Моя матушка ненавидела море и говорила об этом постоянно, но каждое утро брала меня на руки и шла на берег. Там она садилась под тис, росший на скале, вдававшейся в море, до вечера глядела вдаль и шептала, что это проклятое место. При этом она наотрез отказывалась переезжать в Ренн,[1] к мужу.

Говорили, что отец взял мою мать в жены, чтобы породниться с влиятельным семейством Ингельгерингов. В ту пору он был простым графом. Звали его Жоффруа.[2] И хотя первенцу принято давать имя в честь отца, мать назвала меня Эйвоном.[3]

Я был единственным сыном, и все в нашем замке угождали мне. Красотой я пошел ни в отца, и тем более не в мою бедную матушку, и, став постарше, беззастенчиво этим пользовался. Мне достаточно было посмотреть на человека и улыбнуться, чтобы получить все, чего не пожелается: горы пирожных и конфет от поварих, а от рыбаков – причудливые раковины. Но больше пирожных и игрушек мне нравились сказки о таинственных жителях моря.

Все в наших краях верили в русалок, а многие видели их, качавшихся в шторм на волнах и певших чудесными, неземными голосами. О русалках рассказывали при свечах, плотно затворив двери, чтобы не услышала матушка. Она ненавидела подобные сказки почти так же, как ненавидела море, и строго-настрого запрещала мне их слушать. Но я все равно слушал и мечтал увидеть своими глазами прекрасных женщин, прикрытых только распущенными косами, услышать их пение и побывать на далеком Стеклянном острове, где жители вечно молоды, где нет ни боли, ни страданий. 

Когда мне исполнилось 7 лет, приехал отец и сказал, что пора наследнику оторваться от материнской юбки. Я обрадовался, потому что он подарил мне настоящего боевого жеребца и восточный кинжал, на лезвии которого был узор в виде волн.

Матушка заплакала и спросила, позволено ли будет ей поехать в Ренн вместе со мной. Отец равнодушно пожал плечами и разрешил.

 В Ренне мне жилось едва не вольготнее, чем в замке на побережье. Все любили меня, особенно дамы и девицы. Они стекались ко мне, словно рыбки к приманке. Уже в тринадцать лет я прославился в Бретани[4], как соблазнитель и похититель сердец. Мне были приятны страсть и одержимость женщин, а их слезы и упреки казались забавой. По всему Ренну бегали мои незаконнорожденные дети, но они значили для меня не больше, чем воробьи, шнырявшие по улицам. Матушка не раз заводила разговоры о бездушных красавцах, которых обязательно настигает Божья кара, но я лишь смеялся.

Война мало привлекала меня, и по моему совету отец стал избавляться от врагов не мечом, а вином в тисовом кубке[5]. Мы расширили наши родовые владения, и отец получил титул герцога Бретани.

Перед моим совершеннолетием решили собрать на пир всех соседей. Был приглашен и Юдикаэль, граф Нантский, который с большой неохотой признал себя вассалом отца. Шпионы доносили, что Юдикаэль готовит бунт.

Вместе с графом Нантским приехала его дочь Юдит. Ей исполнилось 13 лет, она была невинна и очень хороша. Я выехал к ним навстречу, чтобы засвидетельствовать особое расположение. Юдит посмотрела на меня из кареты и спряталась за занавеску.

Я предложил ей руку, чтобы проводить в замок. Она покраснела, как тисовая ягода и забыла сказать приветственные слова.

За столом наши места были рядом. Я подливал Юдит вина, угощал сладостями и развлекал разговором. Все знали, что Юдикаэль уже договорился о свадьбе дочери с графом де Корнуаем. Отец опасался этого союза, но не подавал вида, что ему  что-то не по нраву.

Специально для гостей устроили большую охоту. Я настиг Юдит в чаще и поцеловал. Сначала она прикрывалась рукавом и лепетала о девичьей стыдливости и чести, а потом обняла и призналась, что полюбила с первого взгляда, и сетовала, что ее отец никогда не согласится на наш брак, потому что ненавидит дом Реннов.

 - Я знаю, как переубедить его, - ответил я, покрывая ее поцелуями. – Есть чудесное снадобье – кровь святого Жоржа. Добавь его тайком в вино отцу, и он полюбит меня, как родного сына.

Она поклялась сделать все по моему слову, и приняла бутылочку с настойкой на коре тиса.

К охотникам мы присоединились много позже, и щеки Юдит алели, а глаза все время искали меня в толпе. Вечером мы снова сидели рядом, я пел ей и играл на арфе, а она счастливо улыбалась.

Утром следующего дня Юдикаэль не вышел из комнаты, ему пригласили лекаря. Служанка тайком передала мне, что Юдит просит придти, потому что ей неможется. Она и в самом деле лежала в постели бледная, с искусанными губами, но села в подушках, едва я вошел.

- Я сделала все, как ты сказал, милый, - зашептала она, - и дала выпить отцу три бокала. Теперь-то он разорвет мою помолвку с де Корнуаем? И еще… чтобы быть тебе хорошей женой, - добавила она смущенно, - я тоже выпила снадобья. Нет, не то, чтобы я не любила тебя!.. Но я хочу любить тебя намного, намного, намного больше!.. Но почему-то сейчас чувствую слабость и тошноту. Это пройдет?..

- Несомненно, - заверил я, незаметно вытирая руку – ладонь Юдит была мокрой от пота.

К вечеру граф отошел в мир иной, а Юдит оказалась живучей, хотя говорили, что и ей осталось недолго. Мы отправили ее домой под предлогом, что у нас не столь хорошие лекари, как в Нанте. Потом я получил от нее несколько слезных писем, но не ответил.

Отец был доволен, а матушка долго не разговаривала со мной. Она становилась печальнее день ото дня и словно что-то обдумывала.

В день моего совершеннолетия готовился праздник в замке не побережье. Я пребывал в прекрасном расположении духа, а отец одел мне на палец фамильное кольцо Реннов и сказал, что теперь оно по праву мое.

Когда отец ушел, я заметил, что матушка странно смотрит на меня. Я подошел, и она сказала:

- Я назвала тебя Эйвоном в знак того, что обрела тебя под тисовым деревом. Но теперь вижу в имени другой смысл. Тис красив, но губителен. В нем ядовито все – кора, семена, листья. Когда человек подходит к этому дереву, он ощущает страх, как бывает всегда от соприкосновения с неведомым. В тисовой роще нас чаще всего посещают видения. Это дерево королей, и путь в иной мир – мир тайных существ, которые обитают рядом с нами, но не с нами…

- О чем говоришь ты, мать? – спросил я с нарочитым смехом, потому что мне стало не по себе.

Она взяла меня за руку и сжала крепко, отчего фамильное кольцо больно впилось в пальцы.

- Сегодня я расскажу тебе одну историю, - сказала мать и повела, как когда-то в детстве, к морю. Я подчинился скорее из почтительности, чем из любопытства. – Ожидая ребенка, – продолжала мать, - я приехала сюда, потому что воздух побережья целебен. Здесь я родила дочку. Я назвала ее Алейной,[6] потому что она была очень красивая. Почти такая же красивая, как и ты.

- Значит, у меня есть сестра? – изумился я. – Где же она, почему я ни разу с ней не встречался?

- Выслушай до конца, - попросила мать. К тому времени мы уже дошли до скалы и сели в тени моего тезки-тиса. – Я очень обрадовалась дочери, но муж был недоволен. Он хотел сына. Мне тайком сказали, что я больше никогда не стану матерью. Я подумала, что если не будет наследника, то муж оставит меня ради другой женщины, отправит в родительский дом или в монастырь – не знаю, что хуже! Мысли эти тревожили меня день и ночь, и часто, взяв на руки Алейну, я бродила по побережью и плакала, спрашивая у волн, что же мне делать. Однажды я устала и уснула на этом самом месте, где сейчас сидим мы с тобой. Проснувшись, я увидела, что ко мне идет красивая дама, одетая в шелк и бархат, в ожерелье из огромных белых жемчужин. Она несла на руках ребенка, завернутого в парчовую пеленку. Мы разговорились, она сказала, что приехала вместе с супругом, графом Анжу, чтобы оправиться после родов. Она была столь обходительна, умна и добра, так располагала к себе, что я поделилась с ней своими опасениями. Графиня засмеялась и сказала, что сразу почувствовала ко мне необыкновенную любовь и дружбу, и поэтому готова помочь. У них с мужем много сыновей, и одного из них – самого младшего – они с удовольствием обменяют на дочку. Сын графини был прекрасный малютка того же возраста, что и Алейна. Я тут же прижала его к груди, а графиня взяла Алейну и начала ее баюкать…

- Хочешь сказать, тем ребенком был я?!. – в волненье я вскочил и прошелся по скале, остановившись на самом краю.

