| Nikolay | Дата: Вторник, 21 Июн 2011, 17:17 | Сообщение # 1 |
 Долгожитель форума
Группа: Заблокированные
Сообщений: 8926
Статус:  | 
ГУБЕРМАН ИГОРЬ МИРОНОВИЧ
(Родился 7 июля 1936 года в Харькове)
— известный неординарный советский писатель, публицист и поэт, получивший широкую известность благодаря своим афористичным и сатирическим четверостишиям - «гарикам», проживающий ныне в Израиле.
Биография
Игорь Губерман родился 7 июля 1936 года в Харькове. После школы поступил в Московский институт инженеров железнодорожного транспорта (МИИТ). В 1958 году окончил МИИТ, получив диплом инженера-электрика. Несколько лет работал по специальности, параллельно занимаясь литературой.
В конце 1950-х познакомился с А. Гинзбургом, издававшим один из первых самиздатских журналов, «Синтаксис», а также с рядом других свободолюбивых философов, деятелей литературы, изобразительного искусства. Писал научно-популярные книги, но все активнее проявлял себя как поэт-диссидент. В своем «неофициальном» творчестве использовал псевдонимы, например И. Миронов, Абрам Хайям.
В 1979 году Губерман был арестован и приговорен к пяти годам лишения свободы. Не желая лишнего политического процесса власти судили Губермана как уголовника по статье за спекуляцию.
Попал в лагерь, где вел дневники. Затем, уже в период ссылки, на базе этих дневников была написана книга «Прогулки вокруг барака» (в 1980 написана, опубликована в 1988). В 1984 году поэт вернулся из Сибири. Долго не мог прописаться в городе и устроиться на работу.
В 1987 году Губерман эмигрировал из СССР, с 1988 года живёт в Иерусалиме. Часто приезжает в Россию, выступая на поэтических вечерах.
Старший брат И. М. Губермана — академик РАЕН Давид Миронович Губерман является одним из авторов проекта бурения сверхглубоких скважин и в настоящее время занимает должность директора Научно-производственного центра «Кольская сверхглубокая».
Сочинения
Чудеса и трагедии чёрного ящика, 1969;
Третий триумвират. М.; Детская литература, 1974
Бехтерев: страницы жизни, 1977;
Игорь Гарик. "Еврейские Да-Цзы-Бао. Иерусалим, 1978
Губерман Игорь. «Бумеранг». Ann Arbor, USA, Hermitage, 1982
Губерман Игорь. «Прогулки вокруг барака», Englewood, USA, Hermitage, 1988
«Гарики на каждый день», Москва, «ЭМИА», 1992
Прогулки вокруг барака
Собр. соч. в 4 т. Нижний Новгород, 1996;
Антология Сатиры и Юмора России XX века. Т.17, М., 2001;
Окунь А., Губерман И. Книга о вкусной и здоровой жизни. Спб., 2003
Гарики предпоследние. Гарики из Атлантиды. Эксмо, 2004
Губерман И., Окунь А. Путеводитель по стране сионских мудрецов. Лимбус Пресс, Издательство К. Тублина. С-Пб.-М. 2009. 552 стр.
Собрание сочинений: в 4 т. — М.: Время, 2009.
(Источник – Википедия; http://ru.wikipedia.org/wiki/Губерман,_Игорь_Миронович)
***
Анастасия НАРЫШКИНА
Игорь ГУБЕРМАН: «Я всегда был Дедом Морозом - кроме тех пяти лет, что сидел»
(«Известия»; 23 декабря 2003 года)
Москва, Театр эстрады. Жиденькая афиша, синим на белом: Игорь Губерман. Никаких подробностей: кому надо, те знают израильского писателя Губермана - человека, чьи стихи расходились по Союзу в самиздате.
Зал неполон, однако атмосфера в нем превосходная - собрались интеллигентные московские читатели, ценители прекрасного. Средний возраст - сорок пять. Такая публика ходит на искусствоведов и музыкантов. На сцене высокий худощавый человек в белой рубашке и черных брюках. Он немолод, но улыбка у него совершенно мальчишеская, зубы белы и остры. Да и яд не выдыхается. Он читает свои "стишки" - он сам их так называет - и травит байки. И "стишки", и байки многократно пересказаны и в книгах, и со сцены, но публика идет не за тем, чтобы услышать что-то новое. Она идет посмотреть живьем на самого веселого на свете антисоветчика, украсившего ее, публики, молодость бессмертным лозунгом "Вожди дороже нам вдвойне, когда они уже в стене", научившего элегантно материться, воспевшего лень, пьянки, друзей, женщин и разнообразные мирские удовольствия. В серьезной стране легкомысленно утверждавшего приоритет частного над общественным.
