Савелий Петрович проснулся и ничего не увидел – бездонная чёрная темень. Это несколько насторожило, даже напугало: где он и что его тело делает? Неужели что-то скверное, страшное?"А-а-а-а-а-а-а!" - пронеслось в его голове, недалеко разлетелось, и затихло, увязло в темноте. "Что?! Что такое?" - заметалась внутри встревоженная невидимая бесформенная клякса. И тут, почувствовав всё свою плоть, Савелий Петрович начал шевелить одеяло и елозить спиной по простыне. " О! Постель". Сразу же стало несколько свободней и легче. "Я дома! Сплю". Он не понял, что сейчас ночь и только что спал: ”Ага: окно, шторы, - сообразил, обрадовался Савелий Петрович, разглядев в не такой уж кромешной темноте высветленное пятно окна. – Я же сплю! Спал. Ну, тогда всё понятно! Окно, шкаф, там должен быть телевизор… вот так, напугаешься, и туда всё здоровье уходит”. И теперь лежал расслабленно на спине, глядя в непроницаемую мглу потолка. Но, почти сразу, какое-то чувство подсказало, что в спальне чего-то не хватает. “Чего?” – лениво подумал Савелий Петрович. Огляделся: окно, шкаф… “Чего?” – чувство усилилось, он напряг зрение: “А-а-а-а-а! Жены нет”. Он провёл рукой: всё остальное пространство постели было пустое. Пощупал подушку пальцами: “М-м-м, - болезненно промычал, взялся рукой за лоб, - ночь же, пошла…” Это его несколько успокоило, но внутри опять что-то шевельнулось нездоровым сомнением: маленьким, нагленьким и настойчивым. Опять пощупал постель: на тумбочке книга, на пуфике халата не было. “В халате далеко не уйдёшь. Домашний. Никогда не любил эти пуфики. Женщины”. – Савелий Петрович пролежал ещё какое-то время, но жена не возвращалась. И уже нетерпеливость непонимания своего ночного одиночества заставляла предпринимать очередные шаги к выяснению сложившейся ситуации. “Что, вставать, идти искать по квартире. У детей тихо. Туалет. Ванная. На кухне может сидит, ест. Везде тихо. Нелепо”. Он прислушался: каких-либо особых звуков не было. Тихо. Вообще тихо. “Вот, вот это-то и подозрительно. Надо вставать,” – и Савелий Петрович сел, коснулся ногами мягкого паласа.
Он ещё какое-то время оставался в недвижимом положении, привыкая и преодолевая последние остатки сна, но потом качнулся вперёд, поднялся, прошёл до двери и открыл её.
Поначалу в квартире, и вообще везде, никакой звук не тревожил его слуха. Савелий Петрович, высунув голову в дверной проём, и придерживая дверь рукой, внимательно вглядывался и вслушивался, словно перед выходом в некое незнакомое пространство. Тишина. В детской тихо, на кухне свет не горел. Но в ванной, удалось заметить, из-за дверей сочились еле приметные желтоватые отблески. Савелий Петрович крадущимся неслышным шагом подошёл ближе и остановился рядом, почти вплотную к двери: там зажурчало, шлёпнулось, бултыхнулось, зашлёпало по быстрее, потекло… что-то забурчало. А затем послышался голос жены: “Ну что ты такой неловкий, - и ещё ласковей, - это же всего на всего водичка, мыло – как оно пахнет приятно. Мочалка. Да, мочалка. Её моют тело”.
И тут, неожиданно, кто-то ,незнакомым голосом, повторил вслед за ней:
-Мочалка.
-Мочалка, мочалка…
-Водичка.
-Водичка.
-Мыло.
-Мы-ы-ыло.
И опять зажурчало, и зашлёпало, притихло.
“Мыть ребёнка в такое время?” – подумал Савелий Петрович.
Он осторожно направился в сторону детской. Осторожно открыл дверь, которая в этот раз не скрипнула, и бесшумно продвинулся в сторону кровати. Наклонил свою голову, ближе к постели: ребёнок спит. Подошёл к другой: тоже ребёнок спит, тихонькое сопение и в этот раз его растрогало. Вернулся к первой, потом ко второй, затем ещё раз посмотрел - дети были на месте. Савелий Петрович пригнув голову пробрался к выходу, медленно закрыл дверь, и широкими размашистыми шагами подошёл к ванной.
