Иван Образцов
Жизнь
Замедленных
Листьев

Жизнь Замедленных Листьев

Уносит ветер дым, так нарочито плавно,
уносит облакам жару и листопад.
Уносит ветер дым и близятся туманы,
а на двадцатый день стучит по крышам град.
Уносит ветер дым и, вроде бы, банально
сказать, что дом мой пуст, что ветер одинок,
но ты придёшь ко мне стройна и гениальна,
не «между» будешь - будешь выше строк.
И если этот свет над светом электричеств,
как древняя свеча и как живой огонь
прокатится, то я - сгребу свою наличность…
Уносит ветер дым, летит по небу конь…
Мне скажут друг и враг: останься с нами рядом,
мне скажут друг и враг: останешься один.
Но катится огонь горячим листопадом -
летит по небу конь, уносит ветер дым…

***
1
И этот звон погасших песен,
моих бесчисленных чудес,
возьми себе – я был бесчестен,
но я не лгал и, наконец,
возьми все правды – я рискую,
да всё же помню (как сейчас),
как розу красную живую
снимали с грядки напоказ,
как наступило лихолетье,
а я кричал: побудь со мной,
хоть на всю жизнь, хоть на мгновенье,
чтоб мне не слиться с пустотой,
чтоб мне простились эти песни,
чтоб ты осталась, но не я,
когда возьмут меня за лесом
и понесут через поля,
и через все реинкарнации -
травы, деревьев и зверей,
чтоб я не знал цивилизации
и не бродил среди людей.
А ты, которая живая,
та, что мне пела и была,
останься, только я не знаю -
зачем слова?
2
Вся эта правда чёрной ночи
меня терзает и уже
глядят внимательные очи,
бьёт сердце в грудь, на рубеже,
а я всё двери открываю
больным словам - моя беда,
моя, слетевшая из рая,
ты стала утренней, Звезда -
останься здесь - ты им нужнее,
пусть заберут мои слова -
синеет горизонт, синеет,
и под ногами мурава-
трава синеет - скоро утро -
как хорошо на свете жить,
молчать над пропастью минуту,
и петь, и говорить.

***
Вот, после дождя я вернусь, обязательно, светлый и тихий,
и детское сердце моё будет радо любому из вас,
и рыжее солнце зароется в цвет облепихи…
Всё будет - сейчас.
Вот так будет греть и смеяться, упав на ладони,
оранжевый луч, а вдали загудит пароход-контрабас,
и станут стрижи упиваться небесной погоней…
Всё будет - сейчас.
Вот, счастье, которое жадно, прекрасно, большими глотками
я петь буду, пить буду, так, чтобы слёзы из глаз,
но не удержать, ни словами, ни чьими руками
мгновенье - сейчас.

***
Как плачет осенним тополем
любовь моя всхлипом, всплеском,
и крона её растрёпана -
поражена небесным,
синим небесным цветом -
как будто раньше не видела,
как будто бы раньше не было
яркой звезды в зените.
Я, может быть, и не встал бы,
и не услышал бы всхлипов,
но ветер стучался в ставни,
распахивал их со скрипом.
Любовь моя, выше сил
мне биться – я где-то сбился,
я всех пожалел, простил,
себя же – не научился.

Как плачет осенним тополем
любовь моя всхлипом, всплеском,
и крона её растрёпана
чем-то уже небесным.

Колыбельная

Когда была ты маленькой и белой,
Когда была ты бесконечно юной,
Я брал тебя на руки и баюкал,
И песни колыбельные слагал.
Ты тихо спишь, луна горит в полнеба,
И время шелестит в часах подлунных,
И по земле крадутся мягко звуки –
Луна, луна струится по рукам.
Не бойся, спи, я буду тихо гладить,
Касаться твоих тёплых плавных линий.
Любовь моя, и в этом странном мире
Ты – маленькая девочка – и я,
И время шелестит в часах подлунных.
Не бойся, спи, ты будешь вечно юной.
И тянет время призрачные струны,
Звеня…

***
Вот снег, первый снег - двадцатое октября
И пятна земли, и вечно зелёные стебли осоки,
А я не любил проводить в своей школьной тетради поля.
Я был слишком длинный, а мама сказала – высокий.
И вот, я торчу из-под снега, из чёрной земли,
Торчу на полях, слишком вечнозелёный и длинный,
А мама моя и какие-то люди чужие под снегом легли,
И мне это так всё по-детски обидно, обидно.
И вечером, дома, уткнувшись в родное плечо,
Твержу про себя, моя светлая, в этой тревоге
Меня не оставь и не пожалей ни о чём,
Скажи, что я вовсе не длинный, а твой и высокий.

***
Только ты или я - здесь останется это не важным,
и река утекает с листа - я её рисовал.
Ты поёшь так, о, Господи, так лебедино. Мне страшно
срифмовать твою песню, зелёных кузнечиков, солнца овал
на воде, а ещё, стрекоза золотая сидит на ладонях -
то есть, всё это "на", завершённо, снаружи, извне.
Я тебя обхватил, взял в охапку и даже не понял,
что снаружи и я, как плывут лепестки по воде.
Лепестки облетающих медленно ивовых листьев -
твоя песня, о, Господи, я рисовал этот звук,
потому что не мог передать, удержать, перечислить,
потому что и ты ускользала из замкнутых рук.
Вот, и ты уходила - прощалась, летела, звенела -
а я просто смотрел на тебя, зажимая в руке
лебединые звуки, остатки воздушного тела,
лепестков, уплывающих медленно, вниз по реке.