Собственно, до конца 80-х имени автора почти никто не знал - его произведения расходились по стране как фольклор. Потом, уже когда его выпустили из лагеря и дали разрешение на выезд, парочка самых смелых газет опубликовала подборки его стихов - конечно же, не политических, но все равно очень несоветских. И к автору пришла, как говорится, всенародная слава. Цитировать Губермана стало хорошим тоном, по цитатам опознавали братьев по разуму. Это был такой интеллигентский пароль. Дело не только в иронии. Язвительный матерщинник Губерман - мудрец и воплощение духа свободы. Он чрезвычайно морален - хоть детей на нем воспитывай, но самые важные вещи говорит со смехом и без той звериной серьезности, к которой так склонны большие писатели. Результат: в спорах нравственного порядка поклонники обращаются к его авторитету... заменяя некоторые слова многоточиями. Вот недавно поссорились два известных правозащитника, и, отвечая в печати на обвинения, оскорбленная сторона процитировала Губермана: "даже чтобы плюнуть во врага, я не набираю в рот г…о".
В начале 90-х пришла пора зеленой книжки с глянцевой обложкой, на которой было написано "Гарики на каждый день". Гарики - это Губерманом изобретенный жанр: те самые короткие ехидные четверостишия, названные по домашнему имени автора. В те времена эта книга и правда считалась лучшим подарком. В магазинах ее не было, на развалах она шла за несколько номиналов.
После августовского путча Губерман напомнил о себе строчками: "Получив в Москве по ж...пе,/ Полный пессимизма,/ Снова бродит по Европе/ Призрак коммунизма". Вообще-то он на злобу дня не пишет, но тут как-то не удержался. Впрочем, желающим получить эту самую злобу дня посоветуем заглянуть в старые стихи о России. Они не увядают.
А в последние годы очень много стало стихов о старости, смерти - и уморительных, и не очень. "Летят года, остатки сладки,/ И грех печалиться./ Как жизнь твоя? Она в порядке,/ Она кончается".
Это не мешает автору, которому сильно за 60, мотаться по странам и континентам с легкостью молоденького гастролера. Он это дело не любит, но оно его кормит. Раз в год израильский писатель Игорь Губерман объезжает с выступлениями и Россию. Собирает новые байки, тут же пересказывает их слушателям. Недавно привез такую. Одесса, скажем, Дерибасовская. Писателя останавливает пожилой господин.
- Я извиняюсь, - говорит он, - вы Губерман или просто так гуляете?
Вот примерно с таким же вопросом обратились к писателю и мы.
"Не плакать же, в самом деле"
Интервью имеет место в доме у тещи писателя, в Лаврушинском переулке. Писатель ведет корреспондента на кухню и спрашивает:
- Вы по утрам пьете?
Корреспондент мнется, потом честно говорит: пью. Писатель наливает две стопки коньяку, ставит на плиту чайник.
- Приличная девушка, наверное, должна бы сказать - не пью, - робеет корреспондент.
- Приличные девушки ни от чего не отказываются, - сообщает писатель и поднимает стопку. - Будьте здоровы, с добрым утром.
- Игорь Миронович, как прошли ваши выступления в России? Вы ведь уже месяц ездите?
- Больше месяца... кошмар, как домой хочется. Сперва был концерт здесь в Театре эстрады, потом я поехал в Новосибирск, был в Академгородке, потом сменил маршрут и поехал в Ростов, потом поехал по Уралу - Уфа, Казань, Ижевск, Пермь...
- Ужас. Гастролируете со страшной силой, как Киркоров.
- Нет, это очень немного - 12 выступлений за месяц, в Америке я бы за эти 35 дней объездил 25 городов, потому что там самолеты летают, как трамваи, а здесь из-за российского транспорта и предвыборной занятости залов получилось очень мало. А вообще гастроли - это такая мясорубка, в которой ты отключаешь все человеческие чувства, а только "бу-бу-бу" - завываешь стишки...
- А чувства почему отключаются?
- А потому что, знаете, я очень любопытный человек, и в каждом городе ужасно хочется куда-нибудь сходить, а времени нет. Но сейчас моя мечта исполнилась - в Самаре я сходил в бункер Сталина. Я каждый раз туда хожу, это потрясающее место. Я там испытываю почти такие же чувства, как в зале Нюрнбергского трибунала. Такое убожество империи... но это я разболтался.
- Вы ведь часто бываете в России, что-то здесь меняется... реакция зала, люди?
