Катхак – направление классического индийского танца,
образовавшегося в результате слияния индийской и мусульманской культур. Танец
представляет собой пантомиму, рассказ на определенную тему – женщина у зеркала,
ожидание возлюбленного и проч. Характерные особенности – исполняется с прямым
корпусом, в ножных браслетах с бубенцами.
Восток
всегда манил меня, а Индия представлялась некой загадочной страной, попасть в
которую можно только во сне. И вдруг мечта сбылась - моя двоюродная сестра
получила работу в посольстве и переехала в Лакхнау, штат Уттар-Прадеш.
«Приезжай,
- написала она. – Покажу настоящую Индию!».
И вот я
уже в самолете, вот выхожу под палящее южное солнце, от которого небо кажется
не голубым, а белым.
Лена
специально взяла отпуск на три дня, чтобы показать мне город. За то время, пока
мы не виделись, она превратилась в настоящую индианку – стала смуглой, очень
стройной и говорила по-русски с забавным акцентом. Дома она переоделась в сари
и приготовила на обед местные деликатесы, хвастаясь тем, что переняла индийские
традиции.
Лакхнау
был именно таким, как я и представлял – мирно уживающиеся рядом современность и
старина, смешение рас и вероисповеданий. Я шел по улицам и видел местных
жителей, одетых в деловые костюмы и джинсы, в сари и дхоти,[1] в
хиджабы и галабеи.[2] Лена
показывала мне развалины английского посольства, погубленного народным
восстанием, руины храмов, уничтоженных в период правления династии Моголов,
резиденцию последнего наваба Лакхнау, местные семейные ресторанчики,
существовавшие, казалось, от начала сотворения мира.
Потом
была ночь – жаркая, черная. Отдыхая от дневной прогулки, мы сидели в открытом
кафе и пили жасминовый чай. Смотрели на город, усыпанный желтыми звездами
фонарей, и на реку Гомти, усыпанную желтыми фонарями звезд. И фонари и звезды
здесь были иные, не такие, как мне приходилось видеть раньше – глазастые,
яркие, любопытные. Они вспыхивали и гасли, будто подмигивали, обещая в
ближайшем времени невероятные события.
-
Поехали на «Рамаяну»? – предложила вдруг сестра, отставляя пиалу, в которой на
донышке золотилось озерцо недопитого чая.
- Разве
театры еще работают?
- Здесь
представления дают и днем, и ночью, - загадочно улыбнулась Лена. – Поедем, тебе
понравится.
Морщинистый
таксист на автомобиле середины прошлого века отвез нас в Старый город.
Многоэтажные здания сменились каменными особняками, храмами, похожими на
окаменевшие фрукты – яблоки, груши, кукурузные початки… Улочки становились уже
и извилистей. Остаток пути пришлось преодолеть пешком, вдыхая ароматы специй,
цветов и горячего молока.
Вскоре
я услышал музыку – грохот барабанов, мелодичные перекаты струн и звон
бубенчиков. Мы сделали еще один поворот и оказались на небольшой площади перед
двухэтажным домом за каменной полуразрушенной стеной. На площади расположилась
настоящая сцена – с занавесом, рампой и оркестровой ямой. Правда, занавесом
служил видавший виды отрез плюша, вместо софитов горели факелы, а музыканты
сидели на досках, брошенных поверх мостовой. Зрители тоже расположились, как
кому вздумается – кто на переносных стульчиках, кто на циновках, которые продавались
здесь же, кто просто на земле. Лена взяла циновку, бросив продавцу десять
рупий, мы уселись позади всех и стали смотреть.
Сюжет
«Рамаяны» я знал еще с детства: два брата – Рам и Лакшман - отправились в
опасное путешествие, чтобы победить демона и освободить красавицу. Позже
Лакшман построил дом на одном из местных холмов и основал город Лакшамнпур,
который сейчас называется Лакхнау.
- Это
сцена изгнания Рама, - шепотом пояснила мне Лена. – Мы видим его мачеху, царицу
Кайкейю, она собирается настроить царя против Рама и прихорашивается, чтобы
произвести на мужа впечатление…
-
Скажешь мне, когда появится Хануман?[3] - так
же, шепотом, попросил я.
-
Хануман?! Что ты, я не уверена, что сегодня мы увидим хотя бы самого царя!
- Как
так?
