| Nikolay | Дата: Вторник, 27 Сен 2011, 11:19 | Сообщение # 1 |
 Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Статус:  | 
ИВАНОВ ГЕОРГИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ
(29 октября (10 ноября) 1894, имение Пуки́ Сядской волости Тельшевского уезда Ковенской губернии, ныне Тельшяйский уезд, Литва — 26 августа 1958, Йер-ле-Пальмье, департамент Вар, Франция)
— известный русский поэт-акмеист, писатель, мемуарист, переводчик; один из крупнейших поэтов русской эмиграции первой волны.
Биография
Родился в семье офицера. В 1910 окончил Санкт-Петербургский Кадетский корпус. Публиковался с 1910, ранние стихи близки эгофутуризму. Находился под влиянием И. Северянина, Н. Гумилёва, М. Кузмина. Был постоянным сотрудником журнала «Аполлон», с 1917 член «Цеха поэтов». 26 сентября 1922 на правительственном пароходе «Карбо» Иванов выехал в Германию. С конца октября 1922 по август 1923 проживал в Берлине. Его жена, поэтесса И. Одоевцева покинула Советскую Россию ещё раньше — в августе 1922 г. она перебралась из Петрограда в Ригу. 12 октября 1923 г. Г. Иванов и И. Одоевцева встретились в Берлине. После переезда в Париж Иванов стал одним из самых известных представителей первой эмиграции и сотрудничал со многими журналами как поэт и критик. В 1930-х гг. вместе с Г.Адамовичем был основным сотрудником журнала «Числа». В годы второй мировой войны вместе с женой Ириной Одоевцевой жил на своей вилле во французском городе Биаррице, который с лета 1940 г. был оккупирован немецкими войсками. В 1943 г. супруги лишились виллы, но оставались в Биаррице до 1946 г. С 1946 г. Иванов жил в Париже, испытывая отчаянную нужду. С начала февраля 1955 г. до своей смерти жил в доме для престарелых в Йер-ле-Пальме близ Ниццы, в бедности.
Творчество
«Лирике Иванова свойственна ясность, мысль развивается в полярных противоположениях. Она отмечена возрастающим негативизмом. Часто встречаются у Иванова стихи о поэте и поэзии, художественное обращение к другим поэтам. Сомнение примешивается здесь к стремлению осознать самое существенное в жизни и поэтическом творчестве».
— Вольфганг Казак
Признание
Значимость Георгия Иванова для русской поэзии в последние десятилетия существенно пересмотрена, особенно после публикации представительных сборников собраний сочинений в 1980-е и в 1990-е годы. С 1989 г. произведения Иванова начали издаваться на родине.
Книги
Стихи
Отплытье на о. Цитеру. Поэзы. издательство Ego, С.-Петербург, (1912, по названию картины Ватто Embarquement pour l'ile de Cythere)
Горница (1914)
"Памятник славы", Изд. Лукоморье, обложка Е. Нарбута, Петроград (1915)
Вереск (1916, 2-е изд. в другом составе текстов 1923)
"Сады", третья книга стихов, Изд. Петрополис, Петербург (1921)
"Лампада" книга первая, Изд. Мысль, Петроград (1922)
Розы (Париж, 1931)
Отплытие на остров Цитеру. Избранные стихи (Берлин, 1937)
Портрет без сходства (Париж, 1951)
1943-1958. Стихи (Нью-Йорк, 1958)
Несобранное, Orange/CT. 1987
Проза
Петербургские зимы (1928) В воспоминаниях Иванова дана художественная, написанная без соблюдения хронологии, картина литературной жизни и портреты близких ему писателей. При этом реальные события и факты Иванов вольно совмещал с легендами, слухами и собственными фантазиями, что вызвало резко негативные отклики некоторых современников, в частности М.Цветаевой и А.Ахматовой.
Третий Рим. Роман, ч. 1 // «Современные записки», №39-40, 1929; фрагменты из ч. 2 // «Числа», №2-3, 1930
Распад атома (1938)
Книга о последнем царствовании. Исторические эссе, Сост. В. Крейд, Orange/CT., 1990
(Источник – Википедия; http://ru.wikipedia.org/wiki/Иванов,_Георгий_Владимирович )
***
Иванов Георгий Владимирович
29 октября (10 ноября) 1894 года – 26 августа 1958 года
История жизни
Георгий Иванов, поэт-акмеист, мемуарист, прозаик, член общества «Зеленая лампа», вынужденный с приходом большевизма оставить родину, но в душе так и не расставшийся с ней, родился 10 ноября (29 октября) 1894 года.