- Я был здесь осенью и вот сейчас, а так я приезжаю раз в год. Меняется все чудовищно. Реакция зала, по счастью, нет, разве только, что очень отрадно, ко мне стала ходить молодежь. Последние три года очень много молодежи, но я не уверен, что она идет слушать стишки, а не неформальную лексику. Но очень живо реагирует, слышит стих, и это большая радость, потому что я, честно говоря, не уповал на молодежь. Основной мой слушатель - люди сорока и старше, научно-техническая и гуманитарная интеллигенция, которая читала мои стишки еще в самиздате.
- Мои тридцатилетние друзья вас отлично знают и цитируют. "Как сказал Губерман"...
- Дедушка Крылов... Это же счастье, когда цитируют.
- А что меняется у нас, на ваш взгляд?
- Потрясающе изменились люди. Я ведь езжу 15 лет - знаете, появилось безумное количество свободных людей. Это видно по посадке головы, по тому, что не боятся улыбаться. Раньше ж мы все были лагерники, хмурые люди. Ты на человека смотришь, а он тебе не улыбается. А тут стали улыбаться, это первый признак небоязни, раскрепощенности и свободы. Причем их же никто не учил, как американов. В России все были хмурые, потому что в лагере нельзя улыбаться, улыбка - это признак слабости, это заискивание, а не приветливость и доброжелательность. Просто разные знаковые системы. Прямее стали спины... Ну, я уже не говорю об одежде. Это внешняя часть. С немыслимой силой растут города. А народишко голодает и мрет, как всегда в России. Так что сколько я могу сказать хорошего, столько же я могу сказать плохого.
- Получается, что вы живете на две страны...
- Нет, я живу в Израиле, я девять месяцев в году провожу у себя в Иерусалиме, но и в Россию приезжаю как домой. Я ее по-прежнему очень люблю, и очень от этого больно. За Россию больно все время, часто - стыдно, а сейчас очень страшно. Вы знаете, эти последние два дня я пил - я и раньше пил - с несколькими новыми русскими очень высокого полета. Они без бандитского и без обкомовского прошлого, выбились своим умом. Они в ужасе. Знаете, какие разговоры: надо было уезжать тогда, надо уезжать сейчас, за скобками проскальзывает - деньги надо вывозить, страшно теперь вкладывать в Россию. России кроме психологического нанесен ущерб экономический, и немыслимый. Лишнее доказательство того, что все эти люди, которые кричат, что они любят Россию, - нас...ть им на Россию. Они любят свой престиж и свои материальные успехи.
- А в Израиле обсуждают российские дела?
- В Израиле на это две точки зрения - у еврейского мудреца всегда две точки зрения, а если собрались два еврея, то уже три. Одни говорили, что Ходорковский захотел в политику, громко об этом разболтался и был прихлопнут немедленно. То, что его забрали не дома, а в Новосибирске, говорит, что это хозяин велел, иначе бы не мотались. Даже было такое мнение, что это на евреев охота... х...ня это. Кладите себе кофе, пожалуйста... Вы чего без сахара? Я еду домой со злорадством - все соберутся на пьянку в честь моего приезда, я скажу: вы все были м...ки, а прав был я, я говорил, что Ленин жив в сердцах. Главный ленинский лозунг, благодаря которому он смог так покалечить Россию, - грабь награбленное. Этот лозунг, как бы сказать покрасивше... он горит в сердцах разных бывших комсомольских и партийных деятелей, которые опоздали к переделу 90-х годов. Сейчас они набрали силу, а денежек нет, денежки разделили в 90-е.
- Понятно. Про вашу жизнь в советское время много чего известно - вы сами писали об этом, а как теперь?
- Я езжу по всему миру, выступаю в Израиле, бывал в Германии, в Голландии, в Австралию ездил...
- Там такая большая русская община?
- Чудовищная! В Швейцарии, в Финляндии, в Испании - просто немыслимое количество. Россияне тихо и медленно расползаются по миру. Смотрите, в одной Германии больше двух миллионов наших немцев. И еще много россиян, которые работают по договорам, ученых - талантом русский народ не обделен, молодые выросли и разъезжаются... сейчас будут разъезжаться еще сильнее.
- Так о вашем образе жизни.
- Я живу в Иерусалиме очень тихой, частной, обывательской жизнью, очень замкнуто, неделями могу не выходить из дому - мне очень хорошо, у меня там компьютер, письменный стол, дикое количество книжек. Сижу, читаю, пью кофе. Я кормлюсь книжками и артистической работой. Я на радио 10 лет работал, это было очень интересно и занимало мало времени, год работал на телевидении. У нас сейчас новое русское телевидение, большой канал.
- Это, наверное, Гусинский?
