Начало здесь: Сон чиновника. 1 и 2 главы

Глава третья
В которой Николай Петрович понимает, что раздвоение
личности не вымысел психиатров…

- Та-а-ак...
- ...я вас поёт Ва... - на хер!
- ...рс евро неожиданно уп... - опять не то!
- ...у что, теперь все поняли, какой я гениальный Предсказамус? То-то! Говорил я вам, что дурошлёпство чиновников им боком выйдет? Убедились? А всё почему? А потому что не надо борзеть и у народа тырить... - узнал Николай Петрович голос Михея Задорного.
- Вот ведь сучёныш! - выругался про себя Николай Петрович, продолжая „заинтересованно“ таращиться в лежащую перед ним папку формуляров и бланков, - А ведь всего полгода тому у меня соль с руки под текилу лизал в кабаке!
Он повернул рукоятку ещё немного и услышал знакомый голос Ивана Ивановича Сутина - то ли дворника, то ли председателя.
- ...огда, я это подчёркиваю, никогда наша организация не применит насильственные методы. Никаких, что называется, репрессий. На это есть президент и силовые структуры. В нашем же арсенале богатый набор, что называется, кнутов и пряников побуждающего, что называется, экономического, воспитательного характера. Психологической науке давно известно понятие мотивации поведения…
- Напоминаем, уважаемые радиослушатели, что в гостях у „Эха Столицы“ координатор движения „За социальную справедливость“, заместитель председателя Комитета Народного Контроля Пётр Петрович Тутин. - уловив крохотную паузу в речи гостя, поспешил вклиниться ведущий. - А вот скажите, Пётр Петрович, как вам удалось убедить президента так тесно сотрудничать с оппозицией? Ведь наверняка в ваших рядах немало подвижников так называемого Болотного митинга; быть может, и другие известные критики власти играют в вашем деле немаловажную роль?
- Ну что Вы! Всё далеко не так. Мы, скорее, склонны к сотрудничеству с обществом защиты прав потребителей, чем с горлопанами с Болотной. Понимаете, почти все эти деятели с тамошних трибун - это та же самая власть. Только не у дел. Вот они и смущают народ, чтоб с более удачливыми коллегами местами поменяться. А займут тёплые кабинеты - так всё будет то же самое. Народу легче не станет.
Мы, прежде всего, собрали под свои, что называется, знамёна людей хоть невеликого, но реального дела.
Все эти мелкие разрозненные группы вроде „Стоп хама“ , ,,ФАРа“, борцов с наркоманами, ловцов педофилов, различных фондов борьбы с коррупцией, агентств журналистских расследований и, что называется, протчая и протчая. Да те же „Солдатские матери“ нам милее, чем все умники с Болотной трибуны, вместе взятые. Пускай неравнодушные люди, что внимали болтунам на Болотной, приходят к нам. У нас каждому найдётся реальное дело.
- Пётр Петрович, погодите! Вот Вы говорите - реальное дело. А какие они, реальные дела в Вашем понимании?
- Я понял Ваш вопрос. Не беспокойтесь, я вскоре отвечу. Но сперва хотелось бы сказать пару слов об основах, о наших, что называется, принципах. Первый и самый главный. Для краткости мы его называем Презумпцией Виновности Чиновника…
- Но позвольте, а как же Конституция, которая гаранти…
- Дайте мне закончить, хорошо? Спасибо. Речь ни в коем случае не идёт о поражении чиновника в гражданских правах, как личность. Речь идёт о нашем недоверии к самой должности, что называется, профессии чиновника. Вы не находите, что эту стезю можно легко отнести к вредным, что называется, „производствам“?
- Ну-у, в какой-то мере, да... Вдруг косточка в чёрной икре попадётся!
- Вот именно - да! - не обращая внимания на сарказм ведущего, с жаром продолжал Тутин, - Посудите сами: сомелье рискует спиться, шахтёр - заболеть вибрационной болезнью, врач - вообще чёрти какую заразу подхватить от пациента. Так же страшны и психологические, ментальные „вредности“ . Военному грозит шаблонность мышления, милиционеру, тому же врачу и, извиняюсь, проститутке - бескрайний цинизм и невосприимчивость к чужой боли. Неизбежные, что называется, издержки профессии. Список можно продолжать, но не это главное.
- Да-да, ведь мы с Вами, Пётр Петрович, говорим о власти. Какие-же, по-вашему, вредности у властных профессий?
- Если говорить о чиновнике, то у него, бедолаги, свои напасти. Каким бы „святым“ ни пришёл человек на этот пост, его тут же начинают искушать дьявольские соблазны. Представьте, вы устроились на работу на фабрику „Гознака“. Куда не кинешь взгляд - всюду деньги, деньги, деньги... Мириады, килотонны денег! Значит ли это, что вы теперь миллионер?
- О-о-о, Пётр Петрович, так получилось, что я об этом знаю не понаслышке. Как-то с коллегами мы делали репортаж с „Гознака“. Вы бы видели, какая там система охраны! Людей, можно сказать, насквозь видят. Да-да, можно сказать, буквально...
- Именно! Теперь Вы, я думаю, понимаете, что имеется в виду. Негоже, когда такие предприятия оказываются без охраны или с охраной номинальной, а то и свойской - клановой, родственной.
Человеком, как и любым другим животным, движут инстинкты. Инстинкт самосохранения человека толкает его к заботе прежде всего о самом себе и своих близких, своей, что называется, стае. На высоком посту это особенно страшно и вредно для общества, ведь возможности человека на властном посту многократно возрастают. Исходя из этого мы формулируем наш второй постулат. Опять же условно, что называется, для простоты восприятия он звучит так: «Хороших чиновников не бывает».
- Во как! Но это, Пётр Петрович, извините, уже попахивает Гитлером и геноцидом.
- Прошу Вас, не уподобляйтесь крикунам-демагогам, которые делят мир только на чёрное и белое да на своих и чужих. Мир устроен гораздо сложнее и разумнее, уверяю Вас.
- Извините. Мы Вас внимательно слушаем…
- Так вот. Не бывает чиновников хороших, ровно так же, как не бывает и плохих. Вернее, нам это совсем не важно. Возьмём, давайте, обычную воду. Вот скажите, вода хорошая или плохая?
- Хмм…
- Вот именно! Вода может давать тепло и электричество, может молоть зерно и орошать поля. А может стирать с лица Земли целые города. Так же и власть. Она никакая. Нейтральная. Мы устраиваем свою систему так, чтобы использовать активность, деловую хватку и работоспособность чиновника, оставив, что называется, за скобками его моральные качества. И только из-за риска - зная ментальные особенности человеческого вида - превращения чиновника под воздействием соблазнов в „плохого парня“ мы и ставим их в особые условия контроля. Накладывая, что называется, некоторые ограничения.
- А-а-а, я, кажется, ухватил Вашу мысль, Пётр Петрович! Вот, Вы знаете, у нас дома живёт собака. Милая такая, Вы бы видели! Хоть и говорят, что ротвейлеры порода агрессивная, но она, Вы знаете, любимица всей детворы во дворе. Как нянька, ей-богу! Но из-за того, что собака крупная и порода считается опасной, мы должны её выгуливать в наморднике и на коротком поводке со строгим ошейником. На всякий случай. Я правильно Вас понимаю, что ваш Комитет - это своего рода строгий ошейник для власти?
- Именно!
- Позвольте, Пётр Петрович, но тогда сразу возникает вполне закономерный вопрос. Чиновник ведь вам не какой-нибудь ручной мопс. И даже не пудель. Это, не побоюсь такого сравнения, тот ещё волчара. Вот с таку-у-ущими зубами! - Баринов живо представил себе, как радиоведущий развёл руки, показывая пасть, по меньшей мере, тигровой акулы, - Как же вы собираетесь заставить этакого хищника примерить ваш намордник?
- А заставлять никто никого не собирается. Мы просто придумали новые правила игры, ясные, понятные и, что называется, прозрачные. Президент закрепил их специальным указом. Всё. Задача нашего Комитета - следить за исполнением этого „Кодекса чести чиновника“, не вмешиваясь, что называется, во властный процесс. Власть будет руководить страной, а мы - следить за властью.
Раз уж мы с Вами заговорили языком аналогий, позволю себе привести ещё одну.
- Интересно…
- Вот, к примеру, представьте монастырь. Человек, постригаясь в монахи, накладывает тем самым на себя некоторые ограничения. И, кроме того, берет определённые дополнительные обязательства. Заметьте, очень часто достаточно серьёзные ограничения и обязательства. На взгляд обычного обывателя даже безумные и жестокие. Но он делает это добровольно. Таковы его личные мотивы и, что называется, внутренняя свобода.
- С монахами понятно. Но чиновники... они, как бы это помягче... далеко не монахи, Вы согласны?
- Не совсем. В данном случае абсолютно нет никакой разницы. Не нравится „устав“ - не ходи во власть. Значит, это просто не твоё призвание. Занимайся торговлей, расти детей, строй дома, сажай деревья. Но во власть в таком случае ни ногой.
- Но не боитесь ли Вы таким образом просто обезглавить страну? Кто же согласится на таки…
- Ой, я Вас умоляю, как говорит моя младшая, - нетерпеливо перебил гость ведущего, - Где и когда Вы видели, чтобы коридоры власти оставались пустыми?! Не зря говорят в народе, что свято место не бывает пусто. Тем более, за налагаемые нами „схимы“ и „аскезы“ чиновники и госслужащие будут получать весьма немалые деньги.
- Да, кстати, а какие? Думаю, я Вас не особо удивлю, сказав, что это самый популярный вопрос радиослушателей в сегодняшнем эфире.
- Я же говорю, огромные. И так как, Вы помните, Президент недавно подписал указ об установлении предельной разницы между минимальной и максимальной зарплатами в стране, высшие чиновники будут получать по максимуму - до десяти МРОТ…
Николай Петрович поперхнулся горячим чаем, минуту назад бесшумно и мягко поставленным перед ним вышколенной, понимающей в этих вопросах всё с полувзгляда Валентиной. От затяжного кашля лицо его сделалось багровым, но он, тем не менее, не прекращал сложных арифметических подсчётов в своей голове, силясь вычислить, сколько лет ему пришлось бы зарабатывать на его едва завершившийся медовый месяц, получай он предложенную только что Петром Петровичем Тутиным зарплату.
Дальше он уже не слушал. С одной стороны, всё было предельно ясно. С другой - ситуация всё больше и больше походила на дурной сон.

