[ Обновленные темы · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Литературный форум » Я памятник себе воздвиг нерукотворный » Акмеизм (начало ХХ в) » Гумилев Николай Степанович - русский поэт, критик и офицер (15 апреля 2011 года-125 лет со дня рождения)
Гумилев Николай Степанович - русский поэт, критик и офицер
Nikolay Дата: Понедельник, 28 Мар 2011, 14:51 | Сообщение # 1
Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Награды: 168
Репутация: 248

ГУМИЛЁВ НИКОЛАЙ СТЕПАНОВИЧ
(3 (15) апреля 1886 — август 1921)

— известный русский поэт Серебряного века, создатель школы акмеизма, переводчик, литературный критик, путешественник и офицер, муж поэтессы А. А. Ахматовой (Горенко).

Родился в дворянской семье кронштадтского корабельного врача Степана Яковлевича Гумилёва (28 июля 1836 — 6 февраля 1910). Мать — Гумилёва (Львова) Анна Ивановна (4 июня 1854 — 24 декабря 1922). Дед его — Панов Яков Федотович (1790—1858) — был дьячком церкви села Желудево Спасского уезда Рязанской губернии.

С детства Гумилёв был слабым и болезненным ребёнком: его постоянно мучили головные боли, он плохо реагировал на шум. Несмотря на это часто участвовал в играх со сверстниками, где постоянно старался руководить. Но общению с детьми он предпочитал одиночество или общество животных — «рыжей собаки», попугая, морских свинок. Людей он избегал.

В 1900—1903 гг. жил в Грузии, куда был послан отцом. Здесь в «Тифлисском листке» 1902 года опубликовал своё первое стихотворение. Поступил в гимназию Гуревича, но, проучившись год, заболел и родители пригласили ему репетитора. Он заметил склонность Гумилёва к зоологии и географии. Детские годы Гумилёв провёл в Царском Селе, там же в 1896 году поступил в гимназию, директором которой был крупный поэт русского символизма Иннокентий Анненский. Занимался неважно и окончил гимназию двадцати лет в 1906 году. Годом ранее вышла первая книга его стихов «Путь конквистадоров». После окончания гимназии поэт уехал учиться в Сорбонну.

С 1906 года Николай Гумилёв жил в Париже: слушал лекции по французской литературе, изучал живопись — и много путешествовал. Побывал в Италии и Франции. Находясь в Париже, издавал литературный журнал «Сириус» (в котором дебютировала А. Ахматова), но вышло только 3 номера журнала. Посещал выставки, знакомился с французскими и русскими писателями, состоял в интенсивной переписке с Брюсовым, которому посылал свои стихи, статьи, рассказы.

На следующий год, в апреле, Гумилёв вернулся в Россию, чтобы пройти призывную комиссию. В России молодой поэт встретился с учителем — Брюсовым и возлюбленной — Анной Горенко. В июле он из Севастополя отправился в своё первое путешествие по Леванту и в конце июля вернулся в Париж. О том, как прошло путешествие, нет никаких сведений, кроме писем Брюсову. Есть версия, что именно тогда Гумилёв впервые побывал в Африке, об этом также свидетельствует стихотворение «Эзбекие», написанное в 1917 году. Однако хронологически это маловероятно.

В 1908 году Гумилёв издал сборник «Романтические цветы». На деньги, полученные за сборник, а также на скопленные средства родителей, он отправляется во второе путешествие. Прибыл в Синоп, где 4 дня пришлось стоять на карантине, оттуда в Стамбул. После Турции Гумилёв посетил Грецию, затем отправился в Египет, где и посетил Эзбикие. В Каире у путешественника неожиданно кончились деньги, и он вынужден был поехать обратно. 29 ноября он вновь был в Петербурге.

Николай Гумилёв — не только поэт, но и один из крупнейших исследователей Африки. Он совершил несколько экспедиций по восточной и северо-восточной Африке и привёз в Музей антропологии и этнографии (Кунсткамеру) в Санкт-Петербурге богатейшую коллекцию. Хотя Африка ещё с детства привлекала Гумилёва, решение отправиться туда пришло внезапно и 25 сентября он отправляется в Одессу, оттуда — в Джибути, затем в Абиссинию. Подробности этого путешествия неизвестны. Известно лишь, что он побывал в Аддис-Абебе на парадном приёме у негуса. Можно считать доказанными дружеские отношения взаимной симпатии, возникшие между молодым Гумилёвым и умудрённым опытом Менеликом II. В статье «Умер ли Менелик?» поэт обрисовал происходившие при троне смуты, как и раскрывает личное отношение к происходящему.

Три года между экспедициями были очень насыщенными в жизни поэта.
В 1910 году вышел сборник «Жемчуга», 25 апреля того же года в Николаевской церкви села Никольская Слободка Гумилёв обвенчался с Анной Андреевной Горенко (Ахматовой). В 1911 году при активнейшем участии Н. Гумилёва был основан «Цех поэтов», в который, кроме Гумилёва, входили Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Владимир Нарбут, Сергей Городецкий, Кузьмина-Караваева, Зенкевич и др. В 1912 году заявил о появлении нового художественного течения — акмеизма. Поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета (изучал старофранцузскую поэзию). В этом же году был издан поэтический сборник «Чужое небо», в котором, в частности, были напечатаны первая, вторая и третья песнь поэмы «Открытие Америки». 1 октября того же года у Анны и Николая Гумилёвых родился сын Лев.

