• Страница 1 из 1
  • 1
Эдуард и Всеволод Багрицкие - поэты - отец и сын
NikolayДата: Четверг, 31 Мар 2011, 08:49 | Сообщение # 1
Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Награды: 168
Репутация: 248
Статус:

БАГРИЦКИЙ (ДЗЮБИН) ЭДУАРД ГЕОРГИЕВИЧ
(22 октября (3 ноября) 1895 — 15 февраля 1934)

Багрицкий Эдуард Георгиевич (настоящая фамилия Дзюбин, Дзюбан) (22 октября (3 ноября) 1895 — 15 февраля 1934) – известный русский поэт; в рамках «южного акмеизма» разрабатывал мотивы революционной романтики, вместе с другими крупными поэтами этой школы оказал значительное влияние на последующую советскую поэзию; яркий представитель нового направления в советской литературе - конструктивизма. По словам его современников и литературных критиков – один из первых романтиков гражданской войны и последний представитель социалистического романтизма.

Эдуард Дзюбин родился 22 октября (3 ноября) 1895 года (по другим данным – 11 ноября) в Одессе в буржуазной религиозной еврейской семье. Н.И. Харджиев – писатель и искусствовед, специалист по русскому авангарду и историк литературы, хорошо знавший родителей Багрицкого, пишет: «… Отец Эдуарда – Годель Мошкович Дзюбин был в жизни неудачником. Служил приказчиком в магазине готового платья. Мечтал собрать денег и открыть собственное дело. Деньги собрал, магазин открыл и сразу прогорел. Вернулся к старому хозяину в прежнюю должность… Умер от рака желудка в возрасте 52-53 лет. Мать – Ита Абрамовна Дзюбина (урожденная Шапиро). Высокого роста, сухощавая брюнетка. По характеру – легкомысленная. Следила за своей наружностью, любила приодеться, красила волосы, носила корсет, играла «под аристократку». Слыла фантазеркой, имела обыкновение претворять свои фантазии в жизнь… Странное для еврейской семьи имя Эдуард было выбрано по ее инициативе…» (Харджиев Н.И. Из творческого наследия советских писателей. Литературное наследство. Т. 74. - М., 1965).

Позже Эдуард Багрицкий в стихотворении «Происхождение» так напишет о своем детстве:
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол.
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол, <…>
***
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали -
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец -
Все бормотало мне:
- Подлец! Подлец! <…>
А далее идут жесткие строки о своих родителях:
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.

Еще в детстве Эдика тяготило его еврейско-религиозное происхождение, с которым он мечтал порвать с ранней юности. Больной бронхиальной астмой, совсем еще юный Эдуард рвался на свободу. «Однажды Багрицкий сказал мне, - вспоминал Константин Паустовский, - что астма - это типичная болезнь еврейской бедноты, еврейских местечек, зажатых и тесных квартир, пропитанных запахом лука, сухого перца и какой-то едкой кислоты. У нее, у этой кислоты, не было названия. Она, по словам Багрицкого, самозарождалась в воздухе жалких ремесленных мастерских и пахла так же мерзко, как муравьиный спирт. Ею пропитывалось до самого корня все - заплатанные сюртуки стариков, рыжие парики старух, вся шаткая мебель, все пышные и душные подушки в розовых мутных наперниках, вся еда. Даже чай отдавал этой кислотой, будто окисью медного самовара». (Из материалов «Секретный портал - The Secret Portal. Журнал Владимира Плетинского»).

С 1914 года начал публиковать свои первые стихи в одесских литературных альманахах и вскоре стал одной из самых заметных фигур в группе молодых одесских литераторов, ставших в последствие гордостью советской литературы (Юрий Олеша, Илья Ильф, Валентин Катаев, Лев Славин, Семён Кирсанов, Вера Инбер). Первые печатные стихи впервые появились в 1915 году, в одесской газете «Южная мысль». Вера Михайловна Инбер, в будущем известная поэтесса и друг юности Эдика, отмечала, что его «…творчество носило эстетский характер. Сильно подражал Игорю Северянину… Компания поэтов-одесситов, состоявшая из Багрицкого, Олеши, Катаева, Шишовой и Фиолетова вела богемный образ жизни... Собирались, читали стихи, жесточайше критиковали друг друга. Багрицкий играл ведущую роль, выступал в качестве ценителя стихотворений, знакомил друзей со всеми новинками поэзии. Был чрезвычайно эрудирован. В этой эпатажной среде господствовал дух протеста против академизма в литературе, в частности против Бунина, который тогда находился в Одессе». С 1914 по 1917 годы им написано немало звучных стихав, не отличавшихся поэтической новизной, но впечатлявших яркой образностью и приводивших в восторг одесскую литературную молодежь. В эти годы его стихи печатались в небольших, прекрасно оформленных альманахах квадратного формата с романтическими названиями «Шелковые фонари», «Серебряные трубы», «Авто в облаках», «Седьмое покрывало», издаваемые на деньги богатого молодого человека, сына банкира, дилетанта и мецената. О своем «литературном триумфе юности» поэт пишет в одном из ранних, целиком не сохранившихся стихотворений:

Нам с башен рыдали церковные звоны,
Для нас поднимали узорчатый флаг,
А мы заряжали, смеясь, мушкетоны
И воздух чертили ударами шпаг!

Молодой поэт уже тогда обладал даром проникновения в инонациональную стихию, о чем свидетельствуют его более поздние вольные переводы из Вальтера Скотта, Роберта Бернса, Томаса Гуда. Уже в 1915 году в «Гимне Маяковскому» звучит удивительно трезвая в устах «изысканного декадента», как рекомендовал себя молодой поэт, оценка состояния дел в современной поэзии:

Я, ненавидящий Современность,
Ищущий забвения в математике и истории,
Ясно вижу своими всё же вдохновенными глазами,
Что скоро, скоро мы сгинем, как дымы.
И, почтительно сторонясь, я говорю:
«Привет тебе, Маяковский!»

Восторженно приветствующий революцию, молодой поэт не мог не выступить на стороне «красных» и в годы гражданской войны. В 1917 году, работая делопроизводителем в русской регулярной армии, Багрицкий участвовал в персидской экспедиции генерала Баратова. В 1918 году вернулся в Одессу и добровольцем вступил в Красную Армию. Во время Гражданской войны работал в политотделе партизанского отряда, писал агитстихи, листовки, воевал с бандами Н.Махно и атамана А. Григорьева; позже работает в политотделе особого партизанского отряда имени ВЦИК, пишет агитационные стихи и рисует агитационные плакаты.

После окончания гражданской войны Эдуард сотрудничает в газетах и журналах Одессы, публикуясь под псевдонимами «Некто Вася», «Нина Воскресенская», «Рабкор Горцев», «Багрицкий», ведет большую культурно-просветительную работу. Позже псевдоним «Багрицкий» становится его фамилией. С 1920 года Багрицкий работал в Одессе, в ЮгРОСТА вместе с Олешей, Катаевым, В.Нарбутом и др.угими редактировал литературную страницу одесских «Известий», читал рабочим лекции о поэзии, вел занятия литературного кружка. В 1919 году был постоянным автором одесских газет «Моряк», «Шквал» и «Станок». Его стихи этих лет – «Фронт», «Фронтовик», «Красная Армия» и другие. Революционно-романтические стихи поэта утверждали новую жизнь, завоеванную в боях и походах:

И, разогнав крутые волны дыма,
Забрызганные кровью и в пыли,
По берегам широкошумным Крыма
Мы яростное знамя пронесли.
Поэт полностью с теми, кто завоевал землю, над которой теперь
Простой и необыкновенный,
Летит и вьется красный флаг.

К этим годам относится и знаменитые строки, ставшие своеобразным гимном гражданской войны в советской литературе на долгие годы:

Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.

Теперь поэт становится ярым пропагандистом социалистических преобразований, завоеванных в годы гражданской войны:
И, Перекоп перешагнув кровавый,
Прославив молот
и гремучий серп,
Мы грубой и торжественною славой
Свой пятипалый утвердили герб.

Но поэтический мир Багрицкого складывался в сложной внутренней борьбе. Случалось, что его упрекали в ненужности несовременности приподнятой над бытом романтической поэзии. Вступая в литературный спор с одесскими пролсткультовцами, Багрицкий пишет «Сказанию о море, матросах и Летучем Голландце», объясняющее истоки его нынешней романтики:

Не я ль под Елисаветградом
Шел на верблюжские полки,
И гул, разбрызганный снарядом,
Мне кровью ударял в виски.
И под Казатином не я ли
Залег на тендере, когда
Быками тяжко замычали
Чужие бронепоезда.
В Алешках, под гремучим небом,
Не я ль сражался до утра,
Не я ль делился черствым хлебом
С красноармейцем у костра…
Итак — без упреков грозных!..
Где критик мой тогда дремал,
Когда в госпиталях тифозных
Я Блока для больных читал?..
Пусть, важной мудростью объятый,
Решит внимающий совет:
Нужна ли пролетариату
Моя поэма — или нет!

