СВИДАНИЕ


Жена Ивана уехала три недели назад. Позвонил тесть и сказал дочери, что заболела мать. Пару дней дорожная сумка была центром дома, как показалось Ивану и детям. Они обходили сумку стороной, удивляясь той бездонности, с какой она поглощала их уют.
А в остальном – до отъезда – все было как обычно. Только Иван ходил по дому с какой-то прохладцей в душе. Запомнился один момент, когда отражения супругов пересеклись в большом зеркале. И что поразило, это мгновенное отсутствие домашней обстановки, как будто они стояли в голом туманном пространстве. Потом все, конечно же, восстановилось: край дивана, изодранного кошкой, книжный шкаф с голубым отливом в верхнем стекле. Жена повернулась, и Ваня заметил новые морщинки возле ее глаз. Тонкие и одинаковые, как очертание двух лепестков:
« Детям витамины давай, я написала тебе на листочках: какие и когда! – Она примерила цепочку перед зеркалом. - И привяжи собаку!»
« Нет! Он никогда не сидел на цепи. Будет выть!»
Жена выглядела расстроенной:
« Он валяется в клубнике и роет землю возле клематиса!..»
Она родилась далеко от Сибири. Но приехала за мужем. Подруг здесь не завела, кроме двух-трех, с которыми лежала в роддоме: они дружили, как фронтовые товарищи.
И вот прошло уже три недели. Проводил ее с легким сердцем, думал: не надолго. Но у разлуки свой отсчет!..
Жена гостила у родителей, ухаживала за матерью и когда звонила домой – говорила отрывисто, особенно с детьми, будто сдерживая слова тоски. И все же, в голосе ее Ваня слышал знакомые пестующие нотки, с какими она ободряла проснувшиеся весной почки на клематисах или наметившийся бутон у английской розы.
С недавних пор у Ивана появилось чувство вины перед женой. Прожили они пятнадцать лет. И чем дальше, тем лучше. Жена становилась год от года все красивее и роднее. А в душе Ивана возрастало не то, чтобы удивление, но какое-то беспокойство…
Сегодня пришла от нее посылка. А среди книг - девичий альбом в коричневой коже. Надо же, столько лет хранила! Словно боялась что-то показать.
Иван чистил картошку для ужина, выбирая из ведра покрупнее, и опять вспомнил жену: как они копали эту картошку, потом отбирали для погреба, он наполнял свое ведро быстрее, и помогал жене, встречаясь запыленными ладонями.
Сыновья тоже чувствовали сиротливость. Стали более послушными. «Что будем есть сегодня?» - спрашивали скромно, чтобы у папы не подгорело чего-нибудь.
Младший сын – обвешанный ковбойской кобурой с пистолетами по бокам - открыл холодильник:
- Лампочка не горит! – заметил по-хозяйски.
- Починим, - отозвался отец.
- Холодильник уже старый! Пора менять!
- Нет еще… Ему, - задумался Иван, вспоминая, когда они с женой купили холодильник, - тоже восемь лет, как и тебе!
Сын прислонился спиной к белой дверце, шаркнув ладонью по своей вихрастой макушке:
- Он старше!
Холодильник был выше на голову.
Вошел старший сын, слегка покачивая плечами от привычки слушать музыку через наушник. В руках он держал коричневый альбом.
- Смотри сюда! - подозвал брата. - Школьный бой-френд мамы! На всех фотках рядом.
Старший сын мельком глянул на отца, угадывая в его глазах те же мысли.
- Петрикин, - прочитал младший. И посмотрел удивленно. – А если бы мама осталась в своем городе, то вышла бы за него замуж?
- Ты был бы Петрикиным! – старший засмеялся, он почувствовал, что папа тоже против губастого парня, с полукруглой табличкой для фамилии, как старинный указатель номера на доме.
- Правда, папа?
Иван забрал альбом:
- Нет. Вы бы вовсе не родились…
- А где ж мы были… бы? – насторожились мальчики.
- Лежали бы горошинами, где-нибудь на полках! – Иван не стал уточнять дальше.
Детям ответ не понравился. Старший включил плейер и ушел, восприняв неуверенность отца как свою правоту. Младший – заметив, что папа хочет достать что-то из холодильника, - капризно подпер его спиной. Он требовал к себе внимания, и прояснения в детской душе непонятного смысла «горошин судьбы». Иван отодвинул его, сопроводив ладонью по затылку, делая вид, что торопится бросить сосиськи в кипящую воду. К тому же надо было подкинуть дров в баню. Младший сын отодвинулся, сощурив хитрые глаза: мол, ладно-ладно, не буду дуться, чтобы ты не мучился потом угрызениями совести!
Так уж получилось: первого ребенка воспитываешь, как тебя родители, второго – как сам бы хотел в детстве.
Иван вышел во двор. Прошелся дорожке сада.
« Будешь мне звонить?» - возле этого куста роз спросила жена при расставании.
