Стемнело... Воздух над деревней
звенел ленивой мошкарой.
В избушке, почерневшей, древней,
неспешно подоив коров,
старушка, на ночь помолясь,
свечу зажгла, псалмы раскрыла,
но сон, к постели наклонясь,
простёр ласкающие крылья
и улыбнулся ей хитрó...
Как вдруг в углу, в ночном тумане,
тихонько звякнуло ведро
и что-то булькнуло в лохани.
Сон - как рукой снялó с лица,
а сердце провалилось в пальцы...
Старушка, с ликом мертвеца,
дрожа, забилась в одеяльце,
но, как нарочно, свечку тут
задела краешком лоскутным!
Дом погрузился в темноту...
Как ни старалась взглядом мутным
она хоть что-то рассмотреть,
крестясь, всё - зря... И как попало,
боясь от страха помереть,
она молитвы зашептала
об исцелении души
и изгоняющую бесов...
Прислушалась... В ночной тишú
сверчок, из божьих интересов,
запел про личные дела...
В углу проклятом было тихо.
«Молитва, видно, помогла!» -
старушка, покрестившись лихо,
уверенно легла на бок,
вздохнула и глаза закрыла...
Но вот внезапно смолк сверчок...
В углу зловеще засвербило,
зашлёпало... «Спаси, Исус!» -
животный страх сковал старушку, -
«Нет, больше я не откажусь,
и освящу свою избушку!..
То мне расплата за грехи!..
Нечистый с огненной геенной...»
И вновь библейские стихи
во рту её вскипали пеной,
и чудилось, как тень в углу
рассеивалась, рожи корча...
Но стоило ей смолкнуть чуть,
как черт губами шлепал звонче!
Меж тем рассвет открыл засов
над скособоченной избушкой,
и отзвенели пять часов
с неугомонною кукушкой.
Старушка, с челюстью немой,
взглянула из-под одеяла:
висело вёдрышко с водой...
Внизу - цела! - лохань стояла.
Пошла туда, всё оглядела...
И вдруг заметила - о, Боже! -
в ведре, вверх лапками, белела
лягушка пупырчатой кожей!
За печкою сверчок заплакал...
И спáло напряженье нóчи:
со стоном бабка села на пол,
стоять - в ногах не стало мóчи.
«А я-то, с пеною у рта!..
Лягушка! Испугала шибко!»
И на иконе у Христа
как будто дрогнула улыбка.
«...Пора корову выгонять», -
растаяло оцепененье, -
«А после воду поменять,
лягушка - Божие творенье!»
...Старик-пастух сощурил бровь,
с улыбкой, как всегда бывало:
«Да ты жива ещё, Прасковь?
Никак телка у Бога скрала?!»
Зевая, бабка крестит рот:
«В могилу-то живой не прыгнешь...
А ты с цигаркой, обормот,
и спишь, поди, со рта не вынешь?!»
Как глаз быка, алело солнце;
в сарае всполохнулся гусь...
Прошли доярки... У околицы
зафыркал трактор «Беларусь»...
Моя деревня, годы детства...
Разбито зеркало времён, -
остался памяти в наследство
неясный чёрно-белый сон;
лишь иногда, то там, то тут,
осколки яркие всплывут...