Георгий Владимирович Иванов родился 10 ноября (29 октября) 1894 года в родовом имении в Ковенской губернии. Все предки Иванова и по отцовской, и по материнской линии были военными. Неудивительно поэтому, что мальчика отдали в кадетский корпус (сначала в 1905 году в Ярославский, а затем, в 1907, перевели в Петербургский). В 1911 году, так и не закончив учебу и дважды оставшись на второй год, он был отдан «на попечение родителей». К этому времени Георгия уже всецело занимает поэзия. Печататься он начал уже в 1910 году: в журналах «Аполлон», «Современник», в петербургском еженедельнике «Все новости литературы, искусства, театра, техники и промышленности» и других изданиях. В Петербурге происходит его знакомство с Блоком, Гумилевым и другими поэтами.
В 1912 году, после выхода книги «Отплытье на остров Цитеру», он вступает в цех поэтов-акмеистов. Второй сборник, «Горница», выходит в 1914 году уже в акмеистическом «Гиперборее».
К началу Первой мировой войны вышел еще один сборник — «Памятник славы» (1915), выдержанный в модном тогда «русском стиле».
В следующем году появляется сборник «Вереск», посвященный первой жене поэта, Габриэль Теризьен. В том же году он возглавил вместе с Г.В. Адамовичем второй «Цех поэтов», объединивший «постакмеистическую молодежь».
Революция застает Георгия Иванова в Петербурге. Он продолжает работу на литературном поприще, однако, в душе не принимая новую жизнь, ищет возможность покинуть страну. Сборник «Сады», вышедший в 1921 году, носит нарочито отстраненный от действительности характер. Поэт как бы специально демонстрирует свое декадентство, оторванность от реальной жизни. Будучи не в силах или не в состоянии оказать открытое сопротивление большевизму, он просто игнорирует его. На жизнь он зарабатывает литературным трудом: переводит для издательства «Всемирная литература», организует третий «Цех поэтов», является секретарем Союза поэтов.
В 1922 году у Иванова появляется возможность уехать за границу. Осенью он получает командировку в Берлин «для составления репертуара государственных театров». Одновременно через Латвию уезжает в Европу его вторая жена — И. Одоевцева. (С 1923 года и до конца жизни он прожил с ней во Франции.)
Первые годы эмиграции были особенно тяжелыми для Иванова и как для поэта (несколько лет он не писал стихов), и как для человека. Постепенно он начинает адаптироваться к новой жизни, сближается с другими эмигрантами. С 1927 года чета Иванов-Одоевцева становится участником общества «Зеленая лампа», сложившегося вокруг четы Мережковский-Гиппиус. Георгий Иванов является его бессменным председателем. Он начинает печататься в эмигрантских изданиях: «Новый дом», «Числа», «Круг» и других. В 1930 году выходит сборник его стихов «Розы».
В годы эмиграции Иванов создает и прозаические произведения: мемуары «Петербургские зимы» (1928), незаконченный роман «Третий Рим» (1929), «поэму в прозе» «Распад атома» (1938). Война нарушила привычный ритм жизни. Как когда-то от большевизма, Георгий Иванов пытается скрыться от фашистского нашествия. В 1943-46 гг. он живет в Биаррице в бедности, почти в нищете. После войны возвращается к поэтическому творчеству. Стихи этих лет подернуты налетом тоски по родине, по молодости, по чему-то несбывшемуся.
Ты не расслышала, а я не повторил.
Был Петербург, апрель, закатный час…
Сиянье, волны, каменные львы…
И ветерок с Невы
Договорил за нас.
Ты улыбалась. Ты не поняла,
Что будет с нами, что нас ждет.
Черемуха в твоих руках цвела…
Вот наша жизнь прошла,
А это не пройдет.
Печально прошли последние годы поэта. В 1953 году он поселился в доме для престарелых в Йер-ле-Пальме, на юге Франции, где и прожил до конца своих дней. Там же, после смерти 26 августа 1958 года, был похоронен. Однако прах его после смерти обрел вечный покой не сразу: 23 ноября 1963 года его перезахоронили на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.
(Источник – Спроси Алену; http://www.tonnel.ru/?l=gzl&uid=1126 )
***
Поэт
Легки оковы бытия…
Так, не томясь и не скучая,
Всю жизнь свою провел бы я
За Пушкиным и чашкой чая.
Г. Иванов
Будьте легкомысленней! Будьте легковернее!
Если вам не спится — выдумывайте сны.
Будьте, если можете, как звезда вечерняя,
Так же упоительны, так же холодны.
Г. Иванов
Георгий Иванов родился 29 октября (11 ноября) 1894 года в Студенках Ковенской губернии в дворянской семье.
