| Nikolay | Дата: Среда, 06 Июл 2011, 18:27 | Сообщение # 1 |
 Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Статус:  | 
МАРИЕНГОФ АНАТОЛИЙ БОРИСОВИЧ
(24 июня (6 июля) 1897, Нижний Новгород — 24 июня 1962, Ленинград)
- русский поэт-имажинист, драматург, писатель, сценарист, журналист и мемуарист; один из близких друзей С. Есенина
Биография
Анатолий Мариенгоф родился 24 июня 1897 года в Нижнем Новгороде в дворянской семье. Предки по отцовской линии — выходцы из Лифляндской губернии.
В 1913 году, после смерти жены, отец Мариенгофа с двумя детьми (у Анатолия была младшая сестра) переехал в Пензу.
После окончания гимназии в 1916 году мобилизован на фронт. Появляется первая пьеса в стихах «Жмурки Пьеретты».
В дни Октябрьской революции Мариенгоф возвращается в Пензу и с головой уходит в литературу: создает поэтический кружок, включивший соученика по гимназии поэта Ивана Старцева и художника Виталия Усенко, в 1918 году печатает первую книжку стихов — «Витрина сердца».
Летом белые чехословаки входят в город, и случайная пуля убивает отца.
Поэт уезжает в Москву. Поступает литературным секретарем в издательство ВЦИК, где знакомится с Бухариным. Вскоре происходит его встреча с Сергеем Есениным, имевшая существенное значение в судьбах обоих. Потом знакомится с В. Шершеневичем и Рюриком Ивневым. Так оформляется группа имажинистов, заявившая о себе «Декларацией», опубликованной в январе 1919 года в журнале «Сирена» (Воронеж).
Тесная дружба связывает Мариенгофа с Есениным. Их биографии словно бы переплетаются. Осенью 1919 года они поселяются вместе и на несколько лет становятся почти неразлучны. Вместе ездят по стране: летом 1919-го побывали в Петрограде, весной 1920-го в Харькове, летом в Ростове-на-Дону, на Кавказе. Публикуют в печати письма друг другу, чем вызывают негодование критиков.
В конце 1923 года Мариенгоф женился на артистке Камерного театра А. Б. Никритиной. Рождается сын Кирилл.
В 1924 — 1925 годах Мариенгоф работал заведующим сценарным отделом Пролеткино, вскоре также начал писать киносценарии. Всего их было создано около десяти.
В 1928 году в берлинском издательстве «Петрополис» вышел роман «Циники» (в СССР издан только в 1988 г., см. ниже раздел «Издания»). Публикация «Циников», равно как и следующего романа «Бритый человек», вышедшего в том же издательстве в 1930 году, принесла Мариенгофу массу неприятностей, и за который он был подвергнут в СССР травле. Это привело к тому, что 1 ноября 1929 года он направил письмо в правление МО Всероссийского союза советских писателей, где признал, что «появление за рубежом произведения, не разрешенного в СССР, недопустимо».
В вышедшем в 1932 году VI томе «Литературной энциклопедии» его творчество характеризуется как «один из продуктов распада буржуазного искусства после победы пролетарской революции». Характерно, что романы «Циники» и «Бритый человек» в статье не упомянуты.
Живет в Ленинграде, где супруга работает в Большом Драматическом театре. Сын покончил жизнь самоубийством перед войной.
В июне 1941 года приходит на Ленинградское радио и ежедневно пишет баллады (очерки в стихах), тут же звучавшие в выпусках «Радиохроники». Вскоре, вместе с Большим драматическим театром, Мариенгоф с женой были эвакуированы в Киров, где прожили около трёх лет. Возвращается в Ленинград.
В 1948 году написал пьесу в духе борьбы с космополитизмом «Суд жизни», но она не была принята к постановке.
В 1953 — 1956 годах написал ещё одну автобиографическую книгу «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги», где рассказал о детстве и юности, дополнил портрет Есенина. После смерти Мариенгофа была опубликована её сокращённая и приглаженная цензурой версия (под названием «Роман с друзьями»), а в полном виде книга вышла только в 1988 году (см. ниже раздел «Издания»).
