| Jullianika | Дата: Пятница, 19 Авг 2011, 02:38 | Сообщение # 1 |
 Долгожитель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 3070
Награды: 88
Репутация: 101
Статус:  | Памяти моего мужа Михаила Николаева
Бог меня — одну поставил
Посреди большого света.
— Ты не женщина, а птица.
Посему: летай и пой!
Марина Цветаева
Душевный строй поэта располагает к катастрофе.
Осип Мандельштам
Вместо предисловия
Много лет уже мне хотелось поехать в Елабугу, город, где провела последние дни Марина Цветаева, посмотреть сам город, кладбище, где она похоронена, а может быть, и повидать людей, которые ее там знали. И вот осенью 1966 года, когда исполнялось двадцать пять лет со дня ее гибели, желание это стало непреодолимым, и я решила проделать по ее следу последнее путешествие Цветаевой: из Москвы в Елабугу водой — по Волге мимо Костромы, Горького, Казани, а потом мимо Чистополя по Каме.
Мне казалось, что, плывя ее маршрутом, я смогу хоть немного и ненадолго увидеть окружающее ее глазами, проникнуть в ее мысли и чувства. Мне это не удалось. И не потому, что все вокруг изменилось за четверть века, даже берега реки, где исчезли многие существовавшие испокон веку деревни и появились невиданные прежде искусственные моря. И не потому, наверное, что люди, на каждой пристани снующие, кричащие, толкающиеся, спешащие куда-то по своим делам и заботам, не объединены, как тогда, общей бедой — войной. А просто потому, что невозможно, плывя на комфортабельном теплоходе, имея дом, близких, друзей, влезть в шкуру одинокого бездомного человека с трагической жизнью позади и полной беспросветностью впереди. Общего только вода за бортом, леса по берегам да часто мелькающие деревенские, городские, монастырские — большей частью заброшенные, а то и полуразвалившиеся — церкви, такие красивые издали. О чем думала, на что надеялась, что вспоминала Цветаева, глядя в кипящую воду за кормой или на эти сосны, деревушки и церкви?.. Проплыли устье Оки около Горького. Вспоминалось ли ей детство на Оке, любимые тарусские холмы и поля? Или она думала только о невозможности найти в Елабуге хоть какой-нибудь заработок, о необходимости продержаться, хотя бы ради сына, об ужасах войны?.. Не знаю, но мне становилось тоскливо и холодно в моей уютной каюте каждый раз, как я пыталась себе это представить.
Когда подплываешь к Елабуге со стороны Казани — так и Цветаева к ней подплывала — первое, что видишь, — высоченный крутой обрыв над пристанью. Пристань под ним кажется маленьким ненадежным гнездышком, а наверху он оканчивается мысом с круглой белой башней, сохранившейся со времен древнеболгарской крепости — Чортово городище. Все это очень красиво. Вдали, километрах в двух-трех от пристани, виден силуэт города: двухэтажные каменные купеческие (Елабуга прежде была городом хлеботорговым) дома на холме над лугами и рекой, за ними ряды одноэтажных домиков и домишек и над всем этим три огромные каменные церкви и пожарная каланча. Тоже красиво. А когда едешь в город по асфальтированной (еще несколько лет назад — булыжной) дороге — высокой искусственной насыпи, построенной в самом начале века и по бокам обсаженной густо разросшимися деревьями, и ярко светит солнце, и ветер бьет в лицо, — охватывает ощущение радости и покоя. Не с такими чувствами подъезжала к Елабуге Цветаева. Могла ли она заметить эту красоту?
Адрес был мне известен, я скоро нашла на тихой елабужской улице недалеко от центра домик в три окошка, но долго не решалась войти — как-то примут хозяева непрошеного гостя? Однако я не первая приехала в этот дом расспросить о Цветаевой, а потому приняли меня без удивления и энтузиазма — спокойно. Хозяева — Анастасия Ивановна и Михаил Иванович Бродельщиковы, муж и жена, люди пожилые, на пенсии. Живут они одни, дети и внуки разъехались или получили жилье и живут своим домом1. А в то время, в начале войны, жил с ними шестилетний внук Павлик. Бродельщиковы оказались людьми очень славными и симпатичными, с врожденно-благородной нелюбовью к сплетне, к копанию в чужих делах. И все, что мне удалось услышать от них о Цветаевой, говорилось сдержанно, как бы нехотя, без желания посудачить и кого-нибудь осудить. Впрочем, рассказывала Анастасия Ивановна, Михаил Иванович больше помалкивал, изредка вставит два-три слова.
