АНТОКОЛЬСКИЙ ПАВЕЛ ГРИГОРЬЕВИЧ
(19 июня (1 июля) 1896 - 9 октября 1978)

- известный русский и советский поэт, переводчик и эссеист, лауреат Сталинской премии второй степени (1946).

П. Г. Антокольский родился 19 июня (1 июля) 1896 года в Санкт-Петербурге. Внучатый племянник скульптора М. М. Антокольского. Его отец Григорий Моисеевич (умер в 1941 году) работал помощником присяжного поверенного в частных фирмах, позже, вплоть до 1933 года, служил в советских учреждениях. Мать Ольга Павловна (умерла в 1935 году) посещала знаменитые Фребелевские курсы. С детства увлекался рисованием, впоследствии оформил некоторые свои книги.

В 1904 семья переехала в Москву, где в 1914 Антокольский окончил гимназию, затем посещал лекции в университете им. А.Л.Шанявского, поступил на юридический факультет Московского университета (курса не окончил). С юношеских лет увлекаясь театром, играл в любительских спектаклях, сочинял пьесы, с 1915 работал в драматической студии Е.Б.Вахтангова (в первой половине 1930-х годов – режиссер в Театре им. Евг. Вахтангова). Тогда же начал пробовать себя в поэзии.

В 1920 в «Кафе поэтов» на Тверской познакомился с В.Я. Брюсовым, который опубликовал несколько стихотворений Антокольского в альманахе «Художественное слово». В 1922 вышел первый поэтический сборник Антокольского Стихотворения. В 1923 и 1928 побывал в Швеции, Германии, Франции, вынашивая планы создания «театра поэта». «Ораториальное» (определение Л.Озерова) начало, сопряженное с лиризмом и острым чувством времени – прошлого и настоящего, – стало отличительной чертой поэзии Антокольского. Определяющим для нее, по признанию поэта, явилось влияние А.Блока, хотя видны также черты поэтики И.Сельвинского, В.Маяковского, Б.Пастернака). Романтическим пафосом проникнуты стихи сборников Запад (1926), Действующие лица (1932), драматические поэмы Робеспьер и Горгона (19280, Франсуа Вийон (1937) и др.

В 1919—1934 годах работал режиссёром в драматической студии под руководством Е. Б. Вахтангова, затем в Театре имени Е. Б. Вахтангова. В годы революции дружил с М. И. Цветаевой.

Во второй половине 1930-х годов, обратившись к творчеству грузинских, азербайджанских, украинских и армянский поэтов (С.Чиковани, Т.Табидзе, С.Вургун, М.Бажан, Л.Первомайский, Е.Чаренц, Н.Зарьян и др.), Антокольский создал образцы отечественной переводческой школы, внося также мотивы «братских» культур в собственные произведения (сборники Большие расстояния, 1936; Пушкинский год, 1938, и др.). Высоким уровнем мастерства отличаются и переводы Антокольского с французского языка (сборники Гражданская поэзия Франции, 1955; Медная лира, 1970). Интересовался историей и духовной жизнью Ордена тамплиеров; под влиянием идей мистических идей написал для Театра имени Е. Б. Вахтангова инсценировку по роману Г. Уэллса «Когда спящий проснется».

В Великую Отечественную войну Антокольский был военным корреспондентом. В 1942 на фронте погиб его единственный сын, которому поэт посвятил поэму Сын (1943; Государственная премия, 1946). Во время войны руководил фронтовым театром. Весной 1945 года приехал в Томск в качестве режиссёра Томского областного драматического театра имени В. П. Чкалова. Поэма «Сын» (1943, посвящена памяти его погибшего на войне сына Владимира). Переводил произведения французских, болгарских, грузинских, азербайджанских поэтов. Среди переводов — повесть Виктора Гюго «Последний день приговорённого к смерти».