Анатолий Мариенгоф умер 24 июня 1962 года (в день своего рождения по старому стилю) в Ленинграде. Похоронен на Богословском кладбище.
Творчество
После революции Мариенгоф знакомится с Есениным. Есенин сводит его с другими молодыми поэтами, возникает новое направление в поэзии — имажинизм. Вместе они участвовали в выпуске четырёх номеров журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном» и ряда сборников «Имажинисты».
Иосиф Бродский написал о Мариенгофе, что тот был первым, кто применил «киноглаз» в русской литературе. Увлечение Бродского Мариенгофом упоминается также Сергеем Довлатовым в воспоминаниях: «Мариенгоф, автор книги „Циники“, которую Бродский со свойственной ему отчаянностью назвал лучшим русским романом, и знаменитых мемуаров „Роман без вранья“, описал этот процесс с редким знаньем дела».
Произведения
Витрина сердца (1918)
Кондитерская солнц (1919)
Магдалина (1920)
Буян-Остров. Имажинизм (1920)
Руки галстуком (1920)
Стихами чванствую (1920)
А. Мариенгоф «Тучелёт (книга поэм)», издательство «Имажинисты», Москва, 1921. Тираж 1000 экз.
Развратничаю с вдохновением(1921)
Разочарование (1922)
Заговор дураков (1922)
Двуногие (1925)
Новый Мариенгоф (1922-26)
О Сергее Есенине. Воспоминания (1926)
Роман без вранья (1927)
Такса-клякса (1927)
Циники (1928)
Мяч проказник (1928)
Бритый человек (1930)
Бобка-физкультурник (1930)
Екатерина (1936)
Поэмы войны (1942)
Странный характер (1954), повесть
Маленькие комедии (1957)
Рождение поэта. Шут Балакирев. Пьесы (1959)
Роман с друзьями. «Октябрь». № 10—11 (1965)
Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги. Роман без вранья. Циники. (1988; 1990)
Циники. «Глаз. Дайджесть новой русской литературы». № 1 (1991)
Это вам, потомки! Записки сорокалетнего мужчины. Екатерина (1994)
Бессмертная трилогия (1998)
Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта (2002)
Издания
Мариенгоф А. Роман без вранья; Циники; Мой век…: Романы / Сост., подгот. текста, послесл. Б. Аверина. — Л.: Худож. лит., 1988. — 480 с. Тираж 200 000 экз. ISBN 5-280-00901-6.
Сценарии
1928 — Дом на Трубной («Параша») (в соавторстве с Беллой Зорич, Вадимом Шершеневичем, Виктором Шкловским, Николаем Эрдманом)
1928 — Проданный аппетит («Филантроп») (в соавторстве с Николаем Эрдманом)
1929 — Веселая канарейка («Железный ящик») (в соавторстве с Борисом Гусманом)
1929 — Живой труп («Законный брак») (в соавторстве с Борисом Гусманом)
1929 — Посторонняя женщина («Сплетня», «Баба», «Ревность») (в соавторстве с Николаем Эрдманом)
1936 — О странностях любви (в соавторстве с Борисом Гусманом)
Экранизации
Циники (фильм) (1991)
(Источник – Википедия; http://ru.wikipedia.org/wiki/Мариенгоф,_Анатолий_Борисович)
***
Краткий биографический очерк
Анатолий Борисович Мариенгоф (1897 - 1962) родился в Нижнем Новгороде, в семье служащего. После смерти матери переехал в Пензу. Окончив пензенскую гимназию (1916), поступил на юридический факультет Московского университета, но вскоре был призван на военную службу.
После революции вернулся в Пензу, в 1918 г. создал там группу имажинистов, выпускал журнал «Комедиант», принимал участие в альманахе «Исход». В этом же году переехал в Москву, познакомился с Есениным, с которым был почти неразлучен вплоть до конца 1923 г.