Вторая экспедиция состоялась в 1913 году. Она была организована лучше и согласована с Академией наук. Сначала Гумилёв хотел пересечь данакильскую пустыню, изучить малоизвестные племена и попытаться их цивилизовать, но Академия отклонила этот маршрут как дорогостоящий, и поэт вынужден был предложить новый маршрут.

Начало 1914 года было тяжёлым для поэта: перестал существовать цех, возникли сложности в отношениях с Ахматовой, наскучила богемная жизнь, которую он вёл, вернувшись из Африки. После начала Первой мировой войны в начале августа 1914 г. Н. С. Гумилёв записался добровольцем в армию. Вместе с Николаем на войну (по призыву) ушёл и его брат Дмитрий Гумилёв, который был контужен в бою и умер в 1922 году. Примечательно, что хотя почти все поэты того времени слагали или патриотические, или военные стихи, в боевых действиях добровольцами участвовали лишь двое: Гумилёв и Бенедикт Лившиц.

Гумилёв был зачислен вольноопределяющимся в Лейб-Гвардии Уланский Ея Величества полк. В сентябре и октябре 1914 года проходили учения и подготовка. Уже в ноябре полк был переброшен в Южную Польшу. 19 ноября состоялось первое сражение. За ночную разведку перед сражением, Приказом по Гвардейскому кавалерийскому корпусу от 5 декабря 1915 года № 148б награждён Георгиевским крестом 3-й степени № 108868.

В конце февраля в результате непрерывных боевых действий и разъездов Гумилёв заболел простудой. Месяц поэт лечился в Петрограде, потом вновь был возвращён на фронт. В 1915 году, с апреля по июнь, хотя активных боевых действий не велось, Гумилёв почти ежедневно участвовал в разведывательных разъездах.

В 1915 году Николай Гумилёв воевал на Западной Украине (Волынь). 13 января 1915 года приказом по Гвардейскому кавалерийскому корпусу от 24 декабря 1914 года № 30, он был награждён Георгиевским крестом 4-й степени № 134060; переименован в ефрейтора, а 15 января произведён в унтер-офицеры. В сентябре поэт героем вернулся в Россию, а 28 марта 1916 года приказом Главнокомандующего Западным фронтом № 3332 произведён в прапорщики с переводом в 5-й Гусарский Александрийский полк. Используя эту передышку, Гумилёв вёл активную литературную деятельность.

В апреле 1916 года, поэт прибыл в гусарский полк, стоявший возле Двинска. В мае Гумилёв вновь был эвакуирован в Петроград. Описанная в «Записках кавалериста» ночная скачка в жару стоила ему воспаления лёгких. Когда лечение почти закончилось, Гумилёв без спроса вышел на мороз, в результате чего болезнь вновь обострилась. Врачи рекомендовали ему лечиться на юге. Гумилёв уехал в Ялту. Однако на этом военная жизнь поэта не закончилась. 8 июля 1916 года он вновь уехал на фронт, вновь не надолго. 17 августа приказом по полку № 240 Гумилёв был командирован в Николаевское кавалерийское училище, потом вновь переведён на фронт и оставался в окопах вплоть до января 1917 года.

В 1917 году Гумилёв решил перевестись на Салоникский фронт и отправился в русский экспедиционный корпус в Париж. Во Францию он поехал северным маршрутом — через Швецию, Норвегию и Англию. В Лондоне Гумилёв задержался на месяц, где встречался с местными поэтами: Гилбертом Честертоном, Борисом Анрепом и др. Англию Гумилёв покинул в отличном настроении: бумага и типографские расходы оказались там гораздо дешевле, и «Гиперборей» он мог печатать там. Прибыв в Париж, проходил службу в качестве адъютанта при комиссаре Временного правительства, где подружился с художниками М. Ф. Ларионовым и Н. С. Гончаровой. В Париже поэт влюбился в полурусскую-полуфранцуженку Елену Кароловну дю Буше, дочь известного хирурга. Посвятил ей стихотворный сборник «К Синей звезде», вершину любовной лирики поэта. Вскоре Гумилёв перешёл в 3-ю бригаду. Однако разложение армии чувствовалось и там. Вскоре 1-я и 2-я бригада подняли мятеж. Он был подавлен, многих солдат депортировали в Петроград, оставшихся объединили в одну особую бригаду.

22 января 1918 года Анреп устроил его в шифровальный отдел Русского правительственного комитета. Там Гумилёв работал два месяца. Однако чиновничья работа не устраивала его, и вскоре поэт вернулся в Россию. 5 августа 1918 года состоялся развод с Анной Ахматовой. Отношения между поэтами разладились давно, но развестись с правом вновь вступить в брак до революции было невозможно. В 1919 году женился на Анне Николаевне Энгельгардт, дочери историка и литературоведа Н. А. Энгельгардта, этот брак также оказался неудачным.

