том, что Решетников — в отличие от многих народников — не впадал в панику при виде наступающего, торжествующего, разоряющего крестьянство капитализма. Он был оптимистом в своем понимании исторического процесса и видел, что “золотой век” народного благосостояния — впереди, в будущем, а не в далеком прошлом.

Решетников не понаслышке, не из книг, не как сторонний наблюдатель знал о бедственном положении народа. Он испытал на себе, что значит быть человеком из низов, бесправным и ничем но защищенным от насилия — ни сословными привилегиями, ни богатством. В. И. Ленин в статье “Случайные заметки” привел характерное для Решетникова происшествие: “Лет тридцать пять тому назад с одним известным русским писателем, Ф. М. Решетниковым, случилась неприятная история. Отправился он в С. Петербурге в дворянское собрание, ошибочно воображая, что там дают концерт. Городовые не пустили его и прикрикнули: “Куда ты лезешь? Кто ты такой?” — “Мастеровой!” — грубо отвечал рассердившийся Ф. М. Решетников. Результатом такого ответа — рассказывает Г. Успенский — было то, что Решетников ночевал в части, откуда вышел избитый, без денег и кольца. “Довожу об этом до сведения вашего превосходительства,— писал Решетников в прошении с.-петербургскому обер-полицмейстеру.— Я ничего не ищу. Я только об одном осмеливаюсь утруждать вас, чтобы пристава, квартальные, их подчаски и городовые не били народ... Этому народу и так придется много получить всякой всячины”.

Дневник Решетникова сохранил многие подробности его скорбного жизненного пути. Сейчас тягостно читать, как мучительно шел к признанию этот русский талант-самородок. Он записал 3 декабря 1865 года: “Очень бы я желал, чтобы мой дневник, или мои заметки, после смерти моей напечатали”. О чем он писал? О мучительной нужде, граничащей с нищетой. О литературной поденщине, когда творчество превращается в каторжный труд ради грошовых заработков. Лучшее свое произведение повесть “Подлиповцы” он продал для отдельного издания в 1866 году всего лишь “за 61 руб. 25 коп.”, — как с горечью отмечал он. Едва ли не один лишь Некрасов поддерживал его — денежно и духовно, хотя мнительному Решетникову казалось, что и в “Современнике”, самом передовом русском журнале той поры, но умеют справедливо оценить его.

Г. Успенский писал: “В течение восьми лет постоянно работал в больших и маленьких журналах, и каждое более или менее крупное произведение его возбуждало в обществе и литературе самые разнородные толки”. Разве это не признание? Но оно далось Решетникову дорогой ценой. “Жизнь посбивала много дорогих цветов с его сильного таланта”,— добавил далее Г. Успенский. Особенно огорчительным для Решетникова было чванство и барство некоторых из собратьев литераторов. Возмущали его и попытки иных редакторов и издателей “прижать” наемного писателя и урвать свою долю из его скромных заработков.

Подобными заметками переполнен дневник Решетникова. По сути своей это обвинительный документ, в котором вскрыты некоторые из черт литературной жизни в России 1860-х годов, когда творчество больших и малых писателей дельцы пытались превратить в товар. Решетникову органически чуждо было литературное делячество. Служением народу была для него литература. Разве мог он позволить себе наживаться на таком святом деле?

Решетников сознавал, что раскрывает перед читателями ранее неведомую им сторону России. Все знали о миллионерах-заводчиках — Строгановых и Демидовых. Знали и о казенных заводах на Урале. Ведь откуда-то поступает металл для пушек, ружей, штыков! Слышали о золотых приисках, о медных рудниках — и не только на Урале, но и в Забайкалье или Алтае. Но почти никто не знал о тех, кто добывал руду, выжигал уголь, плавил металл, ковал оружие — против внешних врагов и для порабощения собратьев. <…>

Федор Михайлович Решетников родился 5 сентября 1841 года в Екатеринбурге в семье разъездного почтальона, рано остался без родителей и воспитывался в доме своего бездетного дяди Вас. Вас. Решетникова. Тот, по-видимому, желал добра племяннику, но избегать побоев Федору не удавалось. Били его постоянно, били до крови, до обмороков. Крепостничество держалось на грубом принуждении. Вся система личных и общественных отношений отличалась при таком укладе крайней, почти варварской жестокостью. И это особенно больно сказывалось на детях — в семье и в учебных заведениях. Палочная педагогика была основой воспитания послушных верноподданных Российской империи.