Этот сложный и драматический период своего творчества Багрицкий позже так описал в автобиографической заметке: «Моя повседневная работа — писание стихав и плакатов, частушек для стенгазет и устгазет — была только обязанностью, только способом добывания хлеба. Вечерами я писал о чем угодно, о Фландрии, о ландскнехтах, о Летучем Голландце, тогда я искал сложных исторических аналогий, забывая о том, что было вокруг. Я еще не понимал прелести использования собственной биографии. Гомерические образы, вычитанные из книг, окружили меня. Я еще не был во времени — я только служил ему. Я боялся слов, созданных современностью, они казались мне чуждыми поэтическому лексикону — они звучали фальшиво и ненужно. Потом я почувствовал провал — очень уж мое творчество отъединилось от времени. Два или три года я не писал совсем. Я был культурником, лектором, газетчиком — всем чем угодно — лишь бы услышать голос времени и по мере сил вогнать в свои стихи. Я понял, что вся мировая литература ничто в сравнении с биографией свидетеля и участника революции» (Отдел рукописей НМЛ И. Фонд Эдуарда Багрицкого, 11, 75, 370).

В 1925 году Багрицкий приехал в Москву и стал членом литературной группы «Перевал». Поселились Багрицкие в Кунцево, под Москвой, где снимали половину избы без самых элементарных удобств, особенно необходимых больному человеку. Но поэт никогда не забывал о тридцати годах, прожитых в Одессе, и о своем родном Черном море:

Так бей же по жилам,
Кидайся в края,
Бездомная молодость,
Ярость моя!
Чтоб звездами сыпалась
Кровь человечья,
Чтоб выстрелом рваться
Вселенной навстречу.
Чтоб волн запевал
Оголтелый народ,
Чтоб злобная песня
Коверкала рот,-
И петь, задыхаясь,
На страшном просторе:
- Ай, Черное море,
Хорошее море!..

В 1928 году у него вышел сборник стихов «Юго-запад». Второй сборник, «Победители», появился в 1932 году. В 1930 году поэт вступил в РАПП. В 1928 году вышел в свет стихотворный сборник «Юго-Запад», принесший поэту широкую известность.

Вошедшие в этот сборник «Стихи о соловье и поэте», «Стихи о поэте и романтике», «От черного хлеба и верной жены», «Разговор с комсомольцем Н.Дементьевым» были проникнуты духом революционной романтики, их главная тема – место поэта в новой жизни. Критики называли Багрицкого самым заметным представителем романтического направления советской поэзии.

К этому времени в советской литературе сложилась некая легенда о великом пролетарском поэте, сопровождавшая Багрицкого и при жизни, и после смерти. В реальности же это был человек с тяжелой и драматической судьбой, противоречивыми взглядами и сложным характером, неординарными поступками и безмерным талантом. Жена поэта, Лидия Густавовна, вспоминала о молодости Багрицкого: «…Эдуард производил впечатление бесшабашного человека, с очень веселыми глазами. Высокий, сутулый. Все трое (Катаев, Олеша и Багрицкий) ходили одетыми под босяков. Все трое были работниками ЮгРОСТА. Упитанные литераторы в лохмотьях - плохой театр… Они все пользовались академическими пайками…». Лидия Густавовна в девичестве носила фамилию Суок. Необычный звук ее фамилии знаком многим по знаменитому роману-сказке Ю. Олеши «Три толстяка», опубликованному в 1928 году. Дело в том, что Олеша, как и Багрицкий, был женат на одной из трех сестер Суок — Ольге Густавовне.

Поэт Николай Дементьев рассказывал о нищете, в которой жили Багрицкие: «Это были самые невероятные помещения. Семья ела дефицитную ветчину и ютилась в подвалах. В одной комнате заливало до такой степени, что на полу стояли огромные лужи. Однажды во время дождя всю ночь простояли в дверной нише. Знакомые привыкли к такому образу жизни Багрицких и ничуть не удивлялись. Приходили гости, видели лужи от дождя на полу, кричали: «Эй, перевозчика!» Когда родился ребенок, то соседка услышала писк и, войдя в комнату, увидела младенца, лежавшего в грязи; подумала вначале, что подкидыш…».

