АФАНАСЬЕВ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ
(11 (23) июля 1826 — 23 сентября (5 октября) 1871)
- выдающийся русский фольклорист и писатель, историк и этнограф, историк литературы, журналист, библиограф, автор дневника и воспоминаний, «русских заветных сказок»; представитель мифологической школы в фольклористике.
Афанасьев родился в семье стряпчего (мелкого судейского чиновника). Года через три после его рождения семья переехала в город Бобров той же губернии. Здесь Афанасьев жил до 11 лет и получил начальное образование. Два местных попа — отцы Иваны — выучили его бегло читать по-русски и по-латыни и познакомили несколько с арифметикой и Священной историей. В 1837 году отец отвез Афанасьева в Воронежскую губернскую гимназию, где мальчик и учился следующие 7 лет.
В 1844 году по завершении гимназического курса Афанасьев едет в Москву и поступает на юридический факультет университета, выдержав вступительные экзамены «с грехом пополам» (по его собственной оценке). Среди преподавателей, лекции которых посещал Афанасьев, были знаменитые историки К. Д. Кавелин, С. М. Соловьев и Т. Н. Грановский. Годы, проведенные в гимназии, а затем в университете, Афанасьев живо описал позднее в своих воспоминаниях.
Окончив университет в 1848 году, Афанасьев недолго преподает русскую историю и словесность в частном пансионе, а через год поступает на службу в Главный архив Министерства иностранных дел. 13 лет, которые Афанасьев проработал в архиве, были наиболее плодотворными для него в творческом отношении. Он много писал и печатался, выступал и как исследователь, и как публикатор, и как журналист. В 1858 — 1859 годах издавал журнал «Библиографические записки», в котором впервые увидели свет многие материалы, связанные с жизнью и творчеством Н. И. Новикова, А. Н. Радищева, А. С. Пушкина и др. С 1855 года Афанасьев занимал должность старшего делопроизводителя Комиссии печатания государственных грамот и договоров.
Однако благополучная карьера Афанасьева неожиданно оборвалась в 1862 году. Как установил Н. Я. Эйдельман, Афанасьев и ряд близких к нему сотрудников «Библиографических записок» были тайными корреспондентами А. И. Герцена. Те материалы, которые не могли быть опубликованы в России или публиковались здесь в обезображенном цензурой виде, переправлялись за границу и позднее появлялись в «Полярной звезде» (1855—1868) и других неподцензурных изданиях. В результате Афанасьев был уволен со службы по обвинению «в сношениях с лондонскими пропагандистами».
Несколько лет после этого Афанасьев не мог найти постоянной работы. Только в 1865 году он поступает на службу помощником секретаря в Городскую думу, а в 1867 году переходит на должность секретаря съезда мировых судей 2-го округа Москвы. Скончался Афанасьев от чахотки в возрасте 45 лет.
Афанасьев был автором многочисленных трудов, посвященных русской истории, этнографии и фольклору. Свою первую статью «Государственное хозяйство при Петре Великом» он опубликовал в «Современнике» еще в студенческие годы (1847). В 1850 — 1854 годах пишет большое число статей, рецензий и обзоров для журналов «Современник» и «Отечественные записки», в том числе обзоры русской исторической литературы за 1849, 1850 и 1851 годы. Афанасьев печатался также в «Архиве историко-юридических сведений, относящихся до России», изданиях Общества истории и древностей российских при Московском университете и Отделения русского языка и словесности Академии наук, в журналах «Библиотека для чтения», «Филологические записки», «Книжный вестник», газете «Московские новости» и др.
С 1850 года Афанасьев начинает публиковать статьи, посвященные фольклору и народным верованиям: «Языческие предания об острове-Буяне», «Колдовство на Руси в старину», «Ведун и ведьма», «Зооморфические божества у славян», «Несколько слов о соотношении языка с народными повериями», «Мифическая связь понятий: света, зрения, огня, металла, оружия и жолчи», «О значении Рода и Рожаниц», «Заметки о загробной жизни по славянским преданиям» и др.