- Если
показывать «Рамаяну» от начала и до конца, то понадобится полтора года! Не
находишь, что это немного утомительно не только для артистов, но и для
зрителей? Это семейный театр. Они показывают кусочек из «Рамаяны» каждые
выходные, по праздникам, а иногда и в будни. Смотри, не отвлекайся! Вот она –
настоящая Индия!
Я
последовал ее совету с удовольствием, потому что артистка, изображающая
вероломную царицу, была чудо, как хороша. Ей было едва ли больше двадцати лет,
и от индианок она отличалась светлой кожей, цвета молока с корицей. Сначала я
подумал, что лицо у нее выбелено гримом.
Но
самым удивительным казалось ее искусство – изящество жестов и быстрота, с
которой она отбивала ритм босыми ступнями. Браслеты из бубенчиков, охватывающие
щиколотки, звенели при каждом движении. Танцовщица умудрялась создавать из
этого звона свою собственную музыку, которая гармонично перекликалась с
барабанами и оттенялась игрой на ситаре.
Лицо
танцовщицы, ее плечи, кисти, пальцы словно рассказывали зрителям историю, не
произнося ни единого слова. Я увидел, как царица примерила ожерелье и отбросила,
сочтя его недостаточно красивым, потом подвела глаза, потом улыбнулась своему
отражению, потом помрачнела, вспомнив, что сейчас ей предстоит коварный и
опасный разговор. Я видел, как ее снедал стыд за то, что она решила оговорить
безвинного, и как наполнял страх за свое будущее, при мысли, что не ее сын, а
Рам взойдет на трон.
Было
странно, что я, совсем не знающий хинди, так прекрасно понимал девушку, которая
не знала русского языка и едва ли могла общаться на английском. Время
остановилось, мир вокруг исчез, и я забыл обо всем и обо всех.
В свете
факелов царица казалась прекрасной, как богиня. Запах бетеля, который жевали
некоторые зрители, действовал подобно наркотику. Не в силах усидеть на месте,
многие вскакивали и начинали танцевать, захваченные порывом и талантом юной
артистки. Когда музыка смолкла, танцовщица убежала за занавес, а потом опять
вышла на сцену с традиционными поклонами. Следом появился пожилой индус, пропел
благодарственную молитву, совершил ритуальные возлияния и надел на шею
танцовщицы венок из цветов. Люди стали расходиться, но мы с Леной медлили уйти
– я уговорил ее подойти к артистам, чтобы лично поблагодарить за представление.
- Вам
понравилась Рекха? – спросил пожилой индус на очень правильном английском,
после того, как Лена сделала несколько комплиментов танцовщице. - Рекха моя
дочь, и катхак у нее в крови. Вы англичане?
Лена
сказала, что мы русские.
-
Русские?! – лицо индуса расплылось в широчайшей улыбке. – Индия, Россия,
дружба! Я был в Советском Союзе, давно, в юности. Мы показывали «Рамаяну». Я
люблю русских, они так похожи на нас!
Мы
познакомились. Джамшид оказался хозяином маленькой семейной труппы. В нее
входили его жена, два сына с женами и детьми, старшая дочь с мужем, и еще одна
дочь - Рекха. С чисто индийским гостеприимством Джамшид тут же пригласил нас на
ужин. Отказаться было невозможно, и вскоре мы с Леной уже стояли во внутреннем
дворе, где был разбит сад. Старые сливовые деревья отцветали, и бледно-розовые
лепестки падали нам на головы и в пиалы с чаем, которые поднесли перед едой.
Дом был
старый, каменный, но хозяева привнесли в него блага цивилизации. Джамшид с
гордостью щелкнул включателем, и при электрическом свете Рекха из богини
превратилась в обыкновенную девушку. Кроме светлой кожи она отличалась еще и
необычным цветом глаз. Глаза ее были синими, как утреннее небо Лакхнау. Я так
смотрел на нее, что Лена толкнула меня локтем.
Нас
пригласили в гостиную, обставленную, на первый взгляд, вполне современно. Здесь
было старенькое фортепиано, фотографии членов семьи на каком-то пикнике, диван,
кресла, телевизор – как в обычных домах. Но всюду валялись ножные браслеты,
одиночные бубенчики, реквизиты для спектаклей – копья, луки, венки из
искусственных цветов. Женщины вмиг убрали их и накрыли стол.
