Я никогда не буду
птицей большого полёта,
я для небес - простуда,
туча на горизонте,

дрожь напряженных нитей,
грома раскат охриплый.
Ненависть в чистом виде...
впрочем, почти привыкла.

Доплыв до берега, мало - выжить!
Такая правда. Сушите весла...

Какое небо во мне - вино!
густое, красное, но на вкус
что кровь... Но то-то же и оно,
что разум нынче сильнее чувств.

Как же хочется, чтобы без кабы, если.
Чтоб природа – мой храм, коли я послушник.
Пересчитывать звезды, лечить болезни
и мурчащему небу чесать за ушком…

Совсем ожила. Радуюсь...

Пару дней назад рекомендовала любимое

* * *

Октябрьское бессилие,
как вечером у погоста
под стаями сизокрылых
оплакивать чьи-то кости.
Не думать, что лечит время,
вообще ни о чем не думать.
Отождествлять со всеми
себя, создавая шум.

И выпотрошить исподнее,
как потрошат ягненка.
Чтоб стала душа - свободной
и чистой - как у ребенка.
Меж тем, не себя меняя,
но что-то в своем обличье,
пуститься за божьей стаей,
меняя стихи на притчи.

Пока не задушат стены,
я буду писать картины
о море с душистой пеной,
о людях из белой глины.

О небе, живом и мудром,
меняющем цвет под утро,
которое - не покинет,
которое - мне - святыня.

Но это где-нибудь в Китае или на Тибете можно отречься от действительности и посидеть в нирване на краю скалы, над пропастью.

Не смотри в лицо, я не первая из пропащих, и пропащей не назовешь – никакой печали. Я чертовски люблю свое горькое настоящее, и совсем не хочу, чтобы возле меня молчали, будто не о чем, будто ранить – легко и просто, будто слово – и мне на плечи полмира ляжет. Между тем я теперь так часто меняю гнезда, что уже ничего не страшно.