Благодаря архивным разысканьям Афанасьева увидели свет многие документы и литературные произведения 18 — первой половины 19 века В 1855 году он переиздал в «Отечественных записках», а в 1859 — отдельной книгой русские сатирические журналы 1769 — 1774 годов. Афанасьев был членом ряда ученых обществ: Общества истории и древностей российских при Московском университете (с 1850), Русского географического общества (с 1852), Московского археологического общества (с 1864), Общества любителей российской словесности при Московском университете (с 1864).
В историю русской культуры Афанасьев вошел, прежде всего, как издатель первого фундаментального собрания подлинных русских народных сказок (почти 600 текстов). Более трети от общего количества сказок были предоставлены Афанасьеву из архива Русского географического общества, еще около 200 сказок передал ему В. И. Даль. Афанасьев пользовался также материалами других собирателей фольклора и немногочисленными собственными записями. Первоначально собрание сказок было напечатано в 8 выпусках (1855—1863), причем тексты помещались в сборниках без систематизации, по мере их поступления. Однако в издании 1863 (в 4-х выпусках) Афанасьев уже расположил сказки в определенном порядке и вынес комментарии к ним в специальный 4-й выпуск. Позднее на основе своего собрания Афанасьев составил также сборник «Русские детские сказки» (1870).
К «Народным русским сказкам» примыкают еще два сборника, подготовленных Афанасьевым: «Народные русские легенды» (1859) и «Русские заветные сказки» (сборник был опубликован анонимно в Женеве в 1867 году, а рукопись Афанасьева в полном виде увидела свет только в 1997 году). Издания сказок и легенд сопровождались предисловиями и обстоятельными комментариями Афанасьева, в которых приводились сравнительные материалы к публикуемым текстам и давалась их мифологическая интерпретация. Сборники Афанасьева многократно переиздавались и в полном виде, и в извлечениях, а также переводились на иностранные языки.
Русские заветные сказки из коллекции Афанасьева Александра Николаевича обычно не включаются в известные издания русских народных сказок и, так сказать, не предназначены для чтения вслух. Сборник «Русские заветные сказки» в силу цензурных запретов долгое время не публиковался в России.
Русские заветные сказки Афанасьева известны своим эротическим содержанием и содержат ненормативную лексику. Текст представленных русских заветных сказок некоторым читателям может показаться непристойным или оскорбительным. Будьте бдительны и предельно внимательны при чтении заветных сказок.
В заветных сказках народная фантазия в ярких картинах и нимало не стесняясь выражениями развернула всю силу и все богатство своего юмора. Эротическое содержание заветных русских сказок, не говоря ничего за или против нравственности русского народа, указывает просто на ту сторону жизни, которая больше всего дает разгула юмору, сатире, иронии.
Уже в статье «Языческие предания об острове-Буяне» (1851) Афанасьев предложил собственное оригинальное понимание славянской мифологии. Эту статью можно рассматривать как зерно, из которого впоследствии вырос основной научный труд Афанасьева, его трехтомное исследование «Поэтические воззрения славян на природу» (1865 — 1869). В этой книге Афанасьев с почти исчерпывающей полнотой изложил в систематизированном виде все то, что было известно о верованиях, обрядах и фольклоре восточных славян к середине 1860-х гг. Написанная живо и талантливо, книга сочетает в себе ученый труд по славянской мифологии и художественное сочинение о первобытном человеке, который жил одной жизнью с природой и видел воочию небесные и грозовые мифы. Хотя мифологическая концепция Афанасьева имела достаточно искусственный характер и была скептически воспринята уже его современниками (К. Д. Кавелин, А. А. Котляревский, А. Н. Пыпин, Ф. И. Буслаев), отдельные реконструкции Афанасьева признаются современными исследователями и даже оцениваются как проявление своеобразного «научного ясновидения» (Вяч. Вс. Иванов).
