Люблю ворошить прошлое. Хотя Костик и ругает меня за это, но ни чего поделать с собой не могу. В любую свободную минуту мысли о прошлом сами лезут в голову, не давая ни сна, ни отдыха. Вспомнится вдруг какой-нибудь случай из жизни, и тут же возникает вопрос: а как бы всё могло получиться, поступи я, или мы с Костиком, в тот момент не так, а иначе? И... понеслось. Улетаю в своих предположениях чёрт-те куда. И правильно Костя(муж мой) говорит - жить надо тем, что есть. А если и думать, то только о том, что будет, а не оглядываться назад, тем самым лишний раз трепать себе нервы. А ещё, говорит он, своё будущее нужно строить. Дескать, когда думаешь о том, что предстоит делать или сделать, то эмоционально программируешь положительный результат. Да и себя настраиваешь на удачу. Я, конечно, понимаю, что слова, как и мысли - материальны. Знаю и верю в то, что вокруг нас существует мировое энергетическое информационное поле. Но, вот, не получается у меня так! Хоть ты что со мной делай!
Много лет после смерти мамы, да и отца тоже, а он погиб буквально вслед за ней, мне не даёт покоя одна ситуация, которая создалась ещё при их жизни. Впрочем, и сама ситуация была создана ими же. Да и развивалась, судя по всему, по их сценарию. Я всю голову себе сломала по этому поводу. Крутила, вертела поступок мамы и так, и этак, но понять философию её поступка, так и не смогла. Во всяком случае - до последнего времени не могла.
Вы только не подумайте, что я тупая какая-нибудь, или того хуже – дура деревенская. С моими-то двумя образованиями, причём одно из них с красным дипломом, я вполне могла сделать приличную карьеру. Да видать – не то на роду написано. Мы, как известно, предполагаем, а небесная канцелярия, там, на верху – располагает. Но, что бы мне внятно рассказать, а вам – понять суть этого вопроса - необходимо (вот опять) вернуться назад, примерно годков на тридцать. С гаком.

Жили мы в то время, в столице одной из республик Средней Азии. Начало возникновения самого вопроса приходится как раз на то время, когда у нас с Костиком было уже двое детей – старшей Верочке десять лет, Юрочке – пять. Жили, звёзд с неба не хватали, но и не бедствовали - на булку с маслом, могли себе позволить и икорочки положить. Не каждый день конечно, но по праздникам уж точно. Мама к тому времени вышла на пенсию по болезни, но работу не бросала. Несколько раз в неделю отец возил её в институт, где она преподавала последние двадцать пять лет. Мне кажется, подкосила её докторская. Не замахнись она на защиту, так и преподавала бы себе потихоньку.
Всё с той докторской и началось. Отец страшно ревновал маму. Несколько раз порывался кому-то там из маминых кураторов или помощников, сейчас уж и не помню, морду набить. И набил бы, если б мама не могла так артистично разруливать создававшиеся ситуации. Женщина она была вообще, что надо - и умная, и весёлая, не лишенная чувства юмора. Не чуралась она и «корпоративных мероприятий». Так бы сегодня назвали их «цеховые творческие вечера». Ясное дело, не всем по душе, когда твоя благоверная, (или благоверный), гуляет на вечеринке, причём без своей половины. Нет. Конечно, мать неоднократно пыталась брать отца с собой на такие вечера. Только, в ста случаях из ста, вынуждена была покидать места коллективных цеховых застолий, с красным от стыда лицом, за отца.
