Через восемь минут были отданы швартовы и заварен чай. Ласло помахал рукой оставшемуся на пристани капитану и его команде.
Матрос, на три часа превратившийся в хозяина «Napa King II», стоял у руля с видом сосредоточенным и внимательным.
- Как зовут? – спросил Ласло по-русски с легким акцентом. Шестым чувством он угадал национальность матроса.
Тот обернулся, удивленно подняв брови. Ласло опирался на поручни в трех шагах за его спиной с белой фарфоровой чашечкой в правой руке.
- Дима, - коротко бросил парень, возвращая все свое внимание рулю.
Они помолчали, думая друг о друге.
- Фамагуста будет по левому борту через полчаса, - произнес наконец парень, кивнув в сторону туманного мыса над линией горизонта.
Ласло молча отвернулся.
Солнце со скоростью темной лошадки на финише поднималось над морем. Сильный ветер привычно бил Диму по лицу, но он лишь улыбался его хлестким ударам уголками губ.
Текли минуты, отсчитываемые пузырьками пены в кильватерных струях. Странный пассажир ни единым движением не нарушал вселенского спокойствия окружающего мира, и Дима почти забыл про него, как вдруг в голове всплыло встревоженное лицо капитана перед самым отплытием. И слова: «Слушайся его во всем, но помни две вещи – не заплывать дальше нейтральных вод и не давать ему прыгнуть в море! Смотреть только издали и только с палубы. И поменьше вопросов, мальчик мой, поменьше вопросов...»
Дима едва заметно дернул плечом. Поменьше вопросов – это нетрудно. А вот найти логику в поступках этого «сеньора» куда сложней... Зачем фрахтовать катер на двадцать пять лет вперед именно на четырнадцатое августа и всего на три часа плавания? Чтоб посмотреть на заброшенные пляжи Фамагусты? Да ведь мы туда два раза в день с экскурсиями плаваем. И радиоприемник этот допотопный, доставаемый из чуланчика тринадцатого августа...
Словно бы подслушав мысли матроса, голос Ласло произнес шутливо:
- Ты, Дима, наверно хочешь знать, зачем я все это устроил?
Матрос, не отвечая, заглушил двигатель и ткнул пальцем в синеватую дымку над белоснежными пляжами. Первое требование капитана он выполнил – патрульные катера ООН не шелохнулись.
Ласло быстро вытащил радиоприемник на верхнюю палубу. Его лицо было торжественно и немного взволнованно. Он поднял вверх указательный палец правой руки, как бы прося у волн и ветра тишины. Левая ладонь мягко дотронулась до зубчатого колесика переключателя частот, дотронулась и замерла.
В приемнике что-то невнятно шипело и потрескивало.
Еще один поворот.
Заунывное пение на турецком. Радио обитаемой части Фамагусты.
Ласло переменился в лице и снова крутанул колесико.
Пение оборвалось на полуслове. Звонкий мальчишеский голос затвердил на греческом, как заведенный, коротенький стишок. О том, что это именно стишок, Дима догадался по одинаковым окончаниям некоторых слов.
Ласло начал задыхаться. Его лицо вдруг побагровело, кровью налились глаза. Он впитывал звуки из радиоприемника, и было в них, наверно, что-то такое, чего он не ожидал услышать.
- Что с вами? Что это за голос? – Диму прорвало. Все наставления капитана оказались посланы к чертям. Парень тормошил Ласло, а в голове готовилась сборная солянка из десятков самых невероятных предположений.
- Это я… - прошептал Ласло. – Это мой голос, мои стихи. Это радио из Вароши.
Еще пару минут Ласло сидел, как вкопанный, а потом бросился к поручням палубы. Он двигался стремительно, но все-таки слишком медленной была эта стремительность для ловкого русского матроса, который к тому же был предупрежден об этой самой стремительности заранее.
Схватив Ласло за руки, Дима повалил его на раскаленную палубу. Радиоприемник, не обращая на дерущихся никакого внимания, продолжал талдычить свои зарифмованные строчки.
Наконец, перехватив рукой шею обезумевшего Ласло и сжав ее так, что тот захрипел, Дима перевел дух и связал в одном изящном предложении весь этот мир, непонятную радиопередачу и незадавшийся с самого утра день четырнадцатого августа две тысячи двенадцатого года от Рождества Христова.