В 1918-м издал первую книгу стихов «Витрина сердца». В 1919 г. вошел в новую группу имажинистов. В 1919—1922 гг. вместе с Есениным ездил по стране с чтением стихов, написал несколько статей по теории имажинизма. В 1928 г. переехал в Ленинград, занимался литературным трудом; с начала Великой Отечественной войны работал на Ленинградском радио.
В издательстве «Имажинисты» вышло семь сборников поэта, получивших неоднозначную оценку критики. В 1927—1930 гг. напечатаны три книжки его стихов для детей; в 1942-м в Кирове вышли две книги стихов. Мариенгоф написал более десяти больших пьес и множество скетчей, несколько прозаических произведений, около десяти сценариев.
(Источник – Слова. Серебряный век; http://slova.org.ru/mariengof/about/)
***
Анатолий Борисович Мариенгоф (1867 – 1962) остался в литературе как автор нашумевшего «Романа без вранья» – о годах совместной жизни, близкой дружбы, разрыва и примирения с Сергеем Есениным. Три издания «Романа» вышли одно за другим в 1927, 1928 и 1929-м, после чего книга была фактически запрещена и изъята из открытых фондов библиотек. В 1990 г. по экземпляру из фонда Мариенгофа в РГАЛИ с многочисленной авторской правкой, отражающей последнюю авторскую волю, «Роман» был опубликован в сборнике воспоминаний имажинистов Мариенгофа, Шершеневича и Грузинова «Мой век, мои друзья и подруги». Написанный одним духом, менее чем за три месяца, «Роман без вранья» остался не только самым известным, но и лучшим произведением Мариенгофа. Остался, вопреки брюзгливому отзыву Горького: «Автор – явный нигилист, драма не понята. А это глубоко поучительная драма, и она стоит не менее стихов Есенина…», и вопреки психологически понятным упрекам Мариенгофу в «сальериевской зависти посредственного литературного работника к таланту великого поэта», исходившим от потомков Есенина.
Сергей ШУМИХИН
(Источник - Политический журнал Архив № 45-46 (140-141) / 04 декабря 2006; http://www.politjournal.ru/preview.php?action=Articles&dirid=50&tek=6448&issue=182)
***
Офутуристенный имажинист
Анатолий МАРИЕНГОФ (1897, Нижний Новгород – 1962, Ленинград)
Из антологии Евгения Евтушенко «Десять веков русской поэзии»
(«Новые Известия» за 12 Октября 2007 г.)
В январе 1919 года воронежский журнал «Сирена» восторженно поведал читателям о долгожданной кончине: «Скончался младенец, горластый парень десяти лет от роду (родился 1909 – умер 1919). Издох футуризм. Давайте грянем дружнее: футуризму и футурью – смерть. Академизм футуристических догматов, как вата, затыкает уши всему молодому. От футуризма тускнеет жизнь…
Поэзия: надрывная нытика Маяковского, поэтическая похабщина Крученых и Бурлюка, в живописи – кубики да переводы Пикассо на язык родных осин…»
Манифест подписали поэты Сергей Есенин, Рюрик Ивнев, Анатолий Мариенгоф, Вадим Шершеневич и художники Борис Эрдман, Георгий Якулов.
Однако, обвиняя футуристов в гробокопательстве и в том, что они сами себе вострубили славу, имажинисты весьма приглядчиво научились у них тому же самому.
Мариенгоф с плохо скрываемой завидинкой изображает Есенина в «Романе без вранья» (1927) пробивным, цепким пареньком, мечтающим завалить на диван какого-нибудь модного литературного салона всероссийскую славу и пользующим даже самораздуваемое хулиганство как часть стратегии успеха.