- Я согласилась обменять дочь. Графиня кивнула и вдруг, держа на руках Алейну, пошла в море. Страх сковал меня, я не могла даже пошевелиться, лишь когда дама зашла в воду по пояс, крикнула: «Во имя всего святого! Кто ты и что делаешь?!» Она обернулась, и я увидела, что она одета не в бархат и шелк, а в платье из зеленых и желтых водорослей. «Я русалка, - ответила она, - и мы с тобой заключили соглашение. Ты вырастишь моего сына, как своего, а когда он войдет в возраст совершеннолетия, я верну тебе дочь». После этого русалка нырнула в море, и больше я ее не видела, хотя каждый день приходила на это место в надежде, что она появится. Я заботилась о тебе, как о родном сыне, Эйвон, и полюбила всем сердцем. В последние месяцы меня смущали злые мысли – нужна ли мне Алейна, которую я видела только в младенчестве? Не лучше ли оставить все, как есть? Но после случая с Юдикаэлем и его дочерью, я решила вернуть тебя настоящей матери и потребовать свое кровное дитя.

 Она смотрела выжидающе. Я отступил еще на шаг. Камешки выскользнули из-под сапог и с веселым всплеском упали в море.

- Это безумие! – сказал я.

- Нет, - ответила мне женщина, которую я столько лет считал матерью. – Посмотри на себя - ты красив и бездушен, как море. Ты сын стихии и должен вернуться туда, откуда пришел.

В это время послышался голос – нежный, сладкий, который не мог принадлежать человеческому существу. Мы с дамой Ренн вздрогнули и одновременно посмотрели на море. Из глубин, в венце пены, поднялась прекрасная женщина, опутанная водорослями и собственными волосами, казавшимися в закатном солнце огненно-рыжими. На шее ее было жемчужное ожерелье. Женщина пела и протягивала ко мне руки.

Если верить словам о моем бездушии, то это был не зов души, а зов крови. Море позвало меня, и я не мог противиться.

 Я торопливо сорвал рубашку, стянул сапоги и штаны, бросил к ногам дамы Ренн фамильный перстень и прыгнул со скалы. Волны ласково подхватили меня, а рядом появилось улыбающееся лицо русалки. Я увидел, что волосы у нее светло-золотистые, а ноги - человеческие, только кожа между пальцами провисала, словно перепонки. Странно, но я не задыхался, и грудь моя не была стеснена недостатком воздуха.

Голос русалки прозвучал в моем сознании, хотя она не шевелила губами: «Ты понял, кто ты и зачем я отдала тебя на воспитание земной женщине?»

Так же мысленно я спросил: «Ты вернешь ей дочь?»

Она беззвучно засмеялась, и поплыла наверх, маня за собой. Вынырнув, я посмотрел на берег. Дама Ренн стояла у самой кромки воды. К ногам ее прибой вынес крохотный трупик младенца в вышитой пеленке. Русалка сдержала свое обещание и в день моего совершеннолетия вернула женщине ее дочь.

Я отвернулся от земли и никогда больше не стремился туда. Русалка обняла меня, но я вырвался.

- Ты отдала меня людям, чтобы я лучше узнал их нрав, - сказал я. – Ты сделала это, чтобы легче было губить их - заманивать моряков на скалы и обольщать девиц. Ведь для продолжения нашего рода, нужна человеческая кровь, нужны их тепло и страсть. Вот зачем ты лишила мать дочери, да еще и посмеялась над несчастной, вернув ей утопленное пятнадцать лет назад дитя!

Русалка не отвечала, а только сияла зелеными глазами, и улыбка не сходила с ее лица.

- Не хочу знать тебя, - сказал я, и поплыл в сторону заходящего солнца. И мне не было дела до того, что впоследствии муж отправил даму Ренн в монастырь, взяв другую жену, а Юдит Нантская все-таки выжила и вышла замуж за графа де Корнуая. Их старший сын Хоаль разбил войско Жоффруа и стал герцогом Бретани.

Я плыл на запад и знал, что впереди ждет Стеклянный остров, где живут вечно юные русалки, и где никого не терзают боль и сомнения. Потому что у русалок нет души, как нет ее у самого моря.