Его прадед, дед и отец были военными. Юность поэта прошла в Петербурге. Он учился во 2-м Кадетском корпусе, но так и не окончил его. Печататься стал очень рано. Первая публикация Иванова относится к 1910 году, когда он дебютировал в первом номере журнала «Все новости литературы, искусства, техники и промышленности» со своим стихотворением и литературно-критической статьей, в которой под псевдонимом «Юрий Владимиров» пятнадцатилетний поэт разбирал, ни много, ни мало, «Собрание стихов» З. Гиппиус, «Кипарисовый ларец» И. Анненского и «Стихотворения» М. Волошина.
Круг общения у юного Георгия Иванова был очень велик. К этому времени среди его знакомых уже были М. Кузмин, Игорь Северянин, Г. Чулков. 5 марта 1911 года одну из своих книг надписал в подарок Иванову Александр Блок.
В 1911 года Иванов примыкает к эгофутуристам, однако уже в 1912 года от них отходит и сближается с акмеистами. При этом печатается в совершенно различных по направлениям журналах: «Шиповнике», «Сатириконе», «Ниве», «Гиперборее», «Аполлоне», «Лукоморье» и др.
Первый сборник поэта «Отплытие на Цитеру», вышедший в конце 1911 года и отмеченный рецензиями Брюсова, Гумилева, Лозинского, испытал влияние поэзии Кузмина, Вячеслава Иванова и Блока.
Весной 1914 года, уже полноправный член «Цеха поэтов», Иванов издал свою вторую книгу стихотворений «Горница».
В годы первой мировой войны Иванов активно сотрудничал в популярных еженедельниках, написав много «ура-патриотических» стихов (сборник «Памятник славы», 1915, который сам поэт в дальнейшем не включал в счет своих поэтических книг), к большинству из которых впоследствии относился критически.
В самом конце 1915 году Иванов выпустил свой последний дореволюционный сборник — «Вереск».
После революции Иванов участвовал в деятельности второго «Цеха поэтов». Чтобы прокормиться, занимался переводами Байрона, Бодлера, Готье, ряда других поэтов. Только в 1921 году вышла следующая книга стихотворений Иванова «Сады».
В 1922 году в Петрограде была опубликована последняя «доэмигрантская» книга Иванова — «Лампада». А в октябре 1922 года Георгий Иванов вместе со своей женой Ириной Одоевцевой покидает Россию. В годы эмиграции живет в Берлине, Париже, иногда — в Риге. Во время второй мировой войны Иванов находился в Биаррице, откуда вновь возвращается в Париж после ее окончания.
Иванов много публикуется в эмигрантской прессе со своими стихотворениями, критическими статьями, пишет прозу (неоконченный роман «Третий Рим» (1929, 1931), «поэма в прозе» «Распад атома» (1938 г., Париж).
В эмиграции Г. Иванов делил с В. Ходасевичем звание «первого поэта», хотя многие его произведения, особенно мемуарного и прозаического характера, вызывали массу неблагоприятных отзывов как в эмигрантской среде, так и, тем более, в Советской России. Это касается, в особенности, вышедшей в 1928 году книги очерков «Петербургские зимы».
Вершиной поэтического творчества Иванова стали сборники «Розы» (1931, Париж) и «1943-1958. Стихи» (подготовленный самим автором, но вышедший через несколько месяцев после его смерти). В самом начале 1937 года в Берлине вышла в свет единственная прижизненная книга «Избранного» Иванова — «Отплытие на остров Цитеру», практически повторяющая название первого сборника, вышедшего ровно за 25 лет до этого. Только один из трех разделов этой книги содержал стихотворения, ранее не включавшиеся автором в сборники.
Последние годы жизни прошли для Георгия Иванова в нищете и страданиях — с 1953 года он вместе с Ириной Одоевцевой проживал в приюте для престарелых в Йере, недалеко от Тулона, до своей смерти 26 августа 1958 года. Позднее прах поэта был перенесен на парижское кладбище Сен Женевьев де Буа.
***
Татьяна Лестева сайте «Проза.ру»
«Георгий Иванов. К пятидесятилетию со дня смерти»
О Георгии Иванове рассказывает его жена Ирина Одоевцева в мемуарах «На берегу Сены».
«Если бы меня спросили, кого из встреченных в моей жизни людей, я считаю самым замечательным, мне было бы трудно ответить - слишком их много было. Но я твёрдо знаю, что Георгий Иванов был одним из самых замечательных из них. В нём было что-то особенное, не поддающееся определению, почти таинственное, что-то, не нахожу другого определения от четвёртого измерения. Мне он часто казался не только странным, но даже загадочным , и я, несмотря на нашу душевную и умственную близость, становилась в тупик, не в состоянии понять его, до того он был сложен и многогранен. В нём уживались самые противоположные, взаимоуничтожающие достоинства и недостатки. Он был очень добр, но часто мог производить впечатление злого и даже ядовитого из-за насмешливого отношения к окружающим и своего «убийственного остроумия», как говорили в Петербурге. Гумилёв советовал мне, когда я ещё только мечтала о поэтической карьере: «Постарайтесь понравиться Георгию Иванову. Он губит репутацию одним своим метким замечанием, пристающим раз и навсегда, как ярлык».