Как и другие представители мифологической школы, Афанасьев рассматривал фольклор как воплощение древних языческих мифов; соответственно задача исследователя усматривалась в том, чтобы восстановить эти мифы, извлечь их из-под покрова позднейших наслоений и искажений. Сама же мифология, по мнению Афанасьева, представляла собой, «поэтические воззрения на природу». Религию славян при ее зарождении Афанасьев характеризует как пантеизм; объектом религиозного культа была природа, воспринимаемая как единое, органическое целое. В изображении ученого мифология возникает удивительно естественно и органично, как бы сама собой. Она чужда всего иррационального, сверхчувственного и сближается с народной мудростью. Внимание древнего человека сначала привлекали главным образом небесные явления, такие как восход солнца или гроза; только впоследствии мифы об этих явлениях были приурочены к событиям и существам, имеющим земную локализацию, однако именно небесные явления и составляют главное содержание мифов.
Большое значение в происхождении мифов Афанасьев приписывает также языку и языковым метафорам; он солидаризируется с М. Мюллером, который определял мифологию как своеобразную «болезнь языка». По утверждению Афанасьева, «богатый и можно сказать — единственный источник разнообразных мифических представлений есть живое слово человеческое, с его метафорическими и созвучными выражениями». Книга Афанасьева оказала существенное влияние на последующее изучение славянского фольклора и мифологии.
(По материалам сайта - Афанасьев Александр Николаевич, http://dic.academic.ru/dic.nsf/es/6334/АФАНАСЬЕВ)
***
Александр Николаевич Афанасьев
Народные русские сказки
(Том I. Предисловие А.Н. Афанасьева ко 2-ому изданию 1873 года).
Между разнообразными памятниками устной народной словесности (песнями, пословицами, поговорками, причитаниями, заговорами и загадками) весьма видное место занимают сказки. Тесно связанные по своему складу и содержанию со всеми другими памятниками народного слова и исполненные древних преданий, они представляют много любопытного и в художественном и в этнографическом отношениях. Важное значение народных сказок как обильного материала для истории словесности, филологии и этнографии, давно сознано и утверждено даровитейшими из германских ученых. Они не только поспешили собрать свои народные сказки и легенды, но еще усвоили немецкой литературе в прекрасных переводах почти все, что было издано по этому предмету у других народов. Конечно, нигде не обращено такого серьезного внимания на памятники народной словесности, как в Германии, и в этом отношении заслуга немецких ученых действительно велика, и нельзя не пожелать, чтобы благородный труд, подъятый ими на пользу народности, послужил и нам благим примером. Пора, наконец, и нам дельней и строже заняться собранием и изданием в свет простонародных сказок, тем более что, кроме поэтического и ученого достоинств подобного сборника, он может с пользою послужить для первоначального воспитания, представляя занимательные рассказы для детского чтения. Разумеется, предпринимая издание с этою последнею целью, необходимо допустить строгий выбор, но такой выбор легко будет сделать. Увлекаясь простодушною фантазиею народной сказки, детский ум нечувствительно привыкнет к простоте эстетических требований и чистоте нравственных побуждений и познакомится с чистым народным языком, его меткими оборотами и художественно верными природе описаниями. Мысль эту разделяли лучшие из наших поэтов: Жуковский и Пушкин, познакомившие публику с некоторыми народными сказками, передавая их простое содержание в прекрасных стихах. Жуковский под конец своей жизни думал исключительно заняться переводом сказок различных народов; а Пушкин в одном из своих писем говорит о себе: «Вечером слушаю сказки и вознаграждаю тем недостатки своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!»
Цель настоящего издания объяснить сходство сказок и легенд у различных народов, указать на ученое и поэтическое их значение и представить образцы русских народных сказок.