Вы только не подумайте, что папа был каким-то монстром, идиотом, алкашом, или ещё кем-то в этом роде. Совсем даже наоборот. Высоченный, стройный, спортивного вида, а самое главное – умница мужчина, занимающий достаточно высокий пост в одном из управленческих аппаратов республики, просто-напросто - был жутко ревнив. И хотя я могу лишь допустить, но ни в коем случае не утверждать - повод для ревности, у него вполне мог быть. К тому же - его горячность порой переходила все допустимые рамки, и не только этические, но и юридические. С годами, постепенно, его горячность стала остывать, но, что ещё хуже - он подружился с бутылкой. И чем дальше, тем крепче была эта дружба. Мама к тому времени была основательно больна. А отец постепенно съехал на нижние иерархические этажи. И хотя всё ещё делал «хорошую мину при плохой игре», но вскоре его благополучно выпроводили на пенсию. Но и это, весьма болезненное для него обстоятельство, не разлучило его с бутылкой. Хотя он ни когда и ни где не валялся, и в явного бомжа, в нынешнем понимании этого слова, не превратился. В конце концов, он всё же нашел себе работу в какой-то шарашке, где достаточно высоко ценили его знания, и, что было для него главным, совершенно не реагировали на его пристрастие к алкоголю. Одним словом – он их устраивал, как хороший специалист, которому они делали вид, что платят, а он делал вид, что работает. При советской власти «такое», происходило сплошь и рядом. Собственно говоря, и сама советская власть держалась именно на этом принципе взаимоотношений с трудящейся массой.
Костик мой, в то время, был заместителем начальника цеха на одном из производств, что вполне устраивало и его самого и, конечно же, его семью. При этом, он ещё и имел одно очень интересное и полезное, я бы сказала, хобби. Что-то там подкрутит, что-то подвертит и машинка автолюбителя, как угорелая носится несколько лет, потребляя при этом совсем небольшое количество топлива. Как я неоднократно слышала от людей, он мог бы иметь очень большие деньги на этой ниве. Только говорили это те люди, которые совершенно не знали моего Костика. Он ни когда в жизни не гнался за длинным рублём, говоря об этом так: любая работа должна приносить радость и удовольствие. А когда начинаешь работать против воли, это уже не работа, а насилие над собой и рабство. А я свободу люблю.
В середине восьмидесятых, вдруг, разрешили кооперативы. Конечно же, Костя не мог пройти мимо этого нового, ни кем неизведанного, явно капиталистического мероприятия. Тем более, на производстве начались какие-то совершенно непонятные для того времени, националистические выкрутасы, после которых, почти всё русскоговорящее население республики, осталось не у дел. Точно так не удел осталась и я, а со временем и мой Костик. Вот тут-то и пришло нам на помощь Костино хобби. Удивительно, но очередь, записывающаяся к нему, стала ещё длиннее. И теперь, что бы удовлетворить, как спрос клиентов, так и запросы семьи, ему приходилось не разгибать спины с самого утра, до позднего вечера.

Как-то в один из вечеров, Костя, позвав тестя, тёщу, меня, поставив на стол огромный торт с бутылкой коньяка, попросил всех сесть. Подобное случалось весьма редко. А если быть совершенно точной – то подобное произошло лишь один раз, когда он пришел к родителям просить моей руки. А по сему, все, даже папа, были очень удивлены, тем более, удручённый вид Костика совершенно не предполагал праздничные посиделки.
Но, конечно же, ни кто не задал ни единого вопроса. Все догадывались - произошло, что-то из ряда вон выходящее.
И не ошиблись.