Едва прокашлявшись, Николай Петрович встал, выключил приёмник и вышел из кабинета. Миновав огромную приёмную с рядами стульев по стенам и сдвоенным столом секретарши сбоку у окна, торопливым шагом направился по коридору к туалету. Разгорячённому кашлем до обильной испарины, проступившей по всему телу от лысины до самых пяток, ему требовалось умыться и слегка проветриться.
Случайно обернувшись, Николай Петрович увидел „его“. Впрочем, в отличие от дворника, „он“ был гладко выбрит, а по сравнению с мужиком из телевизора - слишком бледен и сутул. Во всем остальном сходство было полным. Двойник, мягко ступая, держался за Николаем Петровичем в некотором отдалении. Он даже не пытался скрывать, что следует именно за ним, за Бариновым. Николаю Петровичу, не вполне ещё отошедшему от недавних теле-радио впечатлений, почему-то вспомнились рассказы собственного деда про тридцать седьмой год.
Баринов проскользнул в туалетную комнату, а невзрачный человечек остался снаружи у двери.
Умывшись и причесав остатки шевелюры на затылке, Николай Петрович с удовольствием закурил. Тут за дверью послышался какой-то глухой стук и неясный гул голосов. Дверь распахнулась и в туалет грузно, бочком, ввалился Алексеев.
- Хорошо, Василий Васильевич, - сказал он кому-то за дверью и, тяжело засопев, обернулся к Баринову.
- Добрый день, Николай Петрович. - буднично поздоровался Алексеев.
- Виделись, - сухо отозвался Баринов и поджал презрительно губы.
- Надо же, гусь! - подумал он.
Валентин Митрофанович, виновато вздохнув, прошёл в кабинку. Появившись через минуту, он не спеша включил воду, выдавил немного мыльной пены из висящего на стене резервуара и, намыливая руки, осторожно приблизился к Николаю Петровичу.
- Коля, когда я выйду, загляни в кабину. - едва различимо из-за шума воды произнёс он.
Николай Петрович поднял глаза и поймал взгляд Алексеева в зеркале. От виноватой улыбки не осталось и следа. Усталые глаза смотрели серьёзно и строго.
Под этим выразительным взглядом жгучее желание сказать в ответ что-нибудь язвительно-едкое растаяло, не оставив по себе даже воспоминаний. Николай Петрович молча кивнул и выпустил носом облачко ароматного дыма.
Едва за Алексеевым закрылась дверь, Николай Петрович поспешил в кабинку, из которой пару минут назад вышел Алексеев. Хорошенько осмотревшись по сторонам он, наконец, заметил то, ради чего, скорее всего, и был устроен этот манёвр. В щель между металлическим уголком и пластиковой стенкой кабинки был всунут обрывок туалетной бумаги, аккуратно свёрнутый треугольником. Николай Петрович сунул бумажный треугольник в карман и направился к выходу. Смерив своего сопровождающего взглядом, полным молчаливого превосходства, Баринов уверенной поступью проследовал к кабинету.

«В 20-00 в нашем кабаке» - корявые буквы, надорвав кое-где по пути нежный материал, прочертили обрывок бумаги от края до края, - «Обрубай хвосты!»
- Едрит твою в душу! - в сердцах сказал Николай Петрович портрету Президента. - Агент 007 отдыхает!
- Бог мой, когда же закончится эта пионерская „Зарница“?! - спросил он будто бы у него же, ещё раз перечитав послание и поджигая его в пепельнице.
- Твою мать! Камера! - вспомнил он предупреждение Валентины. - Ну ничего, мало ли что я тут делаю. Я, в конце концов, в своём собственном кабинете!
Он едва удержался, чтобы не продемонстрировать невидимому соглядатаю известный жест средним пальцем правой руки.
«Наш кабак» - мог означать только одно место в городе: приватное, весьма закрытое питейное заведение с уютными звуконепроницаемыми вип-залами и сговорчивыми танцовщицами. Николай Петрович с немногочисленными посвящёнными коллегами давно избрали его в качестве прибежища для приятного внеслужебного досуга.
- Николай Петрович, Вы подписали документы? - раздался голос Валентины из селектора.
- Я ещё смотрю. - последовал лаконичный ответ.
Он поудобнее устроился в кресле и взял в руки первую папку…