Цветаеву, как и других эвакуированных, живших в доме уже после ее смерти, они помнят хорошо. Ведь и вообще в размеренных и тихих провинциальных буднях любой новый человек надолго запоминается. А тут еще такой случай… Но что Марина Ивановна Цветаева — известный поэт, хозяева себе не представляли; записалась в домовой книге «писательница-переводчица» — вот и все. Эвакуированных для такого маленького городка было довольно много: примерно тысяча взрослых да столько же детей. Их встречали представители местной власти, водили по домам, устраивали. Привели и к Бродельщиковым группу, человек пятнадцать. В их маленьком домике — как войдешь из сеней — налево кухня, направо горница из двух комнат. Комнаты по-деревенски разделены перегородкой не до потолка, вместо дверей — занавеска, а все-таки отдельно. В каждой по три окошка. Цветаева вошла первая и, как прошла во вторую комнатку, так сказала: «Я здесь останусь, никуда больше не пойду». Сходили с сыном за вещами и поселились. «Я-то расстроилась, — говорит Анастасия Ивановна. — Она мне сперва не понравилась: высокая, сутулая, худющая, седая — прямо ведьма какая-то. Баба-яга. Несимпатичная…» А потом вроде бы и ничего, притерпелась, даже сблизилась с квартиранткой — на почве курения: «Вместе курили. Тогда что было курить? Самосад. В газетку, если достанешь. Я ей папироски крутила — Марина-то Ивановна сама не умела — и сидим дымим вместе».
Из слов сына Цветаевой следует, что они прибыли в Елабугу семнадцатого августа, но где они провели первые четыре дня, мне неизвестно. Возможно, ночевали где-нибудь в школе — так бывало в то время, — а днями Цветаева ходила в поисках жилья. У Бродельщиковых она прожила всего десять дней: 21 августа поселились (в домовой книге этот день указан как день приезда, прописались — 25-го), а 31-го — умерла. Да еще и уезжала за это время на несколько дней. И потому в рассказе Анастасии Ивановны все время повторяется: «может быть… если бы она дольше пожила…» Может, и разговорились бы; может, и подружились бы; может… если б она дольше пожила…
Цветаевой, видимо, понравилось у Бродельщиковых. В домике чисто и тихо, у нее с сыном отдельная — пусть всего восемь квадратных метров — комнатка, из окон открывается чудесный вид: луга, Закамье, простор… «И сестру мою зовут как вас — Анастасия Ивановна», — сказала она хозяйке. «Не понравилось Марине Ивановне только одно, — говорит А. И. Бродельщикова, — тут напротив спиртзавод был, так, когда из него выпускали отходы, бывал очень плохой запах». Сама она показалась хозяевам старой и некрасивой: лицо усталое и озабоченное, почти седые, очень коротко подстриженные волосы зачесаны назад. А ведь ей в то время не исполнилось еще сорока девяти лет. Ни одна из фотографий в «Избранном» Цветаевой, которые я им показала, не оказалась похожей на ту Цветаеву, с которой им довелось жить бок о бок. Даже самая последняя, с ее советского паспорта, выданного за два года до Елабуги. Много позже, вглядываясь в неретушированный экземпляр этого снимка, я поняла, кажется, в чем было дело. Для книги фотографию сильно «подправили»: пригладили волосы, резче выделили линию бровей, а главное — убрали трагические складки у рта и пририсовали улыбку… Одета Цветаева была неважно: темное длинное платье, старое осеннее пальто, кажется, коричневое, вязаный берет горохового цвета. («Я все смеялась: как блин гороховый. Некрасиво…» — говорит Анастасия Ивановна.) Дома все время носила большой фартук с карманом — «так в нем и померла».