Антокольский – автор многочисленных стихотворений, поэм, речей и эссе, где героями выступают люди разных времен и народов, исторические лица и литературные персонажи – Эсхил и Гулливер, Шекспир и Ньютон, Петр I и Пушкин, Бальзак и Эйнштейн, конкистадоры и санкюлоты. Среди его произведений – поэмы Чкалов (1942), Коммунистический манифест (1948), В переулке за Арбатом (1954), Зоя Бажанова (1969, посвящена жене, актрисе Театра им. Евг. Вахтангова), книги стихов (Мастерская, 1958, Высокое напряжение, 1962, Четвертое измерение, 1964, Повесть временных лет, 1969, Ночной смотр, 1974; Конец века, 1977), литературно-критических статей (Поэты и время, 1957; Пути поэтов, 1965), стихотворно-прозаических очерков (О Пушкине, где стихи и баллады на пушкинские темы чередуются с аналитическими заметками на полях; Сила Вьетнама, обе 1960).

При сдержанности официальной критики в отношении Антокольского и даже – на рубеже 1940–1950-х годов – резких обвинениях в защите декадентства и пренебрежении традициями национальной культуры Антокольский вошел в историю русской советской литературы 20 в. как один из ее признанных классиков.

П. Г. Антокольский умер 9 октября 1978 года. Похоронен в Москве, на Востряковском кладбище, рядом с умершей десятью годами ранее его женой и музой, актрисой Вахтанговской студии З. К. Бажановой.
(По материалам Онлайн Энциклопедия Кругосвет и ВикипедиЯ)
***

Автобиография Павла Антокольского
Павел Антокольский

Я родился в 1896 году, 1 июля, в Петербурге. Отец мой был неудачливым адвокатом, постоянно носившимся с планами переустройства своей жизни и судьбы. А мать истово растила и воспитывала четырех маленьких детей-погодков, из которых я был старшим и к тому же единственным мальчиком. Главным увлечением моего детства было рисование акварелью и цветными карандашами. Любимая тема - большая голова из пушкинского "Руслана и Людмилы". Впоследствии ее сменило изображение Иоанна Грозного, в чем можно усмотреть влияние статуи моего деда, скульптора М. М. Антокольского.

В 1904 году наша семья переехала в Москву. Я очень хорошо помню первые дни в новом шумном городе, который показался слишком деревянным и низкорослым, помню крики газетчиков на Страстной площади о смерти Чехова и о Цусиме. В скором времени я поступил в гимназию, которую и окончил в 1914 году. Через год я уже был студентом юридического факультета. Однажды на одной из стен каменного сводчатого вестибюля в старом университетском здании на Моховой я прочел рукописное объявление о том, что существует некая "студенческая драматическая студия под руководством артистов Художественного театра". Объявление это определило судьбу мою на долгие годы. Осенью 1915 года стучался я в подъезд дома в Мансуровском переулке и скоро очутился в крохотной комнате, обитой серой дерюгой, где происходили сборища молодежи и занятия студии. Я был принят в число равных, узнал Евгения Багратионовича Вахтангова, тогда еще совсем молодого и отнюдь не знаменитого режиссера и педагога. Актер из меня не вышел, но в этой студии я перепробовал все театральные профессии: играл на сцене, передвигал и приколачивал декорации, пробовал силы в режиссуре, писал стихотворные пьесы...

В 1917 году я и сам не заметил, как порвал с университетом, сначала ради службы в революционной милиции и в жилотделе Моссовета, но, вернее всего, ради студии, которая в скором времени превратилась в "Театр Народа" в здании у Каменного моста. Там мы давали открытые публичные представления для красноармейцев, для граждан Москвы.

В 1918 или 1919 году я ушел от Вахтангова, последовательно служил в разных московских театрах, а в 1920 году стал усиленно посещать Кафе поэтов на Тверской - странное учреждение, где у бедных неизвестных поэтов совсем не было слушателей за исключением нескольких командированных. Именно тут мне суждено было встретиться с В. Я. Брюсовым. Это был отличный организатор и руководитель поэтической молодежи. Он отдавался этому делу с огнем, с полемическим неистовым задором. Брюсову понравились мои стихи, и в 1921 году он первый напечатал их. Так началась профессиональная жизнь для меня. Она сопровождалась выступлениями в переполненной до отказа аудитории Политехнического музея, припадками лихорадочного писания и полного отказа от него ради гастрольных актерских поездок.