- Нет, у нас там есть свой миллионер, Леваев, и я думаю, что его кто-то попросил - я даже догадываюсь кто - потратить деньги на наш русский канал, чтобы не успел это сделать Гусинский. Вот я там работал год. Сейчас они от наших передач отказались, а что будет дальше, я не знаю. Думаю, что буду сидеть дома - для меня это оптимальный вариант.
- Образовался ли у вас в Израиле круг общения?
- Огромный. Например, я сейчас о Новом годе думаю с наслаждением. У нас уже много десятилетий празднуется Новый год - либо в Иерусалиме, либо у тещи здесь, в Москве. И я всегда был Дедом Морозом, кроме тех пяти лет, что сидел, - в это время у тещи демонстративно не было Деда Мороза, только Снегурочка. А сейчас я Дед Мороз, а Снегурочкой у меня второй год будет Юлик Ким. Он дивная Снегурочка - надевает рыжий парик, груди у него из диванных подушек, очков он не снимает. Я всем сказал, что вот, извините, детки - деткам от 40 до 80, - вот у меня новая внучка, она дикая б..., незавязавшая, будьте осторожны. Юлик замечательно играет эту старую незавязавшую б... А у меня борода белая, туркменский халат...
- То есть Дед Мороз не вполне... северный?
- Такой южноватый Дед Мороз, с привкусом гулящего пожилого фраера. Так что у нас хорошие Новые года. Все веселятся, как дети.
- А что вы пьете? Этой теме так много посвящено!
- Что касается любимых напитков, то я последние лет семь-восемь предпочитаю виски. Раньше пил коньяк. Вообще я пью все что угодно - если нет виски, я с наслаждением пью водку. А джин я разлюбил. Сухие вина я тоже давно разлюбил, хотя они у нас изумительные.
- В Израиле идет война - и как люди живут в этих условиях?
- Человек не скотина, ко всему привыкает... У нас полны кафе и рестораны, люди гуляют по улицам, у нас течет отличная жизнь, которая нарушается терактами. Тут же все перезваниваются, узнают, как там знакомые и близкие. Ощущения осадного положения у нас нет, и по домам никто не прячется. Люди очень хорошо понимают, для чего это все, в отличие от всего мира, который не понимает ни х...ра.
- Можно спросить, как вы пишете? Мне казалось, что сначала придумываются две последние строчки... потом две первые?
- Чаще всего да. Придумываются на самом деле мысли, у меня же не настоящая поэзия, а такие стишки, просто версификаторство... оно идет от мысли, или от созвучия... найдешь, украдешь...
- Ой, ну не надо!
- У меня много краденых мыслей! Я могу привести пример. Здесь, в Москве, живет невероятного таланта сочинитель афоризмов. Я думаю, что это уровень Ежи Леца, что для меня абсолютный предел. Такой Борис Крутиер, он врач-кардиолог, кандидат наук, на досуге пишет блистательные афоризмы. Он сказал, например: не требуй от жены больше, чем ты можешь. Он уже издал, по-моему, две книжки. Я у него украл четыре или пять мыслей. Я ему даже сказал: Боря, вот я тебя обокрал, - а он говорит: на здоровье.
- Ну а дальше что? Технология какая? Вот вы увидели мысль или своя пришла в голову...
- И так бывает...
- Зарифмовываете?
- Да, с карандашиком, много правлю, а если мысль краденая, то особенно правлю, чтобы этого не было видно, а потом уже к компьютеру.
- Много на это времени уходит?
- Очень по-разному. От тридцати секунд до нескольких дней. Дружочек, это зависит от безумного количества вещей: пищеварения, настроения, ситуации, занятости - нет никакой закономерности.
- А есть у вас самый любимый собственный стих?
- Нет... я об этом просто не думал. Я написал их такое количество... чудовищное. Я типичный графоман. У вас графоман - ругательное слово, а это обязательно для любого писателя... Вот Лев Толстой был графоман. Графомания - это страсть заносить крючки на бумагу. Без нее писатель невозможен... Речь о том, есть ли при этом искра Божья.
- Не знаю насчет Толстого, а ваши книги стоят в любом приличном магазине. Вы довольны?
- Мне очень приятно думать, что меня читают. Но я не очень в этом уверен.
- А в Израиле с этим как? Там вас печатают?
- Я свою очередную книжку всегда издаю в Израиле, за свой счет.
- Это такой жест по отношению к этой стране?
- Не-ет! Страна живет на иврите, и ей до лампочки какой-то русский графоман. Просто новую книжку мне приятно издавать самому. У меня есть близкий друг, ужасно талантливый художник Александр Окунь, он оформлял все мои книжки, и мы с ним базарим насчет обложки, насчет набора. Это ужасно приятно. А что потом - не важно. А сейчас он написал книгу о кухне, о связи еды с жизнью, о разных знаменитых поварах... и в конце книги, что мне ужасно нравится, мы с ним оба умираем. Потому что сели и выпили, с кем выпивать не следовало.