Настроение было очень тяжелое. Все больше молчала. Курит и молчит. В Елабуге стоял полк, проходили подготовку красноармейцы. Они то и дело с песнями маршировали по улицам. У Марины Ивановны сорвалось: «Такие победные песни поют, а он все идет и идет…» Она постоянно уходила из дому, искала работу, а может быть, и покупателя на какие-то остатки столового серебра, бывшие у нее. «Да кому же продашь? Может, у кого и были деньги, у буржуев, да как узнаешь?»… Ни работы, ни покупателей не было. Цветаева привезла с собой запас кое-каких продуктов: крупы, сахар. Но готовить еду, видно, не было ни сил, ни настроения.
— Делать она ничего не умела, — сказала мне Анастасия Ивановна.
— Да как же? — почти обиделась я. — Она всю жизнь все делала.
— Ничего она не могла, я же видела, мы же вместе жили. Нагрею я ей воды, она голову вымоет. Ну, сказала бы мне: «Анастасия Ивановна, подотрите», я бы и подтерла. А то сама тряпкой по полу кое-как размажет — и все. И не готовила никогда. Продукты-то были, а не готовила. У меня хоть керосину нет, но таганок и дрова были, и сковородки, посуда — все было. Могла бы сготовить…
— А что же они ели?
— В столовую ходили. А в столовой тогда одну бурду давали… А то попросит меня продать ей рыбы — Михаил Иванович заядлый рыболов, рыба всегда была. Купит и просит: «Уж вы мне ее почистьте». Ну, почищу, а она: «Уж вы мне ее пожарьте». И пожарю, не трудно. Когда она умерла, целая большая сковородка жареной рыбы так в сенях и осталась…
Из всего повествования этой простой женщины не заметно, чтобы она осуждала сам факт самоубийства Цветаевой, — ей просто кажется, что Цветаева сделала это слишком рано, без крайности:
— Вещей у них было много. Одних продуктов большой мешок: в разных кулечках и рис, и манная, и другие крупы. Сахару с полпуда. Могла бы она еще продержаться. Да вот такой момент у нее, видно, настал… Ну, все равно, могла бы она еще продержаться. Успела бы, когда бы все съели…
Еще по дороге в Елабугу Цветаева написала в Казань, в Татарский Союз писателей:
«Уважаемый тов. Имамутдинов!
Вам пишет писательница-переводчица Марина Цветаева. Я эвакуировалась с эшелоном Литфонда в гор. Елабугу на Каме. У меня к Вам есть письмо от и. о. директора Гослитиздата Чагина, в котором он просит принять деятельное участие в моем устройстве и использовании меня в качестве переводчика. Я не надеюсь на устройство в Елабуге, потому что, кроме моей литературной профессии, у меня нет никакой. У меня за той же подписью есть письмо от Гослитиздата в Татиздат с той же просьбой. На днях я приеду в Казань и передам Вам вышеуказанное письмо.
Очень и очень прошу Вас и через Вас Союз писателей сделать все возможное для моего устройства и работы в Казани. Со мной едет 16-летний сын. Надеюсь, что смогу быть полезной как поэтическая переводчица.
Марина Цветаева».
Ответа не последовало. Письмо Цветаевой хранится в архиве Союза писателей Татарии. Поперек него — резолюция: «К делу». К какому делу?
И вот, едва устроившись и прописавшись в Елабуге — без прописки жить, а тем более двинуться с места было запрещено, — Цветаева едет в ближний Чистополь, где была большая колония эвакуированных писателей. Она надеется на их участие и помощь. Ей нужны жилье и какая-нибудь работа и — что для нее очень важно — чтобы было с кем читать стихи. Но и здесь ее ждала неудача. Писательское начальство отказывалось выдать Цветаевой справку для прописки, удивляясь: зачем ей в Чистополь? Она была на подозрении: всего два года как вернулась из эмиграции, к тому же муж и дочь арестованы. Только после хлопот и больших волнений такая справка была ей обещана. Впрочем, на работу и в Чистополе надежды не было. С тем она и вернулась в Елабугу.