Потом я вернулся к Вахтангову. В ту пору он был уже тяжело болен и строил свой театр, так называемую Третью студию МХАТа. Купеческий особняк на Арбате казался старомодным парусником в дубовой обшивке, который спешно переделывают в линейный быстроходный корабль с винтами. Ему предстояло далекое плаванье по времени. И действительно, новый корабль отчалил из верфи в вечер премьеры "Принцессы Турандот".

В ясный майский день 1921 года мы хоронили Вахтангова. Тяжелый гроб утопал в венках и в охапках подмосковной сирени. По Арбату к Новодевичьему кладбищу его несли на руках. Было великое множество народа. Ученики Вахтангова были ошеломлены своим ранним сиротством.

В течение всех 20-х и первой половины 30-х годов я проработал в вахтанговском театре как режиссер и сорежиссер. Параллельно шла и литературная жизнь. Выходили первые книжки стихов и первые поэмы. Пребывание вместе с вахтанговцами за рубежом - в 1923 году в Швеции и Германии, в 1928 году в Париже - дало новые темы и новый ракурс на пережитое ранее. За рубежом я гораздо отчетливее, нежели раньше, ощутил себя советским человеком, представителем нового, более справедливого мира и общества. Вехами тех лет были для меня первая книжка стихов (1922), книжка "Запад" (1926), поэма "Робеспьер и Горгона" (1928), книжка "Действующие лица" (1932), а особенно поэма "Франсуа Вийон", в которой более всего проявились признаки моего тогдашнего романтического стиха и стиля, а также мечты о театре поэта.

Тогда же, во второй половине 30-х годов, я всерьез начал работать как переводчик советских братских поэтов, узнал Грузию, Азербайджан, Армению. Работа развернулась широко и крупно. Исторический и социальный кругозор для меня сразу расширился. Книжка тех лет недаром называется "Большие расстояния". Из написанного в те годы должен отметить поэму "Кощей" и ряд стихов, впервые открыто публицистических, открыто "гражданских". Для меня они были завоеванием нового плацдарма в работе, освоением области, до тех пор недостижимой. Поворот в работе проходил нелегко, был медленным, неуверенным. Что-то во мне противилось и все-таки отмирало. Это "что-то" называется романтической юностью.

22 июня 1941 года после митинга в Союзе советских писателей я подал заявление о желании стать членом великой партии коммунистов и вскоре был принят.

Началась новая, а если отсчитывать крупно - вторая часть жизни. Началась она под грохот московских бомбежек, под гул вражеских самолетов, под вспытками зенитного огня.

Летом сорок второго года я проводил в армию единственного сына, Владимира, окончившего школу артиллеристов-противотанкистов. Не прошло и месяца после нашего прощания на Киевском вокзале, когда пришло извещение, что младший лейтенант Владимир Павлович Антокольский пал смертью храбрых 6 июля 1942 года. Вскоре я начал писать поэму "Сын".

В те годы я вообще писал много, как никогда прежде и как никогда потом: стихи, поэмы, очерки, статьи. Несколько раз в качестве военного корреспондента был на фронте, в Орловщине, на Украине, в Польше. Разъезжал по фронтовым дорогам с бригадой актеров.

Война была проверкой сил, духовных и физических, для всех нас, школой жизни, школой труда. Инерция этого движения сохранилась и в послевоенные годы.

После войны появились молодые поэты, пришедшие из армии и ею воспитанные. Потрясающий душевный и исторический урок войны был темой их первых книг. Дружба с ними стала потребностью для меня. Среди них называю Семена Гудзенко, юношу, полного жизненных сил, блестяще одаренного, так много обещавшего и так трагически рано ушедшего от нас.