- А с кем не следует?
- С подонками, прохвостами, прохиндеями, с людьми, о которых ты заранее плохо думаешь. В общем, не следует себя преступать. Кстати, это еще Омар Хайям писал: уж лучше голодай, чем что попало ешь, и лучше пей один, чем рядом с кем попало.
- Вы долгое время жили в несвободной стране...
- Да чистый лагерь был, он ведь так и назывался, мы просто не обращали внимания: социалистический лагерь.
- И вот в этих условиях некоторые люди сохранялись. Каковы технологии, если можно так выразиться, сохранения свободы духа? Будем перенимать опыт.
- Ну, во-первых, здесь явно не будет ничего такого уж кошмарного. Просто это уже невозможно - люди стали другие. Тоталитарный строй возник при наших отцах, потому что вся страна была к этому готова. А тогда, знаете, были люди, которые приходили к ощущению свободы, но таились, а были люди - и мне кажется, что их было много, - которые физиологически, гормонально рождались свободными. Я не делал никаких попыток выдавить из себя раба, стать свободным... просто я легкомысленный человек, беспечный, и это располагало к свободе. Беспечность, легкомыслие, наплевательство...
- И какой поступок из тех времен вам представляется верхом легкомыслия?
- Я в позапрошлом году встретил случайно гэбэшника, который в 80-м, когда уже я сидел, анализировал запись моих телефонных разговоров. И он мне замечательные слова сказал: Игорь Миронович, вы тогда себя так неосмотрительно вели - с друзьями разговаривали по телефону как хотели, все что угодно болтали и стишки свои читали. Вот, по-моему, пример чудовищного легкомыслия, за которое меня много раз ругала жена. И была, как всегда, права.
- У вас в стихах очень много отношений и бесед со Всевышним. Таких... дружеских, а иногда вы ему указываете, где он не прав. Вы живете в достаточно религиозной стране...
- Чудовищно религиозной... Еще глоточек?
- А религиозные организации на вас не давят?
- Нет! Им нас...ть на меня: они живут в иврите, я живу в русском языке. Да и пусть бы попробовали - я бы их послал на х... Вразумить, поговорить пытались разные люди по личной инициативе... но у нас с Богом хорошие отношения - диалог, так сказать.
- Он есть или его нету?
- А кто его знает... Мы его так замечательно сочинили, что, возможно, он теперь есть.
- Еще одна ваша большая тема - старость. Что возраст меняет, ну, кроме того, что труднее бегать по лестнице?
- Старость - это ужасная штука: во-первых, это жуткое, отчетливое, наглядное, вопиющее усыхание всех желаний и помыслов, и не только плотских, а и мысленных... ну вот всего абсолютно. Гораздо меньше хочется от жизни. Я думаю, что это природа нам посылает, чтобы легче было увядать. Потом, смотрите-ка: я лично старость ощущаю как ужасную несвободу. Но тут уже больше плотского: больше лени, хотя я и раньше был лентяй, тяжелее на подъем, к бабам меньше пристаешь... Еще лет 10 назад я бы с вами совершенно по-другому разговаривал. Будто ты оказываешься в скорлупе, в которой усыхаешь все сильнее и сильнее.
- А почему вы это все обсмеиваете?
- А мне кажется, что вообще единственная достойная человека политика по отношению к смерти, когда ты сделать ничего не можешь, - надо смеяться над своей клеткой, которая все гуще и гуще вокруг тебя сжимается. Не плакать же, согласитесь... Вы знаете, Гриша Горин покойный когда-то говорил: смерть очень боится, когда над ней смеются.
- Что вы сейчас пишете?
- Еще одну книжку воспоминаний... и стишки пишу понемногу.
Избранное из немеркнущего:
несколько четверостиший по выбору редакции
Я государство вижу статуей,
Мужчина в бронзе, полный властности,
Под фиговым листочком спрятан
Огромный орган безопасности.
Плодит начальников держава,
Не оставляя чистых мест;
Где раньше лошадь вольно ржала,
Теперь начальник водку ест.
Как давит стариковская перина
И душит стариковская фуфайка
В часы, когда танцует балерина
И ножку бьет о ножку, негодяйка.
Назад оглянешься - досада
Берет за прошлые года,
Что не со всех деревьев сада
Поел запретного плода.
Вечно и нисколько не старея,
Всюду и в любое время года
Длится, где сойдутся два еврея,
Спор о судьбах русского народа.