Мы не раз уже говорили о доисторическом сродстве преданий и поверий у всех народов индоевропейского племени. Такое сродство условливалось:
во-первых, одинаковостью первоначальных впечатлений, возбужденных в человеке видимою природою, обожание которой легло в основу его нравственных и религиозных убеждений, в эпоху младенчества народов; во-вторых, единством древнейшего происхождения ныне столько разъединенных народов. Разделяясь от единого корня на отдельные ветви, они вынесли из прошлой своей жизни множество одинаковых преданий, и доказательства своего изначального родства затаили в звуках родного слова. Доказано, что тою же творческою силою, какою создавался язык, создавались и народные верования и верная их представительница - народная поэзия; образование слова и мифа шло одновременно, и взаимное воздействие языка на создание мифических представлений и мифа, на рождение слова не подлежит сомнению. Теперь, если мы припомним, что народные сказки древнейшей первичной формации сохранили в себе много указаний и намеков на седую старину доисторического периода, что они суть обломки древнейшего поэтического слова - эпоса, который был для народа хранилищем его верований и подвигов, - для нас будет понятно и то удивительное с первого взгляда сходство, какое замечается между сказками различных народов, живущих на столь отдаленных одна от другой местностях и столь разною историческою жизнию. Особенно такое сходство замечается между сказками народов, состоящих в наиболее близком племенном родстве, например между сказками славянскими, литовскими и немецкими. Читатели убедятся в этих высказанных нами мнениях из подробного сличения народных сказок, на котором мы, с надеждою пояснить многие старинные предания, основываем примечания к нашему изданию.
Народные русские сказки раскрывают пред нами обширный мир. Поверья и предания, встречаемые в них, говорят о старинном доисторическом быте славянских племен; олицетворенная стихия, вещие птицы и звери, чары и обряды, таинственные загадки, сны и приметы - все послужило мотивами, из которых развился сказочный эпос, столько пленительный своею младенческою наивностью, теплою любовью к природе и обаятельною силою чудесного. Могучие силы и поразительные явления природы, признанные в эпоху язычества за богов, вследствие обычного развития древних верований воплощались не только в птиц и зверей, но и в антропоморфические образы и, сблизившись мало-помалу с человеческими формами и свойствами, снизошли, наконец, с своей недосягаемой высоты на степень героев, доступных людским страстям и житейским тревогам, и породили богатырские сказания, повествующие о их чудесных подвигах. Таковы все герои финской поэмы Калевалы и греческие полубоги; таков наш Змей Горыныч, который в «былинах» является уже богатырем, хотя и сохраняет все атрибуты огненного змея (молниеносной тучи); таковы в народных сказках великаны и богатыри, удержавшие даже свои стихийные названия: Вихорь, Гром, Град. Эти сказочные герои усвоили себе то страшное могущество, какое принадлежит силам природы, и получили громадные, соответственные этому могуществу размеры; самое слово богатырь (от слова бог чрез прилагательное богат; сравни латинск. deus, dives, divus от корня div - блистать, светить, откуда и наши баснословные дивы) означает существо, наделенное высшими, божескими качествами. Трудные подвиги богатырей и их битвы с великанами и змиями суть только образные, поэтические изображения естественных явлений, так могущественно влияющих на производительность земли. Солнце, закрываемое темными тучами, в народных сказках представляется златокудрою девою неописанной красоты, похищаемою змием, который уносит ее в свои неприступные горы и ограждает крепкими затворами; освободителем красной де'вицы является богатырь, владетель чудодейственного меча-саморуба, то есть сам Перун, божество грозы и молнии: он проникает в мрачные подземелья, выпивает там всю сильную воду и поражает змия, или, говоря простым, обыкновенным языком, он разбивает тучи молнией, проливает на землю дождь и выводит из змииных пещер деву-солнце. Другой ряд народных сказок в таких же пластических образах изображает годовое обращение этого светила. Невеста-земля, в полном цвете и роскоши своих летних уборов, вдруг под влиянием чар злой колдуньи-зимы превращается в камень и засыпает долгим, непробудным сном; во всем ее царстве жизнь приостанавливается и как бы застывает до тех пор, пока жаркий поцелуй молодого царевича - весеннего солнца не разбудит красавицы для любви и общей радости. Пробужденная невеста вступает в брак с светозарным царевичем, и земля начинает свои роды.