« Буду».
« Когда-то ты писал мне письма!»
« Скучал!..»
Невыясненные отношения с мужем были для нее, словно незанятый клочок земли в саду!
Каждое утро заморозки осыпали бордовые бутоны снежной пудрой. Темно-сизая бахрома нижних лепестков подламывалась на сгибах. И это опять вызвало ощущение хрупкости любимого образа.
Солнце освещало соседние кусты английской розы, с вялыми листьями, потерявшими блеск как мокрая бумага. В средине дня теплые лучи пробирались в бледно-розовые полураскрытые бутоны и зажигали в них оранжевый фитилек.
Женщина, которая выращивает цветы – кажется немного чужестранной. А в саду у них было много цветов; каждый год жена находила и высаживала все новые.
Ваня нагнулся, обнаружив в жухлой траве «царапку» для рыхления земли. Жена искала ее все лето! В глубине сада, где сиреневой гривой на решетке разметался ее любимый клематис, под яблоней стояла скамейка и столик. Ваня смахнул со стола желтый прилипший листок, под которым оказался его влажный контур, и открыл альбом.
Толстые картонные страницы, увешанные фотографиями. Обычный расклад: вначале младенчик на руках мамы - цветастый кулек в кружевах. Потом уже такое щекастое, глазастое, кулачки сжало, еще не разделяя гордости родителей… Далее на страницах – девочка с куклами, короткое платьице, на коленках ямочки. Еще у бабушки в деревне: улица в снегу, мужики с гармонью, шапки набекрень, девочка «сурьезная», отстраненная, одна только и ждет птичку из объектива… Потом с подружками, банты как у лунатиков. А вот уже «14 лет» (надпись с восклицательным знаком) банты упразднены, головку клоним рассеянно, играя золотистой волной легких, как девичьи мысли, волос… Далее пошла по жизни - студентка, серьги и блеск в глазах. Дин Рид с гитарой на стене общежития. Первые кудри, жеманные позы. Институтский субботник: лопаты, транспаранты, простой советский мусор у бордюра. Зимняя шапка, черное пальто и котенок на руках. Темные лепестки глаз (Ваня вспомнил родные морщинки!) припорошили ворс белого меха… А вот лето, на пляже с подругами. Тот же долгий взгляд, лепестковый разрез глаз. И какая-то знакомая озабоченность на лице: как будто она не может вспомнить, что у нее дома муж и дети не кормлены! Вот она входит в воду: тот же округлый живот, добротные бедра, хрупкие плечи, тонкие ключицы. Длинными пальцами играет по волнам, как на клавишах! А вот – сердце вздрогнуло! – стоит по пояс в реке: правой рукою выгибает левую ладонь, так что напрягаются жилки и заостряются смуглые костяшки, выказывая ее мучения холодной водой. Она и сейчас также медленно заходит в реку. Но до этой фотографии Иван был уверен, что ее жест – «пожалей меня!» - обращен только к нему, и никому больше!
Перевернув последнюю страницу, ему не хотелось расставаться с женой. Ваня оглядел сад, ища в нем поддержку. Он опять открыл альбом. Теперь младенчик напоминал ему первые весенние цветы: желтая примула, в народе – первоцвет. В саду растет под вишней. Меж жухлой травы и плесени от сошедшего снега, фиалка возникала зябкими коротконогими цветками и махровыми листочками, с пушистым начесом от холода.
А эта подростковая фотография веселой девочки похожа на гибкие башенки дельфиниума. В саду он растет за кустом красной смородины. Его закрытые цветки напоминают темно-синюю голову дельфина, с характерной надлобной выпуклостью и улыбающимся прикусом, внутри которого угадывалась нежная лазурь. Цветочки дельфиниума изменяют форму башни, раскрываясь снизу, теряют подростковую угловатость, при этом измяв до неузнаваемости синий шелк.
А что уж говорить о юности! Она ярка и многолика. Для сравнения с девушкой, которая стала его женой, Иван остановился на аквилегии. Она росла в саду меж рядов клубники. Цветы ее -синие, голубые и лиловые шапочки, с длинными загнутыми лепестками, похожие на языки с утолщениями на концах, словно колокольцы на шапках клоунов. Желтая аквилегия крупнее синей раза в три, и оттого кажется хрупкой и чуть неряшливой. Кустистая и раскидистая, она стоит будто на цыпочках, поглядывая во все стороны. Трепет склоненных мармеладных ресничек придает желтой аквилегии застенчивый и близорукий вид. А вот нераспустившиеся бутоны очень малы, и похожи на наконечник стрелы, с расходящимися шипами. Юная аквилегия хочет казаться опасной, разящей, но на самом деле - безвозвратно влюблена до самого последнего цветочка.

Дым из трубы гнуло к земле и уносило через соседний забор. В сумерках цветы клематиса зажмурили желтые глазки. По телу пробежал озноб, словно от февральского мороза.
