[ Обновленные темы · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Литературный форум » Я памятник себе воздвиг нерукотворный » Концептуализм (конец ХХв) » Сорокин В.Г. - русский писатель, сценарист и драматург (Один из главных представителей русского концептуализма)
Сорокин В.Г. - русский писатель, сценарист и драматург
Nikolay Дата: Суббота, 27 Авг 2011, 19:38 | Сообщение # 1
Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Награды: 168
Репутация: 248


СОРОКИН ВЛАДИМИР ГЕОРГИЕВИЧ
(Родился 7 августа 1955, посёлок Быково, Московская область)

— известный современный русский писатель, сценарист и драматург, один из главных представителей концептуализма в русской литературе.

<…> Проза русского концептуализма знает лишь одного представителя, ставшего писателем с международной известностью. Это Владимир Сорокин. Его творчество характерно своей амбивалентностью - с одной стороны, явный и острый авангард, с другой - тесная связь с поэтикой постмодернизма. Мы остановимся на чисто концептуалистских текстах Сорокина. Чаще всего его рассказы строятся по одной и той же схеме. Вначале идет обыкновенный, слегка излишне сочный пародийный соцартовский текст: повествование об охоте, комсомольском собрании, заседании парткома - но вдруг совершенно неожиданно и немотивированно происходит прагматический прорыв (см. прагматика) в нечто ужасное и страшное, что и есть, по Сорокину, настоящая реальность. Как будто Буратино проткнул своим носом холст с нарисованным очагом, но обнаружил там не дверцу, а примерно то, что показывают в современных фильмах ужасов.

Так, в рассказе "Проездом" столичный партийный начальник после обычных разговоров в провинциальном парткоме вдруг залезает на письменный стол и справляет на нем большую нужду, а потом как ни в чем не бывало продолжает прерванный разговор. В рассказе "Деловое предложение" комсомольское собрание заканчивается тем, что двое комсомольцев, оставшись одни, нежно целуются - оказывается, они гомосексуалисты. В рассказе "Свободный урок" завуч начинает с того, что ругает у себя в кабинете пятиклассника за то, что он заглядывает девочкам под юбки, а кончает тем, что в педагогических целях демонстрирует перепуганному школьнику свои гениталии. Безусловно, поэтика Сорокина связана с мощным преломлением психоанализа сего соотношением поверхностного слоя сознания и глубинного бессознательного, принципа реальности принципа удовольствия. <…>
(Источник – Словарь культуры XX века; http://www.stemp-tk.ru/49.htm )
***

Биография
Учился в Московском институте нефтяной и газовой промышленности имени Губкина и Московском институте неорганической химии. Получив высшее образование по специальности инженер-механик, Сорокин в течение года работал в журнале «Смена», откуда был уволен за отказ вступить в комсомол. Занимался книжной графикой, живописью, концептуальным искусством. Участник многих художественных выставок. Оформил и проиллюстрировал около 50 книг.
Первые литературные опыты Сорокина относятся к началу 1970-х годов: в 1972 дебютировал как поэт в многотиражной газете «За кадры нефтяников». Как литератор сформировался среди художников и писателей московского андерграунда 1980-х. В 1985 году издал книгу во Франции, из-за чего вызывался в КГБ.
В 1985 году в парижском журнале «А — Я» была напечатана подборка из шести рассказов Сорокина. В том же году в издательстве «Синтаксис» (Франция) вышел роман «Очередь».
Считается представителем постмодернизма. В рассказах и романах используются разнообразные литературные стили. В советское время был близок к кругу московского концептуализма, публиковался в самиздате. Первая официальная публикация в СССР относится к 1989 году когда рижский журнал «Родник» поместил в ноябрьском выпуске несколько рассказов писателя. Чуть позже рассказы Сорокина появляются в российских журналах и альманахах «Третья модернизация», «Митин журнал», «Место печати», «Искусство кино», «Конец века», «Вестник новой литературы».

