БАГРИЦКИЙ ВСЕВОЛОД ЭДУАРДОВИЧ
(19 апреля 1922 – 26 февраля 1942)
– сын Эдуарда Багрицкого, поэт, журналист и литератор, проживший короткую, но яркую жизнь юного поэта и оставившего потомкам несколько прекрасных стихов и поэм.
Когда Севке было три года, Валентин Катаев увез Багрицкого «завоевывать Москву», и тот сделал это с легкостью. Он, ходивший в перешитой и перелицованной из старого пальто или шинели одежде, стал почти франтом. И послал телеграмму жене в Одессу: «Загоняй барахло, хапай Севку, катись в Москву!» Телеграмму из-за непонятности принимать не хотели, но Эдуард объяснил, что в Одессе по-другому не говорят. Он встречал их на перроне. Но жена и сын не узнали отца в новом настоящем пальто.
Началась московская жизнь Севки — маленького хулигана, наводившего ужас на гостей, спорящего с молодыми поэтами, пишущего стихи, обрызгивающего чернилами врагов. Багрицкий, сам тяжело больной, радовался энергии сына. (По материалам статьи Алены Яворской «Всеволод, сын Эдуарда» в журнале «Мигдаль Times», №25, август/2002 ав-элул/5762).
Семья несколько лет жила в Кунцево под Москву, снимая половину избы без самых элементарных коммунальных удобств. В 1932 году Багрицкие переезжают в центр Москвы. Писать стихи Сева начал в раннем детстве. В школьные годы он помещал их в рукописном журнале, а обучаясь в московской школе №25 (ныне - №175), в 1938-1939 годах работал литературным консультантом «Пионерской правды». Елена Боннэр, супруга академика А. Д. Сахарова, позже вспоминала (Боннэр Е. Г. Постскриптум: Книга о горьковской ссылке. - М.: Интербрук, 1990): «Мы учились в одном классе и сидели на одной парте, вместе ходили в школу и из школы, и он читал мне стихи. Его отец в шутку называл меня «наша законная невеста», и так меня называла до самой своей смерти мать Севы Лидия Густавовна Багрицкая и его тетя Ольга Густавовна Суок-Олеша. Была у нас с Севой детская дружба, была первая любовь. Потом была общая судьба: мы были вместе, когда арестовали моих родителей, когда арестовали его мать, когда погиб его брат; он провожал в ссылку мою тетю и нянчил ее тогда двухлетнюю дочь…».
В ранней юности Сева увлекается новаторской драматургией и революционной поэзией. Зимой 1938 - 1939 годов Всеволод вошел в творческий коллектив молодежного театра, которым руководили А. Арбузов и В. Плучек. Здесь, вместе с новыми своими друзьями, ставшими в будущем известными поэтами и литераторами, он становится одним из соавторов пьесы «Город на заре».
Исай Кузнецов вспоминал: «Была комната Севы, удобная тем, что находилась в пяти минутах ходьбы от школы, где мы репетировали, комната с оставшимися от его отца, Эдуарда Багрицкого, аквариумами, со старой Севиной нянькой, ходившей за ним. Здесь мы - Сева, Миша Львовский, Саша Галич, Зяма и я - сочиняли песенки и сценки для капустников, слушали молодых поэтов или просто, что называется, трепались. Иногда, впрочем, и выпивали, хотя называть это выпивкой, учитывая сегодняшние масштабы этого занятия, конечно, смешно». (Из книги Я. И. Гройсмант, Т..А. Правдиной «Зяма - это же Гердт!»).
А Александр Галич в своих воспоминаниях пишет: «Я познакомился и подружился с Севой Багрицким в 1939 году. Нам посчастливилось быть в числе участников и создателей пьесы и спектакля «Город на заре». И вот там-то, в Московской театральной студии, я впервые увидел Севу — по-мальчишески нескладного, длинноногого, сутуловатого, с тёмным пушком над верхней губой.
Севка, как и все мы, студийцы, делал в студии решительно всё — писал пьесу, режиссировал, играл в массовых сценах, выпускал стенную газету, придумывал этюды, пытался даже (при фантастическом отсутствии слуха) сочинять музыку. Слова песни, написанной Севой и переложенной на музыку одним из студийцев, прочно вошли в наш первый спектакль и стали как бы гимном студии:
У берёзки мы прощались,
Уезжал я далеко.