- Какого дьявола! - метал от громы и молнии пять минут спустя, размахивая листами бумаги и не обращая на камеру под потолком ни малейшего внимания - Что это за бред, я тебя спрашиваю?! Что за хрень ты мне тут подсунула?!
Валентина стояла перед ним навытяжку, опустив глаза долу и переливаясь всеми оттенками красного. Руки её слегка подрагивали. По опыту она знала, что Баринову в таком возбуждении сразу лучше не отвечать. Пусть немного выговорится и остынет.
- Н-николай Петрович, - решилась наконец Валентина поднять свою изящную белокурую головку, - Не сердитесь, я тут честно-честно ни при чём. Всему департаменту дали подписать такое соглашение. Они сказали, кто не согласен, пусть уматывает к едрене фене. Так и сказали, честно...
Убедившись, что Николай Петрович больше не собирается кричать, а, напротив, с нескрываемым интересом смотрит ей в рот, она продолжила намного увереннее, даже слегка игриво:
- Мы его прозвали „обетом бедности“, Николай Петрович. Хи-хи... Они скоро обет верности и целомудрия начнут требовать, да, Николай Петрович? Совсем с ума сошли, правда ведь?
- Валюха, вот объясни ты мне, с какой это радости я, госчиновник в ранге министра, должен отдавать всё своё имущество, все свои накопления какому-то сукину сыну?
- Не Сукину - Сутину, Николай Петрович. Его фамилия Сутин...
- Да какая хрен разница?! - снова вспылил Баринов. - А-а-а, бестолочь, да что ты можешь знать, курица крашеная!
- Ну-у, - развела руками Валентина, пропустив обидные слова мимо ушей, - Они говорят, не навсегда отбирают. Пока, говорят, вы на госслужбе, должны жить только на жалованье... И больше ни-ни, говорят. А потом, говорят, всё вернут. Ну, не знаю, они так сказали…
- Ладно, а вот это что за чушь?- Николай Петрович схватил со стола какой-то бланк, - Это из-за этого я сегодня ни до кого дозвониться не могу?
- Ой, и не говорите, Николай Петрович, просто беда! Я сама так мучаюсь, так мучаюсь! Вы ведь знаете, как нам, девушкам, важно поболтать со всеми... о том, о сём... а они…
- Да не тарахти ты, трындычиха! Дело говори.
- Они выдают симки специальные, прикиньте! Так, представляете себе, на этих симках можно только десять „неприкасаемых“ номеров оставить для родственников и друзей. Такой кошмар! Вот это заявление надо заполнить, чтобы согласовать номера. Остальные номера, сказали, будут прослушиваться.
- Бред! А если мне мало одной трубы, как быть? Мне, может, неудобно одним мобильником пользоваться.
- Нет-нет, что Вы, это можно! Вы только в заявлении не забудьте указать. Вам хоть двадцать сим-карт выдадут. Но самим подключаться нельзя, представляете! Все „левые“ симки будут блокироваться.
- Бред! Кто узнает-то?
- Ну не знаю, Николай Петрович. Но только мне ни с одного телефона больше не позвонить никак.
- Ах, ну да, мой же тоже онемел… - сконфузился Николай Петрович.
- А про эти телефоны, - он обвёл пальцем аппараты на столе, - вообще можно, значит, не спрашивать?
- Ну да, их с самого первого дня слушают, Николай Петрович. И домашние тоже.
- Что?! Как домашние?!
- Не знаю... Обещали не разглашать про личную жизнь...
- Попадос… - Николай Петрович безвольно опустился в кресло, - Вот попадос-то…
- Хорошо. Ладно. Допустим. Они дебилы, черт с ними. Но скажи мне, Валюха, как им Президента облапошить удалось? Он же наш всегда был! Как он на их байду купился?!
- Ой, даже не знаю, Николай Петрович. Дело тёмное. Валентина подошла поближе к столу и, делая вид, что разбирает бумаги, зашептала…
- Только Вы уехали, Николай Петрович, тут такое началось! Сначала они, вроде как, на своих форумах о чём-то уговорились. Много шуму в газетах было, Вы бы знали! Потом к Президенту двинули. Все думали, их тут же повяжут да по тюремным камерам упакуют. Так не тут-то было! Президент всех силовиков собрал. ФСБ, армию, ментов - всех. Сутки из кабинета не вылезали. Совещались чего-то. Вся страна как на пороховой бочке замерла. Дышали через раз. А наутро пошло-поехало! Указ за указом, представляете. Тут у нас сначала не верил никто. А теперь вот чихнуть боятся. Вы бы тоже, Николай Петрович, побереглись, а? Камера ведь. Ну потерпите, родненький. Может, ещё образуется…
- А Шириновский что? Неужели так и проглотил? Почему бучу в прессе не поднял?
- Ой, ну что Вы, Николай Петрович! Будто шефа плохо знаете! Он же сразу силу чувствует. На следующий же день в Совете выступил в поддержку. Потом к ним в Комитет побежал на задних лапках. Так они его прилюдно раком поставили... И волшебный пендель для ускорения - чтоб, значит, неповадно впредь. Сказали, проституток, если приспичит, лучше по объявлению вызовут...
- Ну ты полегче, Валентина, не забывайся!.. А он?
- А что он? Как с гуся вода! Вы разве видели когда-нибудь, чтоб шеф в унынии пребывал?

Глава четвёртая
В которой «он» даёт понять, что не лыком шит и спасает
Николая Петровича от неминуемой оплеухи…