В марте 1992 года Владимир Сорокин выходит к широкому читателю — в журнале «Искусство кино» напечатан роман «Очередь», издательством «Русслит» (Москва) публикуется сборник рассказов Владимира Сорокина, вошедший в шорт-лист Букеровской премии. Рукопись романа «Сердца четырёх» представлена на Букеровскую премию и попадает в шорт-лист.
Сюжеты его произведений неоднократно вызывали разногласия у читающей общественности. В частности, движение «Идущие вместе» устраивало ряд акций, направленных против деятельности писателя, называя его калоедом, а также подавало в суд, требуя признания некоторых мест в произведениях писателя порнографическими. Суд порнографии в произведениях писателя не нашёл.
23 марта 2005 года в Большом театре России состоялась мировая премьера оперы «Дети Розенталя» композитора Леонида Десятникова, либретто которой создал Владимир Сорокин.
Книги Владимира Сорокина переведены на десятки языков, в том числе на английский, французский, немецкий, голландский, финский, шведский, итальянский, польский, украинский, японский и корейский языки. На Западе его романы публиковались в таких крупных издательствах, как Gallimard, Fischer, DuMont, BV Berlin, Haffman, Verlag Der Autoren.
Член Русского ПЕН-клуба. Живёт в Москве. Женат, отец двух дочерей-близнецов.

Награды
В 2001 г. был удостоен премии «Народный Букер».
В 2001 г. — премии Андрея Белого «За особые заслуги перед российской литературой».
В 2005 г. награждён премией «Либерти».
Также награждён премией министерства культуры Германии.
в 2010 г. Лауреат литературной премии "Новая словесность" /"НОС"/

Библиография
Циклы произведений
Трилогия:
2002 «Лед», опубликован издательством «Ад Маргинем», Москва, 2002.
2004 «Путь Бро», Москва, издательство «Захаров», 2004.
2005 «23000», опубликован в «Трилогии», Москва, издательство «Захаров», 2005.

Романы
1979—1983 «Норма», впервые опубликован издательством «Три Кита» совместно с «Obscuri Viri», Москва, 1994
1983 «Очередь», впервые опубликован издательством «Синтаксис», Париж, 1985.
1982—1984 «Тридцатая любовь Марины», впервые опубликован «Изданием Р. Элинина», Москва, 1995.
1985—1989 «Роман», впервые опубликован издательством «Три Кита» совместно с «Obscuri Viri», Москва, 1994.
1991 «Сердца четырёх», впервые опубликован в альманахе «Конец Века», Москва, 1994.
1999 «Голубое сало», впервые опубликован издательством «Ад Маргинем», Москва, 1999.
2006 «День опричника», Москва, издательство «Захаров», 2006.

Пьесы
1985 «Землянка»
1988 «Русская бабушка»
1989 «Доверие»
1990 «Дисморфомания»
1994—1995 «Hochzeitreise»
1995—1996 «Щи»
1984—1997 «Пельмени»
1997 «Dostoevsky-Trip»
1998 «С Новым Годом»
2006 «Капитал», опубликована в «Капитал: Собрание пьес», Москва, издательство «Захаров», 2007.
2009 «Занос», опубликована на сайте OpenSpace.ru[2]. Авторское определение жанра — «что-то вроде пьесы». Памяти Дмитрия Пригова.

Повести, рассказы, очерки
1969 «Тетерев»
1969 «Яблоки»
1980 «Окружение»
1994 «Месяц в Дахау» (поэма в прозе)
2000 «Лазурната мас»
2000 «Эрос Москвы» (очерк)
2001 «Снеговик»
2002 «Хиросима»
2004 «Вид на завтра. Рев Годзиллы и крик Пикачу» (очерк)
2005 «Кухня»
2005 «Сердечная просьба»
2005 «Мишень»
2005 «Черная лошадь с белым глазом»
2005 «Волны»
2010 «Метель» и другие.

Сборники
1979—1984 «Первый субботник», сборник рассказов. Впервые опубликован в 1992 году, тираж — 25000, издательство «Русслит». Затем в «Собрании сочинениий в двух томах» издательства «Ад Маргинем», Москва, 1998.
2000 «Пир», сборник рассказов, опубликован издательством «Ад Маргинем», Москва, 2000.
2002 «Утро снайпера»
2002 «Москва»
2005 «Четыре», в сборник вошли киносценарии «Копейка» и «4», либретто к опере «Дети Розенталя» и 5 рассказов, опубликован издательством «Захаров», Москва, 2005.
2007 «Капитал: Собрание пьес», в сборник вошли полностью все пьесы, опубликован издательством «Захаров», Москва, 2007.
2008 «Заплыв», в сборник вошли рассказы и повести, написанные в кон. 1970-х — нач. 1980-х гг.
2008 «Сахарный Кремль», сборник рассказов по вселенной "Дня опричника"
2010 «Моноклон», сборник рассказов, издательство «Астрель»