В 1851 году мальчика отдали в уездное училище. “И к битью воспитателей и соседей прибавилось битье школьное”,— писал впоследствии А. М. Скабичевский, один из современников Решетникова. Физические страдания усугублялись духовным насилием, каким, по существу, являлось обучение той поры. Пытаясь “отделаться от учителей” (как вспоминал позднее Решетников), он “таскал для них тайком с почты газеты” — до того, как они попадали к подписчикам. Добром это не могло кончиться: вмешалась полиция, последовало исключение из училища, суд и новое наказание — ссылка в Соликамский монастырь на трехмесячное покаяние.

Наконец, в 1859 году Решетников определился служить за нищенское жалованье — три рубля в месяц! Даже и потом, когда ему стали платить шесть рублей, он писал: “Живешь не лучше нищего!” И далее объяснил, какие у него расходы: “За квартиру — 1 руб. 50 коп. На говядину — 90 коп. Хлеба на 60 к. и молока на 60 коп.”. Осенью 1861 года ему прибавили еще один рубль, и Решетников решил экономить, чтобы отправиться в Петербург. Там издавались лучшие журналы России. Там был не только административный центр империи, но и средоточие передовых духовных сил. “Из семи рублей у меня остается два с половиной рубля в месяц”,— писал Решетников в дневнике. И добавил: “Зато я не ем уже ничего мясного”. В 1863 году он перебрался в Петербург, начал печататься в демократических изданиях, сблизился с редакцией журнала “Современник”, познакомился со многими видными поэтами, критиками, очеркистами. Известность он приобрел едва ли не в первый же год своей литературной деятельности. У него была природная наблюдательность, а с годами она обострилась. Запаса жизненных впечатлений ему хватило на первые произведения, а потом он пополнял их в новых поездках.

Решетникова как писателя отличала социальная зоркость. Он не просто предлагал зеркальное художественное отражение действительности. Или, как эхо, откликался на происходящее. Он умел добираться до корней изображаемых явлений и добивался больших обобщений. Он в полном смысле слова изучал российскую действительность как писатель-социолог, хотя и проявил наряду с этим себя незаурядным психологом. К сожалению, его идейно-творческому развитию мешало то одиночество, в каком он оказался в Петербурге, а в последние годы жизни в Бресте. Его горе-воспитателям удалось смолоду выбить из него живость и бойкость. Вечная нужда усугубила его замкнутость. Суровая, пасмурная нелюдимость отличала его в общении с петербургскими литераторами. Он трудно сходился с ними, хотя был прост в обращении с людьми из низов.

Решетников не входил ни в одну из нелегальных организаций, но был близок по духу руководителям органа революционной демократии журнала “Современник”. Сотрудничал он и в таких демократических изданиях, как “Русское слово”, “Искра”, “Будильник”, а впоследствии, после закрытия “Современника”, в приобретенных Некрасовым “Отечественных записках”. В 1866 году, после неудачного покушения Каракозова на Александра II, реакция обрушила удар против демократии. Некоторые из литераторов были арестованы. Шли обыски. Решетников полагал, что и с ним расправятся. “Уж хоть бы скорее обыскали”, — записывал он 13 апреля 1866 года, измученный ожиданием ночного визита жандармов и последствий этого визита; переполоха в семье, плача детей, ужаса больной жены.