Родившийся ребенок станет в будущем единственным и любимым сыном Багрицкого, наделенный так же, как и его родители, трагической, но яркой судьбой – поэт Всеволод Багрицкий. В 1931 году, в одном из ярких своих стихотворений «Разговор с сыном», Багрицкий пишет:

Я прохожу по бульварам. Свист
В легких деревьях. Гудит аллея.
Орденом осени ржавый лист
Силою ветра к груди приклеен.
Сын мой! Четырнадцать лет прошло.
Ты пионер — и осенний воздух
Жарко глотаешь. На смуглый лоб
Падают листья, цветы и звезды.
Этот октябрьский праздничный день
Полон отеческой грозной ласки,
Это тебе — этих флагов тень,
Красноармейцев литые каски.
Мир в этих толпах — он наш навек...
Топот шагов и оркестров гомон,
Грохот загруженных камнем рек,
Вой проводов — это он. Кругом он.
Сын мой! Одним вдохновением мы
Нынче палимы. И в свист осенний,
В дикие ливни, в туман зимы
Грозно уводит нас вдохновенье.
Вспомним о прошлом... Слегка склонясь,
В красных рубашках, в чуйках суконных,
Ражие лабазники, утаптывая грязь,
На чистом полотенце несут икону...
И матерой купчина с размаху — хлоп
В грязь и жадно протягивает руки,
Обезьяна из чиновников крестит лоб,
Лезут приложиться свирепые старухи.
Пух из перин — как стая голубей...
Улица настежь распахнута... и дикий
Вой над вселенною качается: «Бей!
Рраз!» И подвал захлебнулся в крике.
Сын мой, сосед мой, товарищ мой,
Ты руку свою положи на плечо мне,
Мы вместе шагаем в холод и зной,—
И ветер свежий, и счастье огромней.
Каждый из нас, забыв о себе,
Может, неловко и неумело,
Губы кусая, хрипя в борьбе,
Делает лучшее в мире дело.
Там, где погром проходил, рыча,
Там, где лабазник дышал надсадно,
Мы на широких несем плечах
Жажду победы и груз громадный.
Пусть подымаются звери на гербах
В черных рубахах выходят роты,
Пусть на крутых верблюжьих горбах
Мерно поскрипывают пулеметы,
Пусть истребитель на бешеной заре
Отпечатан черным фашистским знаком —
Большие знамена пылают на горе
Чудовищным, воспаленным маком.
Слышишь ли, сын мой, тяжелый шаг,
Крики мужчин и женщин рыданье?..
Над безработными — красный флаг,
Кризиса ветер, песни восстанья...
Время настанет — и мы пройдем,
Сын мой, с тобой по дорогам света...
Братья с Востока к плечу плечом
С братьями освобожденной планеты.

В 1932 году тяжело больной Багрицкий написал поэмы «Человек предместья,» «Последняя ночь» и «Смерть пионерки», в которых попытался осмыслить новую советскую действительность, разглядеть в ней остатки романтики. Стремлением обрести единство с жизнью, почувствовать незыблемость вечных ценностей пронизан последний поэтический сборник Багрицкого «Победители» (1932). Багрицкий много переводил – баллады В.Скотта, поэмы Р.Бернса, стихи М.Бажана, Н.Хикмета и др. Входил в редколлегию «Литературной газеты», сотрудничал с журналом «Новый мир», редактировал поэтические сборники в издательстве «Советский писатель». Многие молодые поэты вспоминали о живом интересе Багрицкого к талантливым людям, об оказанной им поддержке.

В наши дни наиболее ярко и документально судьба Эдуарда Багрицкого представлена в книге Моники Спивак «Мозг отправьте по адресу.../Corpus». Наряду с некоторыми другими великими представителями российской литературы, науки и политики, в ней впервые критически описана биография Эдуарда Багрицкого, составленная по десяткам воспоминаний его друзей, родственников и современников.

Эдуард Георгиевич Багрицкий умер 16 февраля 1934 года в возрасте 38 лет от бронхиальной астмы, заработанной в «нищей и богемной юности». В крематорий Донского монастыря гроб с телом сопровождал эскадрон кавалеристов. Это была воинская почесть человеку, воспевшему героику гражданской войны. Вдова поэта, Лидия Густавовна Суок, была репрессирована в 1937 году и вернулась из заключения лишь в 1956 году. Единственный и любимый сын Всеволод погиб на фронте в 1942 году.