Не объясняя обстоятельств, Костик, очень тихо, но насколько я его знаю, уверенно заявил: всем нам, просто необходимо уезжать отсюда. Дед(так мы все звали моего отца), чуть не поперхнулся коньяком, который он разлил в фужеры и не дожидаясь ни кого, поднёс к губам. Не буду рассказывать, как мать с отцом едва не подняли на смех страхи моего мужа, но тот больше не произнёс ни слова. Но именно этот факт и насторожил меня больше всего. А немного погодя, не притронувшись ни к торту, ни к коньяку, он и вовсе встал из-за стола, пожелав всем спокойной ночи, ушел в нашу комнату. Я сразу же последовала за ним, т.к. была очень взволнована. А как здесь не заволнуешься, когда под сердцем давал себя знать третий ребёнок. Единственное, что он ответил на мой вопрос, что друзья, коих у него было не счесть, всех национальностей, посоветовали ему, пока не поздно, забирать семью и уезжать отсюда куда подальше. Скоро, очень скоро, здесь всё изменится и жить станет не то, что некомфортно, но и не безопасно. В скором будущем грядет националистический переворот, и из республики будут не только выпроваживать. Костик, а ты сам-то веришь во всё это? Милая, ответил он, разве ты не видишь – евреи распродают мебель, машины, дома. В немецком городке тоже движение - ты же сама провожала свою подружку Ирку в Германию. А я и не подумала, что всё настолько серьёзно, проговорила тогда я. Что делать, Костя? Как что – уезжать нужно. Мы хотя ни каких капиталов не накопили, но на дорогу нам, я думаю, хватит, ответил он мне в тот день. Но начавшееся обострение болезни мамы, мои роды, и, казалось бы, успокоившееся обстановка в республике, усыпили нашу бдительность. И мы остались. Пока остались. И я, кажется, даже забыла обо всём этом. Но Костик – Костик не забывал ни на минуту, ни на секунду. Я стала замечать, что день ото дня он становился всё задумчивей и задумчивей. А когда нашей малышке исполнилось годик с небольшим, в городе начали происходить случаи, которые не на шутку взбудоражили всё русскоговорящее общество. Видно было по всему, что население раскололось на две части: наши, и - не наши. И если большинство людей
всё ещё серьёзно не воспринимало эти роковые знаки, то Костик, как-то зайдя вечером в комнату, сказал: на этой неделе уезжаем – собирай документы. Я так и села на кровать и ещё долгое время не в силах была подняться. Но как же так, Костик? Всё бросить и в никуда? А о детях ты подумала? Только и произнёс он. И я поняла – мы уезжаем.

Не стану описывать все те мытарства, которые мы претерпели в пути на нашем видавшем виды «Жигулёнке» с тремя детьми и полным багажником барахла. А так же и те сопутствующие обстоятельства, только ещё более худшие, убивающие морально, но уже на своей, исторической родине. Где мы, в принципе были, есть, и по всей вероятности будем всегда - чужими.
Где было имя нам – «понаехали».
В конце концов, место проживания было найдено, но чего нам это стоило, тоже описывать не буду.
Просто - мы начали жизнь сначала.
Из писем от мамы, которые я не показывала Костику(сами поймёте почему), я узнавала о тех ужасах, которые творились там, дома. Мама была очень обижена на меня, как на дочь – «ты меня, больную, бросила». Я писала ей: мамочка, я не бросала тебя, но ведь у меня трое детишек. Что бы могло произойти с ними, останься мы там? Но маму всегда трудно было в чём-то переубедить.

Наконец пришел час, когда и она поняла, что дальше оставаться там, просто невозможно. И как бы не было сложно, но нужно уезжать. Я была вне себя от радости.
Но сдаётся мне, поводом к её отъезду послужило, прежде всего, поведение отца. Он совершенно отдалился от мамы и днями пропадал у своей давней любовницы(это мы потом узнали), а маме говорил, что очень много работы. Уверена, что мама знала о его этаком «пристрастии» к работе и отъездом спасала не свою жизнь, а скорее всего тот остаток прошлого, который был ей, конечно же, дорог.
Назанимав денег на дорогу, как угорелая я понеслась за родителями. К тому времени отец продал дом и отправил контейнером, купленным за баснословные деньги, имущество. Но уезжать по каким-то надуманным им причинам отказался, уверив маму, что тут же тронется вслед, как только закончит все свои дела. Мама верила ему. Или делала вид, что верит в какие-то его дела. Уехали из республики мы с ней вдвоём, и... весьма приличных размеров мешком с деньгами, спрятанным в огромный чемодан и укрытый разными тряпками. Каких нервов нам стоили все эти дни пути, знает один лишь
Господь Бог, имя которого, как у меня, так и у мамы, атеистки по убеждению, не сходило с уст ни днём, ни ночью.
