Река Неси меня, река, на север уноси извилистым путем вдоль ветреного яра, к малиновым волнам кипрейного пожара, в девическую грусть березовой Руси. Неси меня, река, сквозь нестеровский лес, промеж холмистых гряд, где удит рыбу инок, где утренник звенит на хрупких иглах льдинок, и в облаках заря, как золотой обрез. И дальше, в холода, вдоль пустозерских ям, по бледной ширине Большеземельской тундры, где облака плывут, как снеговые кудри, и ветер их стрижет и гонит по полям... Такой простой пейзаж - одна горизонталь, насколько видит глаз, от моря до заката, все выражено в нем с открытостью плаката, - седеющая сталь, безмерная печаль. И чувствуешь, как жизнь сливается с рекой, и замедляет ход в извилистых протоках... Подернулась вода вечерней поволокой... Туман и тишина, пространство и покой. Северный крест На крепость камня, на лохмотья мха, на белые пески, на чёрный уголь поставить перекрестие стиха, обозначая совершенство круга Полярного. Вдыхая высоту, в осеннем златосумрачном уборе найти скалу - подножие кресту меж синих губ сияющего моря. Найти опору и окончить путь, раскинув руки поперёк залива, и благовест в полнеба распахнуть, даруя многогласие призыва грядущему - остановись, внимай! здесь мы рождались, жили и любили, он наш, до горизонта, этот край, в его красе, смирении и силе. И по граниту трещиной укор, когда глядишь, смолкая и старея, на высеченный в дереве узор священной монограммы Назорея! Не ритуал, не символ, и не жест. Простым поклоном до земли рукою на камне сердца воздвигаю крест над окоёмом вечного покоя. Апокриф Проходил селом богатым Спас, а с ним апостолы, - был в тот день великий праздник, колокольный звон. Все село тогда молилось, пели алконостами литургийные стихиры, праздничный канон. А когда накинул вечер покрывало мглистое, все сельчане собирались у огней лампад, и внимали благодати, и молились истово, и горел закатным златом тихий листопад. Но не слушал Спас молитвы, не стоял во храме он... Он сидел в избушке старой на краю села, где над маленьким ребенком голубицей раненой пела песенку сестренка, пела и звала... И апостолы внимали, словно откровению, и сложили в красный угол хлебы и гроши догорающему слову, тающему пению, незаученной молитве, голосу души. Самовар Иван Иваныч, самовар, пузатый витязь в медных латах, могучий стан, горячий пар – почто не во главе стола ты? От века в нашей стороне с тобою пили и едали – недаром на твоей броне теснятся оттиски медалей. Иван Иваныч, светлый царь витрины тульского музея! Здесь гости добрые, как встарь, с восторгом на тебя глазеют, но им неведом тонкий дух черносмородиновых листьев, и не улавливает слух на пир сзывающего свиста… Вернись, былинный богатырь, воспетый Вяземским и Хармсом, ведь пол-Европы и и Сибирь твоё наследственное царство. И славься за столом простым владыкою блинов и чая, Отечества смолистый дым с водою ключевой венчая! | 
МОЙ ДНЕВНИК /
1049 /
talassa
[Юрий Терещенко]
То,