У власти в лоне что-то зреет,
И, зная творчество ее,
Уже бывалые евреи
Готовят теплое белье.
Сегодня приторно и пресно
В любом банановом раю,
И лишь в России интересно,
Поскольку бездны на краю.
Висит от юга волосатого
До лысой тундры ледяной
Тень незабвенного усатого
Над заколдованной страной.
Не знаю лучших я затей
Среди вселенской тихой грусти,
Чем в полусумраке - детей
Искать в какой-нибудь капусте.
Не суйся запевалой и горнистом,
Но с бодростью и следуй, и веди;
Мужчина быть обязан оптимистом,
Все лучшее имея впереди.
Цепям семьи во искупление
Бог даровал совокупление;
А холостые, скинув блузки,
Имеют льготу без нагрузки.
(Источники - http://www.peoples.ru/art/literature/prose/humor/guberman/index2.html и http://www.izvestia.ru/news/285247)
***
СМЕХ, А НЕ ГАРИК!
Дмитрий Мельман
— Игорь Миронович, вас часто спрашивают: не жалеете, что уехали из Советского Союза? Я понимаю, этот вопрос вам до смерти надоел, тем более что на самом деле из Союза выехать вас вынудили обстоятельства...
— Да нет, я и сам хотел уехать. Мы подали заявление еще в 78-м году. Просто я сел.
— Это я все понимаю. О другом хочу спросить. Знаю, вы приезжаете сюда каждый год. Какие мысли чаще посещают: «Как жаль, что я не вернулся» или «Как хорошо, что не вернулся»?
— Слов «как жаль» не было никогда. Я совершенно не жалею, что уехал, абсолютно счастлив в Израиле. «Какое счастье, что уехал» — бывает очень часто. Но Россию я люблю, к ней очень привязан и по-прежнему считаю ее второй родиной...
— Уже второй?
— Первая, вторая — это не важно. Обе. Нет, ну, в общем, конечно, я уже израильтянин. Когда говорю «домой» — имею в виду Израиль. О возвращении не может быть и речи, даже мысли такой не приходит. Тем более сейчас у вас так чудовищно похолодало...
— «Похолодало» — в переносном смысле?
— В переносном, естественно. Мне все время за Россию то страшно, то больно. А чаще стыдно. Сейчас стыдно.
— За эти 15 лет к вам кто-то обращался с предложением вернуться?
— Да, как-то на концерте в Красноярске я получил записку следующего содержания: «Мироныч, ты же русский мужик. Чего ты выпендриваешься — возвращайся». Разные люди в разговорах спрашивали, не хочу ли я вернуться. Но я так быстро и так резко отвечал: «Ни в коем случае», что очень скоро меня перестали об этом спрашивать.
— Ваши «гарики» — некоторым образом автобиография?
— В значительной степени, конечно.
— То, что сейчас вы пишете в основном о старости, это чисто физиологическое или просто период такой? Может, пройдет время — и опять появятся «вино», «женщины»?
— А куда же он пройдет, этот период? Он не пройдет — мне 68 лет. Нет-нет-нет, я по-прежнему пишу про женщин, про вино, про любовь, про все что угодно. Но — меньше значительно, а гораздо больше, конечно, про старость и, соответственно, про Б-га, про смерть. Возраст, понимаете ли.
— Что-то не больно вы похожи на старика. Прямо-таки юношеский блеск в глазах.
— Это есть, по счастью. Но это жалкие остатки по сравнению с тем, что было.
— Если столько стихов посвящено пьянству, наверняка вы себя должны ощущать и называть...
— Да-да — пьяницей, в чистом виде. Я понимаю, что это слово, во-первых, компрометирующее, а во-вторых, немножко медицинское. Но, вы знаете, врачи делят людей на практически непьющих, алкоголиков и бытовых пьяниц. Вот именно бытовым пьяницей являюсь и я, и практически все мои друзья. Потому что, обратите внимание, очень емкое понятие: бытовые пьяницы — те, кто в быту пьют.
— Но в нашей стране, наверное, под такое емкое, как вы говорите, понятие подпадают едва ли не все.
— Я встречал непьющих: очень неприятные и подозрительные люди, вам скажу. У меня даже был такой стишок: «Ох, я боюсь людей непьющих — они опасные приятели. Они потом в небесных кущах над нами будут надзиратели». А в годы, когда я жил по-настоящему, то есть в 60 — 70-е, непьющий человек был еще подозрителен и тем, что мог запросто оказаться стукачом.
— Что же, все трезвенники — обязательно сволочи?