Говорила, что любила,
Что расстаться нелегко!
Вот он — край мой незнакомый,
Сопки, лес да тишина!
Солнце светит по-иному,
Странной кажется луна.
На работу выйдем скоро,
Будет сумрак голубой,
Будет утро, будет город —
Молодой, как мы с тобой!..
Ранней весной 1941 года мы читали коллективу студии новую пьесу. Мы давно мечтали о ней и наконец написали её, написали втроём — Всеволод Багрицкий, Исай Кузнецов и я. Мы писали её в перерывах между занятиями и репетициями, писали по ночам и во время летнего отдыха, пересылая в письмах друг другу, в трёх экземплярах, реплики героев и отдельные сцены.
Называлась пьеса «Дуэль». Нам казалось, что название это очень точно определяет наш замысел — показать дуэль, борьбу романтики подлинной с романтикой ложной, любви настоящей с любовью придуманной, показать дуэль обывательской, мещанской убеждённости в том, «как всё должно быть», с тем, как оно бывает в жизни на самом деле (Александр Галич «Вставай, Всеволод…». Из книги «День Поэзии. 1960», Советский писатель, Москва, 1960).
Влюбчивость и некое легкомыслие юного Севы отрицательно влияла на его литературное творчество. Всеволод так писал о последствиях своей влюбчивости в личном дневнике: «Пока мы работали над первым актом «Дуэли», я успел влюбиться в одну больную девушку (у нее порок сердца) и, поборов сопротивление ее родных, жениться на ней. Прожили мы вместе месяц и поняли, что так, очевидно, продолжаться не может. Семейная жизнь не удалась. Она переехала обратно. И вот сейчас я снова со своей старой Машей (няня Севы.— Е. Б.). Снова могу лежать с ногами на кровати и курить в комнате. Но чувствую, что самое трудное и сложное впереди — нужно еще идти в загс разводиться. Моей женой была Марина Владимировна Филатова, очень хорошая девушка. Я и сейчас с ней в прекрасных отношениях. До сих пор не могу понять, почему я женился. Все меня отговаривали, даже она сама. А я все-таки женился — глупо! Легкомыслие, наверно, преобладает во мне». (Из книги Багрицкая Л.Г., Боннэр Е. Г. «Всеволод Багрицкий. Дневники, письма, стихи»).
Но, не взирая ни на что, Всеволод писал прекрасные стихи:
Дорога в жизнь
Почему же этой ночью
Мы идем с тобою рядом?
Звезды в небе - глазом волчьим...
Мы проходим теплым садом,
По степи необозримой,
По дорогам, перепутьям...
Мимо дома, мимо дыма...
Узнаю по звездам путь я.
Мимо речки под горою,
Через юный влажный ветер...
Я да ты, да мы с тобою.
Я да ты со мной на свете.
Мимо речки, мимо сосен,
По кустам, через кусты.
Мимо лета, через осень,
Через поздние цветы...
Мимо фабрики далекой,
Мимо птицы на шесте,
Мимо девушки высокой -
Отражения в воде.
1938. Москва
***
Уходило солнце. От простора
У меня кружилась голова.
Это ты та девушка, которой
Я дарил любимые слова.
Облака летели - не достанешь,
Вот они на север отошли...
А кругом, куда пойдешь иль взглянешь,
Только степь да синий дым вдали.
Средь прохлады воздуха степного
Легких ощутима глубина.
Ветер налетал... И снова, снова
Ясная вставала тишина, -
Это ночь. И к нам воспоминанья
Темные раздвинули пути...
Есть плохое слово: «расставанье»-
От него не скрыться, не уйти.
1939. Москва
Отцовская противоречивость сказалась и на сыне: Всеволод, подражая папе в служении сильным, поддержит репрессии и напишет в 1938 года:
Какое время! Какие дни!
Нас громят или мы громим?
Я Вас спрошу.
И ответите Вы:
«Мы побеждаем,
Мы правы».
