[ Обновленные темы · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Литературный форум » Я памятник себе воздвиг нерукотворный » Серебряный век (начало-середина ХХв) » Николай Николаевич Туроверов (Памяти Николая Туроверова)
Николай Николаевич Туроверов
berserg Дата: Среда, 21 Ноя 2012, 14:25 | Сообщение # 1
Долгожитель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1809
Награды: 78
Репутация: 125
«Перед Господом не постесняюсь называться Донским казаком...»

Его имя на долгие десятилетия было вычеркнуто из рус­ской литературы. Его стихи в СССР тайно переписыва­ли от руки, во мно­гих казачьих стани­цах и хуторах ходи­ли легенды, что где-то тут он то ли жил, то ли останавливался вместе с казачьими отрядами во время Гражданской войны. Участник отряда Чернецова, одного из первых казачьих ко­мандиров, поднявших на Дону организо­ванное сопротивление большевистской власти, пулемётчик артиллерийской ко­манды Донского корпуса, поэт, сумевший с поразительной силой выразить тоску из­гнания и трагедию казачества, почти уничтоженного после 1917 года, он вер­нулся на Родину через двадцать лет после смерти в 1972 году в Париже. Вернулся своими стихами.

Николай Николаевич Туроверов поки­нул Россию на одном из последних паро­ходов во время великого исхода 1920 го­да. Потом его строки, посвященные тем трагическим ноябрьским дням, долго цити­ровали, зачастую даже не зная автора:

Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.

Большую часть своей жизни Туроверов прожил в столице Франции, но в стихах поразительно точно, без единого лишнего слова, возвращался к родным краям, уви­деть которые ему было не суждено.

И слез невольно сердце просит,
И я рыдать во сне готов,
Когда вновь слышу в спелом просе
Вечерний крик перепелов.

«Голгофа» Белого дела, осмысление новой роли, которую русским изгнанни­кам суждено было сыграть в страшном двадцатом веке, воспоминания о пережи­тых днях, разломавших и его собственную жизнь, и судьбы современников, — вот основные мотивы поэзии Туроверова. Он мог выразить то, что терзало тысячи его соотечественников, мысли и чувства быв­ших подданных Российской империи, ставших эмигрантами. Смыслом их жизни становились воспоминания.
Что теперь мы можем и что смеем,

Полюбив спокойную страну,
Незаметно, медленно стареем
В европейском ласковом плену.

Популярность Туроверова была необы­чайна, особенно в военных и казачьих кругах русского зарубежья. В эмиграции он был тем, кем были для своих современ­ников Есенин или Высоцкий. Настоящим народным поэтом. «Глубина чувства и мысли, штриховая образность, реальность, скупая сжатость слов и звучность его сти­хов как бы кровно вырываются из сердца, любящего и знающего казачий быт... Ни­колай Николаевич начал читать свои сти­хи... Окончено. Минутная тишина, тишина забытья и дружный взрыв аплодисментов. А потом совершенно незнакомые люди, видевшие впервые Туроверова, шли к не­му, жали руку, со слезами на глазах цело­вали его. Крепкая любовь казака к своему родному краю, так легко совмещавшаяся со служением России, не всегда и не всем, неказакам, понятная, казалось, была поня­та всеми, заразила своей силой, объедини­ла всех». Так писал о выступлении Турове­рова его друг, еще один известный поэт русского Парижа Владимир Смоленский.

Стихи Туроверова появлялись в казачь­их газетах и журналах, их переписывали и читали на русских военных и литератур­ных вечерах повсюду, где жили изгнанни­ки из России, — в Аргентине и Алжире, в США и Югославии. И, конечно, во Фран­ции — стране, в которой он прожил пять­десят два года и нашел вечный покой на знаменитом кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Стране, для которой он нашел такие слова:

Лучшие тебе я отдал годы,
Все тебе доверил, не тая, —
Франция, страна моей свободы,
Мачеха веселая моя.

Но кроме фантастического поэтическо­го таланта, которым он согрел столько лю­дей, Туроверов был ещё и историком, и из­дателем, и организатором выставок. И се­годня специалисты считают его одним из лучших знатоков казачьей иконографии и русского портрета. Если в Париже откры­вались выставки «Казаки», «Суворов», «1812 год», «Лермонтов», то не было ни­каких сомнений — за ними стоял этот невысокий плотный человек. Именно Нико­лай Николаевич сделал всё, чтобы сохра­нился музей его родного лейб-гвардии Атаманского полка, вывезенный казаками в Париж. Он был главным хранителем уни­кальной библиотеки генерала Дмитрия Ознобишина, публиковал статьи по исто­рии казачества и русской военной славы. Он, правдами и неправдами, доставал средства, чтобы выкупить очередную рус­скую военную реликвию, появившуюся на какой-нибудь парижской барахолке. В на­учной работе Николай Николаевич всегда был очень тщателен и точен.

«Казачий альманах», «Русская военная старина», календари — чем только не за­нимался Туроверов. Он не давал окружаю­щим опускать руки, заряжал своих товари­щей энергией и силой, которая помогала жить.

Искать я буду терпеливо
Следы казачьей старины:
В пыли станичного архива,
В курганах древней целины,
В камнях черкасского раската,
На приазовских островах,
В клинке старинного булата,
В могильных знаках и словах.

В его стихах была подлинная, настоя­щая ностальгия, та, которой так не хвата­ет сегодняшним «псевдобелогвардей­ским» бардам. Но строки Туроверова, да­же самые трагические, все равно дарили надежду...

Помнишь вьюжный день на Перекопе,
Мертвый конь, разбитые ножны...
Много лет живя с тобой в Европе,
Ничего забыть мы не должны.
Биография Николая Туроверова была очень похожа на судьбы сотен тысяч лю­дей, раздавленных «красным колесом». Он родился 18 (30 по новому стилю) мар­та 1899 года в станице Старочеркасской области Войска Донского. Мать и отец происходили из старинных казачьих фа­милий. Отец, тоже Николай Николаевич, был судебным следователем, о матери из­вестно только, что ее звали Анна Никола­евна Александрова. Они сгинули то ли в лагерях, то ли в ссылке. Туроверов долго не имел о них никаких известий, но па­мять о матери не оставляла его до конца дней.

И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать,
В лохмотьях босая старуха,
Меня не узнавшая мать.

Поначалу в жизни казачьего поэта все было очень похоже на судьбы других его сверстников. Станица, любящий и зажи­точный казачий дом, Каменское реальное училище. А дальше началась Первая миро­вая, и все рухнуло. Туроверов поступил добровольцем в лейб-гвардии Атаманский полк, потом ускоренный выпуск Новочер­касского военного училища, Атаманский отряд, отряд полковника Чернецова, Степ­ной поход.

В ноябре 1919-го Николай стал начальником пулеметной команды родно­го Атаманского полка. За несколько ме­сяцев до исхода награжден Владимиром 4-й степени и получил чин подъесаула. Несколько раз был ранен, но, наверное, слишком многое надо было ему сделать в этой жизни, и судьба хранила его.

На борт одного из последних пароходов Турове­ров поднялся вместе с женой, красави­цей-казачкой Юлией Александровной Гре­ковой. Они были вместе до 1950 года, ко­гда она ушла из жизни. Без нее ему пред­стояло жить еще двадцать два года:

Все тот же воздух, солнце...
О простом, О самом главном:
о свидании с милой
Поёт мне ветер над её крестом,
Моей уже намеченной могилой.

Поразительно, как просто он умел ска­зать о самом главном. Сказать так, что пе­рехватывало горло.

1920-й год. Огромный, продуваемый всеми ветрами лазарет на греческом ост­рове Лемнос, потом Сербия, где родилась дочь Наталья. Поэт грузил мешки с му­кой, работал батраком и все время, как только была свободная минута, писал стихи, которые переписывались, пересказывались, расходились в сотнях спи­сков. Дальше — Париж, Сорбонна, снова работа по ночам. Пять книг стихов, Ино­странный легион в начале Второй миро­вой бойни. Стихи и беспрерывная рабо­та по сохранению казачьей и военной русской славы.

Пора, мой старый друг, пора,
Мы зажились с тобою оба,
И пожилые юнкера
Стоят навытяжку у гроба.

Николай Николаевич умер 23 сентября 1972 года в парижском госпитале Лари-Буазьер.