***
(Источник – Николай Дик. Эдуард и Всеволод Багрицкие. / Раздел «Классика жанра». - Сетевой литературно-общественный художественный журнал «Дневники слова», выпуск №5, 24 марта, 2011: http://www.dnevniki-slova.ru/eduard_i_vsevolod_bagrickie.html)

Прикрепления: 5887889.jpeg (4.7 Kb) · 6064063.jpg (62.8 Kb) · 5326568.jpg (21.4 Kb)


Редактор журнала "Азов литературный"
NikolayДата: Четверг, 31 Мар 2011, 08:52 | Сообщение # 2
Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Награды: 168
Репутация: 248
Статус:

БАГРИЦКИЙ ВСЕВОЛОД ЭДУАРДОВИЧ
(19 апреля 1922 – 26 февраля 1942)

– сын Эдуарда Багрицкого, поэт, журналист и литератор, проживший короткую, но яркую жизнь юного поэта и оставившего потомкам несколько прекрасных стихов и поэм.

Когда Севке было три года, Валентин Катаев увез Багрицкого «завоевывать Москву», и тот сделал это с легкостью. Он, ходивший в перешитой и перелицованной из старого пальто или шинели одежде, стал почти франтом. И послал телеграмму жене в Одессу: «Загоняй барахло, хапай Севку, катись в Москву!» Телеграмму из-за непонятности принимать не хотели, но Эдуард объяснил, что в Одессе по-другому не говорят. Он встречал их на перроне. Но жена и сын не узнали отца в новом настоящем пальто.

Началась московская жизнь Севки — маленького хулигана, наводившего ужас на гостей, спорящего с молодыми поэтами, пишущего стихи, обрызгивающего чернилами врагов. Багрицкий, сам тяжело больной, радовался энергии сына. (По материалам статьи Алены Яворской «Всеволод, сын Эдуарда» в журнале «Мигдаль Times», №25, август/2002 ав-элул/5762).

Семья несколько лет жила в Кунцево под Москву, снимая половину избы без самых элементарных коммунальных удобств. В 1932 году Багрицкие переезжают в центр Москвы. Писать стихи Сева начал в раннем детстве. В школьные годы он помещал их в рукописном журнале, а обучаясь в московской школе №25 (ныне - №175), в 1938-1939 годах работал литературным консультантом «Пионерской правды». Елена Боннэр, супруга академика А. Д. Сахарова, позже вспоминала (Боннэр Е. Г. Постскриптум: Книга о горьковской ссылке. - М.: Интербрук, 1990): «Мы учились в одном классе и сидели на одной парте, вместе ходили в школу и из школы, и он читал мне стихи. Его отец в шутку называл меня «наша законная невеста», и так меня называла до самой своей смерти мать Севы Лидия Густавовна Багрицкая и его тетя Ольга Густавовна Суок-Олеша. Была у нас с Севой детская дружба, была первая любовь. Потом была общая судьба: мы были вместе, когда арестовали моих родителей, когда арестовали его мать, когда погиб его брат; он провожал в ссылку мою тетю и нянчил ее тогда двухлетнюю дочь…».

В ранней юности Сева увлекается новаторской драматургией и революционной поэзией. Зимой 1938 - 1939 годов Всеволод вошел в творческий коллектив молодежного театра, которым руководили А. Арбузов и В. Плучек. Здесь, вместе с новыми своими друзьями, ставшими в будущем известными поэтами и литераторами, он становится одним из соавторов пьесы «Город на заре».

Исай Кузнецов вспоминал: «Была комната Севы, удобная тем, что находилась в пяти минутах ходьбы от школы, где мы репетировали, комната с оставшимися от его отца, Эдуарда Багрицкого, аквариумами, со старой Севиной нянькой, ходившей за ним. Здесь мы - Сева, Миша Львовский, Саша Галич, Зяма и я - сочиняли песенки и сценки для капустников, слушали молодых поэтов или просто, что называется, трепались. Иногда, впрочем, и выпивали, хотя называть это выпивкой, учитывая сегодняшние масштабы этого занятия, конечно, смешно». (Из книги Я. И. Гройсмант, Т..А. Правдиной «Зяма - это же Гердт!»).