За
ужином я убедился, что Лакхнау оказался верен себе. Мы брали невообразимо
вкусную еду с фарфоровых тарелок пальцами, и сидели вокруг низкого столика,
поджав ноги и передавая друг другу бутылку с «Кока-колой».
- Что
такое – катхак? – спросил я.
- Это
танец, - пояснила Лена. – Он появился в Лакхнау в XVII веке, во время правления
Великих Моголов.
Лена
болтала с Джамшидом, а я очень хотел и не решался обратиться через нее к Рекхе.
Она лукаво улыбалась, замечая мое внимание, но потом ускользнула из комнаты -
ее позвала мать. Скучая без девушки, я стал рассматривать фотографии на стене,
и заметил среди них миниатюру. На ней изображалась свадьба на индийский манер,
хотя одежды на женихе были мусульманские – галабея и тюрбан. Жених был стар, со
спокойным и умным лицом, а невеста, наоборот, очень юная, почти девочка. Она
показалась мне похожей на Рекху. Художник не забыл даже синие глаза. Самое
интересное, что под миниатюрой в персидском стиле была надпись на санскрите.
-
Спроси, кто нарисовал Рекху, и что там написано, - попросил я сестру.
Лену
тоже заинтересовала миниатюра, и она указала на нее хозяину дома.
- Это
не Рекха, - засмеялся Джамшид. – Это Гури, наша родоначальница. Именно она
придумала танец, которым вы любовались сегодня. Художник изобразил ее свадьбу.
Это было, примерно, в 1705 году. Надпись внизу гласит «Катха кахе со катхак»,
то есть: «Тот, кто рассказывает историю».
- А
старик, за которого выдают Гури?.. – спросила Лена. – Она так молода, но не
выглядит несчастной.
- Это
шейх Хафиз[4] Камлалл
Джаханабади, - с гордостью объяснил Джамшид. - Он был советником при дворе
Великого Могола Аламгира.[5] Того
самого, кто поклялся уничтожить культуру индусов – наши танцы, песни, поэмы,
храмы. Хафиз Джаханабади был мусульманином из высокопоставленной семьи, а Гури
– незаконнорожденной таваиф…[6]
Лене
пришлось переспросить значение непонятных слов, и хозяин, хитро улыбнувшись,
шепнул что-то старшему сыну. Тот вышел и вернулся с простой школьной тетрадкой,
листы которой были заполнены крохотными, но четкими английскими буквами.
- Это
записал еще один мой сын, - признался Джамшид, - он не хочет быть артистом, и я
отправил его в Дели. Он поступил в университет, чтобы стать адвокатом. Может,
он и прав. Молодежь сейчас редко идет по стопам родителей… В прошлом году
Раджив нашел записи шейха Джаханабади, и перевел с санскрита на английский нашу
семейную историю. Я научился английскому, чтобы общаться с туристами, но писать
и читать не умею. Возьмите, переведете на русский. Мне будет приятно.
Лена
попыталась возразить, что перевод семейной истории – это драгоценность, и мы не
можем забрать ее. Но Джамшид пояснил, что у него сохранился оригинал, а
тетрадь, которую он предлагал нам – копия, поэтому мы со спокойным сердцем
можем принять подарок.
Когда
нас провожали, я снова увидел Рекху. Она танцевала на каменных плитах
внутреннего двора под аккомпанемент пения матери. Желтые звезды смотрели на нее
и перемигивались, как заговорщики, а слива осыпала лепестками. И девушка вновь
показалась мне богиней, небожительницей.
Лена
крепко сжала мою ладонь, и потянула за собой.
-
Приходите завтра! – приглашал нас Джамшид. – Рекха будет танцевать для вас!
Потом
было еще несколько ярких, удивительных дней в древнем городе, когда Лена
показывала мне Лакхнау. Ночью я неизменно бывал у дома со старыми сливовыми
деревьями и смотрел танцы под звон бубенцов. А вернувшись из путешествия, я
наконец-то раскрыл тетрадь, чтобы узнать удивительную историю шейха Джаханабади
и таваиф Гури…
История, рассказанная шейхом Джаханабади.
Так получилось милостью Аллаха, что я был первым, кто увидел ее. Был месяц азар, и была ночь. Я засиделся, просматривая «Книгу исцелений» Абу Синны, и не сразу услышал стук в дверь. Кормилица Хадиджа, которая после смерти моей дражайшей Басиме заменила хозяйку, проснулась и пошла открывать.
интригующее начало.