Заброшенная деревня. (рассказ – фантазия).

Заброшенная деревня.
(рассказ – фантазия).

Дождь лил как из ведра. Небо было затянуто тучами. Я ехал по просёлочной дороге возвращался из гостей. Зря я поехал на ночь глядя. Николай просил подождать, не торопиться. Теперь самое главное, чтобы машина не заглохла. Дворники еле-еле справлялись с разбушевавшейся стихией. Радио не работало. Ладно. Самое главное я еду. Я достал из бардачка сигарету, прикурил. Выдохнул. Фу…Ну, что такое? Я выехал, была лёгкая изморозь, а сейчас прямо апокалипсис какой то. Прогремел гром. Я поставил “Metallica” Унфогивен. Вот. Так, что такое? Навигатор явно показывал, что здесь можно проехать. Интересно, через лес что ли? Вроде дорога здесь была. А сейчас всё поросло растительностью. Раскаты грома в сочетании с порывами ветра дополняли музыкальную составляющую. Где то была фляжка с коньяком. Надо бы согреться и успокоиться. В голове был разброд мыслей. На губах застыл поцелуй на дорогу от Элен. Такой горячий и страстный. Он разбудил бы и сорокалетнего девственника. Я улыбнулся своим мыслям. Ничего, это всего лишь погода. Всего лишь дождь. Я слышал звук своего сердца. Перед глазами стоял её образ.
- Андрей, выключи свет, я не люблю делать это при ярком свете.
- Конечно, милая, сейчас выключу.
-Ты и правда, меня любишь?
-Правда.
-Тогда зачем тебе завтра уезжать?
- У меня деловая встреча с партнёром. Надо встретить его в Шереметьево. Важный контракт на поставку.
- Так ты юрист?
- Отчасти, я коммерческий директор.
- Поцелуй меня.
- Пойми, я не создан для отношений. Если я разбил твоё сердце, прошу прощения. Я устал детка. Я не привык первым делать предложение, мне нужно всё взвесить. Я никогда не признаюсь в любви. Ты всего лишь мой каприз. Ты – одна из тех девчонок, что обладают особой химией, заставляющей меня влюбляться в них - думаю я про себя.
Платье соскальзывает на пол. Меня обнимают мягкие руки, Элен тяжело дышит. Этот шаг явно дался ей нелегко. Она вся дрожит. Сильно бьется сердце, дрожат колени, потеют ладони - это нормально детка. Ты боишься разочароваться и хочешь, чтобы всё прошло гладко. Ты стараешься преодолеть свою застенчивость. Любовь – всегда нова, детка. Не имеет значения, сколько раз в твоей жизни встретится любовь – один, два, три. Всякий раз мы оказываемся перед неведомым и неизведанным. Так и сейчас. Ты готовилась, добавляя капельку духов к запаху своего тела, теперь привычный запах вызывает у меня ещё большее желание взять тебя. Ты постоянно твердишь моё имя. Да, сегодня я твой.
Элен прижимается ко мне всем телом. Соски у неё набухли и затвердели. Я целую её в губы и начинаю целовать её щёки, шею и грудь. Она начинает расстёгивать мои джинсы…

Я выхожу из забытья. Яркие вспышки молний озаряли небосвод. Пейзаж за окном меня не радует. Дорога совершенно разбита. Я еду с маленькой скоростью почти на ощупь. Дворники еле справляются. Кажется я во владимирской области. Почти гоголевские картины. Мрачно и в то же время мистически волшебно. Вдали показались деревянные дома.
- Наконец то, можно сделать привал – подумал я.
Я пригубил фляжку с коньяком. Не заболеть бы. На пригорке стояла вымершая деревня из полусгнивших бревенчатых чёрных изб. В центре располагалась колоссальных размеров разрушенная церковь с покосившейся колокольней и погнувшимся крестом. Я подъехал к церкви. Стая ворон с шумом поднялась вверх с колокольни. Вдалеке завыл пёс. Ну и местечко. Я остановился, вынул ключ из замка зажигания. На заднем сиденье нащупал дождевик. На всякий случай открыл бардачок и взял пневматический пистолет Umarex Makarov. Куча битого кирпича с торчащими там и тут погнутыми оконными решётками, аварийное состояние. В голове промелькнуло видение двух красноармейцев вытаскивающих церковную утварь и чекиста в кожанке поигрывающего маузером.
Я поднимаюсь на паперть и осеняю себя крестным знамением. Вхожу в церковь вижу в притворе изображение Пророков, предвозвестивших Воплощение Христа. На западной стене притвора помещается Страшный Суд, это, наверное, было сделано для того, чтобы выходящие из церкви могли унести с собой мысль о неизбежном конце и задуматься о своих грехах. В самой церкви, находятся образы Воплотившегося Христа Спасителя на руках Богоматери, Святой Троицы, Святых и Ангелов. В куполе возвышается Христос Вседержитель, Глава Церкви, с открытым Евангелием на словах: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас». Странно, прошло время, столько произошло, а изображения на стенах и в куполе отчётливое, хотя и затёртое в некоторых местах. Я иду осторожно, поскольку царит запустение, разруха, на полу битый кирпич, полумрак. Внутри скорбное наследие большевизма — канаты, шведские стенки, крюки. Эти мракобесы сделали из церкви спортзал. Революционное лихолетье и безбожное время оставили тяжёлый след на сердце многих людей. Я чувствовал себя очень странно. Вышел на крыльцо, площадку перед церковью, называемую папертью. Дела… Дождь явно не собирается успокаиваться. Я достал сигарету, прикурил. Выдохнул дым и задумался. И не заметил возникшего из темноты деда.