В последующие годы Решетников работал с крайним напряжением, его часто печатали, соответственно упрочилось его благосостояние, но силы писателя уже были на исходе. 9 марта 1871 года оборвалась короткая жизнь Решетникова. Он умер, как свидетельствует А. М. Скабичевский, “от отека легких, оставив после себя жену и двоих детей”. Следует уточнить: Решетников оставил еще и богатое художественное наследие. Тогда совместными усилиями многих писателей в передовой русской литературе складывался своего рода коллективный образ народа. Он предстал в поэмах и стихотворных циклах Некрасова, в произведениях Л. Толстого, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Н. Успенского, Помяловского, Слепцова, Г. Успенского, Левитова, Каронина-Петропавловского и многих других. Своими произведениями Решетников внес немалый вклад в это общее дело русских писателей-демократов. Его картины из жизни разорившихся крестьян, бурлаков, рабочих и ремесленников многое дали для более глубокого понимания исторических судеб русского народа.

“Горнозаводские люди” — первое из подлинно новаторских произведений Решетникова. Эти социально-исторические и этнографические очерки, изложенные в виде рассказа полесовщика, человека из лесной охраны, были опубликованы в газете “Северная пчела” в ноябре-декабре 1863 года. Для русского читателя открылся новый мир. Лишь одно могло смутить — несоответствие между личностью рассказчика, наблюдательного, но поневоле ограниченного человека, и раскрывшейся с его помощью огромной панорамой заводской жизни на Урале. <…>

Эти социологические наблюдения в последующих частях (“Полесовщик” и “Три брата”) как бы персонифицируются: перед читателем предстают конкретные персонажи со своими заботами и бедами. Полесовщик Иван, разбойный бунтарь Елисей, его брат Тимофей, которого обокрали, а он оговорил и посадил в тюрьму мать и отца, и третий брат Максим, — все они бьются, как рыба об лед, пытаясь улучшить свое положение. Но выхода нет! И в итоге оправдывается исходное соображение полесовщика, изложенное в самом начале его рассказа: рабочему жить хуже, чем даже казенному крестьянину. Тот может паспорт выправить и — “вольный человек; на все четыре стороны ступай”. Разумеется, если все повинности исполнил и подать уплатил. “А если капитал имеешь, — в купцы можно махнуть”, — мечтательно сообщает полесовщик и тут же с горечью заключает: “А наш брат — шалишь!”

С повести “Подлиповцы” (1864) началось широкое признание самобытного таланта Решетникова. Молодой, в сущности, еще начинающий писатель смело, необычно, с поразительной яркостью рассказал о жизни народа. Эта тема вошла в русскую литературу еще в конце XVIII века. После Радищева почти каждый из крупных писателей обращался к ней. Постепенно складывалось истинное представление: народ - творец истории, но он бесправен — и в этом его трагедия. А одновременно передовая русская литература указала конкретный источник этой трагедии — крепостничество, самодержавие и освящающая режим насилия казенная церковь. За двенадцать-пятнадцать лет до Решетникова тема народа получила неоднозначное освещение в повестях Григоровича “Деревня” и “Антон Горемыка” и в “Записках охотника”, “Муму”, “Постоялом дворе” Тургенева.

Григорович подчеркивал, как падает нравственный уровень народа под воздействием бесчеловечных условий существования. Доведенные до крайней степени нищеты и забитости, крепостные и сами усваивают грубость, жестокость, равнодушие. Григорович предостерегал: крепостничество опасно не только для духовного развития народа, но и для самого существования его, ибо грозит физическим вырождением и даже вымиранием целых групп деревенского населения. Тургенев же исходил из убеждения, что века крепостнического рабства не иссушили души народной. Как он полагал, именно в народных низах, в крестьянстве сохранились самобытные, ценные черты национального характера русского народа. Это парод правдолюбцев, мечтателей и поэтов, незаурядных администраторов и, может быть, великих реформаторов,— таков конечный вывод Тургенева.