В 1920 году был учреждён Петроградский отдел Всероссийского Союза писателей, туда вошёл и Гумилёв. Формально главой Союза был избран Блок, однако фактически Союзом управляла «более чем пробольшевистски»[9] настроенная группа поэтов во главе с Павлович. Под предлогом того, что в выборах председателя не было достигнуто кворума, были назначены перевыборы. Лагерь Павлович, считая, что это простая формальность, согласился, однако на перевыборах была неожиданно назначена кандидатура Гумилёва, который и победил. Близкое участие в делах отдела принимал Горький. Когда возник горьковский план «История культуры в картинах», Гумилёв поддержал эти начинания. Его «Отравленная туника» пришлась как нельзя более кстати. Кроме того, Гумилёв дал секции пьесы «Гондла», «Охота на носорога» и «Красота Морни». Судьба последней печальна: полный её текст не сохранился.

Живя в Советской России, Николай Гумилёв не скрывал своих религиозных и политических взглядов — он открыто крестился на храмы, заявлял о своих воззрениях. Так, на одном из поэтических вечеров он на вопрос из зала — «каковы ваши политические убеждения?» ответил — «я убеждённый монархист». 3 августа 1921 года Николай был арестован по подозрению в участии в заговоре «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева». Несколько дней Михаил Лозинский и Николай Оцуп пытались выручить друга, но, несмотря на это, вскоре поэт был расстрелян.

24 августа вышло постановление Петроградской ГубЧК о расстреле участников «Таганцевского заговора» (всего 61 человек), опубликованное 1 сентября с указанием на то, что приговор уже приведён в исполнение. Дата, место расстрела и захоронения неизвестны. В 1992 году Гумилёв был реабилитирован

Литературная деятельность

Своё первое четверостишие про прекрасную Ниагару (об Африке Гумилёв мечтал с самого раннего детства) поэт написал в шесть лет. Писал стихи он и в гимназии, однако они были низкого качества (сам Николай Степанович не включил их ни в один свой сборник). Тем не менее, когда Гумилёв был на грани отчисления из гимназии, директор И. Ф. Анненский настоял на том, чтобы оставить ученика («Всё это правда, но ведь он пишет стихи»). Первая публикация — 8 сентября 1902 года — стихотворение «Я в лес бежал из городов…» в газете «Тифлисский листок» за подписью «К. Гумилёв».

В 1905 году издал первый сборник стихов под названием «Путь конквистадоров» (конквиста́дор — устар. от конкистадор). Этот сборник удостоил отдельной рецензией Брюсов, в те времена бывший одним из авторитетнейших поэтов. Хотя рецензия не была хвалебной, мэтр завершил её словами «Предположим, что она [книга] только „путь“ нового конквистадора и что его победы и завоевания — впереди»[17], именно после этого между Брюсовым и Гумилёвым завязывается переписка. Долгое время Гумилёв считал Брюсова своим учителем, брюсовские мотивы прослеживаются в многих его стихах (самый известный из них — «Скрипка», впрочем, Брюсову и посвящённый). Мэтр же долгое время покровительствовал молодому поэту и относился к нему, в отличие от большинства своих учеников, добро, почти по-отечески.

В Париже Брюсов рекомендовал Гумилёва таким знаменитым поэтам, как Мережковский, Гиппиус, Белый и др., однако мэтры так оскорбили молодого поэта, что он ещё долго боялся посещать знаменитостей. Правда в 1908 году поэт «отомстил» им, анонимно послав им стихотворение «Андрогин». Оно получило крайне благосклонный отзыв. Мережковский и Гиппиус высказали желание познакомиться с автором. В Париже Гумилёв начал издавать свой журнал «Сириус». Кроме самого Гумилёва, публиковавшегося в журнале под разными псевдонимами, а также Анны Ахматовой, которая с иронией относилась к этому начинанию, в «Сириусе» печатались Александр Биск и несколько малоизвестных поэтов.

В 1908 году Гумилёв выпускает сборник «Романтические цветы», посвящённый Ахматовой (при переиздании посвящение снято). Именно этот сборник дал ему определённое литературное имя. В 1910 году вышел сборник «Жемчуга», в которую как одна из частей были включены «Романтические цветы». В состав «Жемчугов» входит поэма «Капитаны», одно из известнейших произведений Николая Гумилёва. Сборник получил хвалебные отзывы В. Брюсова, В. Иванова, И. Анненского и других критиков, хотя её называли «ещё ученической книгой». В это время символизм переживал кризис. Видя это, Гумилёв в 1911 году вместе со своим другом С. Городецким основал собственный кружок «Цех поэтов». Первоначально он не имел чёткой литературной направленности. На первом заседании, которое состоялось на квартире у Городецкого, были Пяст, А. А. Блок с женой, Ахматова и др.

В 1912 году было заявлено о создании нового литературного течения — акмеизма. Акмеизм провозглашал материальность, предметность тематики и образов, точность слова. Появление нового течения вызвала бурную реакцию, по большей части негативную. В 1916 году вышел сборник «Колчан», в который вошли некоторые стихи на военную тему. В 1918 году был издан сборник «Костёр», а также африканская поэма «Мик». Прототипом Луи, обезьяньего царя, послужил Лев Гумилёв. Время для выхода сказочной поэмы было неудачным, и она была встречена прохладно.

В 1921 году Николай Гумилёв опубликовал два сборника стихов. Первый — «Шатёр», написанный на основе впечатлений от путешествий по Африке. «Шатёр» должен был стать первой частью грандиозного проекта «учебник географии в стихах». В нём Гумилёв планировал описать в рифму всю обитаемую сушу. Второй — «Огненный столп», в который вошли такие значительные произведения, как «Слово», «Шестое чувство», «Мои читатели». Многие считают, что «Огненный столп» — вершинный сборник поэта.

