Август на Кипре для туристов абсолютно неотличим от двух других летних месяцев. Та же изумрудная зелень кипарисов, та же пронзительная синева неба и воды. И только сами киприоты в своих бесконечных заботах иногда случайно замечают игольчатую сухость желтой травы да становящиеся прохладными ночи.
Ласло любил именно это время на побережье. Приезжал он сюда, на золотистые пески восточной части острова, обязательно тринадцатого августа и вечером того же дня обязательно шел к морю. Мимо синих опустевших лежаков. Мимо последних спасателей, неведомо почему задержавшихся на своем посту. Мимо комков коричневых водорослей, выброшенных на берег ночным прибоем.
К морю. Ласковому, очень теплому. На ходу снимая одежду, зарываясь по щиколотку в шелковый песок, Ласло шел к морю, незаметно для себя переходя на бег.
По детской привычке поднимая фонтаны соленых брызг, он нырял в воду и спустя пару десятков секунд уже покачивался на волнах под надвигающимся с востока сиреневым туманом.
Появлялись тучи – акварельные разводы на сумеречном небе – первые предвестники осени.
Ласло закрывал глаза и слушал плеск волн у песчаного берега. Он прожил уже полвека, прожил их на острове, мучимом национальным вопросом и алчными желаниями сильных мира сего, но всегда отличал плеск волн в каждой части этого несчастного клочка суши: Пафос, Ларнака, Айя-Напа, Протарас, Фамагуста... Особенно Фамагуста. Особенно квартал Вароша.
Сердце у Ласло защемило. Квартал Вароша. Город-призрак. Тридцать восемь лет уже прошло...
Ласло освободил легкие от воздуха и медленно пошел ко дну. Сколько раз за свои пятьдесят лет он уже пытался таким способом свести счеты с жизнью? Сбился со счета. Но инстинкт каждый раз оказывался сильнее сознания и сильные, накаченные горными склонами ноги поднимали его к свету, к воздуху, к жизни.
Отдышавшись, Ласло поплыл к светящейся полосе прибоя.
- Да, не получится из меня Мартина Идена, - проговорил мужчина, подставляю бронзовую спину свету отельных прожекторов.
Мартин Иден и его сила воли оставались для Ласло недостижимым идеалом с того самого дня, как он прочел роман, а это случилось еще до Великого Исхода на Юг.
1974 год. Ласло, двенадцатилетний мальчик, проводил отца на священную партизанскую войну. Сам достал спрятанную на чердаке винтовку времен войны за независимость, и отец даже не отругал его за это. Ласло хотел уйти воевать с ним. Очень хотел. Но младшая сестренка так крепко вцепилась ему в руку, что не было никакой возможности уйти.
И вот в ту ночь он вышел на залитое лунным светом побережье с намерением повторить судьбу Мартина Идена. Это была первая попытка.
Вторая случилась уже в семьдесят пятом году, в Пафосе. Он греко-киприот, беженец из засыпанной бомбами Фамагусты, из закрытого квартала Вароша, на что он мог надеяться в этой жизни? Ему тринадцать лет, и он живет в бараке.
Ласло мысленно фыркнул. Пожив в России, куда занесла его судьбы в «лихие 90-ые», Ласло узнал, что значит слово «барак». Киприоты бы в них не выжили.
Так проходила его жизнь, от одной попытки утопиться до другой. Верстовые столбы его тропы войны. Но судьба зачем-то бережет его, зачем-то он ей еще нужен. Тридцать восемь лет зачем-то нужен.
Глубокое черное небо расчеркнула падающая звезда. Вспыхнула и погасла. «Жаль, что в Вароше сейчас никто не видит метеоров, - вдруг подумал Ласло, выпуская сквозь пальцы горсть песка – Впрочем, брошенные города слепы и глухи. Но порой они так красноречиво молчат...»