- Заблудились, мил человек? - спросил дедок.
- Да, батя, домой еду в Москву, дождь сильный, с пути сбился” – сказал я.
- У родных были или паломник?” – продолжил старик.
- В гостях у знакомых. А что, тут у вас никто не живёт? Всё заросло травой и церковь вот без прихожан? – втягиваюсь в разговор я.
- Да жили раньше при советах. Сейчас все в город подались. Да место здесь неспокойное. Да вы не бойтесь. Людей лихих здесь нет. Просто атмосфера на туристов давит. Вот и заброшено всё. У меня чай есть с травками разными, посидим, поговорим, уважьте старого составьте компанию” – отвечает старик.
Старик крепкий, седая голова, длинные до плеч волосы завязанные ремешком. Водянисто-голубые глаза. Борода и усы подстрижены аккуратно. Куртка армейская, рубашка зелёная, защитного цвета штаны и кирзовые сапоги.
- Хорошо отец, чай это здорово – ответил я.
- Ну, так пошли сынок. Вот с правого краю моя избушка – сказал старик и засеменил старчески с горбясь.
Я за ним.
Вошли в дом. Не отличающийся от других своим запустением с первого взгляда, внутри дом оказался достаточно просторным и светлым. Голова моя повернулась в угол комнаты.
Я перекрестился на образа.
Старик заулыбался.
- Рад видеть в своём доме верующего человека. А то всё атеисты, да сектанты всякие.
- Спасибо, отец. Я смотрю вы старовер? Бога – Отца нельзя на иконах рисовать.
- В самом деле?
- Ну да, я читал в книге одной.
- Так это как ещё сказать. Он есть и это главное.
- Да, батя. Есть.
-Так и чудно. Садись к столу не побрезгуй, хлеб, соль, щи вчерашние есть, можно самогоночки накатить. Пойду, самовар принесу.
Я сел за стол. Отрезал хлеба, макнул в солонку. Дед меж тем притащил самовар, бутылку самогонки, банку огурцов, налил зелёных щей.
- Щи – всему голова. Ну, давай сынок, вздрогнули – сказал дед, поднимая стакан.
“Прозит” – ответил я.
-Na denn Prost! – хмыкнул дед.
-Вы знаете немецкий?
-А вы цитируете советский фильм. Как там в сценарии?
Дед начинает изображать в лицах.
— Я дипломат. Советник третьего управления МИДа. Это Штирлица я пародирую.
Дед хихикнул.
— Будьте вы прокляты! Во всём виноваты именно вы — это сынок, теперь говорит генерал.
— Почему? Это снова Штирлиц.
— Потому, что вы определяете внешнюю политику, потому, что вы довели дело до войны на два фронта. Прозт!
— Прозит! Вы мекленбуржец?
— Да. Как вы узнали?
— По «прозт». Все северяне экономят на гласных.
Дед засмеялся.
- Отличный фильм. Правда?
- Правда. А вы мастер.
- Да что ты милый. Просто поговорить не с кем. Все замкнулись в себе. Ещё по одной?
- Конечно.
- Машину вашу там не смоет?
- Да не должно.
- Переждать вам надо. Хотя если вы спешите, конечно, то можете ехать. До Москвы вам часов пять ехать.
- А что, народу тут совсем никого.
- Да как сказать. Я, я и ещё раз я – дед озорно улыбнулся.
-Дела – сказал я.
- Историю рассказать? Страшную. Ууу… - дед пьяно захихикал.
- Расскажите, я люблю слушать интересные истории – сказал я, закуривая и выдыхая кольцами дым.
Дед подвинул чистое блюдце.
- Пепел стряхивай сюда. Ага? Так вот, милок, так дело было.
Дед поглаживает бороду и начинает вещать.
По мере слушания его рассказа я опять впадаю в оцепенение.

