Глава 16
- 1 -
В утренний час, - солнце едва поднялось над земной твердью, - водная поверхность была спокойна, играла бликами, словно шлифованное серебряное зеркало. Вдали за западной оконечностью длинного узкого острова, делившего русло на две протоки – необъятную с севера и не более сотни саженей со стороны Булгар – речную гладь морщила мелкая рябь. Там же мельтешили крохотные пушинки чаек. Противоположный берег, высокий и обрывистый, с синеющим лесом на гребне, едва виднелся. Справа отмель заполнили новгородские лодии. Оттуда доносились голоса, конское ржание, тянуло дымком костров.
Налюбовавшись рекой, Владимир с Добрыней развернули комоней, пустили их малой рысью. Голубое полотнище, закреплённое на древке, удерживаемое крепкой рукой гридня, развернулось, и миру представилось красное солнце Русской земли.
Всадники ехали вдоль длинного обрывистого оврага, глубиной своей достигавшего десятка с лишним саженей, и служившего природной защитой городу. По противоположному его берегу тянулась деревянная стена высотой сажени три. Из-за зубцов за вершниками следили настороженные чёрные глаза. Владимир ехал, поворотя голову вправо, пытаясь разглядеть город, скрываемый городницами от вражеского глаза. Но на близком расстоянии забрало скрывало внутреннее пространство, лишь кое-где между зубцов просматривались кровли изб, да одиноким перстом торчала башня ропаты.
Когда солнце поднялось в высокое голубое небо, с медленными лебедями курчавых облаков, и посылало на землю жгучие лучи, вожди русского воинства, собравшегося на берегах великой реки, закончили осмотр вражеской твердыни.
Город имел вид треугольника, основанием которому с северной стороны служила Волга, река после впадения в неё Камы, делала поворот, и против Булгара текла на запад. Срезанную вершину треугольника венчали южные ворота. Западную сторону, кроме стены, защищал ров с отвесными стенками, глубиной сажени четыре. Сейчас вдоль рва взад-вперёд на своих резвых лошадёнках, выхваляясь друг перед другом, носились торки в чёрных лохматых шапках, кричали что-то обидное защитникам города. Те отвечали резкими, пронзительными голосами. Слева располагалось купище, разгромленное необузданными союзниками.
Добрыня недовольно проворчал:
- То не торки, а тати.
Грабить торговых людей, то в повадках ночных татей, но не владетеля могучей державы. Какая молва пойдёт по миру о Руси!
Владимир, скрывая перед уем виноватость в своей промашке, раздражённо ответил:
- За ними разве углядишь? Предупреждал хана, чтоб гостей не трогали, разбой не чинили. Дак куда там!
- Как дань с Ибрагима получим, вознагради гостей, кои от торков убыток понесли. Нам потеря невелика, да гости по всему свету хулу на тебя не понесут, - проговорил Добрыня, принимая наедине с сыновцем назидательный тон. – Про вирников, что сотню гривен сдерут, забудут. У вирника служба такая. А про князя, что прилюдно десяток ногат подарит, по всему свету слава о его щедрости пойдёт.
Утренняя прохлада испарилась. Зной окутывал дрёмой. Рядом басил Путята, но Владимир слышал не членораздельную речь, а бухтенье: «Бу-бу-бу». Две последние ночи спать почти не пришлось. Прошлую ночь донимала мошкара, а прошедшая прошла в разговорах. Сказывался и многотрудный путь от Киева, который князь провёл в седле. Особенно измотал последний двухдневный переход от Сувара. Путь лежал через чащобу в тучах надоедливой мшицы. Коротко отдыхали дважды – при встрече с торками, и в захваченном сходу Суваре. Позвизд справился со своей задачей. Торков собралась тьма, хан расплывался в счастливой улыбке, приготовился к пированью. Печенеги пропустили беспрепятственно. Лишь сопровождали рать вершниками, маячившими вдали. С Добрыней сносились комонными вестниками. К Булгару надобно было подойти одновременно, дабы разом замкнуть кольцо, и лишить хана всякой надежды на помощь. Как не прельщал торкский хан пиром, Владимир остановился лишь на дневку, не желая выслушивать попрёки строгого уя в случае опоздания. Государственной премудрости, без коей нельзя владеть Землёй, Добрыня учился у отца, светлого древлянского князя Мала, бранную науку осваивал в походах великого киевского князя Святослава. У обоих перенял любовь и преданность Русской земле. В походах, до свершения дела, по примеру Святослава, Добрыня бывал суров и строг. Не давал поблажки и державному сыновцу, не замечая, что у того вызревает протест. Перед Позвиздом, успешно выполнившим поручение, и за то обласканном, Владимир не чувствовал вины. Масленичная седмица, сдобренная утехами с молодой женой боярина, ушла в прошлое. Забылась и сама Ростислава. Было и словно не было.
Владимир с вожделением поглядывал на шатёр, где ждало удобное ложе из шкур, уй так и не смог в полной мере привить сыновцу отцовский аскетизм, но подремать князю не дали.
От городских ворот во весь опор скакал гридень. Спешившись, захлёбываясь словами, прокричал:
- Слы к тебе, княже, с дарами.
У Владимира радостно ёкнуло сердце. Не позволяя явно проявиться ликованию, спросил:
- От хана?
- Нет, от гостей. Их тут полнёхонький город набралось. И наши есть, и ромеи, и франки, кого только нет, - лицо гридня, впервые участвовавшего в столь дальнем и важном походе, излучало изумление и возбуждение. – Есть такие, каких сроду не видал. Глаза узкие, что твои щелки, како глядят имя, сами жёлтые, что дыни, а лики – блинами.
Добрыня, поглядев на князя, так и норовившего свалиться на конскую холку, велел гридню:
- Пускай пождут, князю одеться надобно. Как увидишь у шатра княжий стяг, тогда веди.
За шатром Владимир с помощью отрока стащил с себя бронь, снял шелом, другой отрок вылил на пригнувшегося князя ведро речной воды, подал убрус. После умывания Владимир посвежел, душа возрадовалась, слы гостей – предвестники победы. Оделся не по великокняжески, по-походному, но, блюдя достоинство – поверх рубахи из бели облачился в голубую аксамитовую свиту до колен, с нашитым на груди красным ликом солнца, препоясался поясом с крыжатым мечом. Однолезвийные мечи Владимир недолюбливал, хотя в конной рубке те были сподручней, крыжатые придавали больше уверенности. Обулся в опойковые остроносые сапоги, на шею повесил барму, покрыл голову парчовой шапкой с соболиной опушкой, и довершил наряд багряным корзном.
Отроки расстелили у шатра красный ковёр с чёрным орнаментом, поставили кресло, рядом встал гридень со стягом.
Интересы торговых людей представляли полдюжины выборных. Остановившись в десятке шагов от ковра, гости поклонились большим обычаем. Рабы опустили на землю два сундука с подарками. Вперёд выступил гость лет сорока, одетый по-русски. Да и обличье выдавало в нём жителя Поднепровья - волос русый, нос репкой, голубые глаза смотрят прямо, без угодливости. Гость смахнул с головы шапку, вдругоряд поклонился.
- Здрав будь, княже! Гости, что собрались в Булгар на торговище, кто проездом тут остановился, просьбу к тебе, великий князь, имеют.
- Ты сам-то, кто таков?
- Я-то? Я киевский гость Вышата. От персов путь домой держу. Паволоки в Киев везу.
- Далеко ж тебя носило. Поди-ка и велблюдов видел?
- И видал, и ездил на них.
- И каково оно, на велблюде верхи?
- Удобно, - Вышата блеснул зубами. – Как на мягкой бабе.
Дружинники стоявшие полукругом за креслом, загоготали.
- Весёлый ты человек, Вышата, - князь усмехнулся, не столько грубоватой шутке, сколько заражённый жизнерадостным хохотом. – А скажи-ка мне, весёлый человече, велика ли рать у хана Ибрагима?
Вышата поскрёб затылок, поглядел в небо, будто ждал оттуда подсказки, повертел головой, словно пересчитывал для сверки собравшихся поодаль кметов.
-В половину твоей, княже.
- Ой, блядословишь, скоморох!
- Правду реку, княже. Не устоять против тебя хану. Потому и пришли гости к тебе с просьбой.
- Ну, реки, о чём просят?
- Просят тебя гости не брать приступом город, не жечь Булгар. Они уговорят хана заплатить тебе дань. Ежели хан не сможет сам заплатить, они ему помогут, только не жги город. Так гости меж собой порешили. Дары тебе шлют.
Вышата обернулся назад, обеими руками показал на окованные узкими железными полосками сундуки. Рабы тотчас откинули крышки. В одном сундуке лежали разноцветные паволоки, в другом – всевозможная золотая и серебряная утварь. Владимир прищурился, всмотрелся в гостей. Толстогубые, щекастые, с тонкими чертами, горбоносые, гладковыбритые и бородатые лица гостей были повёрнуты к нему. Чёрные, зелёные, серые, голубые глаза выжидательно смотрели на него, следя за каждым его движением, стараясь угадать настроение. Здесь собрались гости со всего света. Уй как всегда прав, не стоит их обижать.
- Скажи гостям, их мы не тронем. Наши законы не велят гостей обижать. Сам знаешь.
Вышата обернулся к сотоварищам, залопотал что-то на незнакомом языке. Некоторые, это читалось по выражению лиц, и без перевода поняли смысл княжеской речи. Люди собрались бывалые, с русичами встречались не впервые, но заговорили бы сами, речь была бы малоосмысленной, но на слух чужую речь мал-мало понимали. Рядом с Вышатой встал высокий горбоносый гость в халате, с узкой посеребрённой бородой, с навёрнутым на голову зелёным убрусом. Говорил горбоносый длинно, разводил руками, закатывал глаза, взглядывал то на небо, то на державного собеседника. В переводе Вышаты речь его прозвучала много короче. Может, не знал толмач досконально иноземный язык, а, может, решил не утруждать слух князя цветистым пустословием.
- Великий каган киевский! То так. Всему свету ведомо – на Русской земле обид гостям не чинят, и ты, великий каган, наш первый защитник. Но скажи, каган, можно ли удержать стрелу, выпущенную из тугого лука? Может ли лучник, отпустив тетиву, изменить полёт стрелы? Лучший из лучших лучников до последнего мига не уверен, попадёт ли его стрела точно в цель. Собьётся худое оперение, налетит ветер, полёт стрелы изменится, и она попадёт не туда, куда направил её лучник. Брать добычу, то право победителя. Но разве ваши воины, распалённые битвой, станут разбирать, где имущество булгарина, где иноземного гостя? Ты человек разумный, слава о твоей справедливости, щедрости идёт далеко за пределы Руси, ты не станешь проливать лишнюю кровь, обижать невинных. Потому просим тебя нижайше, великий каган. Не бери приступом город, договорись с ханом Ибрагимом миром, мы тебе в том поможем.
Обращение «каган», равное титулу «басилевс», льстило самолюбию. Угры, ляхи, германцы, степняки признавали его великим князем Руси, некоторые приравнивали к кагану, лишь надменные ромеи считали его мелким князьком варваров. Что ж, всему своё время.
- Добро. Я принимаю ваши дары, - то был знак. Владимир величественно посмотрел на посланцев торговых людей. – Пожду два дня, Говорите с ханом, пусть шлёт слов, но на третий день, ежели не запросит хан мира, начну приступ. Гостей, коих торки обидели, вознагражу за убытки.
Посланцы поклонились поясно, и ушли в город.
Величину дани, которую следует наложить на Булгар, обсуждали ещё зимой в Киеве, и на пирах со старшей дружиной, и наедине с Добрыней. Многие кметы, и уж, конечно, союзники-сыроядцы именно в богатой добыче видели главную цель похода. Но Русская земля жила не наживой с набегов. С иной целью привели русские вожди свои дружины на берега Волги. Мир на торговых путях установил ещё князь Святослав, разгромив Хазарию. Булгар имел выгоду от иноземных гостей, жил торговлей, потому не рушил торговые пути, не обижал купцов. Здесь сходились пути торговых людей с Западных стран, Руси, Византии, Персии, арабских стран, даже далёкого и неведомого Китая. На Руси было много дел и без Булгара Путь печенегам к сердцу Земли, Киеву, оставался практически открытым. Некогда вал, стоявший неодолимой преградой на пути кочевников, под действием времени терял свою неприступность. Набеги степняков сдерживали лишь редкие крепости. Мир с печенегами зыбок и неверен, как погода в травне. Нужно ставить новые города, заселять их жителями, для обороны набирать дружины, обновлять вал. Но Булгар поддерживал неугомонных вятичей, дерзостно вмешался в дела Руси. Сегодня Булгар поддерживает вятичей, вторгается в Муромские земли, завтра заключит союз с печенегами против Руси. Чтобы развязать себе руки в борьбе с алчными степняками, на Востоке требовалось установить прочный мир.
Днём Добрыня вёл беседы с торговыми посланцами помимо князя, перекинулся словцом с Вышатой. Полученные сведения натолкнули на новый замысел.
За ужином вновь завязался спор о дани. Наиболее горячие головы предлагали непомерное.
- Наложить на Булгар ежегодную дань, чтоб платил Киеву по 500 гривен! – обтирая усы, заявил с довольным видом чернявый дружинник по имени Одинец.
Воевода возразил:
- Булгар город богатый, слов нет, свои ногаты чеканит. Да как бы нам от такой дани в убытке не оказаться.
Дело кмета – сеча. Следи за доспехом, комонем, оружием, чтоб всё в порядке, исправности пребывало. Наукой брани владей, исполняй приказы князя и воевод его. Вот твоё дело. За походы, брань требуй награды, то твоё право. Но всякий человек мысли имеет, и хочется ему те мысли и сотоварищам, и начальникам поведать. Выскажет и доволен, князь его слова услышал. А что таких слов много бывает говорено, да и князь с воеводой потом по-своему решат, и не заметит. В старшей дружине состоят не молодые гридни, у коих ещё и борода толком не растёт, от речей старших дружинников не отмахнёшься, не брехливая собачонка на ворон лает. Так уж повелось на Руси, не только с воеводами да ближними боярами князь совет держит, но и со старшей дружиной.
Слова Добрыни вызвали недоумение.
- Это как же, дань наложим, и в убытке останемся?
- А так, - отвечал Добрыня хитро усмехаясь, без гнева на спорщика. – Дань лапотники платят, а булгары в сапогах ходят. Один раз хан заплатит, может, и в другой, а потом стакнется либо опять с вятичами, или того хуже, с печенегами, или теми же торками. Самоядцам, какая вера? Сегодня нам друзья, завтра булгарский хан коней подарит, в набег на Русь пойдут. Потому и толкую – мир с Булгаром дороже дани.
Бывалые дружинники воеводу поддержали.
- Верно, Добрыня толкует. От набегов убытку больше, чем пользы от дани. Да ещё люди гибнут, в полон бедолаг угоняют.
Добрыня, между тем, уже высказывал новые мысли:
- Проведал я, есть у хана дочери. Требуй, княже, ханскую дочь себе в жёны. Мир прочней станет, ежели будет у тебя булгарыня в жёнах.
После неожиданного предложения первого боярина на некоторое время установилось молчание, прерванное весёлым возгласом:
- Не-е, княже, не бери булгарыню в жёны. Она ж мусульманка, велит тебе уды обрезать. Уды обрежешь, славянские жёны тобой брезговать станут. И что станешь делать?
Ответом шутнику был всеобщий хохот. Смеялись дружинники, усмехался князь, сам Добрыня качал головой.
«Экие зубоскалы! Ну, пускай потешатся».
