| Nikolay | Дата: Понедельник, 19 Сен 2011, 09:47 | Сообщение # 1 |
 Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Статус:  | 
АДАМОВИЧ ГЕОРГИЙ ВИКТОРОВИЧ
(7 (19) апреля 1894, Москва — 21 февраля 1972, Ницца)
— известный русский поэт-акмеист, писатель, эссеист, литературный критик и переводчик, один из основателей русского акмеизма в литературе.
Биография
Георгий Адамович родился в Москве 7 апреля 1892 года, прожил здесь первые девять лет жизни и некоторое время обучался во Второй Московской гимназии. Его отец, поляк по происхождению, служил уездным воинским начальником, затем в звании генерал-майора, — начальником Московского военного госпиталя. «В семье нашей было множество военных, два моих старших брата служили в армии. А про меня, по семейной легенде, отец сказал: 'В этом ничего нет военного, его надо оставить штатским'. Так меня штатским и оставили», — вспоминал Г. Адамович.
После смерти отца семья переехала в Петербург, где мальчик поступил в 1-ю Петербургскую гимназию[1]. «Я попал в окружение родных моей матери, это была самая обыкновенная, средняя буржуазная семья. Политикой они мало интересовались и хотели, чтобы все продолжалось так, как было, чтобы все стояло на своих местах, чтобы сохранялся порядок», — рассказывал Адамович.
В 1910 году он поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, а в 1914 году сблизился с акмеистами. В те годы Адамовича, как он вспоминал, интересовали лишь вопросы литературы: он «довольно рано познакомился с поэтическими кругами Петербурга, там тоже о политике говорили мало». Всё изменилось с началом Первой мировой войны. Когда Адамович спросил брата, командира лейб-гвардии Кексгольмского полка, приехавшего с фронта в 1916 году, чем, по его мнению, кончится война, тот (под впечатлением от солдатских настроений) ответил: «Кончится тем, что всех нас будут вешать».
К этому времени Адамович уже вошёл в «Цех поэтов», став (в 1916—1917 годах) одним из его руководителей. В 1915 году вышел первый рассказ Адамовича «Весёлые кони» («Голос жизни», № 5), за которым последовал «Мария-Антуанетта» («Биржевые ведомости», 1916). Поэтический дебют Адамовича состоялся также в 1916 году, когда вышел сборник «Облака», отмеченный «легко узнаваемыми к тому времени чертами акмеистической поэтики». Книга получила в целом благожелательный отзыв Н. Гумилева; последний написал, что здесь «чувствуется хорошая школа и проверенный вкус», хоть и отметил слишком явную зависимость начинающего поэта от И. Анненского и А. Ахматовой. В 1918 году Адамович стал участником (и одним из руководителей) сначала второго, затем третьего «Цеха поэтов».
Печатался в «Новом журнале для всех», «Аполлоне», «Северных записках», альманахах «Зелёный цветок» (1915) и других.
Второй сборник, «Чистилище», вышел в 1922 году; он был выполнен в форме лирического дневника и открывался посвящением Н. Гумилеву («Памяти Андрея Шенье»), которого автор считал своим наставником.
После Октябрьской революции Адамович переводил для издательства «Всемирная литература» французских поэтов и писателей (Бодлер, Вольтер, Эредиа), поэмы Томаса Мура («Огнепоклонники») и Дж. Г. Байрона, затем уже в эмиграции — Жана Кокто и, совместно с Г. В. Ивановым, «Анабазис» Сен-Жон Перса, а также «Постороннего» Альбера Камю.
В 1923 году Адамович эмигрировал в Берлин и жил затем во Франции. Он регулярно выступал с критическими статьями и эссе, печатался в журнале «Звено», с 1928 года — в газете «Последние новости», где вёл еженедельное книжное обозрение. Адамович постепенно получивший репутацию «первого критика эмиграции», считался одним из ведущих авторов журнала «Числа», редактировал журнал «Встречи» (1934).