Основные темы лирики Гумилёва — любовь, искусство, смерть, также присутствуют военные и «географические» стихи. В отличие от большинства поэтов, практически отсутствует политическая и патриотическая лирика. Хотя размеры стихов Гумилёва крайне разнообразны, сам он считал что лучше всего у него получаются анапесты. Верлибр Гумилёв использовал редко и считал, что хотя тот и завоевал «право на гражданство в поэзии всех стран. Тем не менее совершенно очевидно, что верлибр должен использоваться чрезвычайно редко». Самый знаменитый верлибр Гумилёва — «Мои читатели».
(По материалам Википедии)
***

Основные произведения:

Книги стихов:
«Путь конквистадоров» (1905)
«Романтические цветы» (1908)
«Жемчуга» (1910)
«Чужое небо» (1912)
«Колчан» (1916)
«Костер», «Фарфоровый павильон» (обе — 1918)
«Огненный столп», «Шатер» (обе — 1921)
«Стихотворения. По смертный сборник» (1922)
Поэма «Мик» (1918)

Сборник рассказов «Тень от пальмы» (1922)
Сборник статей «Письма о русской поэзии» (1923)
Очерки «Записки кавалериста» (1915—1916)

Пьесы:
«Гондла» (1917)
«Дитя Аллаха» (1917)

Переводы вавилонского эпоса «Гильгамеш», произведений Вольтера, Т.Готье, С.Колриджа, Р.Саути, О.Уайльда, Г.Гейне, английских и французских народных песен.

Гумилев Н.С. Стихотворения и поэмы. – СПб., 2000. Новая библиотека поэта. Большая серия.
***

Николай Гумилев с первой женой - Анной Ахматовой (Горенко) и сыном Львом

Александр Иванович Куприн
Крылатая душа
(о Н. С. Гумилёве)

В нём было нечто, напоминающее какую-то дикую и гордую перелетную птицу: маленькая, круглая сзади, голова на высокой шее, длинный прямой нос, круглый глаз со сторожким боковым взором, неторопливые движения.

Так же, как птица, любил он простор и свободу, любил не метафорически, не теоретически, а любовью духа. Его радостью были далёкие пути. Я не знаю всей его жизни, но мне хорошо известно, что бывал он в Африке, где от негуса Абиссинского получил милостивые и совсем ненужные ему разрешения: охотиться на слонов и добывать золото в пределах абиссинских владений. Бывал он также на Крайнем Севере, на Вайгаче и на Новой Земле, в очарованных странах полугодовой ночи, безмолвия и северных сияний. Зимою 1919 г. я встречал его на петербургских улицах в длинном лапландском малахае из оленей-выпоротков, шитом по краям и по рукавам мелким цветным бисером. Высокий, с медлительной важной походкой, с серьезным лицом — он сам был похож на стройного, сурового экзотического жреца.

И жил он всегда в замкнутом одиночестве, как свободолюбивая, большая птица, не признающая стаи, вьющая свое гнездо в недоступных местах. О нем лично мало знали и говорили. Кому, например, было известно, что всю Великую войну Гумилёв прослужил в Сумском кавалерийском полку? Я только раз услышал об этом от него, когда пришлось к слову. Он лишь коротко установил факт и не обронил ни одной подробности.

Совсем недавно я узнал, что за свою выдающуюся храбрость Гумилёв был награжден Георгием трех степеней. Не сомневаюсь, что храбрость эта была сдержанна, холодна и молчалива.

Мало того, что он добровольно пошёл на современную войну — он — один он! — умел её поэтизировать.

Да, надо признать, ему не чужды были старые, смешные ныне предрассудки: любовь к родине, сознание живого долга перед ней и чувства личной чести. И ещё старомоднее было то, что он по этим трём пунктам всегда готов был заплатить собственной жизнью.

Он писал стихи, насыщенные терпкой прелестью, обвеянные ароматами высоких гор, жарких пустынь, дальних морей и редких цветов, прекрасные, полнозвучные, упругие стихи, в которых краткая и емкая форма вмешает гораздо больше, чем сказано. Странствующий рыцарь, аристократический бродяга, — он был влюблён во все эпохи, страны, профессии и положения, где человеческая душа расцветает в дерзкой героической красоте. Когда читаешь его стихи, то думаешь, что они писались с блестящими глазами, с холодом в волосах и с гордой и нежной улыбкой на устах. А потом их равнодушно отдали в печать и высокомерным молчанием встретили чужое навязчивое суждение. Единственная награда заключена была в самом трепете творчества.

Как мог Гумилёв — один из самых независимых, изящных, вольных и гордых людей, каких только приходилось встречать и можно вообразить, — как мог он выносить всю нищенскую тоску, арестантскую узость, подлейшую, унизительную зависимость днем и ночью от любого вздорного случая и любого упившегося властью скота? Что перетерпела его крылатая душа в эти черные дни, обратившие великую страну в сплошной вонючий застенок?

Никогда, ни в каком заговоре он участвовать не мог. Заговор — это стая. В обезумевшей, голодной, холодной России, заведенной за пределы того, что может стерпеть человек, — заговор из пяти людей уже не заговор, а провал и катастрофа. А у Гумилёва был холодный, скептический и проницательный ум. Я не думаю также, чтобы он удостоил допросчиков каких-нибудь разъяснений по поводу своего политического символа веры.