А Александр Галич в своих воспоминаниях пишет: «Я познакомился и подружился с Севой Багрицким в 1939 году. Нам посчастливилось быть в числе участников и создателей пьесы и спектакля «Город на заре». И вот там-то, в Московской театральной студии, я впервые увидел Севу — по-мальчишески нескладного, длинноногого, сутуловатого, с тёмным пушком над верхней губой.

Севка, как и все мы, студийцы, делал в студии решительно всё — писал пьесу, режиссировал, играл в массовых сценах, выпускал стенную газету, придумывал этюды, пытался даже (при фантастическом отсутствии слуха) сочинять музыку. Слова песни, написанной Севой и переложенной на музыку одним из студийцев, прочно вошли в наш первый спектакль и стали как бы гимном студии:

У берёзки мы прощались,
Уезжал я далеко.
Говорила, что любила,
Что расстаться нелегко!
Вот он — край мой незнакомый,
Сопки, лес да тишина!
Солнце светит по-иному,
Странной кажется луна.
На работу выйдем скоро,
Будет сумрак голубой,
Будет утро, будет город —
Молодой, как мы с тобой!..

Ранней весной 1941 года мы читали коллективу студии новую пьесу. Мы давно мечтали о ней и наконец написали её, написали втроём — Всеволод Багрицкий, Исай Кузнецов и я. Мы писали её в перерывах между занятиями и репетициями, писали по ночам и во время летнего отдыха, пересылая в письмах друг другу, в трёх экземплярах, реплики героев и отдельные сцены.

Называлась пьеса «Дуэль». Нам казалось, что название это очень точно определяет наш замысел — показать дуэль, борьбу романтики подлинной с романтикой ложной, любви настоящей с любовью придуманной, показать дуэль обывательской, мещанской убеждённости в том, «как всё должно быть», с тем, как оно бывает в жизни на самом деле (Александр Галич «Вставай, Всеволод…». Из книги «День Поэзии. 1960», Советский писатель, Москва, 1960).

Влюбчивость и некое легкомыслие юного Севы отрицательно влияла на его литературное творчество. Всеволод так писал о последствиях своей влюбчивости в личном дневнике: «Пока мы работали над первым актом «Дуэли», я успел влюбиться в одну больную девушку (у нее порок сердца) и, поборов сопротивление ее родных, жениться на ней. Прожили мы вместе месяц и поняли, что так, очевидно, продолжаться не может. Семейная жизнь не удалась. Она переехала обратно. И вот сейчас я снова со своей старой Машей (няня Севы.— Е. Б.). Снова могу лежать с ногами на кровати и курить в комнате. Но чувствую, что самое трудное и сложное впереди — нужно еще идти в загс разводиться. Моей женой была Марина Владимировна Филатова, очень хорошая девушка. Я и сейчас с ней в прекрасных отношениях. До сих пор не могу понять, почему я женился. Все меня отговаривали, даже она сама. А я все-таки женился — глупо! Легкомыслие, наверно, преобладает во мне». (Из книги Багрицкая Л.Г., Боннэр Е. Г. «Всеволод Багрицкий. Дневники, письма, стихи»).
Но, не взирая ни на что, Всеволод писал прекрасные стихи:

Дорога в жизнь
Почему же этой ночью
Мы идем с тобою рядом?
Звезды в небе - глазом волчьим...
Мы проходим теплым садом,
По степи необозримой,
По дорогам, перепутьям...
Мимо дома, мимо дыма...
Узнаю по звездам путь я.
Мимо речки под горою,
Через юный влажный ветер...
Я да ты, да мы с тобою.
Я да ты со мной на свете.
Мимо речки, мимо сосен,
По кустам, через кусты.
Мимо лета, через осень,
Через поздние цветы...
Мимо фабрики далекой,
Мимо птицы на шесте,
Мимо девушки высокой -
Отражения в воде.
1938. Москва
***

Уходило солнце. От простора
У меня кружилась голова.
Это ты та девушка, которой
Я дарил любимые слова.
Облака летели - не достанешь,
Вот они на север отошли...
А кругом, куда пойдешь иль взглянешь,
Только степь да синий дым вдали.
Средь прохлады воздуха степного
Легких ощутима глубина.
Ветер налетал... И снова, снова
Ясная вставала тишина, -
Это ночь. И к нам воспоминанья
Темные раздвинули пути...
Есть плохое слово: «расставанье»-
От него не скрыться, не уйти.
1939. Москва

Отцовская противоречивость сказалась и на сыне: Всеволод, подражая папе в служении сильным, поддержит репрессии и напишет в 1938 года:
Какое время! Какие дни!
Нас громят или мы громим?
Я Вас спрошу.
И ответите Вы:
«Мы побеждаем,
Мы правы».
Но где ни взглянешь – враги, враги...
Куда ни пойдешь – враги.
(Из книги Романа Перина «Гильотина для бесов. Этнические и психогенетические аспекты кадровой политики 1934-2000 гг.»).

