Предоставив Хадидже разбираться с нежданными гостями, я перевернул страницу, пробегая пальцем строчку справа налево. Это была моя любимая книга, я часто перечитывал ее, хотя и знал едва не наизусть. 

Но вот ворчанье Хадиджи становилось все громче, и вскоре она уже кричала, призывая на чьи-то головы проклятья всех джиннов. 

- Что там, Хадиджа-джан? – спросил я, но кормилица захлопнула двери и задвинула для верности засов. 

- Попрошайки с улицы, - возмущено заявила она, застыв на пороге в белой неподпоясанной галабее и со светильником в руке. 

- Дай им все, что найдешь на кухне, и пусть уходят с миром, - сказал я, возвращаясь к мудрости Абу Синны. 

- Сама разберусь, кому и что давать из этого дома, - буркнула Хадиджа, глядя на меня с неодобрением. – Почему вы не спите? В вашем возрасте… 

- Хафиз Камлалл! – раздался вдруг женский голос с улицы. – Открой!   

Моя кормилица оказалась у окна быстрее, чем я успел моргнуть. 

- Пошла вон, бесстыдница! – крикнула она и в сердцах плюнула за подоконник. 

- Кто это? – спросил я. 

- Попрошайки, - с мрачным упрямством ответила Хадиджа. – Они не стОят вашего внимания. 

- Хафиз! Ради Аллаха! – снова позвали с улицы. 

- Кто там? Кому не спится в столь поздний час? 

Почему-то в сердце моем этот горький голос поселил тревогу. Я отложил книгу, поднялся с ковра и пошел открывать сам, хотя Хадиджа пыталась помешать. 

Передо мной стояла женщина, закутанная в покрывало. Под локоть ее поддерживала девочка, яркий наряд которой сразу указал мне, к какому сословию принадлежат мои полночные гости. 

- Не прогоняйте, хафиз! – торопливо сказала женщина, открывая лицо. Ее я тоже узнал сразу. Не было в Лакшманпуре человека, который не узнал бы ее. Это была Мохана - хозяйка Дома Счастья. Самого богатого и изысканного притона куртизанок, развратных музыкантш и певиц, танцовщиц, чтецов, осмеливающихся назвать себя поэтами. 

- Постыдилась бы появляться у этого порога, - сказал я, не торопясь, однако, закрыть двери. Что-то – вероятно, воля Аллаха – удержало меня. А впрочем, я никогда не отличался торопливостью. 

- Простите, хафиз! – Мохана низко поклонилась, и это было не похоже на нее. Обычно она вела себя высокомерно, ибо пользовалась покровительством самого наваба.[7] – Моя дочь умирает, я прошу вас помочь. 

- На все воля небес, - ответил я, - пусть наваб позовет своих лекарей. Иди, женщина. 

- Хафиз! – сводница вдруг упала на колени и схватила меня за край халата. – Моя дочь рожает, но повитуха сказала, что ребенок не выйдет из ее тела. Спасите мою дочь и мою внучку! Я слышала, вы спасли невестку наваба, когда случилась та же беда. Заклинаю вас кровью вашей покойной супруги! Помогите! 

Она все-таки не сделала непоправимого – не произнесла своим грязным языком честного имени Басиме. Тем не менее, Мохана[8] полностью оправдала свое имя. Вскоре я шел по извилистым улицам, чувствуя себя героем сказки Шахерезады, прижимая к груди ящичек с инструментами, и стараясь не отстать от хозяйки продажных женщин. Вопреки моим опасениям, она повела меня не в Дом счастья, а в один из домов знатного квартала. Окруженный глухим забором и садом, дом был небольшой, но живописный. Нас встретили слуги и рабы, следом вышел хозяин. И его я узнал. Раджпутский наваб, уважаемый человек. Ему было неловко, и он прятал глаза, но все же пробормотал приветствие. 

- Где роженица? – спросил я, снимая верхний халат и ополаскивая руки в тазу с розовой водой, который мне тут же поднесли. 

- Она в комнате, хафиз, - Мохана пошла вперед, указывая дорогу. 

Женщина была без сознания. Огромный живот, казалось, мог раздавить хрупкое тело. Меня поразила красота ее лица – тонкое, необыкновенно белое по сравнению со смуглыми лицами местных женщин. Волосы ее разметались по подушке, как отрез черного шелка. Я прощупал пульс, потом обнажил ее живот, чтобы определить положение плода. 

- Мы испробовали все, – сказала Мохана. – Но ребенок не желает покидать ее тела. 

- Нужно много горячей воды. Еще приведите двух женщин покрепче и телом, и духом, чтобы поддерживать роженицу. И принесите глубокую чашку и старого красного вина. 

Все мои приказанья исполнялись быстро и бесшумно. 

- Ребенок лежит правильно, - успокоил я Мохану. – Но твоя дочь слишком слаба, чтобы вытолкнуть его. Мне придется помочь ей… 

Сводница быстро закивала головой. Из ее глаз, густо подведенных сурьмой, потекли черные ручейки. 