Позднее сказка, верная народной жизни, отразила в своих богатырских повестях черты из эпохи великой борьбы христианских идей с языческими; многие из древних преданий были подновлены, согласно с вновь возникшими взглядами и убеждениями, и некоторые эпические сказания получили легендарную обстановку, хотя, впрочем, из-за этих подновлений до сих пор еще сквозит дохристианская старина. Сильномогучие богатыри, победители сказочных великанов и многоглавых змиев в «былинах» уже сражаются против какого-то Идолища и неверных народов; на своих крепких плечах они выносят беспрестанные и беспощадные битвы с погаными азиатскими кочевниками и отстаивают независимость и государственные основы родной земли, тогда как великаны и змии выставляются защитниками басурманства. Еще позднее - и народная сказка, свидетельствуя нам о некоторых чертах древнего новгородского быта (см. «Русск. нар. сказки» Сахарова), вводит читателя в мир действительных событий и чрез то сближает его с чисто историческим эпосом Слова о полку, малороссийских дум и народных песен о Грозном, Петре Великом и других знаменитых деятелях.
Составляя вместе с «былинами» отрывки старинного эпоса, сказки уже по тому самому запечатлены прочным художественным достоинством.
В доисторическую эпоху своего развития народ необходимо является поэтом. Обоготворяя природу, он видит в ней живое существо, отзывающееся на всякую радость и горе. Погруженный в созерцание ее торжественных явлений и таинственных сил, народ все свои убеждения, верования и наблюдения воплощает в живые поэтические образы и высказывает в одной неумолкаемой поэме, отличающейся ровным и спокойным взглядом на весь мир.
Народные русские сказки проникнуты всеми особенностями эпической поэзии: тот же светлый и спокойный тон; то же неподражаемое искусство - живописать всякий предмет и всякое явление по впечатлению, ими производимому на душу человека; та же обрядность, высказывающаяся в повторении обычных эпитетов, выражений и целых описаний и сцен. Раз сказанное метко и обрисованное удачно и наглядно уже не переделывается, а как будто застывает в этой форме и постоянно повторяется там, где это признано будет необходимым по ходу сказочного действия. Оттого, несмотря на неподдельную красоту языка, народные сказки поражают однообразностью, тем более что и темы рассказов, и действующие лица, и чудесное - в большей части подобных произведений повторяются с небольшими отступлениями. Народ не выдумывал, он рассказывал только о том, чему верил, и потому даже в сказаниях своих о чудесном - с верным художественным тактом остановился на повторениях, а не отважился дать своей фантазии произвол, легко переходящий должные границы и увлекающий в область странных, чудовищных представлений.
При всем однообразии, замечаемом в народных сказаниях, в них столько истинной поэзии и столько трогательных сцен! С какой поэтической простотой, например, передана в сказке встреча Федора Тугарина с Анастасией Прекрасною.
Поехал Федор странствовать. Едет, едет и на пути видит: лежат три рати-силы побитые. «Кто здесь живой, - окликает странствующий герой, - скажи: кто побил эти рати?» В ответ ему слышится голос: «Подай воды напиться». Подает Тугарин воды раненому и узнает от него, что победила все три рати Анастасия Прекрасная, а сама отдыхает теперь в шатре. Приехал Тугарин к шатру Анастасии Прекрасной, привязал своего коня, вошел в палатку, лег сбоку девицы и заснул. Анастасия Прекрасная проснулась прежде; разбудила незваного гостя и сказала: «А что - станем биться или мириться?» Отвечал ей Тугарин: «Коли наши кони станут биться, тогда и мы попробуем силы!» - и спустили они своих коней. Кони обнюхались, стали лизать друг друга и пошли дружно пастись вместе. Тогда Анастасия Прекрасная сказала Федору Тугарину: «Будь ты мне мужем, я тебе - женою!»
Как ото всех народных произведений, от сказок веет поэтическою чистотою и искренностию; с детскою наивностию и простотою, подчас грубою, они соединяют честную откровенность и свои повествования передают без всякой затаенной иронии и ложной чувствительности. Мы говорим о сказках древнейшего образования. В позднейшем своем развитии и сказка подчиняется новым требованиям, какие бывают порождены ходом дальнейшей жизни, является послушным орудием народного юмора и сатиры и утрачивает первоначальное простодушие (см. сказки о Ерше Ершовиче, сыне Щетинникове, о Шемякином суде и др.). Но всегда сказка, как создание целого народа, не терпит ни малейшего намеренного уклонения от добра и правды; она требует наказания всякой неправды и представляет добро торжествующим над злобою. Напечатанная нами сказка о правде и кривде задает практический вопрос: как лучше жить - правдою или кривдою? Здесь выведены два лица, из которых каждый держится противоположного мнения: правдивый и криводушный. Правдивый - терпелив, любит труд, без ропота подвергается несчастию, которое обрушилось на него по злобе криводушного, а впоследствии, когда выпадают на его долю и почести и богатство, он забывает обиду, какую причинил ему криводушный, вспоминает, что некогда они были товарищами, и готов помочь ему. Но чувство нравственное требует для своего успокоения полного торжества правды - и криводушный погибает жертвою собственных расчетов. На таком нравственном начале создалась большая часть сказочных интриг.
Несчастие, бедность, сиротство постоянно возбуждают народное участие. Целый ряд сказок преследует нелюбовь и ненависть мачехи к падчерицам и пасынкам и излишнюю, зловредную привязанность ее к своим собственным детям. Этот тип мачехи, обрисованный народными сказками, составляет одно из самых характерных указаний на особенности патриархального быта и вполне оправдывается и древним значением сиротства, и свадебными песнями о судьбе молодой среди чужой для нее семьи. Мачеха, по народным сказкам, завидует и красоте, и дарованиям, и успехам своих пасынков и падчериц, особенно если сравнение с этими последними ее собственных детей, безобразных и ленивых, заставляет ее внутренне сознаваться в том, чему так неохотно верит материнское сердце. Мачеха начинает преследовать бедных сирот, задает им трудные, невыполнимые работы, сердится, когда они удачно выполняют ее приказания, и всячески старается извести их, чтобы не иметь перед глазами постоянного и живого укора. Но несчастия только воспитывают в сиротах трудолюбие, терпение и глубокое чувство любви ко всем страждущим и сострадания ко всякому чужому горю. Это чувство любви и сострадания, так возвышающее нравственную сторону человека, не ограничивается тесными пределами людского мира, а обнимает собою всю разнообразную природу. Оно одинаково сказывается при виде раненой птицы, голодного зверя, выброшенной на берег морскою волною рыбы и больного дерева. Во всем этом много трогательного!… Нравственная сила спасает сироту от всех козней; напротив, зависть и злоба мачехи подвергают ее наказанию, которое часто испытывает она на родных своих детях, испорченных ее слепою любовью и потому гордых, жестокосердных и мстительных.
С этой точки зрения особенно интересною представляется нам роль младшего из трех братьев, действующих в сказке. Бо'льшая часть народных сказок, следуя обычному эпическому приему, начинается тем, что у отца было три сына: два - умные, а третий - дурень. Старшие братья называются умными в том значении, какое придается этому слову на базаре житейской суеты, где всякий думает только о своих личных интересах, а младший - глупым в смысле отсутствия в нем этой практической мудрости: он простодушен, незлоблив, сострадателен к чужим бедствиям до забвения собственной безопасности и всяких выгод. Согласно с этим слова хитрый и злой в областных говорах значит: ловкий, искусный, умный, острый. Народная сказка, однако, всегда на стороне нравственной правды, и по ее твердому убеждению выигрыш постоянно должен оставаться за простодушием, незлобием и сострадательностию меньшого брата. Очевидно, что эпическая поэзия истинно разумным признает одно добро, а зло хотя и слывет таковым между людьми, но вводит своих поклонников в безвыходные ошибки и нередко подвергает их неизбежной гибели: следовательно, оно-то и есть истинно неразумное. В сказке «Норка-зверь» три брата отправляются искать этого чудного зверя; им предстоят многие опасности. Старшие братья обнаруживают при этом всю слабость духа и отстраняют от себя трудный подвиг, но когда третий брат смелостью преодолевает все опасности - они замышляют завладеть добытым им счастием и посягают на самую жизнь этого добродушного дурня. На возвратном пути из стран подземного мира он готов был уже подняться на Русь по нарочно опущенному канату, но братья обрезывают канат и лишают его последней надежды возвратиться когда-нибудь в родную семью. В такой беде его спасает то высокое чувство любви, которое не допускает в сердце бедняка ни малейшего ожесточения даже после столь горестного обмана. Оставленный в подземном царстве, младший брат заплакал и пошел дальше. Поднялась буря, заблистала молния, загремел гром, и полился дождь. Он подошел к дереву с надеждою укрыться под его ветвями от непогоды; смотрит, а на том дереве сидят в гнезде маленькие пташки и совсем измокли от дождя. Сострадательный дурень снял с себя одежду и накрыл птичек. Вот прилетела на дерево птица, да такая огромная, что затмила собой дневной свет, и как увидала своих детей накрытыми - спросила: «Кто покрыл моих пташек? Это - ты! Спасибо тебе: проси от меня, чего хочешь!» - и по просьбе бедняка выносит его на своих могучих крыльях на Русь.
Таково в немногих словах значение народной сказки. Нет сомнения, что в ней найдется многое, что не может удовлетворить нашим образованным требованиям и взглядам на природу, жизнь и поэзию; но если в зрелых летах мы любим останавливать свой взор на детских играх и забавах и если при этом невольно пробуждаются в нас те чистейшие побуждения, какие давно были подавлены под бременем вседневных забот, то не с той ли теплою любовью и не с теми ль освежающими душу чувствами может образованный человек останавливать свое внимание на этой поэтической чистоте и детском простодушии народных произведений?
***
Русские сказания
Афанасьев А.Н.
Ангел
Родила баба двойни. И посылает Бог ангела вынуть из нее душу. Ангел прилетел к бабе; жалко ему стало двух малых младенцев, не вынул он души из бабы и полетел назад к Богу. «Что вынул душу?» — спрашивает его Господь. «Нет, Господи!» — «Что ж так?» Ангел сказал: «У той бабы, Господи, есть два малых младенца; чем же они станут питаться?» Бог взял жезло, ударил в камень и разбил его надвое. «Полезай туда!» — сказал Бог ангелу; ангел полез в трещину. «Что видишь там?» — спросил Господь. «Вижу двух червячков».— «Кто питает этих червячков, тот пропитал бы и двух малых младенцев!» И отнял Бог у ангела крылья и пустил его на землю на три года.
Нанялся ангел в батраки у попа. Живет у него год и другой; раз послал его поп куда-то за делом. Идет батрак мимо церкви, остановился и давай бросать в нее каменья, а сам норовит, как бы прямо в крест попасть. Народу собралось много-много, и принялись все ругать его; чуть-чуть ни прибили! Пошел батрак дальше, шел-шел, увидал кабак и давай на него Богу молиться. «Что за болван такой! — говорят прохожие.— На церковь каменья швыряет, а на кабак молится! Мало бьют эдаких дураков!» А батрак помолился и пошел дальше. Шел-Шел, увидал нищего, и ну его ругать попрошайкою. Услыхали то люди прохожие и пошли к попу с жалобой: так и так, говорят, ходит твой батрак по улицам — только дурит, над святынею насмехается, над убогими ругается. Стал поп его допрашивать: «Зачем де ты на церковь каменья бросал, на кабак Богу молился!» Говорит ему батрак- «Не на церковь бросал я каменья, не на кабак Богу молился! Шел я мимо церкви и увидел, что нечистая сила за грехи наши так и кружится над храмом Божьим, так и лепится на крест; вот я и стал шибать в нее каменьями. А мимо кабака идучи, увидел я много народу, пьют, гуляют, о смертном часе не думают; и помолился тут я Богу, чтоб не допускал православных до пьянства и смертной погибели».— «А за что облаял убогого?» — «Какой то убогой! Много есть у него денег, а все ходит по миру да сбирает милостину: только у прямых нищих хлеб отнимает. За то я назвал его попрошайкою».
Отжил батрак свои три года. Поп дает ему деньги, а он говорит: «Нет, мне деньги не нужны; а ты лучше проводи меня». Пошел поп провожать его. Вот шли они, шли, долго шли. И дал Господь снова ангелу крылья; поднялся он от земли и улетел на небо. Туг только узнал поп, кто служил у него целых три года. (Записана издателем в Воронежской губернии, Бобровском уезде.)
***