В 1934 году умер Эдуард Багрицкий. В 1936 году арестовали близкого друга отца и мужа сестры Лидии Густавовны, Симы, поэта Владимира Нарбута. В 1937-м за обращение в прокуратуру с протестом против ареста Нарбута была арестована Лидия Густавовна, мать Севы. В том же году покончил с собой друг и двоюродный брат Игорь Росинский. И тогда же арестовали мать близкой подруги Севы — Люси Боннер. В 1938 году выходит первый сборник стихов Всеволода Багрицкого. Об этом он пишет матери и посылает ей свои стихи:

Над водою голубою
Солнце жирное висит.
Закрывается рукою
Загорелый одессит.
Шелестит вода о камень,
Небо плавает в воде...
Море, полное бычками,
Как в большой сковороде.

В 1939-м после настойчивых писем и заявлений Всеволоду разрешают свидание с матерью. Он пишет на станции Жарык, ожидая поезда в Москву:
Облака пролетают, тая,
Я хотел их остановить.
Наша жизнь такая плохая,
Что не стоит о ней говорить.

В начале 1941 года студийцы выпустили спектакль «Город на заре», а после его успешной премьеры в студию пришел новый руководитель — профессиональный режиссер В. Плучек. По его инициативе Александр Галич вместе с Всеволодом пишут свою первую пьесу — «Дуэль». Но репетиции продолжались недолго. 22 июня 1941 года, когда началась Великая Отечественная война, студия перестала существовать, поскольку все ее участники были призваны в армию. Всеволод был близорук, но добивался направления на работу во фронтовую печать.

Стал я спокойнее и мудрее,
Стало меньше тоски,
Все-таки предки мои, евреи,
Были умные старики.

Всеволод Багрицкий (слева) со своим другом Максимом Грековым –
в будущем известным артистом кино и театра им. Вахтангова

6 декабря 1941 года, следуя примеру своих друзей, он написал заявление в Политуправление РККА с просьбой о зачислении во фронтовую печать. В этот же день в его дневнике появляются пророческие строки:

Мне противно жить не раздеваясь,
На гнилой соломе спать
И, замерзшим нищим подавая,
Надоевший голод забывать.
Коченея, прятаться от ветра,
Вспоминать погибших имена,
Из дому не получать ответа,
Барахло на черный хлеб менять,
Дважды в день считать себя умершим,
Путать планы, числа и пути,
Ликовать, что жил на свете меньше
Двадцати...

В канун 1942 года В. Багрицкий вместе с поэтом П. Шубиным получает назначение в газету Второй ударной армии, которая с юга шла на выручку осажденному Ленинграду. Фронтовая одиссея Всеволода началась 8 января 1942 года. В этот день он записал в дневнике: «Чин мой техник-интендант... Получил назначение в армейскую газету в должность писателя-поэта». 9 января: «Сейчас еду в поезде на фронт, в армейскую газету». 13 января: «Испытал приступ тоски. Хочу убедить себя, что сделал нужный шаг в своей жизни, и не могу. Может быть, неправ! Может быть, неправ!».

Ожидание
Мы двое суток лежали в снегу.
Никто не сказал: «Замерз, не могу».
Видели мы - и вскипала кровь -
Немцы сидели у жарких костров.
Но, побеждая, надо уметь
Ждать негодуя, ждать и терпеть.
По черным деревьям всходил рассвет,
По черным деревьям спускалась мгла...
Но тихо лежи, раз приказа нет,
Минута боя еще не пришла.
Слышали (таял снег в кулаке)
Чужие слова, на чужом языке.
Я знаю, что каждый в эти часы
Вспомнил все песни, которые знал,
Вспомнил о сыне, коль дома сын,
Звезды февральские пересчитал.
Ракета всплывает и сумрак рвет.
Теперь не жди, товарищ! Вперед!
Мы окружили их блиндажи,
Мы половину взяли живьем...
А ты, ефрейтор, куда бежишь?!
Пуля догонит сердце твое.
Кончился бой. Теперь отдохнуть,
Ответить на письма... И снова в путь!