- Сначала ее надо привести в чувство, - сказал я женщинам, которые вызвались помогать. Они с готовностью принялись растирать ступни и ладони роженицы, и легко похлопывать по щекам. Наконец, она открыла глаза и зашевелилась. Я просунул ей в рот обезболивающую пилюлю, не обращая внимания на стоны, и дал запить водой. – Следите, чтобы она не теряла сознание. Если такое случится, дайте понюхать из этого пузырька. 

Нельзя было терять ни минуты, потому что и мать и ребенок совсем ослабли. Я вдруг подумал, а надо ли помогать этому существу? Может, Аллах не хочет его появления на свет? Но тут же напомнил себе, что если я здесь – то это воля Аллаха, а значит, надо сделать все, чтобы ребенок остался жив. 

Положив инструменты в вино, как советовал великий Абу Синна, я выждал немного, и достал нож. Лезвие было тонким, как бритва. 

- Держите ее за руки и за ноги, - приказал я. – Не давайте ей дернуться, и поднимите галабею… 

Я вспомнил, как мне пришлось делать подобную операцию невестке наваба. Не могло быть и речи, чтобы увидеть детородные органы благородной женщины постороннему мужчине. «Пусть лучше умрет – на все воля Аллаха! - но не осквернится», - заявил наваб, грозно вращая глазами. Я не стал спорить и нашел выход, приказав покрыть тело рожавшей полотном, проделав два отверстия для рук, и сделал все наощупь. 

Здесь было гораздо легче. Я рассек женщине промежножность, и велел поставить ее на колени, чтобы ребенку легче было выйти. Роженица была слишком слаба, чтобы противиться и только стонала, кусая губы. 

Прошло несколько томительных минут, и в мои руки упал сморщенный красный комок, покрытый слизью и кровью. 

Ребенок, хоть и не очень большой, был все же крупным для этой женщины. Я взял на руки окровавленное тельце и положил себе на колени, прочищая крохотный ротик и ополаскивая водой личико. 

- Девочка? – приглушенно спросила за моей спиной Мохана. 

- Девочка, - подтвердил я. 

Мохана зашептала благодарственные молитвы. Я был уверен, что она молится своим, индийским богам, хотя это и было запрещено Великим Моголом. Я ничего не сказал. Новорожденная открыла глаза – мутные, но удивительно светлые. Мне показалось, что они были синего цвета, хотя при светильниках ни в чем нельзя быть уверенным. Девочка закричала, и ее мать дернулась в руках моих помощниц, прося показать дочку. Я положил ребенка ей на грудь и достал иглы и нити. 

Когда операция была закончена, я вымыл инструменты, набросил халат и пошел к выходу, ни с кем не прощаясь. 

Мохана пыталась поцеловать мне руку, но я отстранился. Она заметила мое недовольство, но не отступила. Настойчивость этой женщины могла войти в поговорку. Наваб из Раджпута тоже пытался поблагодарить, протягивая кошелек. Я отказался брать деньги. 

- Хафиз! – сказала вдруг Мохана. – Вы спасли мою внучку, ее жизнь принадлежит вам… 

- Эта жизнь принадлежит распутству и похоти, - ответил я. – На все воля Аллаха, а я лишь делал свое дело. Теперь дай мне пройти. 

- Тогда скажите, как назвать новорожденную, - продолжала настаивать сводница. – Имя, данное вами, принесет счастье. 

- Сомневаюсь, - ответил я, уже выходя из дома, но она снова вцепилась в край моих одежд. Чтобы отвязаться от настырной женщины, я сказал: - Дай ей имя - Гури,[9] может это хоть немного обелит ее. 

Прошло около десяти лет или более. Я уезжал в Дели по приказу Великого Могола Аламгира, проверял казначеев в Бенаресе, потом опять был призван в Дели, и, наконец, получил разрешение вернуться на родину. Лакшманпур был моим городом. Только здесь дышалось легко, и я чувствовал себя дома. 

То была моя 45 весна. Аллах медлил призвать меня в джанну,[10] но я не торопился. Я никогда не был тороплив. Слуги остались в Дели, потому что Хадиджа хорошо справлялась и одна. Мы вернулись в Лакшманпур в сумерках, никем не замеченные. Я с удовольствием вдыхал запах цветов, корицы и горячего молока, витавший над улицами. Здесь ничего не изменилось. И я не изменился, только борода поседела больше, чем наполовину. 

[1] Сари, дхоти – национальная индийская одежда.

[2] Хиджаб, галабея – традиционная одежда мусульман.

[3] Хануман – персонаж поэмы «Рамаяна», сын бога ветра, помощник Рама.

[4] Хафиз – почетная должность, чтец Корана.

[5] Аламгир – падишах Аурангзеб, правил в 1659-1709 гг.

[6] Таваиф – куртизанка в Средневековой Индии, аналог японским гейшам и греческим гетерам.

[7] Наваб – князь.

[8] Мохана – «околдовывающая» (санскрит).

[9] Гури – «белая» (санскрит).

[10] Джанна – мусульманский рай.