Моя работа продолжается, а вместе с ней и биография. Ведь работа поэта - это его путь, жизнь, личная и общественная. На протяжении пути с поэтом, как с любым человеком и гражданином, многое происходит: он изменяется сам, растет, мужает, даже стареет. Меняется окружающая жизнь, и, если кругозор поэта достаточно широк, все эти жизненные перемены составляют содержание его творчества.

Сегодня я так же страстно люблю историю, как любил ее двадцатилетним юношей, накануне Октябрьской грозы. В одной из моих последних поэм сказано:
Прошло вчера. Приходит завтра.
Мне представляется порой,
Что время - славный мой соавтор,
Что время - главный мой герой.

Я мог бы поставить это четверостишие эпиграфом ко всей моей работе. В нем сказано главное.
(Источник: Русская советская поэзия 50-70х годов. Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов. Минск, "Вышэйшая школа", 1982.)
***

ПОЭТ, МАСТЕР, УЧИТЕЛЬ

ДАВИД САМОЙЛОВ, 1977

Летучее, легкое имя - Антокольский, в котором и ток, и поток, и токай...
Он родился поэтом, и всегда, и сейчас для него это самое главное. Сильнее напастей и бед, потерь и утрат.

Более полувека в России звучат его стихи. Более полувека на поэтической эстраде появляется небольшой и стремительный Павел Григорьевич и бросает в зал энергичные, полнозвучные строфы своих стихотворений и поэм. И читатель стиха радостно отзывается ему, ровеснику всех поэтических поколений советской поэзии.

Он не играет в сильную личность, пророка или судью. Он всегда весело играет словом. Он весь раскрывается в слове. Оно - его жизнь, его боль и радость.
Но он не игрушка словесной стихии. Он мастер. Он умело управляет цепными реакциями поэтической речи. Он умеет и в самом эксперименте сохранить истинный накал чувств. Он все умеет в поэзии.

Этого одного достаточно, чтобы назвать его учителем.
Но он учитель и в прямом смысле. Он учитель сердечный и добрый. Учитель без учительства и лишней назидательности. Ему обязаны дружбой, помощью, участием и советом десятки начинающих, созревающих и уже зрелых поэтов нашего времени. Он живет в окружении учеников, ставших друзьями.

Все мы с юности знаем наизусть "Санкюлота", "Франсуа Вийона", строфы из "Сына", стихи о Пушкине. У каждого свой набор. Есть из чего выбирать.
Поэзия живет не от юбилея к юбилею, а от свершения к свершению.
***

СТАРИК
П.А.

Удобная, теплая шкура - старик.
А что там внутри, в старике?
Вояка, лукавец, болтун, озорник
Запрятан в его парике.

В кругу молодых, под улыбку юнца,
Дурачится дьявол хромой.
А то и задремлет, хлебнувши винца,
А то и уедет домой.

Там, старческой страсти скрывая накал,
Он пишет последний дневник.
И часто вина подливает в бокал -
Вояка, мудрец, озорник.

Давид Самойлов, 1977
***

…Сидя сегодня в загородном доме поселка Красная Пахра, где как давняя знакомая заглядывает в окно яблоня и желает мне доброго утра, я часто прислушиваюсь, не застучит ли по ступеням лестницы, каждый раз в точности выражая настроение своего хозяина, строгая палка Павла Антокольского. Или вижу Павла Григорьевича на одном из его последних творческих вечеров, который был интересно задуман и назван: "Павел Антокольский и его ученики". Сияя крупными черносливами всепонимающих глаз, слушал он выступления своих питомцев разных поколений, оживленно жестикулировал, искренне радовался каждой удачной строчке, морщился и строил гримасы, когда ему что-то не нравилось, а потом читал сам. Начиная путь/ как вахтанговский режиссер, он до конца оставался влюбленным в театр, в нищету и роскошь театральной бутафории, в обманные иллюзии театральной подсветки, в неожиданность актерских перевоплощений и каждое свое выступление превращал в маленький спектакль. В продолжение жизни у него появлялись строки, обращенные то к возлюбленной, то к Музе, то к незнакомому потомку.