Запись в дневнике за 12 февраля 1942 года: «Мне 19 лет. Сейчас вечер. Очень грустно и одиноко. Увижу ли я когда-нибудь свою маму? Бедная женщина, она так и не узнала счастья. А отец, который для меня уже не папа, а литературная фигура? Какая страшная судьба у нашей маленькой семьи! Я б хотел, чтобы мы вновь встретились, живые и мертвые». 16 февраля 1942 года, за десять дней до своей гибели, Всеволод пишет в дневнике: «Сегодня восемь лет со дня смерти моего отца. Сегодня четыре года семь месяцев, как арестована моя мать. Сегодня четыре года и шесть месяцев вечной разлуки с братом. Вот моя краткая биография… Вот перечень моих «счастливых» дней… Теперь я брожу по холодным землянкам, мерзну в грузовиках, молчу, когда мне трудно. Чужие люди окружают меня. Мечтаю найти себе друга и не могу. Не вижу ни одного человека, близкого мне по своим ощущениям, я не говорю - взглядам. И жду пули, которая сразит меня. Вчера я не спал. Сегодня, наверно, тоже буду лишен сна. Ну и все равно!».

Юный поэт живет жизнью рядового армейского журналиста: уходит в тыл к немцам, пишет статьи и стихи. «Окружающие меня люди втихомолку ругают начальство. А я до сих пор не могу понять, почему нужно бояться батальонного комиссара».

Я приехал сюда
И, не скрою, плюю
На твои холода,
На старинную Каму твою.
Есть глухая тоска
В белоснежных полях
До озноба в виске,
До тумана в глазах.
Как я быстро привык
О друзьях забывать,—
Спросят нас, кто погиб,
И начнешь бормотать.
Удилами исхлестаны губы,
Опрокинуты дни на дыбы.
Тех, кого мы любили,— на убыль!
Тех, кого схоронили,— забыть!
Самовар, словно маленький карлик,
Задыхался, мычал и укачивал.
Мы с тобой этот вечер украли
У голодных степей азиатчины.

За один день до гибели (25 февраля 1942 года) Всеволод сделал в дневнике свою последнюю запись: «Сижу в деревне, расположенной неподалеку от Гусева. Гусев идет на Любань. Давно ничего не записывал. Не было времени. Переезды, командировки, бессонница. Уже два раза попадал под сильный минометный и артиллерийский обстрел. Чертовски противно. Стал пугливее, чем был... В общем, теперь надо держаться крепко...».

Хоронили Всеволода рядом с редакцией, на перекрестке дорог. Одна была хорошо наезженная, по ней шли войска туда и обратно, а вторая проходила мимо редакции, вот метрах в ста пятидесяти от неё и похоронили Всеволода. И был поставлен на могиле просто обелиск. Потом редакция переместилась дальше, на запад, и находилась в Огорелье. А могила Всеволода так и осталась там, на перекрестке дорог (Из «Воспоминаний Николая Ивановича Орлова о Долине смерти»).

При жизни у Всеволода Багрицкого было опубликовано лишь несколько стихотворений (см. сборник «Строка, оборванная пулей», «Московский рабочий», 1976, стр. 82).

В 1964 году в издательстве «Советский писатель» вышла книга Всеволода Багрицкого «Дневники, письма, стихи», составители Л. Г. Багрицкая и Е. Г. Боннэр. Книга получила премию Ленинского комсомола, давно стала библиографической редкостью (По книге Боннэр Е. Г. Постскриптум: Книга о горьковской ссылке. - М.: Интербрук, 1990).

Поэзия Всеволода Багрицкого вошла в классику поэтов, жизнь которых оборвала Великая Отечественная война.
***
(Источник – Николай Дик. Эдуард и Всеволод Багрицкие. / Раздел «Классика жанра». - Сетевой литературно-общественный художественный журнал «Дневники слова», выпуск №5, 24 марта, 2011: http://www.dnevniki-slova.ru/eduard_i_vsevolod_bagrickie.html)

Прикрепления: 1906391.jpg (130.7 Kb) · 1597229.jpg (70.9 Kb)


Редактор журнала "Азов литературный"
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск: