Из большого осколка зеркала, найденного здесь же, на свалке,
на меня смотрела опухшая, заросшая и грязная морда. Я не испугался её, как это было ещё пару лет назад и меня уже не мучили угрызения совести по этому поводу – я просто свыкся с ней, как привыкают к чему-то отвратительному, мерзкому и, к сожалению - неизбежному. Сегодня был мой «святой» день, день который я НАЗНАЧИЛ праздником для самого себя. В этот ежемесячный «праздничный» день, я тщательно брился, мылся и старался подобрать новую одежду, благо «этого добра» здесь, на свалке хватало. Или же, тщательно стирал и приводил в порядок старую. Подкапливал немного деньжат и проделав все обязательные для такого дня гигиенические процедуры, отправлялся на прогулку в город.
Обитатели свалки, мои «помоечные» друзья, как я их называл, (на что они ни капли не обижались), часто спрашивали – для чего я всё это проделываю? На что я всегда отвечал им ничего не значащими фразами и запутанными отговорками. Вскоре, поняв, что от меня ни чего не добьёшься, они раз и навсегда прекратили свои расспросы. Значит так и должно быть, решили они. Все, кто однажды попадал сюда, со временем становились фаталистами и философами. В определённом, конечно, смысле. На всё происходящее перед их глазами и в мире вообще, они смотрели примерно так: «Если звёзды зажигаются каждый день – значит это кому-то нужно».
Их Философия, философия людей с помойки, является, пожалуй, единственным спасательным кругом, «непотопляемым кораблём», плывущим вместе с ними по жизни. Иначе смысл этой самой жизни, их жизни, очень трудно будет объяснить не только кому-то, но даже самому себе. А это уже крах личности, пусть опустившейся на губительную глубину, но всё же личности, пока эта самая личность может передвигать ноги и поднимать стакан.
На самом же деле, как человека некогда действительно
интеллигентного и не только по образованию, но и по происхождению, меня постоянно тянуло в людскую толпу, в самую её гущу, что бы вновь, пусть на время, почувствовать себя полноправным её членом, напитаться её эмоциями и энергетикой,
которой хватало мне, до следующего месяца. Для меня это было просто необходимо, дабы окончательно не сойти с ума и спившись, не сдохнуть где-нибудь под забором, что случается в нашем «сообществе» довольно-таки часто, если не сказать – регулярно. Выбраться же, из этого жизненного пике, даже очень сильному человеку, как морально, так и физически, дело почти безнадёжное. За редким, очень редким исключением. И о тех, кому всё же удалось каким-то образом вытянуть себя из этой трясины, здесь слагаются легенды, обрастающие со временем суевериями и мистикой, и потому, ни каким другим словом,
кроме как - «чудо», этот уникальный факт объяснить практически невозможно.
А ведь ещё каких-то лет пять назад, я был весьма успешным
кандидатом геолого-минералогических наук и даже, в перерывах между моими поездками в геологоразведку, начал подбирать материал для «докторской». Но как-то однажды, возвратившись
из партии, я застал дома совершенно чужого человека и подумав, что это вор, (внешне он и был на него похож), накинулся на него с геологической рейкой, которая в тот момент была у меня в руках. После первого же ответного удара, нанесённого мне этим «субъектом», память бессовестно покинула меня на весьма продолжительное время и, оказывается, могла не вернуться ни когда, как мне стало известно из рассказа моего лечащего врача в больнице, где я благополучно провёл около пяти месяцев. Милиция, пришедшая ко мне за снятием показаний по поводу этого «инцидента», узнав о моём «визави», тут же списала дело на несчастный случай. И больше этих «дознавателей», я ни разу не видел. Но что особо остро беспокоило меня, так это то, что за всё время, пока мне собирали, как мозаику - мой нос, лечили поломанные рёбра и черепно-мозговую травму, ни Маринка (жена), ни моя дочурка Ларка, так ни разу и не наведались ко мне в больницу. Ну, жену я ещё понимаю, она ни когда не была в восторге от моей профессии и постоянно жаловалась кому ни попадя, о её издержках. Но вот Ларка... Хотя, впрочем, и она постоянно злилась на меня за то, что я не мог выделять ей достаточно средств, для той жизни, которой жили её подружки.
А требовалось в этом случае, надо прямо сказать, совсем даже не мало. Но откуда, скажите, у геолога, пусть даже имеющего маломальское научное звание, большие деньги? И всё же - это, как я считал, не повод бросать на произвол судьбы своего мужа и отца. Одним словом – у меня накопилось достаточно много вопросов, которые я хотел бы задать своим самым близким и родным на этой земле людям. Но, даже выйдя из больницы после окончания своего лечебного процесса, я так и не увидел улыбающихся, встречающих меня родных лиц. И только Николай Иванович, мой лечащий врач вышедший проводить меня, смущённо отводил глаза, а после того как мы с ним обнялись на прощание, сунул мне в руку какой-то свёрток и чуть ли не бегом направился обратно в холл больницы. По началу, я не обратил ни какого внимания на тот свёрток и под давлением нехороших предчувствий и полного отсутствия настроения, сунул во внутренний карман пиджака и забыл о нём. А вот этого делать мне, совсем бы не следовало.
Прояви я должное внимание к этому свёртку – многое, если не всё, могло бы пойти совершенно по другому сценарию.
Но, а пока, я стоял и лихорадочно соображал, что мне предпринять в первую очередь. Мысленно взвесив все за и против
порывшись в карманах и найдя там необходимую для проезда мелочь, я направился к троллейбусу, который шёл в сторону моего института.
Подойдя к зданию, я не нашёл того, что некогда составляло гордость не только области и не только всей нашей страны, но и пожалуй, всего научного мира.
«Преобразования» произошедшие за время моего отсутствия, мягко говоря, сразили меня наповал. Само здание, когда-то гордо выпячивающее свою мощную научную грудь, сейчас словно бы сдулось, ссутулилось и, как показалось мне – постарело. И уже не походило на того, мощного, осанистого богатыря, а скорее напоминало стареющего, но всё ещё молодящегося ловеласа, который внушал, пожалуй - жалость и брезгливость, чем восхищение, от навороченных на нём нарядов.
Фасад всего здания был увешен яркими, кричащими на разных иностранных языках – рекламах. Дешёвые по своему содержанию, но отнюдь не по своей стоимости вывески - слоганы, словно зазывалы, кричали и даже призывали воспользоваться услугами ИХ фирм, заказать очень необходимое именно ВАМ, или купить самое-самое, которое имеется только здесь и только сейчас.
Я, поражённый увиденным, стоял и пытался глазами отыскать хоть что-то из того, что знал когда-то. Что-то, что было всю мою сознательную жизнь близким мне и родным. И лишь подойдя к входной двери, увидел маленькую, жалкую вывеску нашего института, ютящуюся в самом конце бесконечной вереницы вылитых из бронзы, вырезанных из мрамора, монументально втиснутых в само здание – мемориальных досок, с названиями различных фирм и предприятий, находящихся на нашей, или теперь уже - бывшей нашей, территории. В плохом предчувствии я вошёл в здание и был немало удивлён и обрадован, увидев сидящую на своём обычном месте, всеми уважаемую «вахтёршу» и по совместительству уборщицу, нашу бессменную и всеми любимую тётю Клаву. Ой, Петя - увидев меня, воскликнула она. А тут такое, тут такое... И она уткнулась в свои ладони. А когда я подошёл к ней, прижалась к моему пиджаку и долго плакала.
Я не пытался успокоить её, не говорил ей утешительных слов – я мысленно плакал вместе с ней. Плакал по прошлому, которое,
как я почувствовал сам после выхода из больницы, ушло и ни когда больше не возвратится. А уйдя, подло унесло с собой огромный кусок меня самого, вывернув на изнанку мои мозги и душу.
Ой, Петенька, продолжала причитать она, что же ты соколик
делать-то теперь будешь? Постой, постой, тёть Клав, ты это о чём? Недоумённо проговорил я, едва понимая, что речь по видимому, теперь уже шла совсем даже не о работе, а обо мне. Ну, как же? Сквозь слёзы проговорила она. Тут весь институт на дыбы встал, когда узнал про тебя и твою шалаву – Маринку. Стоп, тётя Клава! Я взял её за плечи и посмотрел ей прямо в глаза. Ой! Опять вскрикнула она. А ты что, соколик, разве ни чего не знаешь? И она, перестав плакать, зажала ладонями свой рот и виновато уставилась на меня. Что же это я, старая дура, наделала? И она опять ударилась в слёзы. Хватит плакать тётя Клава, раздражаясь, проговорил я. Что такого могло произойти, чего обо мне знает весь мир, и только я сам ни чего не знаю? Давай-ка перестанем лить слёзы, и ты мне всё по порядку расскажешь. Хорошо? И я опять взял её за плечи и внимательно посмотрел ей в глаза. Конечно Петенька, конечно, засуетилась она. Погодь, я только чуток вытрусь и всё по порядочку, всё по порядочку – зачастила она, теперь уже в обычной своей манере.