Не разрывай трухи могильной,
Не жалуй призраков в бреду.
Но если ты захочешь сильно,
К тебе я музыкой приду

Упоенно, пламенно читал он, и пламени этого хватило бы на большой действующий вулкан.Человек, одержимый творчеством, остается таким всегда, в любых обстоятельствах. После тяжелой болезни врачи запретили Павлу Антокольскому на какое-то время писать. Он должен был вести размеренный образ жизни, соблюдая скучный лечебный режим, и прежде всего не волноваться. В это время он как раз вернулся к рисованию, к краскам и цветным карандашам и пробовал делать художественные аппликации из цветной бумаги. Жена его Зоя Константиновна обрадовалась: вот и уладилось все - найдено занятие спокойное, тихое. Павлик переключится на другое дело и не станет нервничать. Антокольский накупил кистей, разноцветной бумаги, заполнил кабинет флаконами с тушью, тюбиками с клеем, листами ватмана.

Утром и встретил его на улице пылающего от подскочившего давления и странно возбужденного. "Что с тобою?" - спросил я. "Понимаешь, я отвратительно спал. Задумал сделать большую аппликацию на тему "Медного всадника". И так ясно представил себе всю композицию, так волновался из-за этого, что не мог уснуть всю ночь". Творчество, которому перекрыли дорогу, пробивалось совсем в другом, неожиданном месте.

На следующий день после внезапной кончины его жены, которой посвящены лучшие лирические стихотворении поэта, я пришел к нему, страшась застать его разбитым, растерянным, беспомощным. А Павел Григорьевич заставил себя подняться с дивана, привычно набить табаком любимую трубку и приняться за работу над новой поэмой, посвященной Зое. Это был единственный способ осилить горе. Он давно понял, какой ценой дается настоящее искусство: "На собственной золе ты песню сваришь, чтобы другим дышалось горячо".

У нас были годы прекрасной, ничем не замутненной дружбы, годы взаимопонимания и насущной необходимости встречаться почти ежедневно. Бывали и периоды разладов и осложнений, но все это теперь остается между нами двумя и никого не касается. В день моего рождения, рано появляясь в нашем доме, Павел Григорьевич дарил мне две вещи: свою новую работу - акварель или карандашный рисунок - и лично изготовленную им, умело сшитую и переплетенную тетрадь для стихов. И теперь на стене моей рабочей комнаты живут его картины. Обреченный Робеспьер вступает в беседу с ужасающей головой Горгоны.

Пушкин мчится в санях, а навстречу ему бегут покосившиеся верстовые столбы, и вокруг беснуется метель, в которой мелькают чьи-то рогатые хари и длинные хвосты. Отупело таращат нетрезвые смурные глаза господа градоначальники города Глупова.

Невесело шумят собутыльники на пиру, кто оседлав дубовую скамью, кто взгромоздившись на пивную бочку, не зная, на кого из них укажет Смерть костлявым пальцем. Дон-Кихот облачается в ржавые доспехи, не замечая ни драного белья, развешанного на веревках, ни вонючего постоялого двора, куда затащил его Санчо...

М.Л. Матусовский, 1983
***

* * *
Мне часто видится знакомый кабинет,
Где спит История, не тронутая тленом,
Где равнодушию на полках места нет,
Где тень Вахтангова беседует с Верленом,
Где говор родины, то нежен, то суров.
Течет и пенится рекою своевольной,
Где несмолкаемая музыка миров
Всегда колышется над лампою настольной.
Где, в неизвестное вперяя смелый взор,
Над каждым замыслом волнуясь и гадая.
Всегда готовая в любой ввязаться спор,
Неутомимая и вечно молодая,
Любые горести размалывая в прах,
Не побежденная ни смертью, ни войною,
С горящей трубочкой, зажатою в зубах,
Сама Поэзия беседует со мною.

М.Л. Матусовский, 1947
***

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

БАЛЛАДА О ЧУДНОМ МГНОВЕНИИ

.. .Она скончалась в бедности. По странной случайности гроб ее повстречался с памятником Пушкину, который ввозили в Москву.
(Из старой энциклопедии)

Ей давно не спалось в дому деревянном.
Подходила старуха как тень к фортепьянам.
Напевала романс о мгновенье чудном
Голоском еле слышным, дыханьем трудным.

А по чести сказать, о мгновенье чудном
Не осталось грусти в быту ее скудном,
Потому что барыня в глухой деревеньке
Проживала как нищенка, на медные деньги.

Да и, господи боже, когда это было!
Да и вправду ли было, старуха забыла,
Как по лунной дорожке, в сверканье снега
Приезжала к нему - вся томленье и нега.

Как в объятьях жарких, в молчанье ночи
Он ее заклинал, целовал ей очи,
Как уснул на груди ее и дышал неровно,
Позабыла голубушка Анна Петровна...

А потом пришел ее час последний.
И всесветная слава, и светские сплетни
Отступили, потупясь, пред мирной кончиной.
Возгласил с волнением сам благочинный:

"Во блаженном успении вечный покой ей!"
Что в сравненье с этим счастье мирское!
Ничего не слыша, спала, бездыханна,
Раскрасавица Керн, болярыня Анна.

Отслужили службу, панихиду отпели.
По Тверскому тракту полозья скрипели.
И брели за гробом, колыхались в поле
Из родных и знакомцев десяток - не боле,

Не сановный люд, не знатные гости,
Поспешали зарыть ее на погосте.
Да лошадка по грудь в сугробе завязла.
Да крещенский мороз крепчал как назло.

Но пришлось процессии той сторониться.
Осадил, придержал правее возница,
Потому что в Москву, по воле народа,
Возвращался путник особого рода.

И горячие кони били оземь копытом.
Звонко ржали о чем-то еще не забытом.
И январское солнце багряным диском
Рассиялось о чем-то навеки близком.

Вот он - отлит на диво из гулкой бронзы,
Шляпу снял, загляделся на день морозный.
Вот в крылатом плаще, в гражданской одежде
Он стоит, кудрявый и смелый, как прежде.

Только страшно вырос, - прикиньте, смерьте,
Сколько весит на глаз такое бессмертье!
Только страшно юн и страшно спокоен,-
Поглядите, правнуки, - точно такой он!

Так в последний раз они повстречались,
Ничего не помня, ни о чем не печалясь.
Так метель крылом своим безрассудным
Осенила их во мгновенье чудном.

Так метель обвенчала нежно и грозно
Смертный прах старухи с бессмертной бронзой,
Двух любовников страстных, отпылавших розно,
Что простились рано, а встретились поздно.
1954
***

Балаганный зазывала

Кончен день. И в балагане жутком
Я воспользовался промежутком
Между "сколько света" и "ни зги".
Кончен день, изображенный резко,
Полный визга, дребезга и треска,
Он непрочен, как сырая фреска,
От которой сыплются куски.

Всё, что было, смазано и стерто.
Так какого - спросите вы - черта
Склеивать расколотый горшок?
Правильно, не стоит! Неприлично
Перед нашей публикой столичной
Славить каждый свой поступок личный,
Хаять каждый личный свой грешок.

Вот она - предельная вершина!
Вот моя прядильная машина,
Ход ее не сложен, не хитер.
Я, слагатель басен и куплетов,
Инфракрасен, ультрафиолетов,
Ваш слуга, сограждане, - и следов...
…Вательно - Бродяга и Актер,

Сказочник и Выдумщик Вселенной,
Фауст со Спартанскою Еленой,
Дон-Кихот со скотницей своей,
Дон-Жуан с любою первой встречной,
Вечный муж с подругой безупречной,
Новосел приморский и приречный,
Праотец несчетных сыновей.

Век недолог. Время беспощадно.
Но на той же сцене, на площадной,
Жизнь беспечна и недорога.
Трачу я последние излишки
И рифмую бледные мыслишки,
А о смерти знаю понаслышке.
Так и существую.
Ваш слуга.
Декабрь 1966
***