Но, знаете, сорвётся иногда у человека, умеющего глубоко презирать и холодно ненавидеть, сорвётся, может быть, даже совсем невольно, — всего лишь один, быстрый, как молния, пронзительный взгляд, но в нём палач мгновенно прочтет: и то, как он микроскопически мал, гадок, глуп, грязен и труслив в сравнении со спокойно стоящей перед ним жертвой, и то… что эта бесконечная разница пребудет во веки веков. И тогда конец. Тогда неизбежна смерть избраннику, тому, кого сам Бог отметил при рождении прикосновением своего перста на возвышенную жизнь и ужасную кончину.

Но вот вопрос, где же был Горький, когда Гумилёв томился на Гороховой № 2, в одиноком молчании, ожидая своей участи? Мы что-то не слыхали о Горьком в связи с расстрелом Гумилёва. Или, может быть, на одном из заседаний «Всемирной литературы», где автор «Челкаша» так часто клал ноги на стол и плевал через губу, может быть, и сам Горький поймал на себе этот случайный, рассеянный взгляд в тот самый момент, когда Гумилёв кристаллизовал в своем сознании художественный образ Горького в подштанниках и туфлях?

Это бывает. Невидимые стальные нити протягиваются иногда от глаз к глазам и по ним пробегают, как искры, страшные мысли, не нуждающиеся в словесной форме.
***

Прикрепления: 0493231.jpg (25.1 Kb) · 5585360.jpg (430.8 Kb) · 7028463.gif (31.9 Kb) · 9650544.jpg (28.0 Kb)


Редактор журнала "Азов литературный"
 
Nikolay Дата: Понедельник, 28 Мар 2011, 15:09 | Сообщение # 2
Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Награды: 168
Репутация: 248

НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ - ТВОРЧЕСТВО

Я целовал посланья лета....

Ветла чернела на вершине,
Грачи топорщились слегка,
В долине неба синей-синей
Паслись, как овцы, облака.
И ты с покорностью во взоре
Сказала: "Влюблена я в вас" -
Кругом трава была, как море,
Послеполуденный был час.

Я целовал посланья лета,
Тень трав на розовых щеках,
Благоуханный праздник света
На бронзовых твоих кудрях.
И ты казалась мне желанной,
Как небывалая страна,
Какой-то край обетованный
Восторгов, песен и вина.
***

Влюбленная в дьявола

Что за бледный и красивый рыцарь
Проскакал на вороном коне,
И какая сказочная птица
Кружилась над ним в вышине?

И какой печальный взгляд он бросил
На мое цветное окно,
И зачем мне сделался несносен
Мир родной и знакомый давно?

И зачем мой старший брат в испуге
При дрожащем мерцаньи свечи
Вынимал из погребов кольчуги
И натачивал копья и мечи?

И зачем сегодня в капелле
Все сходились, читали псалмы,
И монахи угрюмые пели
Заклинанья против мрака и тьмы?

И спускался сумрачный астролог
С заклинательной башни в дом,
И зачем был так странно долог
Его спор с моим старым отцом?

Я не знаю, ничего не знаю,
Я еще так молода,
Но я все же плачу, и рыдаю,
И мечтаю всегда.
***

Возвращение
(Анне Ахматовой)

Я из дому вышел, когда все спали,
Мой спутник скрывался у рва в кустах,
Наверно, наутро меня искали,
Но было поздно, мы шли в полях.

Мой спутник был желтый, худой, раскосый,
О, как я безумно его любил!
Под пестрой хламидой он прятал косу,
Глазами гадюки смотрел и ныл.

О старом, о странном, о безбольном,
О вечном слагалось его нытье,
Звучало мне звоном колокольным,
Ввергало в истому, в забытье.

Мы видели горы, лес и воды,
Мы спали в кибитках чужих равнин,
Порою казалось - идем мы годы,
Казалось порою - лишь день один.

Когда ж мы достигли стены Китая,
Мой спутник сказал мне: "Теперь прощай.
Нам разны дороги: твоя - святая,
А мне, мне сеять мой рис и чай".

На белом пригорке, над полем чайным,
У пагоды ветхой сидел Будда.
Пред ним я склонился в восторге тайном.
И было сладко, как никогда.

Так тихо, так тихо над миром дольным,
С глазами гадюки, он пел и пел
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном, и воздух вокруг светлел.
***

Завещание

Очарован соблазнами жизни,
Не хочу я растаять во мгле,
Не хочу я вернуться к отчизне,
К усыпляющей мертвой земле.

Пусть высоко на розовой влаге
Вечереющих гроных озер
Молодые и строгие маги
Кипарисовый сложат костер.

И покорно, склоняясь, положат
На него мой закутанный труп,
Чтоб смотрел я с последнего ложа
С затаенной усмешкою губ.

И когда заревое чуть тронет
Темным золотом мраморный мол,
Пусть задумчивый факел уронит
Благовонье пылающих смол.

И свирель тишину опечалит,
И серебряный гонг заревет
И час, когда задрожат и отчалит
Огневеющий траурный плот.

Словно демон в лесу волхвований,
Снова вспыхнет мое бытие,
От мучительных красных лобзаний
Зашевелится тело мое.