Вот как Мариенгоф излагает (неизвестно, с какой долей достоверности) излияния своего друга: «Есенин поучал:
– Так, с бухты-барахты, не след идти в русскую литературу. Искусную надо вести игру и тончайшую политику… Тут, брат, дело надо было вести хитро. Пусть, думаю, каждый считает: я его в русскую литературу ввел. Им приятно, а мне наплевать… Сам же я скромного, можно сказать, скромнее. От каждой похвалы краснею, как девушка, в глаза никому от робости не гляжу. Потеха!.. Знаешь, и сапог-то я никогда в жизни таких рыжих не носил, и поддевки такой задрипанной, в какой перед ними предстал. Говорил им, что еду бочки в Ригу катать. Жрать, мол, нечего. А в Петербург на денек, на два, пока партия моя грузчиков подберется. А какие там бочки – за мировой славой в Санкт-Петербург приехал, за бронзовым монументом…»
Если читать эту знаменитую книгу, не зная стихов Есенина, то будет трудновато испытать симпатию к ее герою, каким его описывает заклятый лучший друг: порой расчетливо хитрым, садистски жестоким даже к близким друзьям и к Айседоре Дункан, без памяти влюбленной в него. Читаешь и думаешь, мог ли этакий человек написать: «Счастлив тем, что целовал я женщин…» Уж не Мариенгоф ли за него это написал? Но в ком из нас наши внутренние демоны не выкручивают порой руки нашим же ангелам? Каждая душа – это поле постоянной битвы добра и зла.
Венчание розы белой с черной жабой невозможно, но Есенин был достоин того, чтобы положили его «в русской рубашке» под иконами умирать вовсе не за «грехи тяжкие», а за то, что он с христианской исповедальностью покаялся в стихах перед всеми.
Валентин Катаев в роскошной, но подвопросной мемуаристике тоже несколько по-мариенгофски описывает Есенина. Вспомните хотя бы сморкание певца «золотой бревенчатой избы» в белоснежную асеевскую скатерть. Есенин в глазах Осипа Мандельштама и Бориса Пастернака был добрей, беззащитней. Может быть, потому, что был дальше от них? Может быть, потому, что им с Есениным делить было нечего: и слава, и читатели у них были совсем разные.
Я не подозреваю Мариенгофа в нелюбви к Есенину. Но они были одно время настолько близки, что даже жили вместе, наладив нечто вроде семейного быта (не поймите меня неправильно). А какая ежедневная сплетенность обходится без соперничества, без ревности, без ссор, выходящих на поверхность, и ссор, подавляемых внутри, но от этого еще более жгучих? «Лицом к лицу Лица не увидать» – это ведь сказано и о взаимоотношениях Есенина и Мариенгофа, потерявших друг друга, может быть, из-за излишней близости.
В оправдание книги Мариенгофа скажу, что без нее мы никогда бы не поняли, что привело Есенина к самосломанности. Рюрик Ивнев написал: «Я считаю, что дружба Есенина с Мариенгофом была настолько большой и настоящей, что она продолжает «посмертное существование», несмотря на происшедший разрыв».
Нельзя забывать, что «Роман без вранья» появился на фоне двух посмертных противоборствующих мифов о Есенине: первый представлял его сплошным упадочником, повлекшим молодежь вслед за собой к самоубийствам, а второй изображал марципановым херувимчиком. Мариенгоф хотел избежать обоих штампов и показать Есенина во всей его сложности, но это получилось лишь отчасти, потому что за множеством историек мемуарист почти не коснулся самого ценного у Есенина – его поэзии. Это не злоумышленный, но серьезный просчет книги, скособочившей образ ее героя. Мариенгоф словно подзабыл пушкинское: «Пока не требует поэта…», хотя эти стихи не могут быть вседозволяющей индульгенцией. Шершеневич, хорошо знавший взаимоотношения автора и героя, отозвался о «Романе без вранья» довольно резко: «…легко читаемая, но подозрительная книга. Редкое самолюбование и довольно искусно замаскированное оплевывание других, даже Есенина». Это уж слишком – тут чувствуются какие-то застарелые счеты.
Я не согласен с Шершеневичем и по поводу другого романа Мариенгофа «Циники» (1928). Сам роман отнюдь не циничен. Он грустен, а временами ужасающ в коротких вставках о случаях людоедства, которых было много на фоне вновь чудодейственно появившейся при нэпе роскоши, хотя ее кончина оказалась такой скоропостижной. В романе есть провидческий загляд в сегодняшнюю нашу жизнь – в истории сожительства обреченного нэпмана и интеллигентной женщины, отдающейся ему за 15 тысяч долларов с молчаливого благословения мужа.
Еще одно доказательство искренней привязанности Мариенгофа к Есенину – то, что как у поэтов у них не было ничего общего, и все-таки они дружили. Что же их могло неразрывно соединять годами, как не дружба? Мариенгоф, гордо называвший себя имажинистом и задиристо нападавший на футуристов из солидарности с Есениным, сам был профутуристен насквозь. В происхождении у него было некоторое сходство с нелюбимым им Давидом Бурлюком. Мариенгоф родился в семье вполне обеспеченного еврея-выкреста, у которого была врачебная практика в Нижнем Новгороде. До этого родители Мариенгофа успели поездить по провинции как актеры, хотя не любили вспоминать об этом. Но они научили сына мелодекламации и привили ему привязанность к поэзии.
После смерти матери вместе с отцом он переезжает в Пензу, где в гимназии ему попал в руки сборник футуристов, и его поразили образы Маяковского – такие, как «Лысый фонарь/ сладострастно снимает / с улицы / черный чулок». Так что имажинизм Мариенгофа начался с футуризма. Вот Маяковский по-мариенгофски:
«Из сердца в ладонях Несу любовь. Ее возьми – Как голову Иоканана, Как голову Олоферна… Она мне, как революции – новь, Как нож гильотины – Марату, Как Еве – змий. Она мне, как правоверному – Стих Корана, Как за Распятого Иуде – осины Сук… Всего кладу себя на огонь Уст твоих, На лилии рук». Это, как говорится, не украдено, но не свое.
В 17 лет предприимчивый Толик стал издавать на отцовские деньги журнал «Мираж», главным автором которого был сам – и как поэт, и как прозаик, и как эссеист. Но как редактору ему не хватало авторов-соратников. Он до зубовного скрежета чувствовал себя одиночкой.
Энергия, исходившая от того футуристического сборничка, швыранула его на учебную парусную шхуну, на которой он ходил матросом в Финляндию, Данию, Швецию. Карабкаясь по мачтам, драя палубу и чистя гальюн, он чувствовал плечо товарищей. А в литературе – еще нет. И тосковал по нему. Я когда-то, вкалывая на зверобойной шхуне, сочинил сам на себя эпиграмму, перефразировав Валерия Брюсова:
Гальюноша бледный,
со взором горящим,
ты станешь поэтом,
хотя б завалящим?
Кто знает, как бы сложилась судьба Мариенгофа, если бы он познакомился с Маяковским, чьи образы текли у него по жилам. Но вряд ли бы они договорились. Маяковский во время гражданской войны, даже наступая на горло собственной песне, не позволил бы себе написать так, как его подражатель: «…И хилое тело Христа на дыбе Вздыбливаем в Чрезвычайке» или: «И не будем, Мы не будем жить иначе, Вероятно, многие века. Ведь у нас мужчины плачут, Женщины работают в ЧК».
Судьба распорядилась иначе – она столкнула Мариенгофа в 1918 году в Москве с Есениным, а затем с Шершеневичем, у которого тоже, как ни странно, в стихах было гораздо больше от раннего Маяковского, чем от Есенина. Но это были плечи товарищей. Легендарные впоследствии цилиндры на их головах появились так же случайно, как желтая кофта на Маяковском.
«В магазине, по счету десятом, – рассказывает Мариенгоф, – краснощекий немец за кассой сказал:
– Без ордера могу отпустить вам только цилиндры.
А через пять минут на Невском призрачные петербуржане вылупляли на нас глаза… а пораженный милиционер потребовал документы».
Когда они шли в обнимку, блистая цилиндрами, мог ли Мариенгоф догадаться, что скоро потеряет Есенина, а потом и его любимый сын Кирилл выберет есенинскую судьбу… «Там и мой Кируха, Мой Кируха с вами. Но об этом глухо: Это страшный камень».
Мариенгоф суеверно, словно стараясь себя в этом убедить, ставил свое имя рядом с есенинским: «И будет два пути для поколений: Как табуны пройдут покорно строфы По золотым следам Мариенгофа И там, где, оседлав, как жеребенка, месяц, Со свистом проскакал Есенин»; «Сегодня вместе Тесто стиха месить Анатолию и Сергею»; «Довольно, довольно рожать! Из тела и кости пророка не ждем, Из чрева не выйдут Есенины и Мариенгофы…»
Мариенгоф сильно просчитался. Город Анатолеград, о котором он писал, вряд ли будет построен, и вряд ли выживут многие стихи Мариенгофа, потому что он написал в них не самого себя, а кого-то, кто старался быть похожим на Маяковского, хотя одновременно подписывал манифесты против него. Уже забылись многочисленные фильмы по сценариям Мариенгофа, и за борт нового века зацепились только две книги его прозы, одной из которых можно верить, а другой – с сильными оговорками.
«Есенины» – это фамилия, которая по отношению к поэзии во множественном числе просто-напросто непроизносима, а вот «мариенгофы» иногда все-таки произносятся, притом довольно оскорбительно, обозначая что-то вроде прилипал при талантах. Но мы не будем становиться в подобную жестокосердную позу, ибо ревность в литературной дружбе отнюдь не доказательство отсутствия любви.
* * *
Мы катим жизнь,
Как дети обруч тонкий.
Того гляди –
На камушке споткнувшись, упадет.
Что слава?
Мелкая речонка –
Ее мальчишки переходят вброд
Каким-нибудь четверостишьем звонким.
1924
***
Воспоминания
Отрывки
…Что жизнь?
Суровое теченье
Широких, непреклонных рек.
Ни мужество, ни страсть, ни вдохновенье
Не остановят хладный бег…
Сказать ли мне о том, что миновало,
Что обратилось
В пепел,
В прах,
О днях,
Когда
Форсили мы
Вдвоем в одних штанах
(Ах, жизнь воспоминаньями мила).
Подумайте:
При градусе тепла
Нам было как в печи
Под ветхим одеялом.
Тогда мне был Есенин верным другом,
Молва сплетала наши имена.
Но что душа?
Ее, как поле,
Рвут
Железным зубом плуга
И в рану черную бросают семена…
1925
* * *
С тобою, нежная подруга
И верный друг,
Как цирковые лошади по кругу,
Мы проскакали жизни круг.
* * *
«Эй, человек, это ты звучишь гордо?»
И – в морду! в морду! в морду!
Поэту в славе
Ну что – сбываются мечты?
Сверкаешь? Ну, сверкай.
А мне сверкать тоска.
Знакомо всё. Сверкал, как ты.
Как пятка из дырявого носка.
1940 – 1955
***
Есенину и Мариенгофу
Когда вы встретились
на том бессветном свете,
где каждый вновь был молод и красив,
надеюсь, вы не ссорились, как дети,
прощенья друг у друга попросив.
Евгений ЕВТУШЕНКО
(Источник - http://www.newizv.ru/culture/2007-10-12/77888-ofuturistennyj-imazhinist.html)
***
ПОЭЗИЯ
«А ну вас, братцы, к черту в зубы...»
А ну вас, братцы, к черту в зубы!
Не почитаю старину.
До дней последних юность будет люба
Со всею прытью к дружбе и вину.
Кто из певцов не ночевал в канаве,
О славе не мечтал в обнимку с фонарем!
Живем без мудрости лукавой,
Влюбившись по уши, поем.
Горят сердца, когда родному краю
Железо шлет суровый враг.
Поэтам вольность молодая
Дороже всех житейских благ.
1925
***
«Даже грязными, как торговок...»
Ивану Старцеву
Даже грязными, как торговок
Подолы,
Люди, люблю вас.