Казалось бы, два несовместимых подхода к одной теме: кто же тут прав? Решетников в “Подлиповцах” объединил внешне взаимоисключающие соображения. Правда в том, что поэзия народной жизни — это лишь возможность, которой не дано осуществиться при существующем положении. А чтобы она осуществилась, надо освободить парод. Тогда и раскроются его природные задатки. С потрясающей силой Решетников представил сначала нищету, забитость и невежество своих героев из убогой, в шесть избенок, деревеньки Подлипной, затерявшейся в предуральской глухомани. Истощенные поля дают скудный урожай. Хлеба — даже с осиновой и липовой корой — хватает до середины зимы. От бескормицы шатаются лошади, а коровы дают молоко, которого едва достает детям. Постоянное недоедание переходит у подлиповцев весной в настоящий голод: “Поплачешь, погорюешь, да и скосишь травку божью, измелешь и ешь так с горячей водой”. Зверь в лесах перевелся, да и нечем его взять. Промыслов никаких нет.

Как ни бьются, как ни изворачиваются подлиповцы, они не могут заработать более трех рублей за сезон. А из чего платить подать? За крестины, свадьбы, похороны? Нищета, безысходность придавили подлиповцев: “Не слышится веселого говора, не слышится песен, у всех точно какое-то горе, какое-то болезненное состояние”. Подлипная вырождается, близка к вымиранию. Решетников не побоялся сделать такой вывод из своих наблюдений. Он, естественно, не винит крестьян: вина лежит на властях, допустивших потрясающее обнищание русской деревни. Нужда, постоянные поборы, безысходность лишают крестьян жизненной стойкости. Постоянное недоедание подкосило их силы. “Пища мучит всех, — возвращается вновь и вновь Решетников к главному вопросу. - Настоящий хлеб едят редкие с месяц в год, остальное время все едят мякину с корой, и от этого у них является лень к работе, болезнь, и часто все подлиповцы лежат больные, сами не зная, что с ними делается, а только ругаются и плачут”. <…>

Роман “Горнорабочие” Решетников написал по впечатлениям своеобразной “творческой командировки” из Петербурга на Урал летом 1865 года. “Был я на четырех заводах, находящихся в Пермской губернии, — записывал он. — Работал на Мотовилихе в литейной фабрике, да чуть меня не зашибло воротом. Работать можно ночью, в крестьянской одежде; я работал под именем семинариста, готового поступить хоть в рекруты”. При поддержке Некрасова роман был опубликован в 1866 году, в первом номере “Современника” (первая часть). После закрытия журнала, после неудачных попыток Решетникова продолжить печатание в других изданиях, поело утери рукописи, роман “Горнорабочие” остался в виде одной части из двенадцати сравнительно небольших глав. Впрочем, это не повредило его цельности. Бывают такие внешне недописанные произведения, в которых сюжетное действие фактически уже исчерпано, а замысел автора полностью раскрыт. Так и в романе “Горнорабочие” исчерпано сюжетное действие, связанное с изложением судьбы рабочей семьи Токмонцовых. Надо признать, что здесь Решетников не самым удачным образом втиснул подлинно новаторский материал в традиционную форму семейно-бытового романа. Вследствие этого значительная доля социального содержания осталась как бы за кадром, в отступлениях, в своеобразных “производственных”, как сейчас принято говорить, микроочерках и заметках, не образовав такого поистине эпического фона, как в “Горнозаводских людях”. Но сделано им было, пожалуй, главное: впервые в русской литературе в центре внимания романиста оказалась рабочая семья.<…>

Часть материала, заготовленного для “Горнорабочих”, Решетников использовал в новых своих романах и повестях: “Глумовы”, “Между людьми”, “Где лучше?”, “Свой хлеб”. Кроме того, им было написано большое число рассказов и очерков, которые он в дневнике называл “статьями”. Не все оказались удачными. Да и не все свои замыслы Решетников успел осуществить. Безденежье обрекало одаренного писателя писать второпях, а некоторые редакторы не удосуживались предложить ему на просмотр верстку без него правленных и в его отсутствие переписанных и набранных произведений. <…>
(Предисловие к сборнику: Ф.М. Решетников. Повести и рассказы. - М., “Советская Россия”, 1986 г.)
(Материалы сайта - http://resh.by.ru/shat.htm)
***