Фильмография
1994 «Безумный Фриц» (реж. Татьяна Диденко, Александр Шамайский)
2001 «Москва» (реж. Александр Зельдович). Фильм получил главную премию на фестивале в Бонне, приз Федерации киноклубов России за лучший российский фильм года. Сценарий написан в 1997 году в соавторстве с Александром Зельдовичем
2001 «Копейка» (реж. Иван Дыховичный). Фильм номинирован на премию «Золотой Овен» за лучший сценарий (написан в соавторстве с Иваном Дыховичным).
2004 «4» (реж. Илья Хржановский). Фильм удостоен главного приза Роттердамского кинофестиваля
«Вещь» (фильм незакончен, реж. Иван Дыховичный — умер)
2009 «Ловушка(Cashfire)» (реж. Александр Зельдович). Сценарий написан в 2002 году в соавторстве с Александром Зельдовичем и Олегом Радзинским.
2009 — «Мишень» (реж. Зельдович)
2010 «Дау» — сценарий фильма написан в соавторстве с Ильёй Хржановским. Съёмки начались в 2008 году.
(Источник – Википедия; http://ru.wikipedia.org/wiki....2%E8%F7 )
***


Владимир Сорокин
Писатель, 56 лет, Москва
(Записала Елена Егерева)

Иногда я чищу зубы не правой — а левой рукой. Иногда их утром вообще не чищу. Современный человек города живет автоматически, как машина, — каждый день он совершает ряд автоматических движений — начиная от чистки зубов, одежды, еды, работы. Он также автоматически любит, ненавидит, общается с родственниками, с животными. Про зарабатывание денег я молчу — это вообще унифицировано. Я не хочу стать мясной машиной, я борюсь с этим: обязательно совершаю каждый день какой-нибудь зигзаг. Я перестал из-за этого даже путешествовать по европейским странам: западные города теперь слишком похожи друг на друга — езжу туда в основном по делу. Даже Африка уже цивилизованная. Остается Сибирь только — она не тронута. Это я серьезно.

Меня занимают лишь те люди, которые ведут себя не так, как современный человек — а лучше. Не являются автоматами. Меня возбуждает то, не имеет отношение к реальности. Кинг Конг? Нет, это не по мне. Большая обезьяна теоретически может существовать. А вот такого кольца, как во «Властелине колец», быть не может — и мне это очень нравится.

Чем хороша Россия? Тем, что это страна гротеска, для писателя — просто Эльдорадо. Какой-нибудь швейцарский писатель, он вынужден искать что-то мучительно, а здесь — пожалуйста: всё лежит на поверхности.

Столько дичи вокруг. Мы были с женой в Переславле. Было жаркое, пыльное лето. Там на территории монастыря стоял храм, где венчали. Из этого храма выкатила бандитская бригада, человек пятнадцать с ежиками на головах — все в смокингах и с бабочками. Только на ногах у них были ковбойские сапоги. Жених нес на руках невесту, и я увидел его левую руку, пухлую руку потомственного крестьянина: на мизинце рос вот такой ноготь. Это блатная традиция, это идет еще с довоенных сталинских лагерей. Блатные отпускали себе там ноготь, и это показывало, что он не работает. А вообще это из Китая: у китайских чиновников тоже были такие ногти, они даже чехлы на них костяные надевали. Это показывало ранг. Я думаю, ноготь попал в сталинские лагеря из Китая через Дальний Восток — и потом в Переславль.

Дэн Браун — этода-а-а, это супер. Это же чизбургер из христианства, апокрифов и многочего еще. Я прочитал «Код да Винчи». Ницше написал о последнем человеке: последний человек, тот, что останется на Земле, — он будет размножаться, как блоха. Он смотрит на звезды и спрашивает: а что это такое?

Я прошел через богему 80-х. Это Кабаков, Мухомор, Монастырский. Хороша была Москва. В отличие от Питера, где все варились в одном котле, в Москве существовали разные круги, которые не пересекались между собой. И можно было запросто путешествовать из одного в другой. Я через все это прошел — и опять вернулся к семейным ценностям, к осознанной и, я бы сказал, ответственной жизни. Ночной клуб? Запросто и там себя представляю.

Никогда с женой не тряслись над деньгами — может быть, поэтому они у нас долго и не задерживались. Продудонивали их. Если у меня деньги есть — это хорошо. Если нет — ну это тоже неплохо: начинаешь ценить всё сразу, начинаешь вспоминать разные моменты жизни, когда их не было. Нет, я не бедствую, но бывают полосы — я же все-таки не Акунин.