В предбаннике она уже ждала его! На гвозде, меж веников, висел ее летний сарафан. Она и зимой приходила в нем: сбрасывала шубу с голых плеч, и, вставши боком к мужу, вытягивалась, поднимая сарафан, становясь по-девичьи голенастой и худосочной. Скинув валенки, жена скрывалась за низкой дверью в парную. Когда входил Ваня, шурша новыми, сухими еще вениками, жена уже сидела на полке, крепко обняв колени и нагнув голову.
Некоторое время они сидели молча (с годами становится меньше тех звуков и слов, на которые откликается ее душа), до первого пота. Тело покрывалось мелкой липкой росой и начинало зудиться, будто на него надели какую-то душную скользкую рубаху. Ну что: плеснуть на каменку или рано? Жена оглаживала свои плечи и бедра, оставляя от следов ладони розовые полосы:
- Ну, поддай. Только немного!
Иван зачерпнул ковшиком кипятка и поставил на полок. Жена выливала в него пихтового масла, брала в руки веник, прикрываясь им как щитом:
- Давай!
Белесые камни взрывались как порох. Струйка пара влажно лизнула край печки и мгновенно исчезла. Зато откат жара был до самого потолка! С полминуты они даже таили дыхание, чувствуя, что кипятковый воздух сушит губы. Жена натягивала глубже шапочку и немного поеживалась, втягивая живот, похожий на белый груздь в молочной росе. Такой, бывало, найдешь в туманной ложбинке, будто споткнешься (сердце колотится тоскливо), встанешь перед ним на колени, а взять не можешь! Лишь пальцами осторожно трогаешь тугую плоть…
Первой парилась жена: пробегая веником по голеням и ступням, с шелестом, похожим на звуки мелкого летнего дождика. Она вытягивала поочередно ноги, носочками чуть вверх, плавно поворачивала их, пружиня на крепких икрах, и все убыстряла удары веником:
- Еще давай… только немного!
Иван бросал кипяток на камни, но жена уже не хлестала себя, а лишь прикладывала к телу, со смачными оттяжками, горячие лепешки распаренных листьев. Потом бросала веник и соскальзывала с полка вниз. Согнувшись (у мужа мутнело в глазах), и округляясь в бедрах, она набирала в тазик холодной воды. Затем умывалась с блаженством, задерживая прохладные ладони на горячем лице, и прижимая локти к груди.
Когда жена уходила, Ваня зачерпывал, не глядя, кипятка из бака, и привычным толчком бросал его на урчащие камни.
Разъяренный жар вылетал как рой из улья, впиваясь в тело со всех сторон. Иван лупил себя без разбора, меняя руки – пальцы не выдерживали! А кожа только дубела и даже заранее чесалась там, куда направлялся удар веника.
В предбаннике тем временем жена намазывалась горячим медом. Ваня выскакивал из парной с перевернутым сердцем, открывал вторую дверь и падал в снег. В сумерках расплывались ветки вишни, плясали темные гроздья рябины. Возвращался он степенно, влажной ладонью слегка прилипая к обмороженной дверной ручке. Проходя мимо жены, Ваня ронял, будто нечаянно, мокрый снег на ее колени. Жена вскрикивала и отстранялась:
- Ну, не надо!..
Иван опять взбирался на полок и замирал, чувствуя, как дырявит плечи колючая тяжесть снега, как потом соскальзывает он с груди прохладными ручейками.
Приоткрывалась дверь, жена протискивалась, стараясь затеряться в парной, и распространяя запах горячего меда. У нее уже мягко округлились плечи и согнутые локти, чисто розовым стало разнеженное и разглаженное тело. Жена капризно показывала ему колено:
- Смотри, куда попал! (Сейчас бы он расцеловал это место!)
В бане она была особенно осмотрительна, каждое движение начинала плавно и точно:
- Ну, что, сейчас я кину?
- Кидай!
Жена черпала кипяток и бросала на камни. Каменка отвечает ей влажным уже паром, который слезил глаза и оседал на теле крупной росой. Охаживая себя всхлипывающими ударами веника, она откидывала назад и чуть вбок голову, чтобы поглубже достать спину, высоко задирала локти, так что груди ее мелко дрожали. А розовые круги сосков расплывалась, словно мятая клубника в молоке…
Иван сглотнул тоску, обмыл лицо из тазика, ощутив на губах горечь березового настоя. Перед дорогой говорили много, а в баню сходить не успели. А ведь только здесь можно поговорить по душам, не спеша, и главное – в бане выпаривалась горечь мелких обид и соль недомолвок.
Ваня поддавал уже без удовольствия, за шумом веника стараясь представить, как жена одевается сейчас в предбаннике. И когда он придет в дом, она встретит его с полотенцем на голове и словами: «С легким паром!» На розовом ее лице исчезнут лишние морщинки, а которые останутся, то будут уже родными и любимыми.