— Совсем не обязательно. У меня есть товарищ, он врач, профессор, доктор медицинских наук. Не пьет всю жизнь. Но только потому, что просто не ловит от этого кайфа. И вы знаете, мне его очень жаль — он лишен одной из граней существования.
— Когда выпьете, на героические поступки не тянет?
— Ничего отличающегося от трезвого поведения во мне пьяном не наблюдается. Никакого особого куража и каких-то там нелепых поступков.
— Но некоторые под этим делом склонны впадать в уныние, некоторые — в агрессию. А кому-то просто весело и хорошо.
— Нет, вы знаете, я давно уже заметил, что в компаниях российских (вы наверняка это тоже знаете, несмотря на возмутительную молодость) просто более разговорчивыми люди становятся. По-моему, так вообще: общаться с человеком можно, только выпив с ним рюмку. А лучше — две или три.
— Я знаю, вы счастливо женаты. Уже много лет...
— Да, сорок лет уже. Чудовищный срок.
— «Срок» — наверное, плохое слово?
— Да нет, ничего. У меня с ним связаны определенные ассоциации, но ничего страшного.
— Но брак — это все равно какое-то закрепощение, не правда ли?
— Да, конечно. Это добровольное взятие на себя сужения горизонта своих возможностей.
— Немного печально становится от ваших слов.
— Совсем не печально. Труден лишь переход к этому сужению. Это как повешенный: сначала дергается, а потом привыкает к удавке и висит уже спокойно. А так... Жена до сих пор любит вспомнить и укорить, что я, женившись, по-прежнему стремился убежать в какие-то компании, с которыми привык общаться. Это не были разгульные компании, это были компании вполне высоких собеседников: писателя Славина, поэтов Френкеля, Аронова... Но я стремился убежать, не всегда зовя туда жену, еще и потому, что часть людей, не из тех, кого я сейчас назвал, ей была просто несимпатична.
— Игорь Миронович, а жене тяжело было вас, грубо говоря, захомутать? Обуздать, приручить?
— Но и мне было не менее тяжело — все же со своими характерами.
— Но опять-таки, судя по стихам, у вас была довольно бурная молодость.
— Я не склонен случайному человеку рассказывать детали своей молодости. Я думаю, моя молодость была молодостью обычного советского молодого человека. Молодость должна быть бурной, если не так — человека просто жаль. Надо сделать какое-то отпущенное тебе Б-гом количество глупостей и потом о них с наслаждением вспоминать.
— Если говорить о пресловутых ошибках молодости, что вспоминается в первую очередь?
— Все равно все в розовом свете. И потом, у человека есть Б-гом данная защита, которая называется «выборочное запоминание». Стираются в памяти все подлые поступки, трусливые поступки, неразумные поступки. И, как правило, если человек в зрелом возрасте вспоминает свою молодость, он уже довольно недостоверно ее вспоминает, неадекватно.
— А первую любовь свою помните? Только достоверно.
— Очень хорошо помню, их было несколько.
— Как это?
— А вы знаете, первая любовь — это бессилие, дикое страдание и в конечном счете всегда неудача. Вот они как раз наиболее остро и запоминаются. У меня было несколько первых, потому что все они были несчастливы ужасно. И ужасно похожи. Вот, например, я был влюблен в девочку, когда учился в девятом классе. А она — в десятом, и на меня не обращала ни малейшего внимания. Потому что просто насмерть была «сожжена» студентом-первокурсником. Который, разумеется, был полным дерьмом по сравнению со мной. Но предпочла-то она его. Потом произошла точно такая же история с другой девочкой... Сейчас, задним числом (а я-то видел их потом в замужнем состоянии), думаю: какое счастье, что эти девочки не ответили мне взаимностью. Но это сейчас, а тогда я страдал безумно. Написал дикое количество километров лирических стихов о том, какие подлые женщины и какие они неотзывчивые. Потом, конечно, все эти стихи утопил в помойном ведре.
— После свадьбы женщины в ваших глазах что-то потеряли или, наоборот, приобрели?
— Вы знаете, вместо ответа я могу прочитать вам один свой стишок. «Женился на красавице смиренный Божий раб. И сразу стало нравиться гораздо больше баб».
(Источник - Истории Людей; http://www.peoples.ru/art/literature/prose/humor/guberman/interview.html)
***
Афоризмы И. Губермана
Жить, покоем дорожа -
пресно, тускло, простоквашно;
чтоб душа была свежа,
надо делать то, что страшно
***
Мне, Господь, неудобно просить,
но, коль ясен Тебе человек,
помоги мне понять и простить
моих близких, друзей и коллег.
***
Рождаясь только в юных, он меж ними
скитается, скрываем и любим;
в России дух свободы анонимен
и только потому неистребим.