Там опять журчала вода и иногда пошлёпывало.
- Вот видишь, ничего страшного нет, - продолжал близкий ему голос, - а волосы у тебя здесь, как шерсть, и вылезли, что ж такое происходит? - и вдруг явно услышал знакомые, как он считал, только ему: Савелию, Севе, Севушке, интонации.
Так то может не ребёнок? – сразу почувствовал некий укол ещё не сформировавшегося отношения. – Мужчины с разными голосами бывают. А там, может, такой сидит…
-Ой-ей-ей, вся ванна в волосах.
Дверь стала совершенно другая: препятствие, преграда, то, что не должно стоять перед ним. Он медленно нажал на ручку и надавил плечом. Дверь непоколебимо и прочно осталась на своём месте, даже щёлки не появилось. Надавил ещё раз, посильнее, но результат остался прежним.
-Это что ж ты такой лохматенький то. А? Вы же должны быть с чистенькой кожей. Опрятненькие. Ну, может не всегда. По телевизору показывали. Всем давно известно.
- Артист! Волосатый какой попался! – вспыхнуло в прозрение у Савелия Петровича, и он близко грохнул дверь всем телом. – Открывай! Я вас… Ты! Заперлись… - зашептал, зашипел, заорал пониженным сдавленным голосом. В ванной смолкли, на время: то ли испуганно, то ли от неожиданности такого вторжения, и вот, кто-то лихорадочно начал открывать защёлку. Савелий давил и сипел-орал: “Открывай!” С той стороны дёргали за дверь и открывали защёлку. “Всем! Вам… Открывай!” – он снова, навалившись, ударил её плечом. С той стороны дверь задёргали сильнее, потом ещё сильнее, и жена умоляюще произнесла: “Савелий, Сева, Севушка! Ну не дави так. Я не могу открыть”. Савелий, останавливаясь, ещё раз надавил рукой, по уже разболтанной двери, готовой вот-вот сорваться со своего замка, и спокойно произнёс: “Открывай”.
Наконец – то щёлкнуло и пред ним предстала его жена, с раскрасневшемся лицом, в своём халате с поднятыми рукавами, влажными, покрасневшими руками. Одной она придерживала дверь.
Где… он, - потребовал муж.
-Ты только не волнуйся. При нём нельзя так разговаривать, ругаться и тем более кричать.
-А может мне ещё, ему… - гнев не совсем сошёл с его лица.
-Ничего не надо. Ты себе не представляешь, тут совершенно незнакомая тебе ситуация.
-Ты на что намекаешь? – Савелий Петрович стал заглядывать через плечо жены, в сторону ванной. И то, что он смог разглядеть, было ему совершенно непонятно. -Отойди.
-Только веди себя спокойно и прилично, - и закрыла за ним дверь.
В ванне, частично заполненной водой, сидел маленький, весь заросший, но местами поредевшими до розовой кожеци, светлыми короткими волосами, на голове они имели длину до середины шеи, вообщем — какой-то странный человечек. Чистое лицо, с большими немигающими серо-васильковыми глазами, которые удивлённо, снизу, смотрели на Савелия Петровича. Человечек, по-видимому непроизвольно, может от растерянности, шлёпнул обеими руками по воде.
-Это кто? – спросил шёпотом Савелий Петрович.
- Тарасик.
-Какой ещё, Тарасик?
-Наш, Савелий, наш Тарасик.
-Наш Тарасик? – продолжил он шёпотом.
-Да, вот, - она показала рукой, - у нас – Тарасик.
-У нас Тарасик.
-Ну конечно же, посмотри какой он миленький.
-Миленький. Что ты хочешь сказать? Когда я — ты! Где его нашла?
-Нигде, он живёт вместе с нами.
-Давно?!
-Я не знаю. Мы только сегодня с ним встретились, случайно. Это наш домовой.
-Домовой?
-Да, домовой. И ничуть не хуже, чем у других!
- Наш.
- Наш.
- Вот, в этой квартире, с ванной, с кастрюлями со всеми, с нами, с детьми, кроватью, телевизором. Он у нас – домовой.
- Да, да…
Савелий Петрович, задумчиво потирая подбородок рукой, долго поглядывал на своего сожителя, который сидел в мыльной воде довольно непринуждённо, но в тоже время, не создавая какого-нибудь особо сильного шума и вызывающих действий. Наконец, Савелий широко, как можно было сделать в условиях ванной, размахнул руки и радостно согласился:
- Ну, хорошо! Давай тогда знакомиться! Меня зовут Савелий, Савелий Петрович. Я – Любин муж. Муж Любы, Любови Игоревны. Там, в другой комнате, спят наши дети: Игорь и Настя, - и он остановился в ожидании.
Чуть помедля, домовой моргнул и представился:
- Меня зовут Тарасик.
- Вот и прекрасно. Думаю, вы здесь закончите, а я вас буду ждать на кухне.
Савелий Петрович сидел, не зная, что делать: то ли чай поставить, то ли молоко… варенье есть. Он заглянул в шкафчики, потрогал чашки, посмотрел банку на свет: определяя, какое может быть там варенье. Но что-то засомневался и поставил обратно.
Скоро пришла Люба, неся Тарасика завёрнутого в полотенце, из которого выглядывало маленькое серьёзное лицо, а с низу розовые миниатюрные пальчики, и посадила на диван около стола.
- Я сейчас постираю твою одежду, она у нас быстренько высохнет, попейте чай после ванны, - и ушла, оставив открытой дверь на кухне.
Савелий поставил чайник на плиту, сел напротив Тарасика положив руки на стол и, так и остался сидеть, не зная, что делать дальше. Они какое-то время рассматривали друг друга. “Очень похож на маленького мальчика,» - останавливаясь на лице, подумал хозяин. Домовой покорно, двумя руками, придерживал около шеи края полотенца, молчал. Наконец, Савелий Петрович решился и сообщил:
- Гм… вот так вот, здесь, мы живём.
Домовой встрепенулся, просветил глазами неким внутренним светом, и подтвердил:
- Да.
Они опять замолчали. Лампа горела достаточно ярко и поэтому можно было разглядеть более подробно. “Если бы не волосы, - подумал Савелий Петрович. – Лицо, как у всех. Руки, тоже, как у людей. А, может, меня разыгрывают, - он пошевелился и покряхтел задумчиво. - Хотя, как так можно приклеить волосы, волосики, в таком количестве”.
- Чаю?! – вспомнил хозяин.
- Вы мне?
- А кому же ещё? Мы тут, пока что, вдвоём. После ванны то… чайку. И потом, мы можем говорить и на “ты”.
- Нет, я не пью чай.
- А, что-нибудь ещё?
- Нет, ничего не надо.
- Воздухом питаешься?!
- Да.
Савелий Петрович сначала оторопел, не зная, что предпринять, потом вспомнил, что – домовой, и опять затих.
Люба быстрым, бесшумным шагом прошла на кухню с каким-то бельём в руках: это оказались штанишки и рубашка. Тарасик, ловко сбросил полотенце, сам, без чьей-либо помощи облачился в одежду, и сел, уже более привычный на вид.
- Вот, теперь чистенькие, - довольной осталась Люба, - что ж вы чай не пьёте?
Савелий промолчал. Тарасик помотал головой:
- Я не пью чай.
- Что ж, - с пониманием отнеслась хозяйка, - дело твоё. - Но, всё же, снова предложила, стараясь создать располагающую по своему разумению к взаимопониманию, к взаимовниманию обстановку.
Тарасик посмотрел на Любовь Игоревну, вздохнул, и согласился:
- Хорошо, чашку чая с вами выпью.
- Вот и замечательно, - Любовь Игоревна быстро приготовила чай и поинтересовалась. - С сахаром будешь, варенье?
- Можно положить немножко варенья, чайную ложку, - согласился домовой.
Она ему размешала, нежно позванивания ложкой, и села близко, на диванчик. – Так что, мы познакомились с Тарасиком не без твоей помощи. Кран, светильник починил, а убрать за собой не убрал. Пошла на кухню - что-то не спалось, может валерьянки выпью, или так посижу. Включила свет - вот тут-то мы и встретились. Он бегает, все эти проводочки, тряпочки собирает, не знает куда инструмент положить, ворчит, а сам маленький, чумазенький, одежёнка в пыли. Еле уговорила. Представляешь, я чуть не упала… ночью увидеть… хоть и ростика небольшого, а всё ж… но зато сразу с пониманием отнеслись друг к другу. Правильно?
- Да.
- Ты там живёшь? – Савелий Петрович важно показал головой на газовую плиту.
- Да, и везде в квартире, а через вентиляцию, иногда, общаемся друг с другом.
- С кем общаетесь?
- С другими домовыми.
- Вас много?
- Не знаю.
- А живёшь в этой квартире. Ты наш домовой, - уточнила Любовь Игоревна.
- Да.
Люба встала, подлила себе и мужу чаю.
- Можешь больше не пить, никто тебя не заставляет, - сказала она быстрым твёрдым голосом Тарасику и села на прежнее место.
- Ох, эти женщины… - голосом и мимикой Савелий Петрович дал понять, что есть какие-то тонкие нюансы чего-то, свойственные именно только женщинам. – Не пьёт, так не пьёт, а захочет, попьёт. Правильно?
- Да. Я больше не пью чай.
Люба отпила маленький глоточек и повела разговор дальше:
- Может я покажусь через чур любопытной и может быть будет не совсем вежливо с моей стороны, но домашние домовые, насколько я знаю, не имеют так много волос на теле. Или это предубеждение, мои не совсем верные знания? С вами не так-то часто можно встретиться.
- А что я, виноват? – вдруг вспылил Тарасик. – С телевизора – ''джунгли''. Радио – ''джунгли'', везде – ''джунгли''. Вы сами, тоже ''джунгли''. Все выживают. Вот я и… молодой домовой, - и он замолчал, поглядывая на своих сожителей, и всё же, несколько, в самом деле, с чувством вины.
- Как молодой!? – возроптал Савелий Петрович. – А мы живём здесь давно!
- До меня жил ''старый'' домовой. Он ушёл.
- Как ушёл! Куда ушёл?
- В новое строение. Передавать опыт.
- Не положено… уходить, пока живём…
- Да. Но взаимоотношения изменились. Старых не хватает… надо – здесь и там.
- А мы? – хором забеспокоились хозяева.
- А я с вами.
И теперь, он молча со всеми посидел какое-то время, о чём-то думая. Потом поискал что-то в кармане, нашёл и повесил на рубашку, в петельку от расстёгнутой пуговицы.
Неразбериха какая-то получается… - Любовь Игоревна сразу же увидела, что это была серёжка, её серёжка, та, которая пропала с месяц назад, - Тарасик, это моя серёжка. Одна из них пропала, не так давно. И потом, я стирала и не почувствовала, чтоб у тебя лежало что-нибудь в карманах. Ты где её взял?
- Капитал.
- Какой капитал?
- Каждый имеет право владеть своим капиталом.
- … … Тарасик … - они не знали, что ответить ему, что вообще сказать. Пауза затянулась, а вид у всех троих стал умиротворённый: тишайшие, чуть ли не блаженные лица; они смотрели в какое-то виденное и понятное им одним пространство, иногда выбираясь из него, и поглядывая друг на друга с большой
любовью, нежностью, лаской.
- Вдруг, покачнувшись, Савелий Петрович быстро оправился, отошёл, словно от обволакивающего сна, наваждения и его вздёрнутый подбородок, лицо приняло строгое, требовавшее внимания выражение. Он даже потряс поднятым указательным пальцем.
- У тебя что-нибудь ещё есть?
- Да, - Тарасик засунул руку в карман, достал и положил на стол запонку.
Савелий Петрович задержал дыхание и на выдохе потребовал:
- Ещё.
На стол легла пуговица.
- Ещё.
Следом лёг огрызок косметического карандаша, затем почтовая марка, блестящая стекляшка (по-видимому с люстры), и много ещё чего. Кучка набралась приличная. И было заметно, что объёма кармана его маленьких штанишек явно не хватало, чтобы хранить все выложенные им вещи. И ещё, кучка, конечно же, имела определённую денежную стоимость.
- А где ты всё хранишь? – спросила, немного, почти аристократически, побледневшая Любовь Игоревна.
- В банке, сейфе, загашнике, чулке, - почти машинально выговорил скороговоркой он.
- А где у тебя, этот, - она тяжело потрясла рукой над столом, - банк…
- В спальне, за шкафом.
- Но, там шкаф плотно стоит к стене.
- Это уже наши домовые дела.
- А, ну да… - Любовь Игоревна подпёрла, взялась за голову рукой, - ''банк'' – карман.
- Ну, допустим, - Савелий Петрович решил смягчить обстановку, - у тебя ещё не банк. Можно как-нибудь и по-другому назвать. Чулок? Тоже не подходит. Не тот вариант. Загашник? Как-то… не то… Клад! Клад. Хотя… клад – он долго лежит, спрятанный. Но ты вроде бы его и спрятал. Пополнять, доставать. Он обычно незыблемый, надолго. Не то. Немножко не то. Даже не знаю. Сейф? Что за форма, механика какая? Тоже непонятно. Даже не знаю, как и назвать это место накопления. Тайник? Спрятано, сокрыто.
Тарасик, судя по его виду, немного растерялся от такого выбора обозначений, вариантов, и ни один из которых, как-то не подходит, не вписывается в его действия.
- Наверно, всё-таки, ближе – тайник, - продолжил, после непродолжительного молчания Савелий Петрович и отпил из чашки чаю.
- Да, но всё же, Тарасик, мне лучше носить две серёжки, Савелию Петровичу – две запонки. Пуговица. Зачем тебе пуговица? Если, оторвётся, – я тебе пришью. У меня эти серёжки – подарок. Да, Сева? Помнишь? Я так расстроилась, когда одна потерялась. Тарасик, не бери, пожалуйста, ничего. А то мы чуть не поссорились, не представляя, куда пропало.
Тарасик сидел и долго думал. И трудно было понять, что сейчас творилось в его маленькой головке.
- А вы обмена не проводили между собой? – тут вклинился Савелий Петрович.
- Какого обмена? – не понял его домовой.
- Менять вещь на вещь с другими домовыми, или ещё какую-нибудь сделку.
- Нет. Это вещи дома, нам их нельзя выносить.
- Вот и хорошо, - облегчённо вздохнула Любовь Игоревна, - а то мы тут бы… не знаю, что бы было. Ты нам вернёшь, оставишь эти вещи.
- Да.
- И не будешь больше брать?
- Да.
- Нормально. Вот и хорошо. А шёрстка у тебя линяет, и нет здесь никаких джунглей.
- Да, я – домовой. – Он затих на какое-то время, потом, вроде бы, улыбнулся, и ответствовал, - мне нужно уходить.
- А чай? Может ещё чаю попьёшь? – Савелий Петрович указал на стол.
- Нет. Может… когда-нибудь… не знаю, - и исчез, совсем растворился, растаял, испарился, быстро: нет его.
А выложенные Тарасиком вещи осталась лежать на столе. Рядом серёжка.
Любовь Игоревна подвинулась ближе, разровняла рукой кучку, из неё достала ещё одну серёжку, положила обе себе на ладонь и показала Савелию Петровичу:
- Теперь пара. Смотри.
- Налетай, будем делить богатство.
- Он ушёл, Сева.
- Он здесь.
Они замолчали. Дети, видно – спали. И навалилась тишина, которую можно ощутить только ночью, пустотная, одинокая, где-то, с холодком в груди. А ход часов размеренно напоминал: мы не одни, мы не одни, мы не одни…
Тарасик себя ничем не проявлял. Но, всё же, прошло некоторое время и Савелий Петрович под руководством Любовь Игоревны, отодвинул шкаф: там ничего не было. Пыль, паутину – Люба подмела, шкаф поставили на место. Жизнь в доме начала налаживаться всё лучше и лучше. У папы появилось много хорошо оплачиваемой работы. А у мамы дома перестали пропадать различные вещи. Однажды проходя мимо детской, Савелий Петрович услышал знакомый голос. Он открыл дверь и увидел притихших детей. Папа их спросил» А был ли ещё кто с вами?» На что дети сначала таинственно молчали, а потом признались, что играли с домовым Тарасиком, но он уже ушёл и они не знают, как с ним встретиться снова. И только, где-то через год, после одного из семейных праздников, не смогла Любовь Игоревна. полностью прибрать на кухне: может устала, или немного поленилась, и легла спать. А проснувшись, раньше всех, она хотела закончить и встретить с завтраком своих родных. Но посуда оказалась домыта, стол чистый, а пол подметён. И дети потом утверждали, что они ничего не делали. Савелий Петрович тоже спал. Если какая догадка и могла бы быть верной, но Тарасик так и не появился.
10марта2004г. А. Весин.
Теги:
