08 Фев 2013
"БАБКА"
И, Слава Богу, что наши родители рассказывали нам о своём детстве, о своих родителях, бабушках и дедушках, что хоть как-то помогает мне восстановить нашу родословную…
Я не хочу никого обидеть,- ведь именно это чувство и мешало мне продолжить писать давно начатое все эти годы.
[size=14]Бабка.
Простых и хороших бабушек и дедушек, понятных, добрых и ласковых, -мне не хватало в моём детстве.
Перед глазами была только одна, которую между собой мы называли «бабкой», потому что ласковое «бабушка» ей явно не подходило, хотя лично со мною она была сама Любезность.
Мой отец был единственным её ребёнком от её единственного брака. Выходила она замуж в 18 лет,в соседнюю деревню, венчалась с сыном бывшего новгородца, прожила с ним неделю и пришла домой, к родителям.
Больше замуж не выходила, а моего родившегося отца воспитывала её мать, моя прабабушка Марина, в честь которой я и получила своё имя.
Бабка - высокая, стройная женщина с пронзительными ярко-голубыми глазами, - всегда куда-то спешила, бежала. Бежала из села в лес, на волю и так быстро, как будто её кто-то вот-вот схватит за голые пятки, остановит, задержит. Она так стремительно шла вперёд, что голова её, догоняя свои мысли, всегда наклонялась вперёд. За головою следовали плечи, а потом – и бедная полусогнутая спина. Ноги не успевали ни за головой, ни за мыслями, хотя почти летели над землёй. И всё это летучее сокровище, названное в детстве Улитой, а в святцах числившееся Елизаветой, обожаемое и возлелеянное любовью своей матери, - догоняли две собаки, едва успевающие за голыми ногами моей бабки. Характером она была вспыльчивая, и в гневе страшная, видимо, сказывалась горячая кавказская кровь. Подруг у неё не было. Держалась от женщин деревни особняком.
И зимой, и летом она всегда носила платки, то серые, то белые: в зависимости от времени года. Мне приходилось видеть бабкину непокрытую седую голову после бешеной пробежки по лесам за ягодами или грибами. Уставшая, она снимала платок, расчёсывала белёхонькие волосы гребнем, собирала их в тонюсенький мышиный хвостик, - и вот уже передо мной женщина с загорелым лицом, с синющими смеющимися глазами, с яркими красными губами, которые она постоянно почему-то облизывала, отчего на ветру они лопались и она накладывала на нижнюю губу малюсенькую бумажку от конфетки. Помню, что мне на это было неприятно смотреть, и я всё время старалась улизнуть от неё: попроведовала и с меня довольно! Но уйти я могла только с её разрешения. После замены одной бумажки на другую («Нет, чтобы губы мёдом смазать,- думала я, - тем более, что в доме его полно»), - с бабкиных плеч убирался и папкин старый пиджак, который она любила носить. И носила одна из всех женщин в деревне. У пиджака бабка закатывала по локоть рукава и, по всем правилам совсем неизвестной ей Коко Шанель, надевала поверх цветастого длинного платья. Платья шила для неё моя мама.
Бабка была одна вот такая на всю округу. Озорная и упрямая. Мужики засматривались на неё, а их жёны кидали ей вслед косые взгляды и матерные слова. Сама она тоже знала эти слова, но не считала нужным оправдываться перед всеми сплетнями. Ей не было до них никакого дела. Ходила гордая, нацеловывала своих собачек, отдавала им и любовь свою, и нежность, кормила их из той же посуды, из которой ела сама. Из-за этого из нас детей никто в гости к ней не рвался. Невозможно было затянуть нас даже сладкими конфетами. И дело было не только в любимых собачках…
Я росла среди братьев, сёстры были всё время далеко: то учились, то уже работали. Моей постоянной обязанностью была переписка с ними, с мамиными сёстрами, едва я научилась писать. И всё ждала ответного письма, подписанного лично мне.
Визиты к бабке – тоже были почему-то только моей обязанностью. Братья, отправленные к ней в гости, убегали в неизвестном направлении, а бабка пилила отца. Атмосфера дома накалялась: смеющиеся отцовские глаза становились злющими. И мама тихонько подталкивала меня: «Иди».
И я шла, медленно, нехотя; дорогой, по-детски, мечтая о том, чтобы та, к которой я иду, поменялась местом жительства с тётками и настоящей бабушкой – маминой мамой. А бабка ждала, радовалась моему приходу, рассказывала что-то смешное, спрашивала меня о доме, хотя отец каждое утро заходил к ней, как мама шутливо говорила: «На доклад». Моим девизом было: «Думай, что говоришь», - и это было поистине настоящим истязанием для меня, совсем ещё ребёнка. Ответы мои были односложными, напряжёнными. Я уже тогда знала, как могло отозваться на маме каждое лишнее слово.
Время вопросов заканчивалось, бабка одаривала меня конфетами и разрешала мне идти домой. Я летела, словно птица, на крыльях счастья из гостеприимного чистого, опрятного и ухоженного дома, но такого чужого и холодного для меня. Летела - не шла, с чувством выполненного долга! И солнце, казалось, светило ярче, и на улице было теплее. Пенье птиц, бездонное небо, ласковый летний ветерок, - всё это украшало моё возвращение домой! Дома я отдавала братьям её чёрствые конфеты и со страхом ждала отца: зачтётся ли мой визит к бабушке?
Она умерла, когда мне было 13 лет. Неожиданно для всех. На столе осталась лежать раскрытою книга Брэма «Жизнь животных».
С «уходом» бабки у нас в семье началась другая жизнь, более спокойная и размеренная.
Спустя годы, понимаю, какой сложной всё таки была её одинокая жизнь. Надеюсь, что там, на небесах, примирились, наконец, души двух женщин, так любящих моего отца.
 МОЙ ДНЕВНИК /
 803 /
 silina
|
| Всего комментариев: 0 | |
[Юрий Терещенко]
То,