Но где ни взглянешь – враги, враги...
Куда ни пойдешь – враги.
(Из книги Романа Перина «Гильотина для бесов. Этнические и психогенетические аспекты кадровой политики 1934-2000 гг.»).
В 1934 году умер Эдуард Багрицкий. В 1936 году арестовали близкого друга отца и мужа сестры Лидии Густавовны, Симы, поэта Владимира Нарбута. В 1937-м за обращение в прокуратуру с протестом против ареста Нарбута была арестована Лидия Густавовна, мать Севы. В том же году покончил с собой друг и двоюродный брат Игорь Росинский. И тогда же арестовали мать близкой подруги Севы — Люси Боннер. В 1938 году выходит первый сборник стихов Всеволода Багрицкого. Об этом он пишет матери и посылает ей свои стихи:
Над водою голубою
Солнце жирное висит.
Закрывается рукою
Загорелый одессит.
Шелестит вода о камень,
Небо плавает в воде...
Море, полное бычками,
Как в большой сковороде.
В 1939-м после настойчивых писем и заявлений Всеволоду разрешают свидание с матерью. Он пишет на станции Жарык, ожидая поезда в Москву:
Облака пролетают, тая,
Я хотел их остановить.
Наша жизнь такая плохая,
Что не стоит о ней говорить.
В начале 1941 года студийцы выпустили спектакль «Город на заре», а после его успешной премьеры в студию пришел новый руководитель — профессиональный режиссер В. Плучек. По его инициативе Александр Галич вместе с Всеволодом пишут свою первую пьесу — «Дуэль». Но репетиции продолжались недолго. 22 июня 1941 года, когда началась Великая Отечественная война, студия перестала существовать, поскольку все ее участники были призваны в армию. Всеволод был близорук, но добивался направления на работу во фронтовую печать.
Стал я спокойнее и мудрее,
Стало меньше тоски,
Все-таки предки мои, евреи,
Были умные старики.
Всеволод Багрицкий (слева) со своим другом Максимом Грековым –
в будущем известным артистом кино и театра им. Вахтангова
6 декабря 1941 года, следуя примеру своих друзей, он написал заявление в Политуправление РККА с просьбой о зачислении во фронтовую печать. В этот же день в его дневнике появляются пророческие строки:
Мне противно жить не раздеваясь,
На гнилой соломе спать
И, замерзшим нищим подавая,
Надоевший голод забывать.
Коченея, прятаться от ветра,
Вспоминать погибших имена,
Из дому не получать ответа,
Барахло на черный хлеб менять,
Дважды в день считать себя умершим,
Путать планы, числа и пути,
Ликовать, что жил на свете меньше
Двадцати...
В канун 1942 года В. Багрицкий вместе с поэтом П. Шубиным получает назначение в газету Второй ударной армии, которая с юга шла на выручку осажденному Ленинграду. Фронтовая одиссея Всеволода началась 8 января 1942 года. В этот день он записал в дневнике: «Чин мой техник-интендант... Получил назначение в армейскую газету в должность писателя-поэта». 9 января: «Сейчас еду в поезде на фронт, в армейскую газету». 13 января: «Испытал приступ тоски. Хочу убедить себя, что сделал нужный шаг в своей жизни, и не могу. Может быть, неправ! Может быть, неправ!».
Ожидание
Мы двое суток лежали в снегу.
Никто не сказал: «Замерз, не могу».
Видели мы - и вскипала кровь -
Немцы сидели у жарких костров.
Но, побеждая, надо уметь
Ждать негодуя, ждать и терпеть.
По черным деревьям всходил рассвет,
По черным деревьям спускалась мгла...
Но тихо лежи, раз приказа нет,
Минута боя еще не пришла.
Слышали (таял снег в кулаке)
Чужие слова, на чужом языке.
Я знаю, что каждый в эти часы
Вспомнил все песни, которые знал,
Вспомнил о сыне, коль дома сын,
Звезды февральские пересчитал.
Ракета всплывает и сумрак рвет.
Теперь не жди, товарищ! Вперед!
Мы окружили их блиндажи,
Мы половину взяли живьем...
А ты, ефрейтор, куда бежишь?!
Пуля догонит сердце твое.
Кончился бой. Теперь отдохнуть,
Ответить на письма... И снова в путь!
Запись в дневнике за 12 февраля 1942 года: «Мне 19 лет. Сейчас вечер. Очень грустно и одиноко. Увижу ли я когда-нибудь свою маму? Бедная женщина, она так и не узнала счастья. А отец, который для меня уже не папа, а литературная фигура? Какая страшная судьба у нашей маленькой семьи! Я б хотел, чтобы мы вновь встретились, живые и мертвые». 16 февраля 1942 года, за десять дней до своей гибели, Всеволод пишет в дневнике: «Сегодня восемь лет со дня смерти моего отца. Сегодня четыре года семь месяцев, как арестована моя мать. Сегодня четыре года и шесть месяцев вечной разлуки с братом. Вот моя краткая биография… Вот перечень моих «счастливых» дней… Теперь я брожу по холодным землянкам, мерзну в грузовиках, молчу, когда мне трудно. Чужие люди окружают меня. Мечтаю найти себе друга и не могу. Не вижу ни одного человека, близкого мне по своим ощущениям, я не говорю - взглядам. И жду пули, которая сразит меня. Вчера я не спал. Сегодня, наверно, тоже буду лишен сна. Ну и все равно!».
Юный поэт живет жизнью рядового армейского журналиста: уходит в тыл к немцам, пишет статьи и стихи. «Окружающие меня люди втихомолку ругают начальство. А я до сих пор не могу понять, почему нужно бояться батальонного комиссара».
Я приехал сюда
И, не скрою, плюю
На твои холода,
На старинную Каму твою.
Есть глухая тоска
В белоснежных полях
До озноба в виске,
До тумана в глазах.
Как я быстро привык
О друзьях забывать,—
Спросят нас, кто погиб,
И начнешь бормотать.
Удилами исхлестаны губы,
Опрокинуты дни на дыбы.
Тех, кого мы любили,— на убыль!
Тех, кого схоронили,— забыть!
Самовар, словно маленький карлик,
Задыхался, мычал и укачивал.
Мы с тобой этот вечер украли
У голодных степей азиатчины.
За один день до гибели (25 февраля 1942 года) Всеволод сделал в дневнике свою последнюю запись: «Сижу в деревне, расположенной неподалеку от Гусева. Гусев идет на Любань. Давно ничего не записывал. Не было времени. Переезды, командировки, бессонница. Уже два раза попадал под сильный минометный и артиллерийский обстрел. Чертовски противно. Стал пугливее, чем был... В общем, теперь надо держаться крепко...».
Хоронили Всеволода рядом с редакцией, на перекрестке дорог. Одна была хорошо наезженная, по ней шли войска туда и обратно, а вторая проходила мимо редакции, вот метрах в ста пятидесяти от неё и похоронили Всеволода. И был поставлен на могиле просто обелиск. Потом редакция переместилась дальше, на запад, и находилась в Огорелье. А могила Всеволода так и осталась там, на перекрестке дорог (Из «Воспоминаний Николая Ивановича Орлова о Долине смерти»).
При жизни у Всеволода Багрицкого было опубликовано лишь несколько стихотворений (см. сборник «Строка, оборванная пулей», «Московский рабочий», 1976, стр. 82).
В 1964 году в издательстве «Советский писатель» вышла книга Всеволода Багрицкого «Дневники, письма, стихи», составители Л. Г. Багрицкая и Е. Г. Боннэр. Книга получила премию Ленинского комсомола, давно стала библиографической редкостью (По книге Боннэр Е. Г. Постскриптум: Книга о горьковской ссылке. - М.: Интербрук, 1990).
Поэзия Всеволода Багрицкого вошла в классику поэтов, жизнь которых оборвала Великая Отечественная война.
***
(Источник – Николай Дик. Эдуард и Всеволод Багрицкие. / Раздел «Классика жанра». - Сетевой литературно-общественный художественный журнал «Дневники слова», выпуск №5, 24 марта, 2011: http://www.dnevniki-slova.ru/eduard_i_vsevolod_bagrickie.html)