Что нам, мучительно-нездоровым,
Теперь
Чистота глаз
Савонароллы,
Изжога
Благочестия
И лести,
Давида псалмы,
Когда от бога
Отрезаны мы,
Как купоны от серии.
***
Застольная беседа
4.
И числа, и места, и лица перепутал,
А с языка все каплет терпкий вздор.
Мозг дрогнет
Словно русский хутор
Затерянный среди лебяжьих крыл.
А ветер крутит,
Крутит,
Крутит,
Вылизывая ледяные плеши —
И редким гребнем не расчешешь
Сегодня снеговую пыль.
— На Млечный Путь
Сворачивай ездок,
Других по округу
Дорог нет.
5.
Не туча — вороньи перья
Черным огнем твердь пламенят.
Знаете ли почему? Потому что: октябрь сразил
Смертями каркающую птицу.
Где ты Великая Российская Империя,
Что жадными губами сосала Европу и Азию,
Как два белых покорных вымени?..
Из ветрового лука пущенная стрела
Распростерла
Прекрасную хищницу.
Неужели не грустно вам?
Я не знаю — кто вы, откуда, чьи?..
Это люди другие, новые, —
Они не любили ее величья.
Нет, не приложу ума
Как воедино сольются
Вытекшие пространства.
Смиренно на Запад побрело с сумой
Русское столбовое дворянство.
Многая лета,
Многая лета,
Многая лета
Здравствовать тебе — Революция.
Январь 1921
***
«Каждый наш день — новая глава Библии...»
Каждый наш день — новая глава Библии.
Каждая страница тысячам поколений будет Великой
Мы те, о которых скажут:
— Счастливцы в 1917 году жили.
А вы все еще вопите: погибли!
Все еще расточаете хныки!
Глупые головы,
Разве вчерашнее не раздавлено, как голубь
Автомобилем,
Бешено выпрыгнувшим из гаража?!
***
Марш революций
Конь революций буйно вскачь
Верст миллионы в пространствах рвы,
Каждый волос хвоста и гривы —
Знамя восстаний, бунта кумач.
Громами перекликается копыт стук,
В тучах перецеловываются губы снарядов.
Плечи в плечи Север и Юг,
Свяжем души в один моток,
Буйно пляшет на стягах заря;
Плечи в плечи Запад и Восток,
Брюхо шпорам режь ездок.
Громами перекликается копыт стук,
В тучах перецеловываются губы снарядов.
Плечи в плечи Север и Юг,
Западу подал Восток знак,
Плечи в плечи, за рядом ряд,
Ровен и грозен шеренг шаг,
Старому на шею петлей кушак.
Громами перекликается копыт стук,
В тучах перецеловываются губы снарядов.
Плечи в плечи Север и Юг,
Вражьему стану свинца плевок,
Ярче костров сердца горят,
Плечи в плечи Запад и Восток,
Бурю воет каждый гудок.
Громами перекликается копыт стук,
В тучах перецеловываются губы снарядов.
Конь революций буйно вскачь,
Верст миллионы в пространствах рвы,
Каждый волос хвоста и гривы
Знамя восстаний, бунта кумач.
***
«Утихни, друг. Прохладен чай в стакане...»
Есенину
Утихни, друг. Прохладен чай в стакане.
Осыпалась заря, как августовский тополь.
Сегодня гребень в волосах —
Что распоясанные кони,
А завтра седина, как снеговая пыль.
Безлюбье и любовь истлели в очаге.
Лети по ветру стихотворный пепел!
Я голову — крылом балтийской чайки
На острые колени
Положу тебе.
На дне зрачков ритмическая мудрость —
Так якоря лежат
В оглохших водоемах,
Прохладный чай (и золотой, как мы)
Качает в облаках сентябрьское утро.
Ноябрь 1920
***
(Источник - http://slova.org.ru/mariengof/index/)
***
Редактор журнала "Азов литературный"
Сообщение отредактировал Nikolay - Среда, 06 Июл 2011, 18:40 |
| |
| |