Заехала и я на обратном пути в Чистополь. Хотя он значительно больше Елабуги, но произвел на меня какое-то гнетущее впечатление: пыльный, неуютный, неприветливый, забытый Богом городишко. И уж если человек за него хватается, как утопающий за соломинку…
31 августа 1941 года было воскресенье. Случилось так, что Цветаева осталась дома одна на целый день.
— Если бы мы все в тот день не ушли, — рассказывала мне Анастасия Ивановна, — может, и обошлось бы. А нас погнали на субботник — аэродром чистить. Вместо Марины Ивановны сын пошел, лучше бы она сама пошла, ничего бы и не было — все же на людях…
В тот день всем, кто был на субботнике, выдали по буханке хлеба — это запомнилось. Пошли Анастасия Ивановна с Муром, Михаил Иванович с внуком отправились на рыбалку.
— День тогда очень хороший был. Мы с Павликом на рыбалку собрались. Я говорю: «Марина Ивановна, мы пойдем порыбалим, побудете одна?» — Она отвечает: «Побуду, побуду, идите…» — Вроде даже обрадовалась, что мы уходим. Знатьё бы, что так получится, — никуда бы не ушли…
Первой вернулась домой Анастасия Ивановна. В сенях она наткнулась на стул и удивилась: зачем здесь стул? А подняв глаза, увидела повесившуюся квартирантку. Она выбежала из дому, позвала соседку, та позвонила, вызвала милицию и «скорую помощь». Вынуть тело из петли они не решились. Врач и милиция приехали только через два часа. Я спросила:
— Что же вы не посмотрели, может, она еще живая была, когда вы пришли? Может, еще можно было спасти?
— Надо бы посмотреть, — отвечает Анастасия Ивановна.
— А как же снять? — удивляется Михаил Иванович. — Милиция приедет, скажет, зачем сами сняли… Хорошо, что она записки оставила, а то бы подумали, что мы убили…
Тело Цветаевой увезли в больницу, а в комнате сделали обыск — не пропало ли чего.
— Все перерыли, — говорит Анастасия Ивановна. — Сын тут присутствовал. Денег оказалось у них 400 рублей…2И два письма нашли. Не знаю, где они лежали, мы их не видели. Одно, вроде, писателю Асееву, чтобы позаботился о ее сыне, а другое вообще — отчего и почему. Мы их не читали, милиция читала и сын.
…Я хожу по Елабуге. Это маленький, чистый и зеленый городок, по-провинциальному уютный и домашний. Но в голове у меня все время звучат строки Осипа Мандельштама из стихов, обращенных к Цветаевой полвека назад:
Но в этой темной, деревянной
И юродивой слободе
С такой монашкою туманной
Остаться — значит быть беде.
Быть беде, быть беде, быть беде… Не потому ли Цветаева так рвалась из Елабуги?
Хоронили ее прямо из больницы. На похороны, по словам хозяев, никто не пошел: кому какое дело до безродного, бездомного, бесприютного человека, каким была Цветаева в Елабуге? Кладбищенские книги в то время не велись, поэтому могила Цветаевой неизвестна.
* * *
Могила Цветаевой неизвестна…
Я поднимаюсь на кладбище за городом, над городом, над дальними прикамскими далями. Дорога та же, вряд ли здесь что-нибудь изменилось за минувшие четверть века. Она пустынна, и мне кажется, я вижу, как по ней в последний путь везут одинокого, загнанного жизнью человека, прекрасного русского поэта. Вдоль дороги стоят столбы электропередачи, они гудят — наверное, от резкого осеннего ветра. Этот гул провожает меня на кладбище, как, возможно, провожал и тело Цветаевой, вместо колокольного звона. А мне он нагудывает цветаевские строки — образ всей ее жизни и творчества:
Гудят моей высокой тяги
Лирические провода…
Стихи эти уже все время со мной — и по дороге, и на кладбище, и еще долго-долго.