Дочки-близнецы — космическое явление. Представьте: два одинаковых человека перед вами сидят. Два человека, но одновременно и единый организм: они на расстоянии чувствуют, что друг с другом происходит.

Первый раз я влюбился во втором классе. Это была дачная история. А когда увидел ее в школе в форме — она мне сразу вдруг разонравилась. Она мне показалась такой же скучной, как и все там остальное.

В офисе есть особый эротизм — я это сам знаю: я работал в Японии преподавателем, работал здесь в журнале. Когда женщины затянуты в корсет корпоративной этики и забывают о женственности своей — в этом есть некая трогательность. Я жил в Германии какое-то время, и все думал: почему такое количество порнофильмов, где действие происходит в офисе? Потом понял.

Школа абсолютно ничего для меня не открыла. У меня от школы одни мрачные воспоминания, каким-то карманным Освенцимом она была — хотя я и учился в трех подмосковных и одной московской. Что помню? У нас была игра «Казнь через повешение». Это когда тебе нажимают на сонную артерию, и ты теряешь сознание. Еще я умудрился получить двойку на уроке рисования— хотя и профессионально тогда занимался рисованием, в музее Пушкина. Это потому что вместо натюрморта я нарисовал динозавра. Девочки мне в школе не нравились. Нет, мне нравилась одна учительница, надо сказать, но мы же были неразвиты тогда, и я постеснялся ей признаться. Хорошо было, только когда я сбегал оттуда через окно в туалете на первом этаже. Помню это чувство, когда ты вылезаешь в окно, спрыгиваешь, бежишь, и всё — за спиной.

Мне в детстве было не скучно, только когда я музыкой занимался — с частным учителем. Школьное пение — идиотизм: нельзя петь из-под палки, не все хотят петь.

Не вижу снов. Сны видят или те, у кого много свободного времени, или те, кто у кого стресс. У меня ни того, ни другого.

Последний раз «ого!» я сказал, когда прочитал «Гламораму». Ничего не открыв, Эллис создал библию гламура, где люди и вещи одинаковы, где между BMW последней модели и девушкой, сидящей в ней, — между ними нет разницы. И вещи даже больше, чем люди — они уже самодостаточны, а человеческое тело существует лишь для демонстрации этих вещей. А когда я читаю последний роман Пелевина или рассказы Толстой — я, конечно, отдаю им должное, но я не воспламеняюсь. Потому что вижу, как это сделано. Я сам писатель, я знаю, как делается современная литература— она создается за столом. С чем сравнить? Например, вы повар, и вам, скажем, подают тетерева в вишневых листьях — есть такое блюдо, я его умею готовить — или лобстера в коньяке. И через день вы его сами уже готовите.

Московский гламур — это новые голодные. Но это не голод по деньгам — а голод по вещам как абсолюту. 70 лет у нас, по выражению Бердяева, было изобилие идей и дефицит вещей. Сейчас, когда эти идеи умерли, их место заняли идеи вещей, то есть вместо марксизма сейчас — Kenzo и D&G. Но пока нет еще пресыщенности — а есть чувство легкой сытости. В глазах у всех — такая еще жажда, конечно. Это понятно: двадцать лет только прошло, это очень мало для такой огромной страны. И никого пока не рвет. В Европе тоже никого не рвет, но по другой причине — их вырвало в 68-мгоду, у них сейчас чистые желудки. И они уже не переедают.

Будни для меня отличаются от выходных только количеством машин на улицах. Но вообще-то я живу загородом.

Никогда не сообщу женщине, что она безвкусно одета, хотя и не люблю безвкусицу. Мне не хочется женщин обижать: они лучше мужчин — они впускают через себя жизнь, они не убили такое количество людей, как мы. Вот мужиков мне совсем не жалко.

Если мне интересен человек — очень быстро с ним сближусь. Я деликатный человек, но против всех этих поведенческих шор. Я не понимаю: как это так? В Америке не принято в глаза смотреть человеку. Это там даже чревато. Печально, что люди теряют непосредственность.

Я собственно в ледяной трилогии об этом говорю—показываю все как бы глазами братства света, которое ищет своих здесь. Но человечество все века было одинаково: люди боялись друг друга, и от этого великие войны, от этого изобретение адского оружия. Следствие — отчужденность.

Месяц назад зашел в метро — встречался с человеком, у которого не так много денег, чтобы подниматься. Метро не меняется: когда поезд стоит в туннеле — все, как и раньше, молчат. У меня в «Тридцатой любви Марины» она едет на завод с возлюбленным — поезд останавливается, молчание. Я помню это прекрасно. Человек, который начинал разговаривать — на него косились. Он что-то нарушал, и я понимаю что — вот эту разобщенность. Потому что онадля этой толпы комфортна, а попытка контакта — это не комфортно. Это ужас современного человека. Марина говорит: почему молчим? Что мешает? Он, мудило полное, партийный, всерьез отвечает: Америка. Что мешает сейчас? Да в общем-то тоже самое.

Для меня главное, чтобы вещи были не противные на ощупь. Рубашка может быть с пальмами и с попугаями — не важно. Главное — чтоб не противная, с душой. Якак-топод Псковом на берегу озера нашел большой камень. Там лежал десяток камней, но мне понравился только один, я даже привез его в московскую квартиру. Я помню, как его поднял и понес до машины. Такие вещи я люблю — предметы, от которых идет тепло памяти.

Мне лучше покупать одежду в Берлине — я там все знаю, знаю, что мне нужно. Только не могу долго выбирать. И вообще не придаю одежде большого значения.

Часто вижу в европейских городах: идет пара -очень симпатичный парень, немного женственный, и такая, будем говорить, мало привлекательная, но сильная, мужеподобная жена. Женщина и мужчина поменялись местами. В Москве — то же самое. В Москве очень много инфантильных мужчин — и это естественно. Сюда попадают сильные люди из провинции, такие мачо — они тут зубами и локтями прорываются к пирогу, выгрызают место себе. А их дети — им уже нечего делать, дети лишь всем пользуются. Я очень хорошо помню 70-е, золотую молодежь — это были очень инфантильные ребята. Я сам был такой. Но после того, как я женился, я осознал себя.

Почему все таксисты изводят себя радио? Им легче нажать кнопку радио, чем выбрать диск. Самое ужасное — это выбор, потому что он зависит от тебя, от твоей воли. Когда выбираешь пластинку, вещь, человека даже — это ответственность. И ты наедине с собой в этот момент- один. А не выбор чем хорош? Что выбирают за тебя — то есть ты чувствуешь себя ребенком, система выбора — она как бы мама твоя. Я рано понял идею выбора. В двадцать с чем-то летя одновременно состоялся как и муж, и отец, и писатель. И мы сразу с Ирой стали самостоятельно жить — в военном городке, отец Иры военный был.

Никогда не буду голодать. Во-первых, у меня две профессии: инженер-механик— я же закончил Институт нефти и газа -и художник-оформитель. Во-вторых, я неплохо готовлю.

Люблю белый цвет. Белые штаны люблю. У меня в квартире все белое: стены, диван, двери. И мало вещей. Это мне помогает соблюдать равновесие. Можно сказать, что я хочу уюта- я в общем-то уже не молодой человек, мне исполнилось недавно пятьдесят. Я хочу, чтобы каждое утро я мог заниматься работой в пространстве, которое считаю родным для себя, где живут родные люди. Но это в работе тишина хороша -вечером можно поехать к друзьям в ресторан. Есть в этом некая прелесть, когда общаешься в ресторане при общем оживленном гуле: бу-бу-бу-бу. Вот моя формула.

Если бы тюрьма улучшала качество письма — все бы писатели сидели. Мне один критик пожелал тюремного опыта. Только наивный человек может такое посоветовать. Это все равно, если бы я пожелал ему, как Белинскому, заразиться туберкулезом и научиться харкать кровью — чтобы как следует чувствовать литературу.

В профессии надо быть бомбой. Нельзя прилипать к чему-то уже сделанному — нужен взрыв, нужно расчистить себе место, и потом уже делать свое, новое.
(Источник - http://esquire.ru/wil/vladimir-sorokin )
***


Владимир Сорокин. Собачье сердце
(Автор: Илья Кормильцев, "Rolling Stone", №29)

Через двадцать минут чернявый официант, похожий на нервно выхаживающего тореро, перестает скрывать ненависть во взгляде. Ему окончательно становится ясно, что двое посетителей, облюбовавших пользующийся спросом столик у окна в недешевом аргентинском стейк-хаузе на Ленинском проспекте, так и собираются цедить зеленый чай из чайника, не переходя к чему-то более существенному. И, судя по лежащему на столе диктофону, это у них надолго.
***

Непонятно, узнает ли он в одном из любителей чая писателя Владимира Сорокина. Судя по всему, нет — несмотря даже на то, что мало кто из писателей обладает столь запоминающейся внешностью. И следит за ней Сорокин не менее тщательно, чем придворный времен кардинала Ришелье. Беседа, так или иначе, вращается вокруг последней книги Сорокина, романа «День опричника», текста во многом неожиданного.

Те, кто считает Сорокина гордостью русской литературы, и те, кто кличет его «писателем-калоедом», сходятся в одном: со злобой дня его произведения редко дружат. Поэтому «Дня опричника», из которого эта злоба хлещет буквально фонтаном, мало кто ждал. Но вторжение на новую территорию оказалось на редкость удачным: очевидно, о безумии нашей политической действительности можно адекватно написать, лишь сойдя с вершин еще большего безумия — например, оттуда, где из клонов русских писателей добывают голубое сало.
«Я не люблю прямых эфиров, потому что говорю очень медленно», — несколько раз повторяет он в трубку какому-то Тимуру с телевидения. Сорокин действительно изъясняется медленно и тягуче, словно обдумывает слова перед тем, как занести их на бумагу. «Я, собственно, хотел отметиться в жанре народной книги, сделать ярмарочный роман, что-то вроде матрешки. Сам не ожидал, что напишу такое.

Я немного «подзамерз» за пять лет работы над «ледяной эпопеей» — хотелось чего-то более свободного. Но критики пишут пока всякую ерунду, выискивают в романе намеки на реальных персонажей и радуются как дети. В целом уровень дебилизации литературных обозревателей растет». Я замечаю, что критикам, пожалуй, не за что особенно любить роман, в котором видного представителя их племени палачи подвергают публичной порке. «Ну да, — смеется Сорокин, — выпорол только одного, на остальных места не хватило».

Впрочем, в «Дне опричника» душат, порют, насилуют и режут не одних только литературных критиков, а представителей практически всех сословий. Как удалось Сорокину разглядеть в современности средневековую опричнину? Почему именно опричнина, а не какая-нибудь аракчеевщина?

«Иван Васильевич был глубоко больным человеком, но в болезни его, как во всякой русской паранойе, было нечто нечеловечески возвышенное. Они ведь как жили с опричниками в Александровской слободе? В пять часов утра вставали и на молебен. Молебен длился до десяти, причем сам царь выступал в роли игумена. А после молебна шел в пыточную и выходил оттуда такой… просветленный. И вся эта символика — всадник на черном коне с метлой и собачьей головой… Это только очень больное сознание могло изобрести. Опричнина оставила глубочайший след в русской душе, и с тех пор в каждом из нас живет маленький опричник. Никакая другая эпоха в этом смысле и рядом не лежала с эпохой Ивана». — «Наверное, определенную роль сыграли личные впечатления от судебного процесса, который не так давно вели против писателя «Идущие вместе», усмотревшие в романе «Голубое сало» порнографию?» — «Ну, не без этого, конечно. Это только со стороны процесс мог казаться анекдотичным, мне же было совсем не до смеха. Из администрации судье спустили конкретную установку: дать два года условно. Хотя порнографии в литературе не может быть по определению — буквы на бумаге никого не возбуждают. Но в России впервые, начиная с XVI века, создалась уникальная ситуация, когда писатель может написать и напечатать все что угодно. Не все к этому оказались готовы, в том числе и власти. На Западе подобную фазу уже проходили в начале 60-х, когда были процессы по “Лолите”, “Голому завтраку”, Генри Миллеру.

Ну и у нас теперь то же самое — как всегда, с опозданием в полсотни лет». — «Если все обстояло так серьезно, почему же дело поспешно закрыли?» — «Надвигалась книжная ярмарка во Франкфурте, на которой Россия была почетным гостем, — туда вывозили десант в сто писателей, и я был одним из них. Неудобно получалось перед европейской общественностью, так что наверху дали отбой». — «На каком верху?» — «На самом. Но дело не в этом, хотя, конечно, история с судом сыграла определенную роль. Мой новый роман начался все-таки иначе. Как-то зимой, в холод, я вышел голым из дома — я каждое утро зимой голым хожу по снегу, — было градусов тридцать, а путь у меня был такой: дойти до ворот и выключить фонарь. Я дошел туда, а было такое тихое солнечное утро. Я выключил фонарь, иду и думаю: “А ведь так можно и замерзнуть легко…” — и такое чувство возникло, что в русской жизни всегда есть скрытая смерть, белая смерть… И еще в тот же день случилось: у меня был маленький пес, левретка, я кинул ему очень большую кость, и он стал ее агрессивно грызть. И все как-то сложилось в голове — я сел и начал писать роман».

«Прямо вот так, с самого начала, с первых строчек?» — спрашиваю я. Сорокин задумывается, вспоминает. Видно, что это для него не пустой вопрос: судя по всему, в писательстве для него нет ничего второстепенного. Скорее для Сорокина второстепенно все, что НЕ писательство. «Нет, пролог потом добавил… Я все книги начинаю утром. Встаю в девятом часу, выпиваю стакан воды, привожу себя в порядок и работаю до полудня. Обычно каждый день работаю. Ночью не могу — очень раздражает, когда нет дневного освещения, не могу сосредоточиться. Пишу в основном на компьютере, хотя стихи, например, могу только ручкой, на бумаге».
***

Слушая Сорокина, создается впечатление, что перед тобой сидит настоящий подвижник или даже монах. Не отсюда ли бесполый и стерильный образ жизни братьев с ледяным сердцем из «Трилогии»? Сорокин улыбается: похоже, со своим вопросом я попал в самую точку. «Чтобы написать “Путь Бро”, я уехал в Ганновер, мне предоставили грант и маленькую квартирку напротив дома, где жил Лейбниц. В этой квартире был очень странный буфет, вырезанный из дерева, с двенадцатью деревянными апостолами. Я их рассматривал два месяца и вел очень сдержанный образ жизни — выходил только погулять и пообедать. Вполне монашеский режим».

Снова раздается звонок мобильного. Разговор опять-таки о Германии — на днях Сорокин собирается в Штутгарт на литературный фестиваль. «Я как-то привык к Германии, я езжу туда уже двадцать лет, понимаю ее ментальность. После России мне там уютнее всего. К тому же немцы очень много меня переводят — неприлично сказать, у меня двенадцать книг на немецком. Еще японцы меня любят: в Японии я жил при Университете иностранных языков в качестве живого писателя. Есть у них такое развлечение, особенно популярны русские писатели — и живые, и мертвые. Думаю, Чехова и Достоевского там любят даже больше, чем в России». Однако главное место — после родины, разумеется, — в произведениях Сорокина занимает Китай: страницы его романов и рассказов щедро присыпаны китайскими словечками. Даже в лубочно-православной Новой России «Дня опричника» ездят на китайских «Мерседесах», летают на китайских «Боингах» и легко мешают «Исполать тебе, добрый молодец!» с «Дяодалань!» (х*й на рыло — кит.).

Откуда это увлечение Поднебесной? Ходят сплетни, что отец Сорокина был видным китаистом, встречался с Мао. Сорокин мотает головой. «Нет-нет, это легенды. У меня довольно давно и спонтанно возникла очарованность Китаем. Я даже начинал учить китайский, но у меня слабо развита способность к языкам. В Китае потрясает громадная потенция, чисто физиологическая. Я видел там, как работают на электроламповом заводе четырнадцатилетние крестьянские дети, их коллективность — это нечто, не имеющее никаких аналогий в европейской физиологии. Они совсем другие, поэтому меня и завораживает идея китайской гегемонии. Завораживает идея алхимического брака между Китаем и Россией. Мне кажется, из этого может выйти нечто великолепное.

Китай гораздо круче Японии, потому что там никто не говорит по-английски, а в провинции тебя даже могут запросто потрогать руками, как животное. Трое моих друзей — дело было на юге Китая — как-то раз поспорили, сколько им удастся продержаться без знания языка и без сопровождающего. И одного дня продержаться не удалось, все вернулись в гостиницу с позором. Говорят, в Китае издали “Голубое сало” пиратским образом. У них такое случается».
***

Похоже, моя давнишняя гипотеза подтверждается: на какую бы тему ни зашла беседа, она неизбежно возвращается к литературе и, в первую очередь, к книгам самого Сорокина. Писатель Сорокин абсолютно самодостаточен. «Я — текст, а не человек» — написано на нем большими буквами. И все же что делает человек Сорокин, когда в полдень перестает быть текстом? «Я живу деревенской жизнью, во Внуково. Чтение, прогулки, две собаки, визиты друзей и к друзьям. Размеренность крепостного уклада. Я давно так живу. В 80-е годы у меня был краткий период довольно бурной богемной жизни, но я не могу пить больше двух дней подряд физиологически, так что я довольно быстро от этого устал. Я должен писать каждый день — это функция организма.

Самое страшное начинается, когда не пишется: тогда освобождается масса дополнительной энергии и надо срочно изобретать, как ее убить. Способы есть разные: можно колоть дрова, играть в шахматы с компьютером. Я вот в пинг-понг играть люблю, правда, тут уже компьютером не обойдешься — нужен живой партнер. Или готовить что-нибудь замысловатое, что занимает много времени. Например, тройную уху. Ничто так не заполняет свободное время, как приготовление тройной ухи. Когда действительно по-настоящему не пишется, только тройная уха и помогает. Вообще я готовить люблю. Но все остальное готовится быстро». А каково отношение писателя Сорокина к другим видам искусств? Помогают ли они ему заполнить время, не занятое текстом? Ответ утвердительный — важнейшим из искусств традиционно является кинематограф, затем музыка. «Классическая?» — интересуюсь я, памятуя о недавнем романе писателя с Большим театром, закончившимся постановкой оперы Десятникова «Дети Розенталя» на либретто Сорокина. «Почему классическая? — даже как-то обижается Владимир. — У меня очень широкие интересы. Джаз, этника, все что угодно. Довольно большая фонотека — правда, собаки постоянно ее подчищают. Очень любят грызть компакт-диски — как ни складывай, все равно достают. И рок тоже слушаю: очень много текстов знаю наизусть, вот даже иногда цитаты вставляю. Во “Льде”, например, из Бьорк — stop confusing me with your wishful thinking». Я рассказываю Сорокину про инцидент с романом Минаева «Духless» (компания Gala Records предъявила автору многотысячный иск в связи с эпиграфами из западной рок-классики, которыми открывается каждая глава романа). Сорокин хватается за голову: «Нет, меня пока еще никто к ответу не призывал. У меня вот, кстати, в “Дне опричника” целиком песня “Прекрасное далеко” — это, по-моему, из кинофильма “Гостья из будущего”. Там ведь тоже наверняка какой-нибудь владелец копирайта есть? Вообще мы живем в безумном мире — по мере возрастания производительности труда растет количество паразитов на одного работающего. Все эти юристы, менеджеры — и каждый претендует на свой кусок пирога…» Остается только спросить, каково приходится русскому писателю в этом безумном мире. Выясняется, что неплохо. В России все еще пока есть «Идущие вместе», «Наши» и хоругвеносцы — с писателем по привычке считаются, как с властителем дум, а на Западе…

«В Европе русский писатель — это вообще бренд. Я все время чувствую, как у меня за спиной стоят тени бородатых классиков. Другой вопрос, что и как понимает читатель в переводах — боюсь, что многие вещи по-настоящему доступны только филологам и историкам. Но вот “Трилогию” я специально так писал, чтобы она была доступна в первую очередь международному читателю. Может быть, именно поэтому она и была принята довольно холодно здесь. А “День опричника”, напротив, — это наше наболевшее, для местного употребления. В любом случае русским писателем быть хорошо. Да я и не умею быть никем другим».

Сорокину пора бежать — его ждет еще одна встреча перед возвращением во Внуково к собакам, дожевывающим еще один компакт-диск, к тройной ухе и к фанатичному служению тексту. Мы прощаемся. Как только легкая фигура Сорокина исчезает за дверью, официант бесцеремонно швыряет на стол счет и припечатывает его сверху здоровенной статуэткой быка с надписью на бронзовом боку «СТОЛ ЗАКАЗАН». «Не могли бы вы допить чай за стойкой?» — изрекает он ледяным голосом тореро. Очевидно, он все-таки опознал писателя Сорокина и ждал только его ухода, чтобы отомстить мне.


Справка Rolling Stone
Сорокин Владимир Георгиевич родился 7 августа 1955 года в Подмосковье. В 1977 году окончил Московский институт нефти и газа имени Губкина. После обучения в вузе занялся графикой, живописью, книжным дизайном и концептуальным искусством. Оформил и проиллюстрировал около пятидесяти книг. Пишет прозу с 1977 года. Женат, имеет двух дочек-близнецов.
(Источник - http://www.rollingstone.ru/articles/345 )
***
Прикрепления: 2762195.jpg (9.2 Kb) · 1348696.jpg (8.6 Kb) · 1508108.jpg (23.9 Kb) · 5620246.jpg (12.7 Kb)

Редактор журнала "Азов литературный"
 
Литературный форум » Я памятник себе воздвиг нерукотворный » Концептуализм (конец ХХв) » Сорокин В.Г. - русский писатель, сценарист и драматург (Один из главных представителей русского концептуализма)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:
Издательство "Союз писателей" © 2024. Все права защищены.