***
я не любил её тогда
в ночах душистых.
Бросалась серая вода
на берег мшистый,
когда я пил в её глазах
свинец протоки,
когда речной поток слизал
слова и строки.
Возможно, Тютчеву Она
казалась феей,
а я же – ближе к холодам –
смотрел на север.
Взошла Полярная звезда,
а я на суше,
один, без лодки и весла -
почти разрушен.
Я не любил её тогда,
язычник бедный -
бросалась серая вода
на тополь медный.

***
Храня тепло, рука летит
И ночь - в преддверии побега,
А Вы меня не отпускаете
И лилии на фоне скатерти
Белее утреннего снега.
Стекло, за инеем - шары
Набухли жёлтым, синим, красным,
Полёт материи атласной
И продолжение игры
"Я Вас люблю"...
В конце строки
Простите мне земную слабость:
Шары, цветные маяки,
Миры, сближения, усталость
и где-то слово реализм,
Да и вообще любое слово.
И бьются вьюги о карниз.
Ну что ж Вы плачете!
И снова -
Храня тепло, рука летит
И ждёт, хоть как-то там, ответа.
Стекло рождает новый вид
Его молчание не злит
И чуть осталось до рассвета.
Летит, не самолёт, но миг;
Стучит не маятник, но время.
Я ни к чему здесь не привык.
Мы рядом, близко, мы впритык.
Мы одиноки,
в самом деле.

***
Но отсюда не выйти, не вырваться и не убежать,
Я скажу тебе больше, твоя шелковистая прядь -
Только повод сказать, рассказать о рассыпанном снеге,
Фиолетовом снеге, хрустящем от наших шагов,
Повторить, что искусство поэзии требует слов,
Запыхавшихся слов, задохнувшихся в собственном беге.

Ну, а что же здесь ты? Оперевшись плечом о косяк,
ты всё смотришь, всё смотришь, так грустно, измученно, так,
словно я тебя звал, словно я тебя вырвал из неги.

Но постой, подожди, задержись на проклятом пороге.
Это требует слов – о любви, о разлуке, о Боге,
о какой-то особой тревоге, на уровне снов,
разноцветных, озвученных снов, одиноких, немногих.

А потом я проснусь, перестав проговаривать вслух
Твою нежность, и прядь, и дрожание розовых рук –
Я проснусь на рассыпанном, тёплом, сверкающем снеге
Твоих шёлковых вьюг.

Философия последнего чая

Наливаю последний чай,
лицо излучает радость.
В принципе, этот чай -
всё, что у меня осталось
на сегодняшний день.
Видимо и на вечер.
Хотя, есть пятьдесят рублей,
но от них не легче,
потому что купишь пачку Петра первого
и Доширака,
и закончится радость –
придётся сидеть и плакать
или ходить угрюмым
и недовольным
жизнью, собой,
наличием в жизни боли
от потери денег
и, соответственно, от унижения,
от того, что холод бесплатен -
платишь за кипячение.
Так и живёшь в долг…

Банально-наивное
Я не научил никого ЗДЕСЬ писать стихов,
я не научил никого говорить словами.
И даже хотел бы, то всё равно не смог,
а всё, что смог, только кого-нибудь ранить.
И это глупо, и все эти тра-ля-ля
меня самого уже ничему не учат,
и свита давно не делает короля,
а ящериц и жуков в подворотнях мучит.
Но если «из сора», то как же, то как же быть?
Но если из пыли, а если из князей в грязь?
ЗДЕСЬ вспоминаю о том, что могу любить -
тебя, глагольные рифмы, странные связи.
И сразу всё так непросто, и все слова
легко говорить и легко научиться слышать -
как матово в небе звенит по ночам луна,
как тихо скребутся под полом серые мыши…

Разламывая лёд
И мутный образ сумрачного дня
теряется в последних отголосках -
я всё стою прямой, как луч, как сосны,
обветренный как камни, как земля,
но сердце точит червь – я сомневаюсь -
а стоило ли время изводить
на эту человеческую зависть,
на злую человеческую нить.
И, ангел мой, мне так невольно жутко
смотреть назад, и я смотрю наверх.
Но даже ТАМ - ночное время суток,
а я хотел сверкающих прорех,
а я хотел… да разве это важно…
сейчас и здесь кончаются стихи,
где жизнь моя безумна и сутяжна,
где в завтра заглянуть смешно и страшно,
где много рифм слепых и слов глухих.
И создавая спорные отрезки,
и разбивая мысли на столбцы,
банально и наивно, и по-детски,
и авторучкой трогая листы -
поэзия не требует предела,
как правда слишком многого не ждёт.
И если кто усядется за дело,
старинное, таинственное дело,
он человека всё-таки найдёт.

***
И даже если всё навеки тленно,
то жить осталось нам самозабвенно.
И разливает сонные лучи
из всех могил на маленькой планете,
из всех томов бросает пылью ветер,
и только солнце – солнце не молчит.
О, боже мой, она была права,
когда впервые мне проговорила:
я песня, я дрожащая струна,
о, как же это я всегда любила.
А я замёрз и думал - может, хватит,
беседовать приятней на кровати
и пить вдвоём какао с молоком.
Мы шли вдвоём, отдельно, но вдвоём,
ты – песня, я – старинное проклятье.
И даже если всё навеки тленно,
то жили мы с тобой самозабвенно.
Звенели разноцветные лучи.
И я сказал, и я тебе ответил:
пусть гонит ветер листья по планете,
ты только пой, ты только не молчи.