За окном что-то громко ухнуло. Баринов вздрогнул, опустил папку с бумагами на стол и посмотрел на часы.
- Пойду, перекушу. - бросил на ходу Валентине, впившейся глазами в экран ноутбука на своём столе, и хлопнул дверью приёмной.
- Опять этот хмырь! - с неприязнью подумал он, распознав в сутулом силуэте неподалёку того самого „топтуна“, что неотвязно следовал за ним к туалету и обратно. - Что ж, давай, давай поиграем в индейцев, дядя...
Главная столовая, для всех работников Госкомитета, находилась на первом этаже. Но Николай Петрович туда не пошёл. Не только потому, что почти никогда не обедал там, предпочитая спецбуфет для „верхушки“ Комитета на седьмом этаже.
Сегодня точно был особый случай. И Николай Петрович, злорадно ухмыльнувшись, решительно направил стопы на седьмой. У входа в буфет всегда стоял охранник - здоровенный лоб, наизусть усвоивший, кого в буфет пропускать следует, а кого не стоит. Наглецов, рискнувших миновать фейс-контроль „по нахалке“, детинушка обычно мягко брал за плечи, мягко разворачивал и, мягко пришлёпнув по мягкому месту, мягко шептал на ухо: старичок, тебе на первый. Давай, старичок, не шали…
Предвкушая весёлое представление, Николай Петрович сладострастно „вдыхал“ негромкое монотонное сопение субъекта за спиной. Каково же было его удивление... Нет, удивлением и даже разочарованием это назвать нельзя.
Это был удар. Удар ниже пояса. Никакого охранника! Не было даже стульчика, на который тот обычно присаживался перевести дух в минуты отсутствия страждущих вкусить заветных деликатесов. Не оказалось на месте и буфетчицы Клавдии, розовощёкой хохотушки необъятных размеров, вечно строившей Николаю Петровичу глазки и подкладывавшей ему в тарелку лучшие куски. Вместо неё за прилавком скучала страшнейшая угрюмая бабища, которую с Клавдией роднили, разве что, габариты карликового бегемотика.
- Тэ-э-экс, ну и чем тут вкусненьким сегодня кормят? - попытался наладить контакт с угрюмой бабищей Николай Петрович, включив многократно проверенную на публике обаятельную улыбку.
- А чо, не видно, что ли?- равнодушно отозвался „бегемотик“, - Всё перед тобой. Аль ослеп?
За спиной Николая Петровича сдавленно хрюкнули.
Обернулся - так и есть - сутулый хмырь лыбится ничуть не смущаясь!
- Он что, собирается это жрать?! - брезгливо поёжился Николай Петрович, краем глаза заметив тарелку на вид горохового супа вперемешку с гречневой кашей и с костлявым куском рыбы посередине в руках субъекта. - Я бы собаку этим не накормил! Не понимаю, куда всё человеческое подевалось?
Если бы не тянущее ощущение под ложечкой, напомнившее ему о том, что последний раз он тешил желудок в самолёте восемь часов назад, Николай Петрович плюнул бы, развернулся и ушёл. Но предчувствие неминуемого голодного обморока вкупе с запахом съестного словно парализовали волю и не позволили сбежать из этой „забегаловки“. Или - кто знает? - нервный срыв последних часов был тому виной.
Выбрав из всего многообразия несколько тарелок, содержимое которых, на его взгляд, с некоторой натяжкой всё же походило на еду, Николай Петрович проследовал к кассе. От озвученной суммы у него перехватило дыхание.
- Ты ох...ела?! - чуть не сказал он „бегемотику“ вслух.
- Откуда такие цены? - хрипло поинтересовался он, оправившись от потрясения.
- Цены как цены. - с прежней невозмутимостью отвечал „бегемотик“ - Ты по заведениям, чай, ходишь, аль не?
- Да я бутерброд с чёрной икрой здесь покупал за двадцать рублей месяц назад! А ты мне с колбасой за полтинник суёшь, сука!
- Что ты там вякнул, лысый?! Кто сука?
Женщина, засучивая по пути рукава, решительно „покатилась“ к узкому проходу между стеной и прилавком.
- Да я т... - начал было Николай Петрович и неожиданно осёкся.
Окончание фразы навсегда упокоилось в мозгу Николая Петровича, предоставив будущим историкам обширное пространство для их буйной фантазии. Но для озверевшего „бегемотика“ так навсегда и осталось в тайне, было ли это „в асфальт закатаю“, либо „в кастрюле с борщом утоплю“ , а то и вовсе безобидное „уволю к такой-то матери“.
Непонятно, что послужило тому причиной: грозный вид „бегемотика“ или же внезапное воспоминание Николая Петровича об утреннем инциденте.
- Простите его, пожалуйста, Нина Михайловна, - раздался до боли знакомый голос над ухом Николая Петровича, - Товарищ долго в стране не был, не освоился пока.
- А-а-а, вон оно как! То-то я смотрю, экий он борзый! Вы бы, Василий Василич, ему мозги, что ли, вправили, пока он по сопатке не схлопотал.
И, моментально потеряв к Баринову всякий интерес, женщина потянулась к недорешённому сканворду с фотографией Тома Круза посреди рядов клеток и букв.

- Товарищ, значит? - бросил он через два столика своему обидчику и неожиданному спасителю. - Теперь понятно. Из коммунистов, значит? Опять свой социализм строите? А народ, между прочим, давно уже в просвещённое будущее шагнул. Признав, между прочим, ваш хвалёный социализм большо-о-ой ошибкой.
- Ну, положим, народ признал ошибкой не социализм… - парировал Василий Василич, вставая из-за своего столика с подносом в руках.
- Вы позволите, я присяду? - вежливо поинтересовался он, подойдя к столику Баринова, - Поскольку меня приставили к Вам на ближайшие дни, отчего бы, думаю, не познакомиться поближе, Николай Петрович?
- А я, если угодно, Шутин Василий Васильевич.
Сутулый субъект с грохотом отодвинул ногой стул и сел, не выпуская из рук подноса.
- Я, что называется, беспартийный. Если Вам это действительно интересно. И никогда не состоял, что называется. Ни при коммунистах, ни при, что называется, демократах…
- Это шизофрения! - подумал Николай Петрович, вглядываясь в бледное лицо собеседника, - Но как он может быть сразу везде, во всех местах?! Как его там - Хутин, Футин, Мутин? Тьфу!..
- Так что Вы там говорили про ошибку? - вместо приветствия напомнил Николай Петрович Шутину.
- Я говорю, ошибкой был не социализм, а тот, что называется, „совок“, который построили якобы последователи марксизма-ленинизма, гордо величающие себя большевиками.
- О, приятно слышать здравую мысль из Ваших уст. Значит, ошибку Вы все-таки видите? А я, признаться, подозревал в Вас не очень далёкого человека. - c едва заметной издёвкой процедил Баринов.
- Боюсь, следующее моё наблюдение Вам не придётся по сердцу, Николай Петрович. - не замечая колкости, продолжал Шутин. - Боюсь, то, что вы построили вместо совка, никак нельзя признать удачным „проектом“.
- Отчего же, Василий Васильевич? - с лёгким прищуром сладенько простонал Баринов.
- Помните их любимую большевистскую песенку? - вопросом на вопрос ответствовал Шутин и слегка фальшиво запел, - Весь мир насилья мы разру-ушим до основа-а-анья, а-а зате-ем…
- Мы наш, мы новый мир построим... - подхватил Баринов.
- Ха! Опыт, что называется, не пропьёшь! Гляжу, в Высшей Партийной Школе Вы без дела не сидели.
- Откуда Вы знаете про Школу? - стушевался Баринов.
- Батенька! Помилуйте! Да кто ж не знает! Назовите мне хоть десяток человек „нонешних“, кто не из бывших коммунистов и комсомольских вожаков! Думаете, вывеску сменили и всё? Полноте, батенька! Большевистская закалка, она как татуировка у зэка - до самой могилы не смывается. - Шутин шутовски подмигнул Николаю Петровичу.
Баринов презрительно фыркнул, но не проронил ни слова.
- Молчите? Правильно. Потому как сами вы остались большевиками до мозга, что называется, костей, и методы у вас остались большевистские. Вместо того чтоб реконструировать „здание“ по уму и дальше двигаться - расхерачили всё до основания. Вам-то, конечно, всё равно - вы вон себе какие „дачки“ выстроили на обломках „империи“. А народу что предложили? Гениальный проект светлого будущего?! Отбросили страну на восемьдесят лет назад, в загнивающий феодализм с зачатками капитализма, как до февраля семнадцатого. Только вместо телеги - в иномарке, а вместо ямщиков и голубиной почты - вай-фай на кухне и мобила под подушкой! Да и то все эти прибамбасы не ваша заслуга. Чем хвастаетесь-то? А?!
- Да что Вы говорите такое! - вспыхнул Николай Петрович, - Мы же капитализм... как во всём мире... мы грудью... мы же рубаху на себе... мы же... Неужели Вы считаете, раньше было лучше?
- У Вас, Николай Петрович, язык поворачивается назвать ваше детище капитализмом? - с горечью поинтересовался Шутин. - А что до лучше... э-э-э... вот скажите мне, что лучше, дырявый как решето корабль без руля и винта или самолёт без крыльев? Опять молчите? Правильно. Потому как предвидите, к чему я клоню. В отличие от Вас, Николай Петрович, я и не сомневался никогда в Вашем уме. Вы только все прикидываться дурачками любите. Как там у вашего любимчика: хотели как лучше, а получилась как всегда? Вот-вот, именно. C дурачка, что называется, какой спрос! Э-эх, ваши бы мозги да в мирное русло... В созидательное... Для всех...
Так вот, Вы мне предлагаете сравнить плохой социализм и плохой капитализм. Конечно же я Вам отвечу, что и то, и другое - полное дерьмо!
- Хорошо, а что по-вашему не дерьмо?
- Справедливость. Разве не понятно?
- Справедливость?
- Справедливость. Не идиотская уравниловка совка, но и не издевательская эксплуатация дикого капитализма.
- Вы знаете, Василий Васильевич, лучшие умы человечества многие века бьются над этим понятием. А Вы так запросто сидите за столом и, покачивая ногой, говорите - „справедливость“. Так легко? Небрежно так?
- А чего тут сложного? Тоже мне, нашли, что называется, бином Ньютона! Справедливость, что называется, она и в Африке справедливость.
- Может, просветите неразумного? - в голосе Николая Петровича вновь проснулись саркастические нотки.
- Отчего нет? - легко согласился Шутин, - Но вот только у Вас обеденное время уже заканчивается, а Вы даже не притронулись к еде.
- Да чёрт с ней! Вы разве здесь еду видите?
- Вернее будет сказать, Николай Петрович, что другой еды я в своей жизни и не видел. Но это лирика. Дело Ваше, можете голодать...
Николай Петрович нехотя подцепил вилкой кусочек ветчины и принялся задумчиво жевать…
- И всё же, о справедливости... - попытался вернуть он разговор в накатанную колею минуту спустя.
- Извольте. Я так полагаю, что нас с Вами интересует справедливость не в бытовом понимании, а, что называется, в глобальном аспекте, в политэкономическом, если выражаться языком Карла и Фридриха. Так?
- Валяйте в глобальном, чего уж там... Шутин отодвинул опустевшую тарелку, допил компот, с наслаждением крякнул и, словно нехотя, встал. Подойдя к окну, он ненадолго замер в молчании, видимо, что-то обдумывая. Затем неторопливо продолжил:
- Смотрите. Вот дворник...
Николай Петрович живо представил себе утреннего мужика с лопатой, словно отражение в зеркале походившего на стоящего перед ним Шутина.
- Не удивляйтесь, просто дворник попался мне на глаза первым. А мне, в сущности, без разницы, на чьём примере объяснять свою мысль. Представьте, вот, себя на его месте с лопатой в руках…
- Свят-свят-свят! - пронеслось в голове Николая Петровича. Он постучал костяшками пальцев по деревянной столешнице, - Ну и шутки! Как есть - Шутин...

Сидя в удобном кожаном кресле огромного, внушающего благоговейный трепет постороннему, но в некотором смысле достаточно уютного для постоянного обитателя кабинета, Николай Петрович ещё и ещё раз прокручивал в голове тот достаточно странный разговор.
- Вы видали такого нахала! - за неимением другого собеседника по привычке обращался он к висящему напротив Президенту. - Да мне самому даже в те годы, в партийной школе не приходило на ум сравнивать себя с Павкой Корчагиным.
Нам, говорит, веры в народе нет! Потому как, говорит, мы из „куршавелей“ им, мол, кричим, как у нас в стране всё непросто. А что ж ты, урод, мне прикажешь в грязи по колено с народом копошиться, как твоему Павке? Тьфу! Мол, чтоб народ поверил, что действительно всё настолько плохо... Мол, не верится, говорит, как-то, что вы в трёхэтажных виллах дюже страдаете. Дескать, с верой и работа шибче бы спорилась, и лишения легше преодолевались... Ничего, ничего, ненадолго это, ненадолго... Наешься ты у меня той грязи ещё, гавнюк, по уши наглотаешься! Кандидат наук он! Быдло ряженое! Дай только срок…
Николай Петрович с опаской покосился на видеокамеру.
- Черти! Ничего, посмотрим кто кого...
Обречённо вздохнув, он потянулся к стопке разноцветных папок, выгруженных утром на стол Валентиной. Из всей кипы он наугад вытянул зелёную. Вряд ли его привлёк длинный заголовок с упоминанием бюджета на корешке. В таком мрачном состоянии Николаю Петровичу было не до бюджета. Работать не хотелось. Скорее, зелёный цвет как нельзя лучше подчёркивал его тоскливое настроение. Невидящим взглядом он скользил по строчкам, таблицам и формулам. Руки машинально листали страницы…
- Николай Петрович, сим-карты готовы, - голос Валентины в динамике раздражал своим оптимизмом, - Вам сейчас занести?
- Валяй…
- За пару личных звонков „для проверки“ связи эти, мля, „контролёры“ не посмеют меня оштрафовать! - думал он, меняя карту в телефоне.
Сам до конца не осознавая, он начинал постепенно осваиваться с непривычным положением подопытного кролика, подчиняясь, по крайней мере внешне, новым правилам игры…

Глава пятая
В которой некоторые наконец узнают, что не всё коту масленица,
а простая лопата имеет огромное экономическое значение…

- Милый, меня достали уже все эти „дешёвые грузчики“ и „добровольные помощники“! - навзрыд плакала Анжела в трубку, - Милый, они утверждают, что мы должны куда-то переехать и наперебой предлагают свои услуги. Зая, они не дают мне поспать с дороги! У меня такая жуткая мигрень! Ты должен приехать и спасти своего пупсика!
- Анжела, куколка моя, я сейчас никак не могу. Ты не забыла - твой зая на государственной службе! Позвони, дорогая, в охрану и их всех выкинут взашей!
- Милый, у нас в доме больше нет охраны. Я не знаю, что мне делать. Я, наверное, сойду с ума! Милый, ты знаешь, там сидит такая зловредная старушенция! Она сказала, что у неё не сто рук и что это не её дело. Милый, она послала меняна х...! За что, милый?! Ты должен, должен что-то сделать, умоляю!
Не успел Николай Петрович, как мог успокоив жену, положить телефон во внутренний карман, как тот ожил вновь. Звонила мама. Создавалось впечатление, что мама по какой-то нелепой прихоти судьбы всё это время была рядом с невесткой. Иначе как она смогла так быстро разузнать его новый номер?!
- Сынок, - запричитала мама, не дослушав приветствий и дежурных вопросов о самочувствии, - Что же это такое на свете творится! Куда мир катится, я спрашиваю. Какой кошмар! Чего ты молчишь, я тебя спра…
- Мама, давай покороче, ладно? Я на службе…
- Ишь ты! Видали! Он на службе! А родная мать должна по вонючим очередям мыкаться? Ах ты, бессовестный!
- Мамочка, родная, что случилось? - мигом сменил тактику Николай Петрович.
- Случилось! Он ещё спрашивает! Ещё спрашивает... Ещё как случилось! - ворчливым баритоном сетовала мать некоторое время, пока, наконец, не решила, что подобной „артподготовки“ с сыночка вполне достаточно и не перешла к решительному штурму. - Ты должен немедленно приехать и разобраться с этими негодяями!
Затем последовал сопровождаемый бурными эмоциями рассказ о сорванном визите мамы в „нашу“ больницу к Лёве , с попутным твёрдым намерением сделать массаж ягодиц - „чтобы уже два раза не ходить“. Под „нашей“ следовало понимать госкомитетовскую клиническую больницу, а под Лёвой - доктора медицинских наук, профессора, академика РАМН Льва Абрамовича Михельсона, бессменного на протяжении последних десятилетий главного врача этой больницы.
По словам мамы выходило, что её не только не допустили к главврачу, но и вообще дали от ворот поворот, сообщив на прощание, что медицинское обслуживание граждан нашей страны производится по месту жительства, в районной поликлинике. С этими словами перед её носом захлопнули двери, посоветовав приходить не ранее, чем по получении направления в их больницу от участкового врача.
Потом ей нахамили в справочном бюро, где в ответ на её требование „шевелиться побыстрее“ ей предложили - раз уж она, дожив до седых волос, так и не запомнила дорогу в родную поликлинику - спокойно дожидаться своей очереди. Или идти по другому популярному „адресу“, хорошо обычно известному всем грузчикам и бомжам, независимо от места их обитания.
В районной поликлинике испытания не закончились. Отстояв огромную очередь в регистратуру, мама получила следующую информацию:
Первое - проктолог принимает только по пятницам и запись к нему на этот месяц давно закончена.
Второе - когда будет запись на следующий месяц, никто не знает, и надо следить за объявлениями на доске информации.
Третье - по слухам, проктолог вообще собирается увольняться из-за хронически низкой зарплаты, и когда будет новый никому не известно.
Четвёртое - что такое массаж ягодиц, они слышат впервые, а когда „эту мерзость“ внесут в перечень хотя бы платных услуг их поликлиники, они не догадываются.
И пятое - если она, „выскочка норковая“, будет качать права, возмущаться и задавать много дурацких вопросов, то ей покажут дорогу по уже объявленному ей в справочном бюро адресу.
- Сынок, - голосила мама в трубку, - Сыночка, ты только представь! Они требовали с меня какую-то дурацкую страховку. Коленька, ведь у меня есть паспорт. Наш, гражданский, паспорт! Разве его недостаточно, а, сынок? Ну скажи ты этим идиотам!..

Далее случились события, хорошо знакомые Николаю Петровичу по известный детской сказке Корнея Чуковского.
У него зазвонил телефон...
Вместо слонов и газелей, правда, выступали бесчисленные родственники, близкие и не слишком, но для Николая Петровича такое несоответствие сюжету не являлось сколь-нибудь значительным утешением.
К исходу первого часа после реанимации телефона список „входящих“ насчитывал более десятка звонков.
Следом за мамой позвонил папа, впервые за много лет вызванный в собес, с жалобами на „вопиющую несправедливость“ и „фашистское отношение“ к стоящим в очереди пенсионерам.
Затем в жилетку Николаю Петровичу решил поплакаться родной дядя, папин младший брат. Неприятным событием, до глубины души изумившим дядю, стала беседа в налоговой инспекции, в ходе которой выяснилось дядино недопонимание порядка исчисления налога на прибыль в его фирме, и, как следствие, просьба в кратчайшие сроки покрыть недоимку за последние три года. C обещанием в противном случае пригласить к нему в гости бравых парней в камуфляже. Кроме того дядю замучили визитами пожарный дядечка в форме старшего лейтенанта и миловидная тётечка с глазами-льдинками из санэпидстанции неподалёку.
После звонка племянника Паши по поводу начавшихся внезапно необоснованных придирок деканата „всего-то из-за жалкой парочки хвостов“ на прошлой и позапрошлой сессии, терпению Николая Петровича пришёл конец. С нескрываемым облегчением Николай Петрович отключил навязчивое громкое пиликанье, и все дальнейшие попытки родни добиться его, Николая Петровича, решительного вмешательства приводили лишь к одному неизменному результату. Папка непринятых вызовов, уплотняемая беспрестанной вибрацией аппарата, тем не менее ширилась и пухла словно тесто, обильно сдобренное наисвежайшими дрожжами, пополняясь новыми и новыми „поступлениями“.
- Дурдом! - подумал Николай Петрович и нажал клавишу переговорного устройства.
- Да, Николай Петрович... - отозвался голос на том конце.
- Валюша, найди мне Александра, пусть готовит машину. Через пятнадцать минут поедем к избирателям.
У него нет больше никаких сил фиглярствовать в этом паноптикуме!
- Э-э-э... а-а... Николай Петрович, Вы разве не знаете?
- Что ещё?! - где-то внутри, примерно над желудком Николая Петровича повеяло неприятным холодком, - Что-то с Бойцовым?!
- Я сейчас зайду, Николай Петрович. - вместо прямого ответа пообещала Валентина.

- Что значит уволен?! - топотал ногами Николай Петрович.
C ловкостью танцора-чечёточника, некогда виртуозно владевшего телом, но слегка подпорченного к старости радикулитом и жирком, приближался он могучим брюхом к роскошному бюсту секретарши, тем самым заставляя её шаг за шагом сдавать позиции, до тех пор, пока та не почувствовала поясницей холодную бронзу литой дверной ручки. Дальше отступать было некуда. Валентина невольно зажмурилась и приготовилась к страшному...
- Что значит уволен, я тебя спрашиваю! Что значит для экономии фонда зарплаты? Кто посмел уволить моего! Персонального! Водителя! Без моего разрешения! А?! Что молчишь, курица - отвечай!
- Он-ни... Они... они сказали, лучше до работы на метро... Так, говорят, пробок меньше... да и вообще... Говорят, на такси не советуют... медленно и... д-дорого…
Не дослушав секретаршу, Николай Петрович выпрыгнул в коридор.
- Что ж вы творите, дуболомы?! - в ярости набросился он на прохаживающегося в холле Шутина.
- Что-то случилось? - оживился тот.
- Мне что, с людьми встречаться на своих двоих ползать? По делу государственной важности! - без предисловий бросился в атаку Николай Петрович, - Или, может, за свои кровные такси нанимать?
Он попытался совершить тот же манёвр, что минутой назад заставил ретироваться секретаршу. Но, на удивление, Василий Васильевич, несмотря на небольшой росточек и кажущуюся плюгавость, не отступил ни на пядь.
- Не кипятитесь Вы так, Николай Петрович, - примирительно отвечал Шутин, - Зачем же такси? Ну что Вы, право! В Комитете оставлен достаточно большой парк автомобилей для поездок по служебным надобностям. Зайдите в отдел кадров и оформите местную командировку. Или, вот, секретаршу попросите заявку отнести. Куда, на сколько и зачем. Всего и делов - пара минут.
- Вы не понимаете! У меня был персональный охранник-водитель. Охранник, понимаете!
- Я Вас умоляю, Николай Петрович. Ну что тут охранять? Вы что, Гохран? Или Грановитая палата? Вон, в Швеции, допустим, премьер-министра можно встретить в колбасном отделе или в очереди супермаркета…
- Ага?! Там их, министров шведских в очереди ножиком-то и пыряют! И потом, я ведь носитель важных государственных секретов! Вы разве не понимаете, что может случиться, если меня, не дай бог, похитят террористы или вражеские шпионы!
- Господь с Вами, Николай Петрович! Много Вы думали о своём „секретном содержимом“, когда отправлялись чёрт знает куда? Один-одинёшенек! За рубеж, на острова! Вот где раздолье для агентов вражеских разведок, похитителей и убийц, Вы не находите? И потом, - Василий Васильевич особенно надавил на слово „потом“, как бы передразнивая Баринова, - Что Вам мешает улучшать, что называется, криминогенную обстановку в стране? Ладно, Вас охранник защитит, а кто защитит бабушку в подъезде? Кто защитит меня, в конце концов? „Носителя“ не каких-то там мифических секретов, а вполне конкретной диссертации, десятка монографий, „хранителя“ трёх изобретений, „пособника“, извиняюсь, одного открытия и, не побоюсь этого слова, „создателя“ вполне значимой оборонной технологии на одном из уральских заводов.
- Ой, да бросьте Вы, Василий Васильевич, юродствовать! Вы-то кому нужны со всеми Вашими открытиями! - раздражённо вскричал Баринов, - Злодею Вы неинтересны. Ни заказному киллеру, ни грабителю. Вы разве влияете на что-то в стране или с Вас есть что взять?
- Вот тут Вы совершенно правы, Николай Петрович, - игривый тон Шутина стал сухим и жёстким, - Так уж вы всё обернули в стране, что грамотные и квалифицированные люди стали никому не нужны. Но ничего, бог даст, мы сумеем это поправить. А пока что, для начала, что называется, давайте-ка по общим правилам, хорошо? Как говорят всем гражданам в полиции: будет инцидент - пишите заявление.
- Как это „будет“? - взвился Баринов, - А если меня уже убьют? Или похитят! Или покалечат до несознанки!
- Ну как как? - спокойно ответствовал Василий Васильевич, - По вами же установленному порядку. У Вас родственники есть? Вот они и напишут. Если, конечно, полиция не вмешается раньше.

Еле-еле Николай Петрович дожил до конца рабочего дня. Никаких таких „избирателей“, конечно же, и в помине не было. А придумывать какую-то „отмазку“ подостовернее для новоявленного „начальства“ он не решился. Кто знает, какие у них возможности для проверки. Вдруг и на самом деле, задействовано ФСБ.
Была, впрочем, и ещё одна причина.
- Отпрашиваться у этого мужичья? Мне, Баринову?! Унижаться?! - пульсировало у него в мозгу жаркой волной.
- Надо несколько дней отсидеться, - решил Николай Петрович по здравом размышлении, - Осмотреться аккуратно по сторонам и принюхаться…
- До завтра, Валюша! - как ни в чём небывало улыбнулся он Валентине и направился по красной ковровой дорожке к лестнице.
- До встречи, Николай Петрович, - кивнул Шутин в холле первого этажа на прощание.
- До встречи, до встречи... - еле слышно, даже не обернувшись, себе под нос проворчал Николай Петрович, толкая массивную входную дверь.
И ... застыл на пороге, как вкопанный. Нахально ухмыляясь и пожёвывая тонкими губами дешёвую сигарету, на него в упор смотрел Шутин.
- Тьфу, дьявол, это же дворник! - вспомнил Николай Петрович, разглядев в руках „Шутина“ лопату.
- Куда прёшь, дубина! Это служебный вход! - не сдержался Николай Петрович.
- Знаю, - на этот раз дворник остался невозмутим, - Мы тут это... Тоже как бы служим... как бы вот...
На два метра вокруг него ощущался стойкий запах перегара, выдававший, похоже, истинную причину его удивительного умиротворения.
- Мне тут недалеко. Лопату в кладовку… - не договорив, дворник попытался надавить посильнее плечом, отодвигая Баринова со своего пути. Похоже, он не узнал Николая Петровича и таранил того лишь в попытке проложить себе кратчайший путь к цели.
- Бардак! - в сотый раз за день поразился Николай Петрович. Шальная мысль вдруг пришла ему в голову.
- Стой-ка, мужик! - бросил он в спину дворнику, - Дай угадаю... Ты - Бутин!
Мужик ошалело помотал головой из стороны в сторону.
- Вутин? ... Гутин?
- Чутины мы. - икнул мужик и, неожиданно споткнувшись, боднул лбом дверь. - Кондрат Кондратыч... - промычал он своему отражению в бронированном стекле двери и исчез.
С полминуты Николай Петрович смотрел сквозь окошко двери на удаляющуюся пошатывающуюся спину в ватнике, борясь со жгучим желанием войти следом и убедиться воочию, что „плюгавых“ на самом деле двое.
- Или вдруг это Шутин шутки шуткует, переодеваясь то в одного, то в другого, то в третьего... Непонятно только, к чему этот цирк?
- Нет, ну ты посмотри, как этот колдырь по паркету лопатой шваркает! - почувствовал Николай Петрович внезапную боль за народное добро. Ему вновь вспомнился недавний разговор с Шутиным в буфете. - Лопаты, как символ справедливости. Видали мудака!

- Вот, представьте, - разглагольствовал этот доморощенный философ, - Вы, дворник, гребёте снег лопатой. Чем большую площадь Вы очистите, тем больше заработаете. Справедливо?
- Ха! Кажется, я даже отвечал этому дебилу, - вспоминал Николай Петрович, - Конечно, говорю. Это и ежу понятно.
- То есть Вы считаете справедливым вознаграждение по результатам затраченного труда?
- Ну, безусловно... - важничал Николай Петрович, по-прежнему не понимая, куда клонит Шутин.
- Тогда давайте разбираться дальше. Вы видите, площадь очень большая, - Шутин очертил вид за окном широким жестом, - Одному человеку явно не справиться. Вызываем бригаду дворников…
- Точно, чокнутый! - подумал Баринов, а вслух прибавил, - А как же!..
- Каждый работает в меру сил,- не обращая внимания на замечания Баринова, продолжал Шутин, - Хотя, может, и в меру совести. Надеясь, что его лени не заметят и заработок разделят на всю бригаду поровну.
- Да-да, помните, так и было при „советах“ - подхватил Баринов, как ему показалось, основную мысль, - Но мы это всё наконец-то поправили. Восстановили, как Вы говорите, справедливость. Теперь каждый получает по труду.
- Не спешите, Николай Петрович, хвастаться, - остановил Баринова Шутин. - Но всё-таки я рад, что пока, - он сделал ударение на слове „пока“, - Мы с Вами одинаково понимаем справедливость. Да. Пусть они все получат по результатам своего труда. Сколько нагрёб - всё твоё, так?
- Так.
- А вот скажите, - Шутин принял задумчивый вид, как бы показывая, что занят сложными вычислениями, - Какая может быть разница в результатах? Ладно, давайте учитывать не только физическую силу и здоровье, но также и желание, и настроение, и утреннее похмелье, и переживание ссоры с супругой накануне. И ту же совесть, обязательно. Наверняка, кто-то захочет схитрить.
Хотя бы примерно, во сколько раз может быть снежная куча лидера больше кучи, что называется, аутсайдера? В полтора? В два? В четыре? Ну ладно, давайте округлим до десяти. Мы же можем представить, что аутсайдер - хромая однорукая ленивая девочка с похмелья?
- Ха! Ну Вы, право, Василий Васильевич... жжёте, как молодёжь говорит.
- Спасибо. - дурашливо смутился Шутин, неумело делая книксен. - А тогда не соблаговолите ли мне объяснить, разлюбезный Вы мой Николай свет Петрович, отчего... - Шутин выдержал артистическую паузу, - Отчего тогда некоторые в нашей стране получают в сотни раз, в тысячи, десятки даже тысяч порой больше других.
О-о, дорогой Ватсон, это как раз элементарно! - в тон Шутину отвечал Николай Петрович, - Всего лишь потому, что работают не кривыми своими руками, а мозгами. Есть такой орган у некоторых индивидуумов, представляете?!
- Ой ли, Николай Петрович? Так уж и мозгами? Впрочем, я ничего не имею против мозгов. Заработал своими мозгами, согласен - всё твоё. Но давайте разбираться. Отделим, что называется, зерна от плевел. Где мозги, а где что-то совсем другое.
- Ну давайте-давайте. - подзадорил Баринов.
- Вы, по всей видимости, считаете, что если какой-то шибко сообразительный и предприимчивый индивидуум, вместо того чтобы работать самому, взял и купил сто лопат да нанял сто человек, то он, что называется, круто поработал мозгами?
- А разве нет? Вы попробуйте организовать сто человек!
- Согласен. Определённая хватка должна быть. И, более того, как и всякий талант, это не каждому дано. Но! - Василий Васильевич торжественно выставил вперёд указательный палец, - Разве даёт этот талант право, что называется, индивидууму присваивать себе результаты труда ста человек? Делясь с ними лишь крохами по своему усмотрению. Только лишь на том основании, что у этих людей не было денег на покупку собственной лопаты? Справедливо ли это?
- А разве нет? Моя лопата - мои правила! И потом, не я один так считаю. Во всём мире делают так и только так.
- Да, Николай Петрович, я помню. Ссылка на „мировой опыт“ - ваша коронная отмазка. Причём каждый раз вы ссылаетесь на разные страны, в зависимости от ситуации, которую вам желательно оправдать. Но вспомните, Николай Петрович, что Вам говорила мама в детстве? Да-да, именно тогда, когда Вы ссылались на старшего брата, что, мол, он первый так сделал. А если, говорила Вам, как и всем в детстве, мама, он с девятого этажа вниз головой сиганёт, то и ты за ним? Говорила Вам так мама в детстве, Николай Петрович, сознавайтесь!
Однако, как ни странно, я опять с Вами соглашусь. Так и почти только так делают в мире. Причём и при капитализме, и при социализме, без разницы. Разница, пожалуй, только в одном. При плохом капитализме продукт труда присваивает конкретный хозяин. При плохом социализме - „расплывчатое“ государство. Капитализм в данном случае лучше только с одной точки зрения.
- Какой-же, разрешите полюбопытствовать? - интерес Николая Петровича казался вполне искренним.
- Неужели не догадываетесь? Это же, как Вы только что сказали, элементарно, Ватсон! Хозяин, если он настоящий хозяин, содержит свои лопаты в хорошем состоянии. Хозяин их любит, бережёт, заботится, холит и лелеет. А государство, оно ведь как те „семь нянек“ - где уж ему за своим бесчисленным добром уследить!
- Вот видите!.. - воодушевился было Баринов.
- А что видеть-то! Особо видеть нечего, - тут же осадил Николая Петровича Шутин, - С точки зрения тех ста человек капиталистический „хрен“ не особо слаще „совковой“ „редьки“. И тот и другой „корнеплод“ „отжимает“, что называется, у них всё, оставляя им нищенское пособие для „поддержки штанов“. Владельцы средств производства не делают разницы между лопатами и человеком. Человека, как вещь, как ту же лопату, просто берут в аренду, а использовав, по истечении „срока годности“ так же запросто выкидывают на свалку. За что же, я спрашиваю, работникам любить того или другого? Хотя, Николай Петрович, давайте признаем, что глубоко уважаемый вами „мировой опыт“ над своим работником так уж садистски не изголяется. „Мировой опыт“ своему работнику кусок намного жирнее оставляет.
- Хорошо, - пропустив упрёки оппонента мимо ушей, поторопил Шутина Баринов, - Мне уже жутко любопытно, как же Ваша „справедливость“, Василий Васильевич, выпутывается из этих ненавистных Вам противоречий между трудом и капиталом. В чём отличие Вашего хвалёного „справедливого строя“? Хорошего, как Вы изволили выразиться, капитализма и социализма в одном флаконе.
- Давайте, прошу Вас, Николай Петрович, оставим все эти, что называется, „измы“ историкам и политологам! Неважно, как это назвать, но отличие принципиальное. Кардинальное, что называется, я бы сказал…
- Ну-ка, ну-ка, давайте Ваше кардинальное…
- Охотно, Николай Петрович. Слушайте. Работник получает всё. Пользуясь нашей терминологией, сколько нагрёб, столько и получил. Из этих денег он заплатит хозяину за аренду лопаты, процент прибыли ему же за организацию производства и налоги государству. Остальное - его.
- И в чём Вы заметили разницу, Василий Васильевич? Как говорила моя бывшая: те же яйца, только в профиль. Что мешает хозяину взвинтить плату за аренду и назначить высокий процент?
Второе: что, как не ожидаемый высокий доход, заставит хозяина ввязываться в финансовые риски? Ведь это только обсуждаемый нами снег бесплатен, а в большинстве случаев хозяин вкладывается в сырьё, в постройку фабрик и заводов, в проектные и исследовательские работы, наконец. Да много ещё во что. И всё это за скромное „спасибо“ от работника, хотите Вы сказать?
- Помилуйте, Николай Петрович! А Вы тогда на что? Ведь именно все эти вопросы и призвано решать нормальное справедливое государство. Не хочется сейчас вдаваться в подробности, да и времени у нас маловато, но уверяю Вас, всё так и будет. Справедливо и разумно.
Тут всё, что называется, взаимосвязано, Николай Петрович. Вы ставите бизнесмена в неприемлемо тяжёлые условия, он, в свою очередь, по-скотски относится к своим сотрудникам, а те, наконец, платят той же монетой и ему, и вам - государству.
- Хорошо, допустим. У нас, допустим, все не так, не по справедливости. Но вот пришли вы. Честные и справедливые. Как там вас - народный контроль? Что предпримете вы? Каким образом будете ситуацию исправлять?
- Господь с Вами, Николай Петрович. Зачем же мы полезем на вашу „кухню“? Вы всё сделаете сами. Причём в самом лучшем виде. Как только возможно справедливее в сегодняшних реалиях. А мы вас разве что чуть-чуть направим к поискам оптимального варианта.
- Любопытно. И как же? Приставите к каждому начальнику и депутату по автоматчику? А много ли мы сделаем „из-под палки“, а?
- Ну зачем же так сложно? Разбазаривать бюджет ещё и на автоматчиков, зачем? Вы разве не знаете самую мощную движущую силу человека? После, разумеется, животных инстинктов, которые, как ни крути, ничем не победить.
- Буду очень Вам признателен за эту информацию, Василий Васильевич. - приторно улыбнулся Николай Петрович, изображая прежнюю заинтересованность. На самом деле Баринову порядком прискучил пустопорожний, с его точки зрения, разговор. Он демонстративно зевнул и посмотрел на часы.
- Ах, извините, Николай Петрович, я, кажется, увлёкся, а Вам давно пора на рабочее место, - зачастил Шутин. - Пойдёмте, я Вас провожу.
- А-а, делайте уже что хотите. Думаю, у меня всё равно выбора нет, не так ли?
- И всё же, - обратился Баринов к своему „стражу“, едва они вышли из буфета, - Раз уж мне от Вас никак не отвязаться, извольте, договаривайте. Что за чудодейственная сила?
- Личная заинтересованность, Николай Петрович. Личная заинтересованность…

- Сумасшедший! - как зачарованный повторял про себя Николай Петрович, глядя вслед исчезнувшему за дверью дворнику Чутину, снова и снова прокручивая в уме те странные слова его двойника. - Все они сумасшедшие! Психи! С одной стороны, всё предельно понятно. А с другой? Что именно он имел в виду?

Продолжение здесь: Сон чиновника. Главы 6, 7