Но в разлуке с тобой не прощаюсь,
Мой далекий отеческий дом, —
Перед Господом не постесняюсь
Называться Донским казаком.

После выхода фильма Никиты Михал­кова «Русский выбор», где одна из серий почти целиком посвящена Туроверову, о «казачьем Есенине» узнали миллионы лю­дей. Письма в Российский фонд культуры на имя Михалкова приходят сотнями. И почти везде один вопрос — расскажите больше об этом замечательном поэте...

Виктор ЛЕОНИДОВ

* * *

Мы шли в сухой и пыльной мгле
По раскалённой крымской глине.
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине.

И в этот день в Чуфут-Кале,
Сорвав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год — прощай, Россия!

1920

* * *

Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня.
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня.

А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной.

Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо —
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда

1940

* * *

Мороз крепчал. Стоял такой мороз
Что бронепоезд наш застыл над яром,
Где ждал нас враг, и бедный паровоз
Стоял в дыму и задыхался паром.

Но и в селе, раскинутом в яру,
Никто не выходил из хат дымящих, —
Мороз пресек жестокую игру,
Как самодержец настоящий.

Был лед и в пулеметных кожухах;
Но вот в душе, как будто, потеплело:
Сочельник был. И снег лежал в степях.
И не было ни красных и ни белых

* * *

Как когда-то над сгубленной Сечью
Горевал в своих песнях Тарас, —
Призываю любовь человечью,
Кто теперь погорюет о нас?

Но в разлуке с тобой не прощаюсь,
Мой далекий отеческий дом, —
Перед Господом не постесняюсь
Называться донским казаком

* * *

Жизнь не проста и не легка.
За спицею мелькает спица.
Уйти б на юг, и в казака
По-настоящему влюбиться.

Довольно ждать, довольно лгать,
Играть самой с собою в прятки.
Нет, не уйти, а убежать,
Без сожалений и оглядки.

Туда, где весело живут,
Туда, где вольные станицы
И где не вяжут и не ткут
Своих нарядов молодицы;

Где все умеют пить и петь,
Где муж с женой пирует вместе.
Но туго скрученная плеть
Висит на самом видном месте.

Ах, Дон, Кубань - Тмутаракань!
А я в снегах здесь погибаю.
Вот Лермонтов воспел Тамань. -
А я читаю и мечтаю,

И никуда не убегу...
Твердя стихи о Диком поле.
Что знаю я и что могу,
Живя с рождения в неволе.

И мой недолгий век пройдет
В напрасном ожиданье чуда, -
Московский снег, московский лед
Меня не выпустят отсюда

* * *

Эти дни не могут повторяться, -
Юность не вернется никогда.
И туманнее и реже снятся
Нам чудесные, жестокие года.

С каждым годом меньше очевидцев
Этих страшных, легендарных дней.
Наше сердце приучилось биться
И спокойнее и глуше и ровней.

Что теперь мы можем и что смеем?
Полюбив спокойную страну,
Незаметно медленно стареем
В европейском ласковом плену.

И растет и ждет ли наша смена,
Чтобы вновь в февральскую пургу
Дети шли в сугробах по колена
Умирать на розовом снегу.

И над одинокими на свете,
С песнями идущими на смерть,
Веял тот же сумасшедший ветер
И темнела сумрачная твердь

Товарищ

Перегорит костер и перетлеет,
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.

Нет, не мученьями, страданьями и кровью
Утратою горчайшей из утрат:
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, мой незнакомый брат.

С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,
Встречались мы, наверное, не раз.
Меня Господь спасал среди пожарищ,
Да и тебя Господь не там ли спас?

Обоих нас блюла рука Господня,
Когда, почуяв смертную тоску,
Я, весь в крови, ронял свои поводья,
А ты, в крови, склонялся на луку.
Тогда с тобой мы что-то проглядели,

Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того ль мы оба уцелели,
Чтоб вместе за отчизну умереть?
Никто нас не вспомнит
Никто нас не вспомнит, о нас не потужит;

Неспешной водой протекают годы.
И было нам плохо и станет нам хуже, -
Покоя не будет нигде, никогда.
Да мы и не ищем спокойного года,

Да нам и не нужен покой :
Свобода еще с Ледяного похода
Для нас неразлучна с бедой

Помню горечь соленого ветра

Помню горечь соленого ветра,
Перегруженный крен корабля;
Полосою синего фетра

Уходила в тумане земля;
Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,
Ни протянутых к берегу рук, -
Тишина переполненных палуб

Напряглась, как натянутый лук,
Напряглась и такою осталась
Тетива наших душ навсегда.
Черной пропастью мне показалась
За бортом голубая вода

В эту ночь мы ушли от погони

В эту ночь мы ушли от погони,
Расседлали своих лошадей;
Я лежал на шершавой попоне
Среди спящих усталых людей.