В эмиграции Адамович писал мало стихов, но именно он считается основателем группы, известной как поэты «парижской ноты», для творчества которой были характерны предельно искреннее выражения своей душевной боли, демонстрация «правды без прикрас». Позицию Адамовича, поставившую именно «поиск правды» во главу угла, Г. П. Федотов назвал «аскетическим странничеством».
В сентябре 1939 года Г. Адамович записался добровольцем во французскую армию; после разгрома Франции был интернирован.
Считается, что в послевоенные годы Адамович прошёл кратковременный период увлечения СССР и И. В. Сталиным, надеясь на возможность политического обновления в СССР. В конце 1940-х годов его статьи появлялись в западных просоветских газетах, а книга «Другая родина» (1947), написанная по-французски, некоторыми критиками из русских парижан была расценена как акт капитуляции перед сталинизмом.
В 1967 году вышел последний поэтический сборник Адамовича «Единство». Тогда же появилась итоговая книга его критических статей «Комментарии»; этим термином автор определял свою литературную эссеистику, регулярно печатавшуюся с середины 1920-х годов (первоначально в парижском журнале «Звено», а с 1928 года в газете «Последние новости»). Адамович оставил также ряд мемуарных заметок и устных воспоминаний, записанных Юрием Иваском.
Анализ творчества
Поэтический дебют Адамовича, «Облака» (1916), был отмечен легко узнаваемыми чертами акмеистической поэтики. Критики отмечали — как «особенную зоркость к обыденной жизни», свойственную поэту, так и тот факт, что зрительные образы не являлись самоцелью для автора, предпочитавшего «поиск эмоционально-напряженного содержания». Н. С. Гумилёв, одобрительно отозвавшийся о дебюте, писал: «…Он не любит холодного великолепия эпических образов, он ищет лирического к ним отношения и для этого стремится увидеть их просветленными страданием… Этот звук дребезжащей струны лучшее, что есть в стихах Адамовича, и самое самостоятельное».
Во втором сборнике поэта «Чистилище» (1922), заметно усилились «рефлексия и самоанализ», появились мотивы, связанные с древнегреческим, средневековым и западноевропейским эпосом, возросла функциональная роль цитаты, которая стала структурообразующим началом. Многие стихотворения Адамовича здесь были построены как как парафраз известных фольклорных и литературных произведений («Слово о полку Игореве», «Плач Гудрун», и др.).
Адамович, характеризовавшийся как литератор, «чрезвычайно требовательный к себе», за всю свою жизнь опубликовал менее ста сорока стихотворений. В эмиграции его творчество изменилось: стихи стали для него прежде всего «человеческим документом» — об «одиночестве, неукорененности в мире, экзистенциальной тревоге как главном свойстве самосознания современников». За рубежом он выпустил два сборника, тональность которых была предпоределена «ощущением отрыва от традиций, на которых выросли многие поколения русских людей, и возникшим после этого сознанием абсолютной свободы, которая становится тяжким бременем» («Мечтатель, где твой мир? Скиталец, где твой дом? / Не поздно ли искать искусственного рая?»).
Сборник «На Западе» (1939) ознаменовал изменение творческой манеры художника, развитие его во многом «цитатного» стиля «по линии философского углубления». Рецензент П. М. Бицилли, назвавший книгу Адамовича «философским диалогом», отметил особую «диалогичность разнообразных ладов: то это прямые, хотя и отрывочные цитаты из Пушкина, Лермонтова, то использование чужих образов, звучаний, речевого строя, причем иногда так, что в одном стихотворении осуществляется согласие двух или нескольких 'голосов'».
Адамович-критик
Круг интересов Адамовича-критика был очень широк: отмечалось, что «мимо него не прошло ни одно значительное явление как литературы эмиграции, так и советской литературы». Многие его эссе были посвящены русской классической традиции, а также западным писателям, пользовавшимся особым вниманием в России. Адамович не признавал традиционную литературоведческую методологию, предпочитая форму «литературной беседы» (соответственно была озаглавлена рубрика, под которой публиковались его регулярные статьи в «Звене») или заметок, написанных, возможно, по частному поводу, но содержащих мысли, важные для понимания общественных и эстетических взглядов автора.
Адамович считал, что главным в искусстве является не вопрос: «как сделано», а вопрос «зачем». Критически оценивая в целом литературу русской эмиграции, он делал исключения для И. Бунина и, с оговорками, для З. Гиппиус, М. Алданова, Н. Тэффи и В. Набокова. Последний изобразил критика саркастически в романе «Дар» под именем Христофор Мортус.
Мировоззрение
Г. Адамович считал, что творчество — это «правда слова, соединенная с правдой чувства». Считая преобладающим в современном мире «…чувство метафизического одиночества личности, которая, независимо от ее воли и желаний, сделалась полностью свободной в мире, не считающимся с ее запросами или побуждениями», поэзию в старом понимании этого слова (как искусство художественной гармонии, воплощающее целостный, индивидуальный, неповторимый взгляд на мир) он считал невозможной. Она, по его мнению, обречена уступить место стихотворному дневнику или летописи, где с фактологической достоверностью передаётся эта новая ситуация человека, пребывающего «в гуще действительности». Полагая, что поэзия должна прежде всего выражать «обострённое ощущение личности», не находящей для себя опоры в духовных и художественных традициях прошлого, Г. Адамович противопоставлял «ясности» Пушкина «встревоженность» Лермонтова, считая, что последняя в большей степени созвучна умонастроению современного человека.
Программная статья, обобщившая идеи автора, вышла в 1958 году под заголовком «Невозможность поэзии». Позицию Адамовича оспорил В. Ф. Ходасевич, которого принято считать его «основным антагонистом в литературе». Развернувшаяся между ними в 1935 году дискуссия «о приоритете эстетического или документального начала в современной литературе» считается важным событием в истории культуры Зарубежья.
Участие в масонстве
Существуют данные, свидетельствующе об участии Георгия Адамовича в масонстве, в бытность его проживания в Париже. В своём трёхтомнике по истории масонства историк А. И. Серков пишет о нём:
Посвящен 13 марта 1928 в Достопочтенную ложу «Юпитер» № 536 находившейся под эгидой Великой Ложи Франции. Возведен во 2-ю степень 21 марта 1929, в 3-ю степень — 18 июня 1931. Архивариус в 1931 году. Радиирован (исключён) 29 декабря 1932 год. Реинтегрирован (восстановлен) в январе 1937.Член ложи «Астрея» № 500 Великой Ложи Франции в 1929 году. Повторно радиирован в ноябре-декабре 1937 года. Возвратился в ложу в 1950 году. В том же году был присоединён к Достопочтенной ложе «Лотос» № 638 находившейся под эгидой ВЛФ. Исполнял обязанности Дародателя в 1957—1958 годах. Оратор в 1962 году. Вышел из ложи в 1965 году в группе «диссидентов».
Согласно публикациям А. И. Серкова, искренний интерес к масонству Г. Адамович сохранял на протяжении 37 лет жизни.
Книги
Стихи
Адамович Г.В. Облака, 1916
Адамович Г.В. Чистилище, 1922
Адамович Г.В. На Западе, 1939
Адамович Г.В. Единство, 1967
Адамович Г.В. Полное собрание стихотворений / Сост., подгот. текстов, вступит. статья, примеч. О. Коростелева. — СПб.: Академический проект; Эльм, 2005. — 400 с. (Новая библиотека поэта. Малая серия)
Критика
Адамович Г.В. Одиночество и свобода, 1955
Адамович Г.В. О книгах и авторах, 1966
Адамович Г.В. Комментарии, 1967
(Источник – Википедия; http://ru.wikipedia.org/wiki/%C0%E4%E0%EC%EE%E2%E8%F7,_%C3%E5%E )
***
Безукоризнен, как его пробор
Георгий АДАМОВИЧ (1892, Москва – 1972, Ницца)
Из антологии Евгения Евтушенко «Десять веков русской поэзии»
(«Новые Известия», 10 Февраля 2006 г.)
В 62-м году в парижском такси мы поссорились с моей тогдашней женой Галей. У нее был характерец весьма упрямый, как, впрочем, у всех моих последующих жен, и она ни за что не хотела уступать, вызывающе упорствуя. В конце концов я не сдержался, и у меня, к сожалению, сорвались три слова, одним из которых было ни в чем не повинное слово «мать», что, поверьте, случается со мной крайне редко. Шофер такси, с благородной сединой, выбивавшейся из-под форменной фуражки, кашлянул и сдержанно, но твердо сказал: «Господа, я хочу вас предупредить, что я – русский. Извините меня, молодой человек, но если даже у вас были интимные отношения с матушкой этой очаровательной молодой женщины, то, право, вас не украшает то, что вы ее об этом оповещаете, да еще в такой грубой форме…» Нечего и говорить, что я остолбенел. Это был один из первых уроков этикета, преподнесенный мне человеком из «белых эмигрантов», как выяснилось впоследствии, участником Ледяного похода генерала Корнилова.
Тогда же я познакомился с Георгием Викторовичем Адамовичем. В кафе «Куполь» по одну сторону стола сидел, красиво держа кукольную головку, с прической, разделенной безукоризненным пробором, крошечный петербуржец, законодатель литературных мод русского Парижа, дегустатор слова, полиглот, кавалер ордена Почетного легиона, выступавший некогда вместе с Блоком и Ахматовой. А по другую сторону – не говорящий ни на одном иностранном языке, не знающий, как полагается есть устрицы, слыхом не слыхивавший о запрещенных в СССР Бердяеве, Розанове, Флоренском, пестро одетый, не совсем еще оперившийся поэт со станции Зима, который не так давно пел в детском саду: «С песнями, борясь и побеждая, Наш народ за Сталиным идет». Встреча двух совсем разных воспитаний, двух Россий.
Могли ли мы понять друг друга?
…За пять лет до моего рождения на заседании общества «Зеленая лампа» в Париже – в тот раз на тему «Есть ли цель у поэзии?» – дискуссию открыл прозванный «златоустом эмиграции» поэт и эссеист Георгий Адамович: «Единственное, что может объяснить существование поэзии – это ощущение неполноты жизни, ощущение, что в жизни чего-то не хватает, что в ней какая-то трещина. И дело поэзии, ее единственное дело, – эту неполноту заполнить, утолить человеческую душу».
И хотя с ним спорили такие авторитеты, как Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский, именно Адамовичу было суждено стать литературным арбитром русской эмиграции и даже прослыть вдохновителем так называемой «парижской ноты», от чего он полушутливо-полубрезгливо открещивался: «Был некий личный литературный аскетизм, а вокруг него или в ответ ему некоторое коллективное лирическое уныние, едва ли заслуживающее названия «школы».
Я думаю, что метафорическая формула «парижской ноты» прозвучала в стихах Адамовича: «Нет доли сладостней – всё потерять». Адамович намекнул, что были три-четыре поэта «об одинаковом догадывавшиеся, одинаково улавливавшие, готовые наладить перекличку еще до стихов, еще до того, как влюбились они в Анненского и отвергли обольщение бальмонтовщины во всех ее видах». Думаю, первым в этом сообществе был Георгий Иванов, вторым – сам Георгий Адамович. Но, пардон, у второго из Георгиев стихов-то кот наплакал… Однако кот коту рознь. Взять хотя бы булгаковского… В тонюсенькой книге «Единство» (1967), чьи страницы состоят больше из белых пустынных полей, чем из слов, даже пустоты поют!
А соперничать с ними мог только Владислав Ходасевич. Он был антиподом и Адамовича, и Георгия Иванова в своей старательной сдержанности и, видимо, крупнее их, даже вместе взятых, но они оба были по-человечески теплее, чем он, и безбоязненно сентиментальны в противовес его внутреннему ограничителю, который он, правда, иногда срывал, да еще как: «Я, я, я. Что за дикое слово! Неужели вон тот – это я? Разве мама любила такого? Желто-серого, полуседого И всезнающего, как змея?» Вот кто был тайной третьей фигурой «парижской ноты», хотя всячески противопоставлял себя ей.
Но если Адамович-стихотворец проигрывал в поэзии Ходасевичу, то у Адамовича-эссеиста было преимущество свободного мышления над скрупулезным мемуаристом Ходасевичем. И стихов Адамович оставил так мало, наверно, потому, что его поэзия легко переливалась в более эмоциональную, пульсирующе размышляющую прозу.
Адамович, прописавшийся под сурдинку на своей медленно рассовечивающейся родине, не навязывает нам громогласно своих мыслей, а тихим осенним шелестом попросту напоминает заветы русской классики, придавленной нынче суетой озверелого выживания: «Последнее прибежище негодяя – патриотизм» – сказано в «Круге чтения» Льва Толстого. Не всякий патриотизм, конечно, и сам Толстой основными чертами своего творчества, смыслом и сущностью явления «Толстой» опровергает этот старый английский афоризм. Дело в том, что приемлем патриотизм лишь тогда, когда он прошел через очистительный огонь отрицания. Патриотизм не дан человеку, а задан, он должен быть отмыт от всей эгоистической самоупоенной мерзости, которая к нему прилипает…»
Адамович писал это, обращаясь к будущей России, частью которой, как он надеялся, может стать тот чудом пробившийся сквозь железный занавес полуоперившийся поэт со станции Зима, тогда еще, в отличие от Адамовича, не читавший рассказа Ивана Шмелева о кровавых убийствах на этой станции в гражданскую войну.
И мы, такие разные, все-таки поняли друг друга. Соединила нас общая духовная родина: русская поэзия. Адамович был поражен, что я раздобыл в Москве его первые книжки «Облака» и «Чистилище», и, затаив дыхание, слушал, как я читаю на память его великое стихотворение «Когда мы в Россию вернемся…». А я в свою очередь был поражен, что он прочел мне тоже на память мое стихотворение, но какое! Вот уж чего я не мог ожидать от такого рафинированного эстета! «Играла девка на гармошке. / Она была пьяна слегка, / и корка черная горбушки / лоснилась вся от чеснока». Этот тончайший наслаждатель поэзией даже глаза зажмуривал от удовольствия и языком прищелкивал: «Играла девка на гармошке, / о жизни пела кочевой, / и топали ее галошки, / прихваченные бечевой». (На этом месте он, ритмически рубя воздух маленькой бледной ладонью, промахнулся, стукнул не по столу, а по металлическому блюду, и устрицы во льду шевельнулись, как живые.)
Главным в Адамовиче была его чуткая отзывчивость – и, хотя она могла быть очень строгой, она бывала и редкостно доброй. Так, когда на меня сыпались нападки со всех сторон, он написал редактору журнала «Мосты»: «Был у меня Евтушенко. Он мил и в каждом слове талантлив. Я совершенно не верю в то, что о нем пишут… Я написал архиепископу Иоанну – его поклоннику – с предложением образовать «Общество защиты Евтушенко». Немедленно записываюсь в члены».
На него напрасно обижались. Разве можно обижаться на чувства вслух, когда критик искренне делится с читателями, включая самого писателя, своими опасениями и задает сам себе вопросы? По-человечески с теми, о ком он писал, Адамович был безупречен, более того – безукоризнен, как его пробор. Да, у него не сложились отношения с Цветаевой, и это огорчительно, но уж слишком велико было их расхождение во взглядах почти на всё. Я счастлив, что помог Георгию Викторовичу одним нашим долгим разговором, когда заклинал его помириться с Мариной Ивановной хотя бы после ее смерти. Он это сделал в своем, кажется, самом последнем стихотворении. Была бы она жива – простила бы его.
И я благодарен ему за идею антологии «Строфы века», впервые объединившей под одной обложкой и «белых», и «красных» поэтов, – идею, которая родилась в первом нашем разговоре там, в «Куполе», под подпрыгнувшие от неожиданности «на блюде устрицы во льду».
***
* * *
Когда мы в Россию вернемся…
о, Гамлет восточный, когда? –
Пешком, по размытым дорогам,
в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов,
без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы,
что вовремя мы добредем…
Больница. Когда мы в Россию…
колышется счастье в бреду,
Как будто «Коль славен» играют
в каком-то приморском саду,
Как будто сквозь белые стены,
в морозной предутренней мгле
Колышутся тонкие свечи
в морозном и спящем Кремле.
Когда мы… довольно, довольно.
Он болен, измучен и наг.
Над нами трехцветным позором
полощется нищенский флаг,
И слишком здесь пахнет эфиром,
и душно, и слишком тепло.
Когда мы в Россию вернемся…
но снегом ее замело.
Пора собираться. Светает.
Пора бы и двигаться в путь.
Две медных монеты на веки.
Скрещенные руки на грудь.
<1936>
***
Зинаиде Гиппиус
Там, где-нибудь, когда-нибудь,
У склона гор, на берегу реки,
Или за дребезжащею телегой,
Бредя привычно под косым дождем,
Под низким, белым, бесконечным небом,
Иль много позже, много, много дальше,
Не знаю что, не понимаю как,
Но где-нибудь, когда-нибудь, наверно…
<1927>
***
Памяти М.Ц.
Поговорить бы хоть теперь, Марина!
При жизни не пришлось. Теперь вас нет.
Но слышится мне голос лебединый,
Как вестник торжества и вестник бед.
При жизни не пришлось. Не я виною.
Литература – приглашенье в ад,
Куда я радостно входил, не скрою,
Откуда никому – путей назад.
Не я виной. Как много в мире боли.
Но ведь и вас я не виню ни в чем.
Всё – по случайности, всё – по неволе.
Как чудно жить. Как плохо мы живем.
1970
***
Евгений ЕВТУШЕНКО
Письмо в Париж
Нас не спасает крест одиночеств.
Дух несвободы непобедим.
Георгий Викторович Адамович,
а вы свободны, когда один?
Мы, двое русских, о чем попало,
болтали с вами в кафе «Куполь»,
но в петербуржце вдруг проступала
боль крепостная, такая боль.
Да, все мы русские – крепостные,
с цепями ржавыми на ногах,
своей помещицы – блажной России
и подневольнее, когда в бегах.
Георгий Викторович Адамович,
мы уродились в такой стране,
где тягу к бегству не остановишь,
но приползаем – хотя б во сне.
И, может, в этом свобода наша,
что мы в неволе, как ни грусти,
и нас не минет любая чаша –
пусть чаша с ядом – в руке Руси.
С ней не расстаться, не развязаться.
Будь она проклята – по ней тоска
вцепилась, будто репей рязанский,
в сукно парижского пиджака.
Нас раскидало, как в море льдины,
расколошматило, но не разбив.
Культура русская всегда едина,
но лишь испытывается на разрыв.
Хоть скройся в Мекку, хоть прыгни в Лету –
в кишках Россия. Не выдрать! Шиш!
Невозвращенства в Россию нету.
Из сердца собственного не сбежишь.
Евгений ЕВТУШЕНКО
Первоначальный вариант 1966 года. Пробить это стихотворение не удавалось до начала перестройки. Но даже и тогда, при первой публикации, пришлось править, смягчать, добавлять ради того, чтобы начать реабилитацию на родине и Адамовича, и многих других изгнанников-поэтов.
(Источник - «Газета «Новые Известия»; http://www.newizv.ru/culture....or.html )
***
Георгий Адамович - прозаик, эссеист, поэт, один из ведущих литературных критиков русского зарубежья.
Его считали избалованным и капризным, парадоксальным, изменчивым и неожиданным во вкусах и пристрастиях. Он нередко поклонялся тому, что сжигал, его трактовки одних и тех же авторов бывали подчас полярно противоположными... Но не это было главным. В своих лучших и итоговых работах Адамович был подлинным "арбитром вкуса".
Одиночество - это условие существования русской литературы в эмиграции. Оторванная от родной почвы, затерянная в иноязычном мире, подвергаемая соблазнам культурной ассимиляции, она взамен обрела самое дорогое - свободу.
Критические эссе, посвященные творчеству В. Набокова, Д. Мережковского, И. Бунина, З. Гиппиус, М. Алданова, Б. Зайцева и др., - не только рассуждения о силе, мастерстве, успехах и неудачах писателей русского зарубежья - это и повесть о стойкости людей, в бесприютном одиночестве отстоявших свободу и достоинство творчества.
(Источник - http://pda.lib.rus.ec/b/196189 )
***
АДАМОВИЧ Георгий Викторович
(7.4.1892. Москва — 21.2.1972, Ницца) — поэт и литературный критик. Родился в семье военного.
В 1923 г. эмигрировал. Поэзия Адамовича 1920-1930-х оказала значительное воздействие на молодых поэтов русского зарубежья. Он пытался объединить символическую устремленность в запредельное с акмеистической “тяжестью” слов. Наряду с акмеистически сдержанными и музыкальными стихами встречаются и более пространные и риторические. Адамович поощрял камерную поэзию; стихи его последователей, где доминируют вечные темы и особенно тема смерти, — это “парижская нота” в эмигрантской поэзии. Адамович был авторитетен как наставник молодых (царил в “Числах” — журнале, где публиковались преимущественно молодые). В 1939 г. в серии “Русские поэты” вышел третий сборник Адамовича “На Западе”, который критики считали лучшим из написанного им в стихах. Отход от акмеизма наметился еще в книге “Чистилище”, а в сборнике “На Западе” от этой манеры осталась лишь склонность к “литературности” и к перекличке с другими поэтами; любимыми его поэтами были Лермонтов (его “тревожность” Адамович противопоставлял пушкинскому совершенству), Бодлер и Анненский. В 1967 г. вышел четвертый и последний сборник стихов “Единство”, свидетельствовавший об исключительной строгости автора к себе.
К критическому жанру Адамович обращался до эмиграции, отзываясь на творчество своих коллег по “Цеху поэтов”; третий, последний в России, номер альманаха “Цех поэтов” почти наполовину состоял из его статей и рецензий. В эмиграции Адамович вскоре стал ведущим литературным критиком парижских газет, затем журнала “Звено”, позднее газеты “Последние новости”; его статьи, появлявшиеся каждый четверг, стали неотъемлемой частью довоенной культурной жизни не только русского Парижа, но и всего русского зарубежья. Публиковался также в парижских журналах — “Современные записки”, “Встречи”, “Русские записки”, газете “Дни”, в нью-йоркских журналах “Воздушные пути”, “Опыты”, в альманахе “Мосты” (Мюнхен). Писал о новых книгах, вышедших в России и в эмиграции, о маститых и начинающих, о русских и французских классиках, о новинках французской, а позже и англоязычной беллетристики. В журнале “Звено” (1923-1928) Адамович регулярно печатал свои “литературные беседы”, в которых сформулировал основные мысли, определившие пафос его книги “Одиночество и свобода” (Нью-Йорк, 1955); здесь же отрабатывался прием критического анализа, характерный для его книги “Комментарии” (Вашингтон, 1967). Степень правдивости, искренности творчества и силу дарования поэта или писателя Адамович определял понятием “лиризм”. Находил, например, лиризм высокого качества в пьесе М.Булгакова “Дни Турбиных”. Называл М.Цветаеву “по-настоящему “лиричным критиком”, способным в одном чувстве, душевном движении подметить множество спорных подразделений”; писал, что у нее “за словом чувствуется человек”. В докладе “Есть ли цель у поэзии?”, прочитанном на “беседах” “Зеленой лампы” у Гиппиус и Мережковского, видел своих главных оппонентов в большевиках, превративших поэзию в государственное “полезное дело”, тем самым произведя “величайшее насилие над самой сущностью искусства”. По убеждению Адамовича, единственное, чем можно объяснить существование поэзии, — это “ощущение неполноты жизни... И дело поэзии... эту неполноту заполнить, утолить человеческую душу”. В “Литературных беседах” проявилось свойственное Адамовичу противоречие между теоретическими формулировками и практикой конкретного анализа произведений, однако главным критерием оставалось “сознание ответственности поэта перед миром за каждое произносимое слово”. Он стремился уловить главные тенденции развития писателя, а также раскрыть то, что “препятствует внутренней свободе”. При этом “личностная или человеческая” новизна была для Адамовича важнее “литературной”.
Одним из главных и последовательных противников Адамович как критика был В.Ходасевич. В 1935 г. они вели полемику о сущности поэзии в связи с общепризнанным ее кризисом. Причину спада поэтического творчества Адамович видел в кризисе культуры, в разложении личности, что и должна отразить поэзия. Он считал лучшими стихи тех поэтов, которые, не заботясь о “мастерстве”, о форме, старались с предельной простотой и обнаженной правдивостью говорить о том, что больше всего задевало их, и провозглашал первенство интимной дневниковой поэзии. Суть расхождения Адамовича с Ходасевичем Г.Струве сформулировал так: “С одной стороны, требование “человечности” (Адамович), а с другой — настаивание на мастерстве и поэтической дисциплине (Ходасевич)”. Адамович не принимал крайности “формализма” и приветствовал (как программное) стихотворение Ю.Терапиано “Кто понял, что стихи не мастерство...”. Провозглашаемая здесь “человечность” импонировала Адамовичу как отталкивание от “формализма”, крайностей которого критик не принимал. Вместе с тем на разных этапах деятельности у Адамовича много высказываний в защиту формы: “...поэзия есть не только тайно-творчество, но и ремесло”; “...мастерства чисто внешнего, голого, бездушного не бывает и никогда не было... Великая и подлинная власть над словом всегда соединялась с богатством содержания”. В 1939 г. в парижском сборнике “Литературный смотр” Адамович опубликовал эссе “О самом важном” — он видел это “важное” в проблеме соединения правды слова с правдой чувства. Полемика между Адамовичом и Ходасевичем воспринималась как одно из центральных событий литературной жизни эмиграции. Герой романа В.Набокова “Дар” Годунов-Чердынцев с “холодком внезапного волнения” читает очередной фельетон Христофора Мортуса (под таким именем выведен в романе Адамовича), посвященный его литературному противнику Кончееву (Ходасевичу). Своей полемикой критики раскололи литературную эмиграцию на два полюса: старшие поддерживали Ходасевича, молодежь тянулась к Адамовичу.
В книге “Одиночество и свобода” Адамович признавал, что “понятие творчества в эмиграции искажено не было, духовная энергия на чужой земле не иссякла и когда-нибудь сама собой включится в наше вечное, общерусское дело”. В 1927 г. он утверждал: “Россия не есть понятие, которое можно развозить по частям. Нельзя вывезти язык, как нечто до конца отделимое. Язык есть форма духовной жизни народа, он существует только для своего народа...” Временами Адамович ставил советскую литературу выше эмигрантской; последняя, писал он, лишена “пафоса общности”, который в советской литературе возникает от “вкуса к работе”, а также от бодрости, от направления “вперед”, взятого Россией. Эти настроения после войны привели Адамовича к приятию советского режима, к сотрудничеству в течение нескольких лет в просоветских “Русских новостях” и к “оправданию” Сталина в книге “L'autre patrie” (Paris, 1947). Однако сам Адамович не раз говорил, что советская литература скучна и примитивна. Адамович нашел особую форму — “комментарии”, — позволявшую ему, отталкиваясь от любого факта, явления или мысли, высказываться о роли литературы и самой эмиграции, о России и Западе, о религии и искусстве. Адамович склонялся к тому, что литература не должна быть только литературой, иначе она становится не нужна, и с этих позиций обращался к творчеству Толстого, Достоевского, Некрасова, Блока, Анненского, глубоко чувствовавших недостаточность чистой художественности. Адамович стремился совместить красоту и совесть, толстовско-некрасовскую линию с Ф.Тютчевым и даже К.Леонтьевым. Последняя книга Адамовича “Комментарии” сложилась из публиковавшихся в 1930-е годы заметок, эссе — по выходе они часто вызывали бурную реакцию в среде молодых литераторов русского Парижа. В полемику с Адамовичем вступали философы, публицисты {Ф.Степун, Г.Федотов).
(Источник публикации: Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века. Энциклопедический биографический словарь. М.: Российская политическая энциклопедия, 1997. – С.13-15.)
(Источник - http://aleho.narod.ru/book/adamovitch.htm )
***
Редактор журнала "Азов литературный"
|
| |
| |