Благодаря золотым рукам и работоспособности Костика, мы держались каким-то образом на плаву. Но нужно знать девяностые роковые, а ещё лучше побывать в них, что бы понять сложность обстановки, когда не только приезжим, но и местному населению было очень и очень тяжело. Смертность населения в те годы била все мыслимые и не мыслимые рекорды, а шкала ценностей упала до уровня каменного века.
В душе я была уверена, что привезённые деньги помогут нам всем, как-то слегка освободиться от этой удушающей лямки – а жили мы в то время на съёмной квартире. А меж тем, маме становилось всё хуже и хуже. Я писала отцу, что она вряд ли выкарабкается, об этом открыто говорили мне врачи, которых то и дело приходилось вызывать на дом. Поэтому, ему нужно поторопиться. Но ответа не было. Ни какого.
Конечно же, дома о деньгах, разговоров не велось вообще. И когда однажды я попыталась поговорить с Костиком на эту тему, он резко оборвал меня: не нами положено, не нами и возьмётся. И больше я ни когда не заводила разговора на эту тему.
Через неделю мама попросила отвезти её с деньгами в сберкассу. Хотя наш «жигулёнок» был уже давно не на ходу, Костя каким-то образом реанимировал его, сказав, это его последний выход в люди. Конечно же, он имел в виду лишь машину, но так уж получилось, что он не ошибся в прогнозе и для мамы.
На похороны отец не успел. Приехав, первым делом попросил у меня сберкнижку. Я тут же отдала её. Мне нужно было хотя бы заглянуть в неё, чтоб не питать ни каких иллюзий. Но я этого не сделала. Зато это сделал отец. Причём, в самой грубой форме. Таким я его ещё ни разу в жизни не видела. Ни меня, ни внуков, ни даже Костика, он признавать не собирался. Пил просто ужасно. Причём предпочитая ром, водке. Соседи лишь качали головами. Хотя не все. Были и такие, кто в нём «души не чаял». А уж что там происходило между ними, я не знала, да и знать не хотела. Бывали у нас с Костиком времена, когда мы перебивались одной картошкой, да чаем без сахара. Отец питался с нами, только на десерт у него всегда был ещё и ром.
Все прекрасно знают, как бы человек не был здоров и полон его кошелёк - дружба с алкоголем всегда заканчивается кризисом всех ресурсов. Именно так и произошло. Отца мы вскоре похоронили. Похоронили, как и положено на Руси. Но все прошедшие после этих событий годы, меня не оставлял вопрос - почему мама так поступила? Когда она положила деньги в сберкассе на имя отца, то была в здравом уме и твёрдой памяти. Это я могу подтвердить под присягой т.к. именно в этот день приезжал врач и очень удивился состоянию здоровья мамы. Он даже пошутил, что в медицине подобное случается крайне редко. Хотя и случается. Мама была удивительно весела, шутила и даже выходила с внуками на улицу, разговаривала с соседями. Так продолжалось недели две, и я с огромной радостью и надеждой наблюдала, как расцветает она, возвращаясь к жизни.
Но... в одно утро, мама не проснулась
Вы только не подумайте, что все эти годы я терзалась алчной мыслью в отношении этих, по истине проклятых денег. Эта субстанция ни когда не была смыслом и целью моей жизни. Хотя небольшая их часть, в тот момент, конечно же, могла сыграть определённую положительную роль в нашем существовании – но не более того.
Мне было очень важно понять – почему мама так поступила. О чём она думала, отдавая такую большую сумму человеку, который, как она знала наверняка - погибнет от беспробудного пьянства.
Последние годы эта мысль стала донимать меня всё чаще и чаще. И не найдя других объяснений, я всё же склонилась к мысли, что - не мудрствуя лукаво, на пороге своей смерти, мама решила отомстить всем нам. Мне – за то, что я бросила её, как утверждала она, вплоть до последней минуты. Папе - за боль и унижения, которые она претерпевала от него все годы их совместной жизни.
Она была очень умной женщиной. Она всё просчитала. Она сделала свой выбор.