И пока к пустоте или раю
Необорный не бросит меня,
Я еще один раз отпылаю
Упоительной жизнью огня.
***

Я больше ее не люблю...

Когда, изнемогши от муки,
Я больше ее не люблю,
Какие-то бледные руки
Ложатся на душу мою.

И чьи-то печальные очи
Зовут меня тихо назад,
Во мраке остынувшей ночи
Нездешней мольбою горят.

И снова, рыдая от муки,
Проклявши свое бытие,
Целую я бледные руки
И тихие очи ее.
***

Любовь

Надменный, как юноша, лирик
Вошел, не стучася, в мой дом
И просто заметил, что в мире
Я должен грустить лишь о нем.

С капризной ужимкой захлопнул
Открытую книгу мою,
Туфлей лакированной топнул,
Едва проронив: «Не люблю».

Как смел он так пахнуть духами!
Так дерзко перстнями играть!
Как смел он засыпать цветами
Мой письменный стол и кровать!

Я из дому вышел со злостью,
Но он увязался за мной.
Стучит изумительной тростью
По звонким камням мостовой.

И стал я с тех пор сумасшедшим.
Не смею вернуться в свой дом
И все говорю о пришедшем
Бесстыдным его языком.
***

Никогда не пел и не любил...

Нежно-небывалая отрада
Прикоснулась к моему плечу,
И теперь мне ничего не надо,
Ни тебя, ни счастья не хочу.

Лишь одно бы принял я не споря —
Тихий, тихий золотой покой
Да двенадцать тысяч футов моря
Над моей пробитой головой.

Что же думать, как бы сладко нежил
Тот покой и вечный гул томил,
Если б только никогда я не жил,
Никогда не пел и не любил.
***

Остров любви

Вы, что поплывёте
К Острову Любви,
Я для вас в заботе,
Вам стихи мои.

— От Европы ль умной,
Джентльмена снов;
Африки ль безумной,
Страстной, но без слов;

Иль от двух Америк,
Знавших в жизни толк;
Азии ль, где берег —
Золото и шёлк;

Азии, иль дале
От лесов густых
Девственных Австралий,
Диких и простых;

— Все вы в лад ударьте
Вёслами струи,
Следуя по карте
К острову Любви.

Вот и чёлн ваш гений
К берегу прибил,
Где соображений
Встретите вы ил.

Вы, едва на сушу,
Книга встретит вас,
И расскажет душу
В триста первый раз.

Чтоб пройти болота
Скучной болтовни,
Вам нужна работа,
Нужны дни и дни.

Скромности пустыня.
— Место палачу!
Всё твердит богиня,
Как лягушка в тине:
«Нет» и «не хочу».

Но Стыдливость чащей
Успокоит вас,
Вам звучит всё слаще:
— «Милый, не сейчас!»

Озеро Томлений
— Счастье и богам:
Все открыты тени
Взорам и губам.

Но на остров Неги,
Тот, что впереди,
Дерзкие набеги
Не производи!

Берегись истерик,
Серной кислоты,
Если у Америк
Не скитался ты;

Если ж знаешь цену
Ты любви своей —
Эросу в замену
Выйдет Гименей.
***

(Из серии «Тень от пальмы»)

РАДОСТИ ЗЕМНОЙ ЛЮБВИ

Три новеллы

(Посвящается Анне Андреевне Горенко)

Одновременно с благородной страстью, которая запылала в сердце Данте Алигиери к дочери знаменитого Фолько Понтимари, называемой её подругами нежной Беатриче, Флоренция видела другую любовь, радости и печали которой проходили не среди холодных небесных пространств, а здесь, на цветущей итальянской земле.

И для того, кому Господь Бог в бесконечной мудрости своей не позволил быть свидетелем этого прекрасного зрелища, я расскажу то немногое, что мне известно о любви благородного Гвидо Кавальканти к стройной Примавере.

I
Долго страдая от тяжёлого, хотя и сладкого, недуга скрытой любви, Кавальканти наконец решил открыться благородной даме своих мыслей, нежной Примавере, рассказав в её присутствии вымышленную историю, где истица открылась бы под сетью хитроумных выдумок, подобно матовой белизне женской руки, сплошь покрытой драгоценными кольцами венецианских мастеров.

Случай — увы! слишком часто коварный союзник влюблённых — на этот раз захотел помочь ему и устроил так, что, когда Кавальканти посетил своего друга, близкого родственника прекрасной Примаверы, он нашёл их обоих, беседующих в одной из зал их дома, и, не возбуждая никаких подозрений, мог просить разрешения рассказать рыцарскую историю, будто бы недавно прочитанную им и сильно поразившую его воображение. Его друг высказал живейшее нетерпение выслушать её, а Примавера, опустив глаза, улыбкой дала понять своё желание, обнаружив при этом ещё раз ту совершенную учтивость, которая отличает лиц высокого происхождения и не менее высоких душевных качеств.

Кавальканти начал рассказывать о синьоре, который любил даму, не только не отвечавшую на его чувства, но даже выразившую желание не встречаться с ним совсем, ни на улицах их родного города, ни на собраниях благородных дам, где они показывают свою красоту, ни в церкви во время мессы; как этот рыцарь, с сердцем, где, казалось, все печали свили свои гнёзда, скрылся в самый отдалённый из своих замков для странных забав, мучительных наслаждений неразделённой любви. Знаменитый художник из золота и слоновой кости сделал ему дивную статую дамы, любовь к которой стала властительницей его души. Потянулись одинокие дни, то печальные и задумчивые, как совы, живущие в бойницах замка, то ядовитые и чёрные, как змеи, гнездящиеся в его подвалах. С раннего утра до поздней ночи склонялся несчастный влюблённый перед бездушной статуей, наполняя рыданиями и вздохами гулко звучащие залы. И всегда только нежные и почтительные слова слетали с его уст, и всегда он говорил только о любимой даме. Никто не знает, сколько прошло тяжёлых лет, и скоро погасло бы жгучее пламя жестокой жизни и полуослепшие от слёз глаза взглянули бы в кроткое лицо вечной ночи, но великая любовь сотворила великое чудо: однажды, когда особенно чёрной тоской сжималось сердце влюблённого и уста его шептали особенно нежные слова, рука статуи дрогнула и протянулась к нему, как бы для поцелуя. И когда он припал к ней губами, лучезарная радость прозвенела в самых дальних коридорах его сердца, и он встал, сильный, смелый и готовый для новой жизни. А статуя так и осталась с протянутой рукой.

Голос Кавальканти дрожал, когда он рассказывал эту историю, и он часто бросал красноречивые взгляды в сторону Примаверы, которая слушала, скромно опустив глаза, как и подобает девице столь благородного дома. Но — увы! — его хитрость не была понята, и когда его друг принялся горько сетовать на жестокость прекрасных дам, Примавера заметила, что, несмотря на всю занимательность только что рассказанной истории, она всем рыцарским романам и любовным новеллам предпочитает книги благочестивого содержания и в особенности «Цветочки» Франциска Ассизского. Сказав это, она поднялась и вышла с таким благородным достоинством, что к ней можно было приложить слова древних поэтов, воспевающих походку богинь.

Видя столь полную неудачу давно лелеянного плана, Кавальканти ощутил в сердце горькое отчаяние и, не надеясь, что сумеет овладеть собой, попрощался со своим другом, прося его не отягощать себя скукой проводов. Солнце уже село, и по залам плавали сумерки, когда вдруг у самых дверей Кавальканти заметил нежную Примаверу, одну, смущённо наклонившуюся к синеватому мрамору пола. «Я уронила кольцо, — сказала она немного тише обыкновенного, — не хотите ли помочь мне его найти?» И, когда он нагнулся, рука, тонкая, нежная, с бледно-голубыми жилками, будто случайно скользнула по его лицу, но на миг задержалась у губ. И быстрота, с которой он поднял голову, не могла сравниться с быстротой Примаверы, скрывшейся за тяжёлой из французского дуба дверью. Тогда Кавальканти понял, что он всё равно не найдёт кольца, как если бы оно упало в пенные воды Адриатического моря, и пошёл домой с душой, достигнувшей высшей степени блаженства.

II
Последнее время Кавальканти часто встречался с прекрасной Примаверой то на собраниях, где юноши благородных домов удостаиваются высокой чести быть служителями своих дам, то во время благочестивых процессий, то в доме её родителей. И ни нежные взгляды, ни тяжёлые вздохи или любовные сонеты не могли поколебать того особенно холодного невнимания, с каким Примавера относилась к внушённой ею любви. В то время вся Флоренция говорила о заезжем венецианском синьоре и о его скорее влюблённом, чем почтительном, преклонении перед красотой Примаверы. Этот венецианец одевался в костюмы, напоминающие цветом попугаев; ломаясь, пел песни, пригодные разве только для таверн или грубых солдатских попоек; и хвастливо рассказывал о путешествиях своего соотечественника Марко Поло, в которых сам и не думал участвовать. И как-то Кавальканти видел, что Примавера приняла предложенный ей сонет этого высокомерного глупца, где воспевалась её красота в выражениях напыщенных и смешных: её груди сравнивались со снеговыми вершинами Гималайских гор, взгляды с отравленными стрелами обитателей дикой Тартарии, а любовь, возбуждаемая ею, с чудовищным зверем Симлой, который живёт во владениях Великого Могола, ежедневно пожирая тысячи людей; вдобавок размер часто пропадал, и рифмы были расставлены неверно. Но всё-таки в минуты унынья сердце Кавальканти томилось безосновательной, но жгучей ревностью, подобно тому, как благородная сталь военного меча разъедается ржавчиной в холодной сырости старых подвалов.

Задумчивый, чувствуя себя первым в доме печалей, шёл он однажды по площади, размышляя о том, чтобы уехать навсегда в далёкие страны, или просто ударом стилета оборвать печальную нить своей жизни. Был полдень, жаркий и душный. Тихие улицы старинной Флоренции, казалось, дремали в ожидании вечера, когда по ним грациозной вереницей пройдут прекрасные и нежные дамы, а влюблённые юноши, стоя в отдалении, будут опускать пылающие взоры. Кавальканти шёл, весь отданный своим чёрным думам, и, только случайно подняв глаза, заметил Лоренцо, старого нищего, хитрость которого была хорошо известна среди молодёжи. Он стерёг влюблённых во время их встреч и условно постукивал костылём, когда приближались нескромные или ревнивцы. Нежные дамы только ему доверяли относить письма, назначая тайные свидания. И сейчас старый Лоренцо с лукавой усмешкой запрятывал что-то в бездонные складки своего шерстяного плаща, а рядом с ним, тщетно стараясь скрыть смущение, стояла стройная Примавера в платье, сверкающем ослепительной белизною.