Кладбище окружено старинной каменной оградой с крепкими воротами с проржавленным засовом. У ворот — закрытая теперь каменная часовенка. Кладбище заросло деревьями, зеленое, чистое и присмотренное. В правом углу его, на самом высоком месте среди прямоствольных, торжественных и суровых сосен множество безымянных могил: маленькие, часто еле различимые холмики, поросшие засохшей уже травой, полынью, осыпанные сосновой хвоей… Я срываю несколько веточек полыни на память. Сегодня — 31 августа. В 1941 году здесь хоронили эвакуированных. Говорят, что где-то среди этих могил была похоронена и Цветаева. Отсюда открывается вид на город и дальше на луга, леса, Каму… Здесь — вечный покой, тихо-тихо. Изредка, заглушённый расстоянием, раздастся шум автомашины или трактора.
Под одной из сосен несколько лет назад сестра Цветаевой Анастасия Ивановна установила небольшой крест с простой надписью:
В этой стороне кладбища похоронена
МАРИНА ИВАНОВНА ЦВЕТАЕВА
род. 26 сент. ст. ст. 1892
в Москве
† 31 августа нов. ст. 1941
в Елабуге
Зима 1966/67 года, Таруса
|
| |
| |
| scherzo | Дата: Пятница, 19 Авг 2011, 16:54 | Сообщение # 8 |
 Житель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 841
Награды: 35
Репутация: 71
Статус: | irtya, Сын Анастасии, на основании своего знания личности Марины и во преки мнению матери не удовлетворился оф. версией. Он нашел факты. И то, что он не довел до ума, т.к. умер, доделывала Лилит Козлова.
Я, как человек изучающий психологию, могу сказать, что когда бы не наступила точка невозврата, луковицу Марина дорезала бы.
2 письма, написанные Мариной Асеевым и Муру, по графологической экспертизе, были написаны за пол года до самоубийства в дневнике Марины.
Барделщикова, рассказала, что во время отсутствия Марины приходили "С набережной" (КГБ) и читали ее дневники, пригрозив семейству Барделщиковых расправой, если те проговоряться. Марину пытались вербовать, как "немецкую переводчицу", а на самом деле, как стукача из среды литераторов. Сами понимаете, что она им ответила.
В день самоубийства, Павлик остался дома. Ему было 6 лет. Вот, что он рассказал Андрею Трухачеву:
Пришли двое в штатском и сразу прошли за загородку к МЦ. Сначала был какой-то неразборчивый разговор. Потом МЦ закричала: "Что вы сделали с моим мужем!!!" и послышался звук борьбы и мужской мат. Павлику стало страшно он убежал и спрятался в кустах за домом. Где сидел и плакал, пока не вернулась Бардельщикова.
Еще один мальчик из Елабуги, подружившийся с МЦ рассказал, что очень боялся смотреть на труп, т.к. слышал, что удавленники синие и с высунувшимся языком. А когда посмотрел очень удивился. МЦ была гладкая и розовая. Даже более розовая, чем при жизни. Небыло той желтой-серой бледности. И плотно сжатые губы. Именно из-за несоответствия с ожидаемым, мальчик это запомнил. Кажется Тимофей, имя этого мальчика.
Он же рассказал, что всем, кроме Бардельщиковых запретили идти на кладбище.
Одна женщина, тем не менее была там. Ухаживала за могилкой своего родственника. Ее предупредили не смотреть и молчать обо всем. Позже она узнала кого хоронили. И перед смертью рассказала внучке. Но она не могла вспомнить, за давностью лет - могила там где вырос куст бузины, или напротив. Внучка говорила, что ее бабушка очень сокрушалась. Мол, знала бы кого хоронят, запомнила бы меты.
Три могилы - три слуха. Осознанно, чтоб небыло возможности идентификации и не обнаружилось при вскрытии, что позвонки шейного отдела целые.Добавлено (19.08.2011, 16:54)
---------------------------------------------
Трухачев даже дошел до одного подполковника КГБ отвечавшего за архивы. И предложил ему версию ( Был 1991-ый год) Тот согласился с верностью версии и обещал посмотреть архивы. Потом сообщил Андрею, что не может дать ему необходимую информацию. Т.к. гриф без срока давности.
Нина Ваксман
|
| |
| |