***
Мы сладко и гнусно живем
среди бардака и парада,
нас греет холодным огнем
трагический юмор распада
***
Если не во всем, то уж во многом
не были, не знали, не видали
мы бы оправдались перед Богом;
жалко, что Он спросит нас едва ли.
***
Безгрешность в чистом виде - шелуха,
от жизненного смысла холостая,
ведь нравственность, не знавшая греха -
всего лишь неудачливость простая.
***
Даже пьесы на краю,
даже несколько за краем
мы играем роль свою
даже тем, что не играем
***
(Источник - http://www.aphorism.ru/author/a3554.shtml)
***
С Губерманом всерьез.
Ира Олейник
(Отрывок из статьи – интервью)
От уважительного "Игорь Миронович", до панибратского - "Гарик", как угодно, в какой угодно комбинации, произносится людьми это имя много десятков лет. Его популярность можно сравнить разве что с популярностью Высоцкого. И это не случайно, потому что Губерман - наш, народный, каждому близок и каждому понятен. Глупо думать, что виной тому лишь витиеватый матерок - сколько их, эпатирующих и разнузданных. Игорь Губерман, как никто умеет видеть жизнь сегодня, и объяснять ее в примиряющем свете вечных истин.
Дом человека, как глаза - вбирает в себя душу хозяина. Уютный, обжитой, мирно-интеллигентный дом Игоря Губермана, с памятными безделушками, и множеством живописи по стенам, без намека на модерн, где электронные "игрушки", зачастую приобретаются для оправдания пустоты и скуки. Такой же и сам Игорь Миронович - домашний, открытый, располагающий.
Корреспондент - Игорь Губерман - для одних это рифмованная ненормативная лексика забавного хулигана, для других человек - легенда, для третьих - серьезный литератор, поэт, писатель. К каким из трех категорий вы себя причисляете?
Игорь Губерман - Я не к единой, из трех - целиком. Потому что, что там? - неформальная лексика - есть, хулиганство - есть немножко, слава богу, хотя, к сожалению, все меньше и меньше, с годами. Серьезный писатель,.. вот чего, пожалуй нет, потому что я - литератор. Я вообще, не люблю слова: поэт, писатель,.. я - литератор.
Корр. - В своей прозе вы дали точный образ интеллигента, к сожалению ныне редко встречающийся: доброжелательность, готовность понять, любопытство к миру. Чего не достает этому подвиду человека, для того чтобы раз и навсегда оградить себя от истребления?
И.Г. - Я думаю, что вопрос бессмысленный, потому что, как только появляется у человека способность оградить себя от истребления, он перестает быть тем, что вы перечислили.
Корр. - Ваша легкость и доброжелательность, это проявление внутренней силы много пережившего человека, или то самое хорошее воспитание?
И.Г. - Пережитое здесь, совершенно не при чем, потому что я был доброжелательным с детства. Я думаю: гены, может воспитание,.. а может просто удачно кости выпали.
Корр. - Когда Вашу демократичность воспринимают, как доступность и начинают вести себя бесцеремонно, что называется - вась-вась, вы испытываете стыд за этих людей, или благодаря им рождаются ваши грустно смешные четверостишья?
И.Г. - К четверостишьям это никакого не имеет отношения, а когда со мной пытаются себя вести "вась-вась", то это длится такое непродолжительное время, потому что я это сразу пресекаю и с такими людьми практически не общаюсь. Не упомню случая, когда бы себя вели со мной "вась-вась".
Корр. - Известно, что возраст человека вещь относительная: есть молодые старички и люди пожившие, но сохранившие в себе способность радоваться и удивляться. Вы можете назвать ваш возраст?
И.Г. - Это зависит от времени дня. С утра, проснувшись, я - дряхлый старик. Угрюмый, мрачный, неразговорчивый. Есть замечательные стихи: "...А
старость ходит осторожно, и подозрительно глядит...". Потом разгуливаюсь, потом зависит на сколько удачный день. Поэтому возраст бывает очень разный. Если вы мне простите высокое сравнение, то Ахматова говорила про Пастернака, что ему четыре года. Иногда говорила, что пять. У меня действительно многие годы было любопытство пятнадцатилетнего подростка. Оно практически все время меня сопровождало. И такая же доброжелательность, и такая же щенячья доверчивость, и открытость. Сейчас это, к сожалению у меня на глазах уходит. <…>
(Первоисточник - INTERJEWISH CLUB. Источник публикации - http://guberman.lib.ru/stat_3/jaevr.htm)
***
Редактор журнала "Азов литературный"
Сообщение отредактировал Nikolay - Вторник, 21 Июн 2011, 17:21 |
| |
| |