Столь же острая, сколь и внезапная, мука ревнивого подозрения огненным облаком окутала взоры Кавальканти, и, когда он снова получил возможность владеть своими чувствами, Лоренцо уже скрылся за соседним углом, а Примавера торопливыми шагами направлялась домой. Его присутствие осталось незамеченным обоими. С горьким отчаянием в сердце, чувствуя на лице смертельную бледность, Кавальканти быстро догнал Примаверу и голосом, дрожащим от страха быть прерванным, начал рассказывать, как давно он любит её, как велики его страдания, и просил, как последней милости, сказать, какому счастливцу старый Лоренцо понёс письмо; он выражал надежду, что её сердце отдано действительно достойному, и клялся умереть сегодня же, никому не открыв доверенной ему тайны.

Примавера шла, не поднимая головы и смущённо перебирая тонкими пальцами ароматные чётки, но по мере того, как Кавальканти говорил, её губы вздрогнули, щёки покрылись румянцем, и, не дослушав, она принялась отвечать горячо и быстро. Она удивлялась даже мысли, что ею может быть послано письмо. Никогда благородные дамы не решились бы на такой поступок. Так можно думать и говорить разве только о бродячих певицах из Неаполя или о женщинах предместья, с которыми Кавальканти, конечно, очень хорошо знаком. Она не понимала, как осмелился он подойти к ней на улице и даже говорить о своей любви. Разве он не знает, как тяжело и непристойно для благородной дамы выслушивать такие вещи? И, не закончив свою речь, с лицом, розовым от обиды и напоминающим индийский розоватый жемчуг, она скрылась за массивной дверью своего дома.

Полный стыда за свои подозрения и неосновательную ревность, Кавальканти медленно пошёл обратно, утешая себя мыслью, что эта нежная дама равно недоступна для всех, и обещая себе в будущем не тревожить её стыдливости ни вздохами, ни взглядами, чтобы хоть как-нибудь заслужить прощение своей вины. Из этих размышлений его вывел старый Лоренцо, давно бродивший вокруг его дома, как большая летучая мышь. «От прекрасной Примаверы, — сказал он осторожно протягивая письмо, — она дала мне за это целый дукат».

III
Немного времени спустя случилось так, что Кавальканти заболел и волею Всемогущего Господа Бога должен был перейти в число граждан вечной жизни. Заплакала стройная и нежная Примавера, роняя частые крупные слёзы на положенное в мраморную гробницу тело её возлюбленного, а благородные синьоры с грустными лицами вспоминали, какие прекрасные вещи сделал отошедший в своём неустанном служении великолепной музе итальянской поэзии; называли его сонеты, баллады и дивную канцону о природе любви. Задумчивая Флоренция одевалась в траур.

Светлый Ангел ввёл Кавальканти в райские двери, на которых зеленоватым лучистым светом были начертаны следующие слова: «Высшая радость, вечное счастье вам, входящие, отныне бессмертные». И сказал Ангел: «Хочешь, я поведу тебя туда, где в свите девушек, окружающих Деву Марию, находится нежная, как шелковистое облачко, кроткая Беатриче, прелести которой дивятся даже ангелы». И Кавальканти ответил: «Как мне благодарить тебя, о светоносный? Ты знаешь, чем усладить страдающее сердце. Веди меня к прекрасной Беатриче и дай мне смелости хоть изредка взглядывать на её сверкающие одежды. Ведь она была подругой Примаверы».

И сказал Ангел: «Хочешь, я поведу тебя туда, где в серебряных рощах рая проходит яркий, как солнце, невинный, как восточная лилия, Иисус Христос; с нежной лаской целует он всякого вновь приходящего к Нему». И Кавальканти ответил: «Светоносный, твоя благость превосходит все мои ожидания! Я попрошу у Иисуса Христа то золото, которое принесли Ему с востока три мудрых царя, и, сделав узорное кольцо, как жемчужину, возьму я слезу, ночью упавшую из кротких глаз в саду Гефсиманском. И у меня будет, что подарить Примавере, когда она придёт».

И сказал Ангел: «Хочешь, я поведу тебя туда, где в Силе и Славе, окружённый легионами светлых духов, восседает на троне Бог Отец? Золотой венец над головой, на плечах золотая мантия, а в ногах лестница, сияющая золотом, по которой ангелы сходят на землю, а души праведников поднимаются к райским блаженствам». И Кавальканти ответил: «Если хочешь исполнить самое сокровенное желание моё, о светоносный, пойдём туда и ускорим наши шаги; и по той золотой лестнице, о которой ты говоришь, я спущусь на землю, где живёт моя Примавера».
***

Прикрепления: 0626503.jpg (27.1 Kb) · 2935864.jpg (32.9 Kb) · 2281046.jpg (127.5 Kb) · 8513076.jpg (20.6 Kb)


Редактор журнала "Азов литературный"
 
Литературный форум » Я памятник себе воздвиг нерукотворный » Акмеизм (начало ХХ в) » Гумилев Николай Степанович - русский поэт, критик и офицер (15 апреля 2011 года-125 лет со дня рождения)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск: