Глава 6 

 

-  1  -

 

Вечером, после целого дня в седле на заревском солнцепёке, отдыхали в полстнице, в прохладе. На входе полсть шатра откинули, внутрь проникал свежий ветерок. Зарев не кресень, не червень, солнце село, прохлада пришла, комарьё, мошкара не донимали. В первом нынешнем походе ни на вольном воздухе, ни в полстнице без дымокуров от злобных кровососов житья не было. На пированье в Вышгороде предполагали, восславив Перуна, двинуться на Стугну. Но шибко любил князь Перуна, долго славили огнекудрого бога, опомнились, когда зарев подошёл. Пировали в гриднице, в терему, пировали в холодке во дворе, в тени высоких осокорей. Не в отца уродился Владимир. Тому конское седло было удобней княжьего стольца да мягких лож. В преддверии брани, при виде врага, готовящего удар, хмелел сильней, чем от медов крепких, хмелел да голову не терял. Но кое-что перешло молодому князю от воинственного отца. Был Владимир также широк и щедр. Не скупясь, поил-кормил дружину, наделял кунами. Развеселяясь, иной раз повелевал привести на теремной двор из Нижнего города, с многолюдного Торговища убогих, сами-то не придут, на Гору не всякого пускали. Да не одного-двух, толпу, всякого, кто на пути встретится. Нищую братию рассаживали за столы, кормили досыта, поили допьяна. Кормили не абы чем, не объедками, потчевали теми же яствами, что дружине выставляли. Князь выводил во двор гусляров, выпивал с нищими чашу. Пили и ели, пели и плясали убогие, славили щедрого князя. Славили в теремном дворе, Киеве, по весям и городам, где бродили, добывая пропитание. Ую то любо было. Сам, наезжая в Новгород, устраивал многолюдное веселие. Не только хоромина, улица ходуном ходила. Всяк, кто жажду, голод терпел, у кого душа развеселиться желала, пил-ел на его дворе. Наевшись да напившись, в пляс пускался, песни пел.

 

Владимир лежал на ложе из шкур, Добрыня сидел на складной скамье. Горела свеча, освещая середину шатра. Лица обоих собеседников скрывал полумрак. Беседа шла неспешно, покойно. 

Умели княжьи дружинники меды пить, песни горланить, умели службу нести. За то сотники, тысяцкие строго спрашивали, да и перед товарищами позорно в дозоре сплоховать. Юркие ночные зверушки в становище не проскочат. Воевода беседу с князем вёл, а уши держал раскрытыми. В дозорах был уверен, да не за городницами ночуют, в открытом становище, на пути степняков. Потому в мирном шуме – шорохе шагов по траве, негромком говоре у костров, голосах ночных птиц, сторожил  посторонние, тревожные звуки – заполошный вскрик, конский топот.

- Говорил с гостем Гюратой, - неторопливо повествовал уй. – Год прожил гость в Царьграде, всё вызнал. И ныне, и на то лето ромеям не до Руси, своих забот хватает. Ромейские смерды от непомерных податей бегут в монастыри. Басилевсам то не любо.

- Монастыри, то, что есть? – лениво спросил Владимир. – У нас церкви есть, монастырей нет.

- В монастырях живут мнихи, божьи люди. Есть монастыри для жен, есть для мужей. И жены, и мужи живут в безбрачии. Богу молятся, что всякому людину привычно, называют плотским, и считают скверной.

- И девы молодые в монастырях живут?

- И девы, и жены. Девы – невесты Христовы, мужей не знают.

Владимир захохотал.

- Блядословие то всё! Ромейские попы дев в монастырях для блуда держат, а рекут – невесты Христовы. У меня такие невесты тоже есть.

- В монастырях ныне не до молитв, - перегодив шутки племянника, продолжал Добрыня. – Земель у монастырей много, успевай поворачиваться – ниву пахать, скотину обихаживать, на молитвы времени не остаётся. Не монастыри, а наши боярские вотчины. По ромейским законам в казну, церкви дани не дают, басилевсам и попам то не любо.  Из-за монастырей у ромеев раздоры. Ещё и болгарский царь Симеон против империи выступает. Себя по своему царскому титлу, мнит равным цареградским басилевсам. В граде Охриде своё болгарское патриаршество держит, и цареградским попам не подчиняется. Потому забот у басилевсов хватает, не до Руси им. Но и бояре цареградские, и попы, и сами басилевсы шибко злы на Русь, так Гюрата проведал.

- Воно, оно как. А ныне есть верный человек в Царьграде?

- А как же. Не сомневайся, княже, упредит. У олешьского воеводы лодия с кметами для того приготовлена.

Владимир потянулся, зевнул, закрыл глаза. Добрыня задул свечу, вышел из шатра. И дружинники, и сотники своё дело знали, но всё же спать укладывался, когда сам ночное становище проверит. Да и не любил воевода в походе в полстнице спать.

 

-  2  -

 

Высоко в блёкло-голубом небе парил, раскинув крылья, канюк. Вершники остановились в тени дубравы, всматривались вдаль, в неоглядное ковыльное поле, уходившее в знойное марево. Не понять, откуда налетел Стрибожий чадушко, взбрыкнул глупым жеребёнком, колыхнул ковыль, умчался неведомо куда. Огнеяр, сидевший на чалой с чёрной гривой кобылице слева от князя, давал пояснения.

- То Перепетово поле, от самой Роси идёт. Меж Стугной и Росью через Днепр броды есть. Переходи Славутич, выезжай на поле, и скачи хоть до самого Киева. Дубравы вершникам не помеха. Добро бы едомой стояли, а рамены хошь справа объезжай, хошь слева. Там, - продолжал кмет, указывая вправо, - верстах в двадцати отсель Ирпень течёт.

- Нет, - перебил князь, - город надобно на Стугне ставить. Ирпень далеко от печенежского хода, так я мыслю. Добро бы против излучины поставить, тогда печенегам никак городка не миновать.

- Верховья Стугны топки, городок на берегу не поставишь. А без воды в осаде долго не высидишь.

- Пождём дозорных. О чём говорить? Для воды колодцы можно выкопать, да город на берегу ставить надобно, - меланхолично проговорил Добрыня, и тут же, словно зернь кидал, воскликнул азартно: - Ух, ты, узрел-таки!

Канюк, казалось, недвижно зависавший в голубом небе, уже тяжело поднимался от земли. В вытянутых лапах его корчился чуть различимый зверёк. Неспешно, словно лодии в безветренную погоду вверх по Славутичу, в вышине тянулись комки белоснежных облаков. Солнце припекало, тень от дубравы сместилась. Вершники спешились, уселись в тени ясеня, верного спутника дуба. Челядин подал квас, первому налил князю.

 

От Стугны донёсся топот копыт. К дубраве подскакал отряд гридней, остановился в десятке саженей. Старшой соскочил наземь, приблизился.

- Топь, княже. И на этом берегу, и на той стороне.

Владимир ударил кулаком по колену. Огнеяр хмыкнул неведомо чему. Добрыня ничего не сказал, покосился сумрачно на самолюбивого кмета. Раздражённо, словно проводник был повинен в неудачном месте, князь спросил

- Ну и где его ставить, городок этот? Не здесь же, посреди поля.

Огнеяр покусывал стебелёк мятлика, дождался, когда князь угомонится.

- Ниже, от излучины версты четыре ли, пять, сухие места пойдут. А тут сторожи поставить, дозорами стеречь. Сторожи от самого Днепра можно ставить. Степняки появятся, костры жечь дымные. Дым-от в поле далеко видать.

- Поехали! – Владимир пружинисто поднялся, легко вскочил в седло, доезжачий не успел и стремя придержать.

Весело было, отпустив поводья, пришпорив коня, мчаться по степи. Ветер посвистывал в ушах, земля мчалась навстречу. Князь вырвался вперёд, обогнав замешкавшийся дозор. Преодолев неглубокую балку с зарослями боярышника, поднялся на пологую возвышенность, остановил скакуна рядом с раскидистой дикой грушей, осыпанной тёмно-жёлтыми плодами. Привстав на стременах, прикрыл глаза ладонью, окинул взором окрестности. Правый склон зарос шиповником, за колючей лядиной стеной стоял камыш. Далеко за ним, очевидно, на самом берегу высились ивы. Слева, верстах в трёх зеленела грабовая роща. Князя окружили гридни. Дозорные, не останавливаясь, рассыпались по полю, ускакали вперёд. Далее ехали шагом. Камышовая чащоба постепенно сужалась, редела, перешла в луговину. Вершники забирали вправо, меж ивами блистала вода.

- Добрые пажити! И сена вдосталь наготовить хватит, - молвил Добрыня. – Вон, и бережок.

Ивняк оборвался, взорам предстало русло. Владимир круто повернул к реке. Густая, сочная трава доходила коню до брюха. Князь спешился, притопнул ногой. Почва была сухой, твёрдой. Берег нависал над рекой обрывчиком аршина полтора высотой. Шедший сзади Добрыня нашёл спуск, протоптанный  степными обитателями, спустился к воде, сняв шапку, умылся.

- Эх, хороша водичка! – охладив лицо, шею, испив из пригоршней, повернул к князю улыбающееся лицо. Отжав бороду, взобрался на бережок, встал рядом.

Стугна плавно несла тёмно-зелёные воды Днепру-батюшке. Мелкие дремотные волны россыпью множества зеркалец возвращали солнечный свет в пространство. Противоположный берег, отстоявший в саженях ста, зарос широколистым рогозом, ольшаником. Справа бурные вешние воды образовали полукруглую заводь, покрытую у берега мелкой ряской. У торчащей из воды коряги мелководье поросло осокой. Вода у коряги забурлила, из волн выскочили, и, пролетев по одному-два вершка  в воздухе, упали назад несколько серебристых рыбешек. Добрыня гикнул, потёр ладони.

- Окунь мальков гоняет. Сейчас занаряжу гридней, ушицу изладим, - обернувшись назад, крикнул: - Эй, уноты, у кого поплескаться охота есть?

Через несколько минут десяток гридней, раздевшись до исподних портов, и оттого потерявших воинственность и превратившихся в обыкновенных парней, лезли с бродцами в воду. Парни сталкивали друг друга в глубину, брызгались, весело гоготали. Сотник, с тронутой сединой бородой, покрикивал:

- Эй, лоботрясы! Вам только квакуш ловить! Кого орёте! Всю рыбу распугаете. Куда всем гамузом прётесь? По двое на сторону становитесь.

Владимиру захотелось забыть о своём высоком чине, с такими же бессвязными кликами кинуться в воду, вдосталь накупаться, махнуть на тот берег. Но князь сдержал отроческий порыв – забава успеется. Давеча уй мимоходом, не задумываясь, про травы сказал. Обычная заметка кольнула князя. Сам ни про какие пажити, сена и не подумал. В памяти держалась давнишняя беседа. Расхаживал уй по горнице, глаголил назидательно, как бестолковому отроку:

- Ты теперь великий князь, Землёй владеешь. Помни же, Землёй владеть, значит, не только подати собирать. Подати собрать – варяга пошли, тот всё выколотит. Землёй владеть – жизнь на ней устраивать. На Земле не только бояре да дружина живёт. Про всех должен помнить, и про смердов, и про гостей, и про мастеров, что кожи мнут, горшки лепят, кузнь куют. От них прибыток. Будешь о них помнить, и они тебя возлюбят, и Земля крепка будет.

Теперь уй уже не говорил с ним так, но подсказывал. И подсказки те не всегда Владимиру по нраву были.

Добрыня уже тянул за рукав.

 

Воевода с князем отошли вглубь берега саженей триста. Далеко впереди маячили дозоры, в реке гомонили свободные от службы гридни. Воевода остановился первым, прищурившись, огляделся, притопнул правой ногой.

- Тут и поставим детинец Большой не надо, саженей по сто на сторону. Посады тоже городницами и вежами огородим, места-то неспокойные. А знаешь, упёр руки в боки, смотрел с хитринкой, - назначь-ка воеводой не боярина родовитого, а поставь-ка Огнеяра. Мужик толковый, скотницы свои набивать не станет, тебе будет служить, смолоду так приучен. В ратном деле всё превзошёл: и всякий бой, и как города берут, и как боронят, всё ведает. И места ему знакомые. Дружину держать будет крепко. Положиться на него можно, я к нему добре пригляделся.

Владимир безразлично пожал плечами, привыкнув доверяться ую.

- Я не против. Огнеяр, так Огнеяр.

Добрыня, сложив ладони раструбом, кликнул кмета.

Сообщение о неожиданном возвышении никак не отразилось на задубелом лице старого вояки.

- Вернёмся в Киев, дам тебе дружину в тысячу кметов, весь полон, что ныне пригнали. Обоз собирай и выезжай тотчас же. Зимовать тут будешь, времени не теряй, - подытожил князь.

- Как городок-то назовёшь? – спросил уй, сам же и подсказал: - Назови-ка Владимиром.

Князь подумал, качнул головой.

- Нет. Дойдёт очередь и до Владимира. Пока пускай так останется.

- Как же без названия? – развёл руками Добрыня. – Тогда прозовём Огнеяров городок. После по-настоящему назовёшь.

 

Киев встретил князя ухмылками: «Радимичи от волчьего хвоста бегают!» Поджидали радимичи княжьего воеводу на реке Пищане. Готовились, готовились, а узрели дружину, и бранный пыл их угас. Дружина только к сече изготовилась, а радимичи уж спины показали, разбежались, кто куда. Воевода в Киев не вернулся: остался княжью волю исполнять, ловил по лесам бунтовщиков.