Несмотря на свою не любовь писать биографии, Одоевцева, тем не менее, пишет его биографию для того, чтобы можно было понять их жизнь, которая по её словам «мало походила на то, что принято называть супружеской жизнью. Мне казалось, что мы живём на пороге в иной мир, в который Георгий Иванов иногда приоткрывает дверь». Их семейная жизнь продолжалась 37 лет с 1921 года, по 1958, год смерти Георгия Иванова.
Отец Иванова – военный родом из полоцких дворян, мать - баронесса Вера Бир-Брау-Браурер фон Берштейн происходила из древнего голландского рода. Неожиданное завещание сестры отца Георгия Иванова сделало семью весьма богатой, что позволило его матери блистать в свете, а Юрочке провести счастливое детство с боготворящим его отцом, который подарил ему даже остров на самом большом пруду в имении Студёнки с выстроенной для него крепостью. Он рос впечатлительным ребёнком, у которого рано развились художественные вкусы. После разразившегося несчастья, когда полностью сгорела их усадьба, семья перебралась в Петербург, где отец пытался спасти оставшиеся крохи своего состояния. Однако несчастья преследовали его. В итоге отец Георгия Иванова симулировал несчастный случай, выбросившись из поезда, предварительно застраховавшись на крупную сумму денег, чтобы по возможности обеспечить свою семью. Эту тайну Георгий Иванов хранил много лет, рассказав о ней Одоевцевой после нескольких лет совместной жизни уже за границей. Мальчик настолько переживал смерть отца, что решил уйти к нему на небо, просидев всю ночь раздетым перед открытым окном, заболев тяжелейшим воспалением лёгких. После нескольких дней беспамятства он пришёл в себя, однако у него осталось впечатление, что он новый Юра, а тот умер. «Знаешь, - говорил Георгий Иванов (Одоевцевой), - я уверен, что если бы у меня не было воспаления лёгких, я бы не перенёс смерть отца. Я бы зачах от горя, от тоски по нём». Но он выжил, его вскоре отдали в кадетский корпус, где он стал по её же словам обыкновенным кадетом.
Георгий Иванов пережил несколько сильных увлечений. Он так хорошо рисовал в младших классах, что учитель рисования пророчил ему карьеру художника. Вслед за этим началось увлечение химией, которые чуть не окончились бедой. Он решил приготовить царскую водку во время каникул в спальне у сестры, но при нагреве жидкостей произошёл сильный взрыв, при котором разбилось зеркало, и сгорел купленный сестрой дорогой ковёр. Но сестра его даже не ругала, обрадовавшись тому, что мальчик не пострадал. Правда, после этого она поговорила с учителем химии, и ключ от химического кабинета был у Георгия отобран.
А третье увлечение – поэзией он пронес через всю жизнь, войдя в историю русской, вернее всемирной литературы именно поэтом Георгием Ивановым.
Небезынтересно отметить, что он хорошо писал сочинения в корпусе, но совершенно не мог запоминать стихи наизусть. Однажды ему было задано выучить стихотворение Лермонтова « Выхожу один я на дорогу». Но он никак не мог сосредоточиться, несколько раз прочитал его, затыкая уши, потом отбросил том. «Ночью, чего с ним никогда не случалось, он проснулся в каком-то необычайном волнении. Ему казалось, что кто-то над ухом произнес:
В небесах торжественно и чудно
Спит земля в сиянье голубом..,
И ему показалось, что потолок раздвинулся, и он действительно увидел землю в голубом сиянии луны. С этой ночи началось его увлечение поэзией. И он начал сам сочинять стихи, в том числе и для «Кадетского журнала».
Когда же вышел первый его поэтический сборник « «Отплытие на остров Цитеру» он был без баллотровки принят в Цех поэтов. Георгий Иванов получил приглашение посетить «Бродячую собаку», где должна была состояться его встреча с Гумилёвым. Он долго ждал, однако Гумилёв не приходил. Когда же он решил уйти «дверь растворилась перед вступившими в «Собаку» Гумилёвым и Ахматовой», которая была в голубом платье, но без ложно классической шали, воспетой столькими поэтами. О, женщины! Ирина Одоевцева не может удержаться от замечания, что ложно-классическая шаль – это всего лишь большой бабий платок, набивной чёрный в красные розы, купленный Гумилевым за три рубля в кустарном магазине.