Я вижу офицера царской армии стоящего в центре разрушенной церкви в окружении своих солдат и слышу, как он говорит со своим подчинённым.
- Поручик, да что же это. Антихристы эти большевики. Как можно. А?
- Бог им судья, Михаил Евгеньевич. Они наши враги. А враги они сам понимаешь, не чураются ничего.
По всему храму разбросаны священные облачения, иконы и церковные книги из архива; свечные ящики и кружки для сборов сломаны, масло пролито, лампады разбиты, свечи истоптаны, кресты, Евангелия и другие мелкие предметы изломаны, исковерканы и свалены в груды. Иконы в нижнем ярусе иконостасов выбиты, очевидно, ногами.
- Да, я всё повидал, русско-японскую, с немцами воевал, но чтоб свои так. Мрази.
- Так я о том же. Вроде свои, русские. А хуже басурман, честное слово.
- Сколько же ещё нам так воевать? Война бессмысленная. Брат убивает брата, сын сдаёт большевикам отца. Как так можно?
- Риторический вопрос Михаил Евгеньевич. Значит можно. Грех на нас. Грех на них. Спасать Россию надо от красной чумы.
- Да, Алексей Михайлович. Вы правы.
- Священник уцелел?
- Нет, эти скоты его забили ногами и скинули в пруд.
- Так достаньте. Распорядитесь вытащить батюшку и похоронить. Он же человек, а не зверь какой. Да, Миша, большевики лютуют. Скоро нас также к стенке, если мы не устоим.
- Я сам себе пулю в голову пущу, живым этим сволочам не дамся.
Они меня не видят, я схоронился в алтаре. Я последний служка этого прихода.

Я открываю глаза.
- Задремали, Андрей Николаевич? – вопрошает дед.
Да и не дед он уже. Передо мной сидит здоровый складный мужчина в одежде священника. На шее золотой крест. Улыбается.
- Узнали, поди, Андрей Николаевич?
- Узнал. Где я?
- В заброшенной деревне. Где чекисты всё село перестреляли. Вы тогда один и спаслись. Всех красные перебили.
- Они всех согнали и расстреляли. Я схоронился. Долго сидел. Ждал, пока уйдут. Да не вытерпел. Вылез. Смотрю, вас мучают. Хотел помочь. Потом от офицерья прятался в алтаре.
Я провёл рукой по лицу, тру виски, снимаю усталость и сон.
- Я ведь хотел как лучше тогда, чтобы вас не мучали. Да что я мог сделать?
Я усиленно тру виски.
Ничего не понимаю.
- Всё, я пьян, это мне мерещиться, я намешал водочку с коньячком и теперь вот галлюцинация – думаю я.
- Всё хорошо, сынок. Сынок! Андрюшка! Да не робей ты.
Я смотрю перед собой и снова вижу деда.
-…На завалинках у домов сидели старики, шумели ребятишки, прогуливалась молодежь. Но особенно ему в глаза бросились дома, дома большие, добротные, похожие на те, что строят в Сибири. Люди в той деревне выглядели доброжелательными, счастливыми, часто улыбались друг другу. Подбегая то к одному, то к другому прохожему, Митяй пытался заговорить с ними, но его никто не видел и не слышал! Люди проходили, как мимо пустого места. Это уже начинало походить на кошмар...
- Постой дед, о чём это ты? – пытаюсь спросить я, но не могу.
-…Потрясенный всем происшедшим, Митяй побежал, не выбирая пути, напрямик через болото. Добравшись до дома и глянув на часы, он обомлел: они показывали два часа ночи! А ходьбы от Машки до его дома — самое большее 10 минут. Митяй же пропадал где-то более трех часов! Промок он до нитки, по уши был в грязи, тине, ноги болели. Вот такая история.
– Аж дух захватывает, отец.
Вот и сказочки конец, а кто слушал – молодец. Тебе пора сынок, встречать своего друга. Али забыл?
Я встаю из-за стола, подхожу к деду, протягиваю ему руку.
- Спасибо, отец!
- Не за что.
- Я про встречу друга ничего не говорил.
Старик хитро улыбается и подмигивает.
- Прощай, сынок!
-Прощайте, батя.
Я выхожу из дома.
Дождь почти прекратился. Я дошёл до своей машины.
- Надо же. Ещё совсем недавно было светопреставление. Гроза. Молнии. А сейчас всё тихо.
Дождевик высох.
Я вытащил пистолет Umarex Makarov и уставился на него.

Священника Михаила Лисицина, 50 летнего крепкого мужчину, пьяные чекисты водили по деревне с накинутой петлёй на шее, глумились и били его.
- Это тебе поп за то, что нас ругал. Дескать, антихристы мы.
- Дай ему в ухо, чтоб не улыбался.
-Ты что улыбаешься зараза. Хочешь, ухо отрежу?
- Да хватит с него. Видишь, он еле идёт.
- Дядя, не трогайте его, он хороший!
Я хватаю крайнего ко мне чекиста за руку.
- Пшёл вон мальчишка.
- Я его в церкви видел. Он этому попу помогал службу проводить.
- Вон оно значит как!
- Дядя, меня просто попросили. Я здешний. Батюшка ведь ничего плохого не делал. Можно я его до дома доведу. Всё равно он уже одной ногой в могиле.
Ответом мне послужил удар в лицо наотмашь. Пошла кровь.
- Дядя, пусти дедушку! Он же старенький!
-Что, крысёнок, ещё хочешь получить?
- Дядя, ну пусти, дедушку!
Тупой удар опустил меня на землю. Я силился подняться, но не мог.
Чекисты толкнули священника на землю и стали бить ногами.
Батюшка ничего не говорил, только улыбался окровавленным ртом, сплёвывая кровь.