И запомнил и помню доныне
Наш последний российский ночлег,
Эти звезды приморской пустыни,
Этот синий мерцающий снег,

Стерегло нас последнее горе, -
После снежных татарских полей, -
Ледяное Понтийское море,
Ледяная душа кораблей

Из поэмы 'Новочеркасск'

Колокола печально пели.
В домах прощались, во дворе:
Венок плели, кружась, метели
Тебе, мой город, на горе.

Сноси неслыханные муки
Под сень соборного креста.
Я помню, помню день разлуки,
В канун Рождения Христа,

И не забуду звон унылый
Среди снегов декабрьских вьюг
И бешенный галоп кобылы,
Меня бросающий на юг

Из поэмы 'Перекоп'

Нас было мало, слишком мало,
От вражьих толп темнела даль:
Но твердым блеском засверкала
Из ножен вынутая сталь.

Последних пламенных порывов
Была исполнена душа.
В железном грохоте разрывов
Вскипали воды Сиваша.

И ждали все внимая знаку,
И подан был знакомый знак...
Полк шел в последнюю атаку,
Венчая путь своих атак.
..............................................

Забыть ли, как на снеге сбитом
В последний раз рубил казак,
Как под размашистом копытом
Звенел промерзлый солончак,

И как минутная победа
Швырнула нас через окоп,
И храп коней, и крик соседа
И кровью залитый сугроб...

...............................................

О милом крае, о родимом
Звенела песня казака
И гнал и рвал над белым Крымом
Морозный ветер облака.

Спеши, мой конь, долиной Качи,
Свершай последний переход.
Нет, не один из нас заплачет,
Грузясь на ждущий пароход,

Когда с прощальным поцелуем
Освободим ремни подпруг
И, злым предчувствием волнуем,
Заржет печально верный друг

Однолеток

Подумать только: это мы
Последние, кто знали
И переметные сумы,
И блеск холодной стали

Клинков, и лучших из друзей
Погони и похода,
В боях израненных коней
Нам памятного года

В Крыму, когда на рубеже
Кончалась конница уже.
Подумать только: это мы
В погибельной метели,

Среди тмутараканской тьмы
Случайно уцелели
И в мировом своем плену
До гроба все считаем
Нас породившую страну
Неповторимым раем

Отцу Николаю Иванову

Не георгиевский, а нательный крест,
Медный, на простом гайтане,
Памятью знакомых мест
Никогда напоминать не перестанет;

Но и крест, полученный в бою,
Точно друг и беспокойный, и горячий,
Все твердит, что молодость свою
Я не мог бы начинать иначе

* * *

Дым поруганных имений -
И прощаться нам пора -
Из дворянских поколений
Погибали юнкера...

От портов Новороссийска
Уходили корабли -
Берега земли российской
Долго виделись вдали.

Со слезами мы слезали
С боевых своих коней -
В Галиполе поменяли
Всех коней на лошадей.

И погоны с нас срывали,
И слюною брызгал жид,
А Землячка приказала
Всех пустить в расход:"Бандит!"

Как мы верили,томились
На турецком берегу,
Как станицы всем нам снились-
Передать вам не могу.

Здесь навеки мы чужие -
Где ты, берег наш родной?!
И с поруганной Россией
Помирились как с судьбой...
marafonez

Сообщение отредактировал berserg - Среда, 21 Ноя 2012, 17:05
 
Литературный форум » Я памятник себе воздвиг нерукотворный » Серебряный век (начало-середина ХХв) » Николай Николаевич Туроверов (Памяти Николая Туроверова)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:
Издательство "Союз писателей" © 2024. Все права защищены.