Но вернёмся к историческому знакомству. Дрожащий от страха и смущения Иванов и Гумилев, уставившийся на него «своим косоглазым взглядом», который… «Вдруг рассмеялся и свистнул: - Я знал, что вы молоды, но всё же не до того!
Георгий Иванов совсем растерялся. Но тут Ахматова протянула ему с улыбкой, как спасательный круг, свою узкую руку.
- Не робейте, не смущайтесь. Это так быстро проходит. И как это грустно. Ведь юность лучшее время жизни. Потом, знаю по опыту, жалеть будет. А сейчас садитесь рядом со мной и не смущайтесь».
Гумилёв позже предостерёг Георгия Иванова от блестящего по тем временам предложения Алексея Суворина печататься в его «Новом времени «с окладом шесть тысяч в год и построчным гонораром: «С ума ты спятил Жоржик. Беги скорей откажись. Ведь ты навсегда опозоришь себя – нигде тебя ни печатать, ни принимать не будут. Крышка!» Вот так Георгий Иванов и не стал «нововременским молодцом», чем-то вроде прокажённого.
Позже в воспоминаниях о Сергее Есенине Георгий Иванов напишет о том, как Есенин в 1916 году был принят и обласкан императрицей, высочайше соизволившей Есенину посвятить ей сборник стихов «Голубень», что молодой поэт и сделал. В «Петербургских зимах» Георгий Иванов напишет: «Книга Есенина «Голубень» вышла уже после Февральской революции. Посвящение государыне Есенин успел снять. Некоторые букинисты в Петербурге и Москве сумели, однако, раздобыть несколько корректурных оттисков «Голубня» с роковым «Благоговейно посвящаю…» В магазине Соловьёва такой экземпляр с пометкой «чрезвычайно курьёзно» значился в каталоге редких книг. … Не произойди революции, двери большинства издательств России, притом самых богатых и влиятельных, были бы для Есенина навсегда закрыты. Таких преступлений как «монархические чувства русская либеральная общественность не прощала». Это цитату я привожу не только для того, чтобы задумались наши монархически настроенные литераторы, а для характеристики обстановки и настроений интеллигенции в предреволюционные годы.
Но вернёмся к личной жизни Георгия Иванова, который в этот период женился на милой француженке, с которой он познакомился у Георгия Адамовича. Брак, безумие которого Иванов вскоре понял, был недолгим, и Габриель с маленькой дочерью вместе со своим отцом уехала во Францию.
Незадолго до трагической смерти Гумилёва он восстановил Цех поэтов, добавив в название слово Второй. Этот второй цех поэтов после расстрела Гумилёва и возглавил Георгий Иванов.
Говоря о совместной жизни с Ивановым, Ирина Одоевцева приводит два его эпитета от «баловня судьбы» до «поэта – maudit» - проклятого поэта, как называли Иванова в последние годы его эмигрантской жизни, начиная с сорок восьмого года. В воспоминаниях она напишет: « … все удары, сыпавшиеся на нас постоянно, падали на меня, а не на него. И всю жизнь он жил, никогда и нигде не работая, а писал только, когда хотел. Впрочем, хотелось ему это довольно редко, хотя и в «Современных записках» и в «Последних новостях» и в «Днях» он был желанный гость. Он считал, что журналистская работа вредит поэту, а он, прежде всего, считал себя поэтом. К тому же, он был безгранично ленив, а проза, не в пример стихам, давалась ему с трудом, даже когда он был всецело увлечён своей темой».
Ирина Одоевцева пишет о том, что они жили вполне безбедно на пенсию, выплачиваемую её отцом, владевшим в Риге доходным домом, а после его смерти в 1932 году – даже богато на полученное от него наследство. Во время войны они жили в Биаррице, устраивая приёмы, в том числе и для иностранных офицеров. Газета со светской хроникой, где чета Ивановых была сфотографирована с английскими офицерами, попала в Париж, где Адамович решил, что Ивановы принимают немецкий генералитет, после чего вся эмиграция отвернулась от них, включая (это показательно!) и друга их семьи – Керенского. Несчастья посыпались на них, Латвия была присоединена к России, немцы реквизировали их дом под Биаррицем, потом его разбомбили, а у Одоевцевой украли купленное на чёрный день золото. Началась эра «позолоченной бедности».
В 1945 году в дни Победы они съездили в Париж, где весело провели время. Этому дню Иванов посвятил своё стихотворение:
НА ВЗЯТИЕ БЕРЛИНА РУССКИМИ
Над облаками и веками
Бессмертной музыки хвала -
Россия русскими руками
Себя спасла и мир спасла.
Сияет солнце, вьётся знамя,
И те же вещие слова:
"Ребята, не Москва ль за нами?"
Нет, много больше, чем Москва!
Май 1945
Однако не стоит обольщаться. Георгий Иванов по своим политическим взглядам оставался коллоборационистом. Но, как написала Нина Николаевна Берберова в прекрасных мемуарах «Курсив мой»: «После войны он был как-то неофициально и незаметно осуждён за своё германофильство. Но он был не германофилом, а потерявшим всякое моральное чувство человеком, на всех углах кричавшим о том, что он предпочитает быть полицмейстером взятого немцами Смоленска, чем в Смоленске редактировать литературный журнал». Теперь в своей предпоследней стадии он производил впечатление почти безумца. Последняя стадия его наступила через несколько лет в приюте для стариков, в Иерее, или как ещё называют эти места – в старческом доме, а по старому сказать – в богадельне.» И далее «В его присутствии многим делалось не по себе., когда, изгибаясь в талии – котелок, перчатки, палка, платочек в боковом кармане, монокль, узкий галстучек, лёгкий запах аптеки, пробор до затылка, изгибаясь, едва касаясь губами женских рук, он появлялся, тягуче произносил слова, шепелявя теперь уже от отсутствия зубов. Таким – без возраста, без пола, без третьего измерения (но с кое каким четвёртым) - приходил он на те редкие литературные или «поэтические»собрания, какие ещё бывали. Помню, однажды за длинным столом у кого-то в квартире я сидела между ним и Ладинским. Иванов, глядя перед собой и моргая, повторял одну и ту же фразу, стуча ложкой по столу:
- Ненавижу жидов.
Я вынула карандаш из сумки и на бумажной салфетке нацарапала: прекратите, рядом с вами – Гингер.
Он взял мою записку, передал Гингеру и сказал:
- Она думает, что ты можешь на меня рассердиться. Как будто ты не знаешь, что я не люблю жидов. Ну, разве ты можешь на меня обидеться?»
Все воспоминания, естественно субъективны. И там, где Нина Николаевна Берберова пишет о богадельне в Иерее, Ирина Одоевцева совсем иначе воспринимает этот старческий дом. «Мы начали хлопотать о старческом доме, где не совсем подходили по возрасту. Нам пришлось пойти на общий осмотр. Георгий Иванов тянул меня назад: всё равно не примут. Но мы прошли. Это был очаровательный городок. Наш дом был окружён пышным садом с розами и соловьями. Мы могли, наконец, вздохнуть спокойно. Но от всего пережитого у Георгия Иванова поднялось давление, хотя сердце было здоровым. Мы хотели переехать под Париж, но из Ганьи, несмотря на врачебное свидетельство, нам ответили, что Георгий Иванов просто скучает по прежнему окружению, они не могут нас принять. Никто нас не поддержал и не помог ему, чего он никак не мог пережить. Давление всё повышалось, стало сдавливать сердце… Через три года он умер на больничной койке, чего всегда боялся…»
Берберова же в своих воспоминаниях приводит два письма к ней Георгия Иванова перед её отъездом в Америку. В первом Иванов сожалеет о том, что их знакомство было цепью недоразумений, не по её вине. Берберова была женой Владислава Ходасевича, с которым у Георгия Иванова был серьёзный конфликт, после чего Ходасевич даже перестал писать стихи. Но к моменту написания данного письма Берберова с Ходасевичем уже рассталась. «Чего там ломаться, - пишет Иванов, - Вы , любя мои стихи (что мне очень дорого) считали меня большой сволочью. Как всё в жизни – Вы правы и неправы. Дело в том, что «про себя» я не совсем то, да же совсем не то, каким «реализуюсь в своих поступках. Но это уже Достоевщина. До свидания. Не поминайте лихом».
Во втором и последнем письме Берберовой он напишет: «Как ни странно, мне очень не хочется, несмотря на усталость и скуку моего существования играть в ящик по, представьте, наивно-литературным соображениям, вернее, инстинкту. Я, когда здоровье и время позволяют, пишу уже больше года некую книгу. Я «свожу счёты с людьми и с собой без блеска и без злобы, без даже наблюдательности, яркости и т.д. Я пишу, вернее, записываю «по памяти» своё подлинное отношение к людям и событиям, которое всегда «на дне» было совсем иным, чем на поверхности отношение». Эта книга так и не была написана.
Последняя стадия его началась в старческом доме в Иерее, где он умер. Снова цитирую Берберову. «Руки и ноги Иванова были сплошь исколоты иглой, по одеялу и подушке бегали тараканы, комната неделями не убиралась (не по вине администрации), от вида посторонних с больным делались приступы то бешенства, то депрессии Впрочем, депрессия его почти не оставляла, она была с ним все последние годы, не только месяцы - свидетельством тому его стихи этого последнего периода. Когда ему говорили, что надо умыться, что комнату надо прибрать, сменить бельё, он только повторял, что «не боится никакой грязи». Он, видимо, приписывал этой фразе не только моральный смысл, который я в своё время в ней угадала, но и физический. Смерти он всегда боялся до ужаса, до отчаяния».
И Берберова заканчивает воспоминания холодно и жёстко: «Она (смерть) оказалась для него спасением, ПРИШЕДШИМ СЛИШКОМ ПОЗДНО».
Ирина же Одоевцева в предисловии к своим мемуарам обращается к читателям с просьбой любить тех, о ком она пишет. «Ведь всем поэтам больше всего нужна любовь».
Петрарка писал: «Я не хочу, чтобы меня через триста лет читали. Я хочу, чтобы меня любили». Нет другой страны, где так любят и ценят писателей, как в России. Здесь считают, что поэты мыслят стихами. И если вы, мои читатели, исполните мою просьбу и полюбите тех, о ком я сейчас пишу, вы обязательно подарите им временное бессмертие, а мне сознание, что я не напрасно жила на этом свете».
(Источник - http://chtoby-pomnili.livejournal.com/421661.html )
***
ИВАНОВ, ГЕОРГИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ (1894–1958), русский поэт.
С 1922 в эмиграции. Родился 29 октября (11 ноября) 1894 в Студенках Ковенской губ. Сын военного, Иванов воспитывался в Петербургском кадетском корпусе. Печататься начал в 17 лет, в 1911 издал свою первую поэтическую книгу Отплытие на остров Цитеру (названа по одноименной картине А.Ватто; под этим же заглавием изданы в 1937 избранные стихи Иванова 1916–1936). По отзыву Н.С.Гумилева, выделившего этот сборник среди книг дебютантов, поэт «не мыслит образами... он вообще никак не мыслит. Но ему хочется говорить о том, что он видит». Визуальная природа лирики Иванова, намного более для нее важная, чем интеллектуальное начало или подчеркнутая эмоциональность, родственна акмеизму, приверженцем которого он оставался в свой петербургский период, хотя его сближали также и с эгофутуризмом И.Северянина, и с эстетикой «прекрасной ясности», возвещенной М.Кузминым.
До революции Ивановым были изданы сборники Горница (1914) и Вереск (1916), подготовлена большая книга избранного, прочитанная в рукописи А.А.Блоком, который нашел эти стихотворения почти безукоризненными по форме, однако оставляющими ощущение внутренней пустоты: автор сознательно его добивается, поскольку это творчество «человека, зарезанного цивилизацией». Мотив «бессмыслицы земного испытанья», возникший уже в ранних стихотворениях Иванова, станет одним из основных в его поэзии начиная со сборника Сады (1921) и приобретет доминирующее значение в книгах эмигрантского периода.
С 1917 Иванов входил в акмеистский «Цех поэтов», после революции участвовал в деятельности издательства «Всемирная литература», где входил в возглавляемую Гумилевым французскую секцию. Гибель Гумилева означала для Иванова не только закат поэтической школы, к которой примыкал он сам, но и самое бесспорное свидетельство краха всей русской культуры. В книге мемуаров Петербургские зимы (1928) Иванов пишет о том, что крах был следствием большевистского насилия, но в большой степени и результатом внутреннего кризиса самой этой культуры, блестящей и по существу беззащитной, зараженной пороками времени: не зная ни идеалов, ни ценностей высшего ряда, оно страдало безответственностью и поверхностным дендизмом.
Умирание великой традиции составляет постоянный поэтический сюжет Иванова (сборники Лампада, 1922, Розы, 1931). Поэтика центона, когда стихотворение составлялось из стихов какого-либо одного или нескольких поэтов, вызывая многочисленные и не всегда проясненные ассоциации с поэтами от Тютчева до Блока, стала наиболее характерной особенностью Иванова в книгах Розы и Портрет без сходства (1950), принесших ему славу первого поэта русской эмиграции.
Представляя собой цикл из 41 стихотворения, построенных вокруг повторяющихся лирических сюжетов, Розы доносят типичную для Иванова мысль об эфемерности и ненужности «мировой красоты», которая смиряется перед отталкивающим «торжеством мирового уродства». Многократно возникающая в стихах 1920–1930-х годов нота, которую Иванов афористически выразил в своей прозе Распад атома (1938): «Пушкинская эпоха, зачем ты нас обманула?», определяет звучание его произведений, где показывается, как грубость и примитивизм реальных отношений разрушают последние иллюзии относительно мира как воплощения красоты и добра. Атмосфера деградации и безнадежности, которую Иванов воссоздает в стихотворениях позднего периода, доминирует и в Распаде атома, его «поэме в прозе» (Ходасевич), где с вызываюшей прямотой и точностью описаны будни парижского «дна», восприятого как завершение европейской культуры.
Творчество Иванова рядом критиков истолковано как первый (и, возможно, единственный) памятник русского экзистенциализма, для которого, согласно Р.Гулю, мир преврашается либо в «черную дыру», либо в плоскую авантюру. Художественный язык Иванова меняется, с ходом времени все более активно соприкасаясь со сферой тривиальных понятий и вещей, которые осознаются как последнее свидетельство неподдельности в мире, пропитавшемся условностями и фальшью. Вместе с тем для поэтики последних книг Иванова (Портрет без сходства) характерно широкое использование метафоры «сна», который становится специфическим припоминанием давно пережитого, когда «прошлое путается, ускользает, меняется». Иванов воскрешает лица и эпизоды своей петербургской юности, однако действительное портретное сходство оказывается исключено по самому характеру построения рассказа – и поэтического, и мемуарного (цикл очерков 1924–1930 под общим заглавием Китайские тени, отдельным изданием при жизни автора не выходили).
В лирике позднего периода важное место занимает тема омертвения традиционных способов художественного изображения мира и резко изменившегося статуса поэзии, которой более не дано пробуждать страстный отклик масс («Нельзя поверить в появление нового Вертера... Новые железные законы, перетягивающие мир, как сырую кожу, не знают утешения искусства»). С этой позиции Иванов, на протяжении первых двух эмигрантских десятилетий активно работавший как критик, подходил к оценке явлений современной литературы. Его взгляды и намеченные им эстетические приоритеты оказали существенное воздействие на поэзию «Парижской ноты», тесно связанную с деятельностью журнала «Числа», где Иванов был одним из главных сотрудников.
В годы Второй мировой войны Иванов придерживался взгляда на события, который впоследствии вызвали нападки на него за коллаборационизм. В послевоенные годы общественная позиция Иванова приобрела отчетливо выраженный антисоветский характер, что в новых условиях привело его к конфликту с Г.Адамовичем, своим литератунным единомышенником еще по петербургскому периоду.
Умер Иванов в Йере (департамент Вар, Франция) 2 августа 1958.
(Из энциклопедии "Кругосвет")
(Источник - http://www.belousenko.com/wr_IvanovG.htm )
***
***
Тонким льдом затянуты лужицы,
Словно лед чиста синева.
Не сверкает уже, не кружится
Обессиленная листва.
В сердце нет ни тоски, ни радости,
Но покоя в нём тоже нет:
Как забыть о весенней сладости,
О сиянии прошлых лет?..
***
Когда светла осенняя тревога
В румянце туч и шорохе листов,
Так сладостно и просто верить в Бога,
В спокойный труд и свой домашний кров.
Уже закат, одеждами играя,
На лебедях промчался и погас,
И вечер мглистый и листва сырая,
И сердце узнаёт свой тайный час.
Но не напрасно сердце холодеет:
Ведь там, за дивным пурпуром богов,
Одна есть сила. Всем она владеет —
Холодный ветр с летейских берегов.
***
Вновь с тобою рядом лежа,
Я вдыхаю нежный запах
Тела, пахнущего морем
И миндальным молоком.
Вновь с тобою рядом лежа,
С легким головокруженьем
Я заглядываю в очи,
Зеленей морской воды.
Влажные целую губы,
Теплую целую кожу,
И глаза мои ослепли
В темном золоте волос.
Словно я лежу, обласкан
Рыжими лучами солнца,
На морском песке, и ветер
Пахнет горьким миндалем.
***
Прощай, прощай, дорогая! Темнеют дальние горы.
Спокойно шумят деревья. С пастбищ идут стада.
В последний раз гляжу я в твои прозрачные взоры,
Целую влажные губы, сказавшие: «Навсегда».
Вот я расстаюсь с тобою, влюбленный еще нежнее,
Чем в нашу первую встречу у этих белых камней.
Так же в тот вечер шумела мельница, и над нею
Колыхалась легкая сетка едва озаренных ветвей.
Но наша любовь увидит другие леса и горы,
И те же слова желанья прозвучат на другом языке.
Уже я твердил когда-то безнадежное имя Леноры,
И ты, ломая руки, Ромео звала в тоске.
И как мы сейчас проходим дорогой, едва озаренной,
Прижавшись тесно друг к другу, уже мы когда-то шли.
И вновь тебя обниму я, еще нежнее влюбленный,
Под шорох воды и листьев на теплой груди земли.
***
Улыбка одна и та же,
Сухой неподвижен рот.
Таки, как ты, — на страже
Стоят в раю у ворот.
И только если ресницы
Распахнутся, глянут глаза,
Кажется: реют птицы
И где-то шумит гроза.
***
Редактор журнала "Азов литературный"
|
| |
| |
