Прошел
месяц. По обрывкам разговоров я узнавал, что Гури стала знаменитой и танцевала
во дворце по требованию самого наваба. Говорили еще, что Мохана решила сделать
ее преемницей, передав Дом Счастья, и что почти все знатные люди Лакшманпура
добивались ее благосклонности, но никто не преуспел. Я слышал о танцовщице,
которая рассказывает истории языком танца, все чаще и чаще. Юнцы горланили
бейты в ее честь, а замужние женщины поносили, на чем свет стоит, едва
кто-то из мужчин произносил ее имя.
Я слышал
о ней все чаще и чаще, и однажды увидел. Она шла по улице, похожая в своих
синих и желтых шелках на райскую птицу, попавшую в курятник. Женщины
разбегались перед ней, и, вероятно, злословили в спину, но она никого не
замечала. Она держалась гордо и прямо, как и тогда, когда танцевала перед
навабом. Наверное, она так же стояла и на суде, выслушивая приговор. Я не смог
заставить себя отвернуться, и просто смотрел.
Проходя
мимо, Гури поклонилась. Она не сказала ни слова упрека, и поклон ее был
почтителен. Я нашел в себе силы опустить глаза, но боковым зрением продолжал
следить, как она уходила. Потом я еще долго сидел, вцепившись в книгу, и
опомнился, только заметив, что полностью смял страницу.
С тех
пор Гури появлялась каждый день. Она проходила возле моего окна, кланялась – и
удалялась, даже не оглянувшись. Мой сад казался пустым без веселого перезвона
колокольчиков.
В одну
из бессонных ночей меня посетил наваб. Великий могол тайно прибыл в Лакшманпур
и созывал совет. Я давно не видел его, и сразу отметил, как он постарел.
Он был
старше меня лет на сорок. Совсем седой, немного сутулый, но глаза смотрели
по-прежнему зорко. Одевался он всегда просто и не любил чревоугодия. Вот и
сейчас на нем был выцветший халат, а рядом стояло блюдо с пресными лепешками.
Он
призвал немногих. Кроме меня и наваба были еще двое сановников. Аламгир более
слушал, нежели говорил. Фразы его были коротки, казалось, что он думает о
чем-то своем. Вскоре падишах отпустил князей, и, оставшись со мной и с навабом,
стал более разговорчив.
Великий
Могол ехал в Дели с алмазных копей и подарил нам по три неограненных камня
величиной с голубиное яйцо. Он поведал, что собирает войско, чтобы покончить с
мятежным принцем Акбаром, который переметнулся к раджпутам, но просил держать
это втайне, ибо все еще надеялся, что сын одумается и вернется к истинной вере.
Пока мы
беседовали, мимо дворца прошла толпа разодетых таваиф. Они пели и смеялись, а
два молодых князя собственноручно несли факелы, указывая им дорогу. Аламгир
нахмурился.
- Это
переходит дозволенное, - сказал он, мрачнея. – Слышал, что и тебе, хафиз,
досаждала местная блудница?
- Все
закончилось, падишах, - ответил я.
- Мы
наказали негодницу, чтобы остальным не было повадно, - вступил в разговор
наваб.
Аламгир
откинулся на подушки, губы его сжались в узкую полоску.
- Не похоже, что из этого извлекли урок! - сказал он
жестко, и наваб сначала покраснел, а потом побледнел. – Они продолжают свободно
разгуливать по моему городу!.. Продолжают смеяться и развращать юношей!.. Так
быть не должно.
Великий
могол погрузился в раздумье, а мы с навабом боялись пошевелиться. Прошло
достаточно много времени, когда Аламгир снова заговорил:
- Я
решил. Аллах требует, чтобы я хранил эту страну от разврата. Повелеваю завтра
же собрать всех блудниц и утопить.
-
Повелитель!.. – прошептал наваб, вцепившись себе в колени. Перо на его тюрбане
мелко задрожало.
- Ты
хочешь возразить? – Аламгир холодно посмотрел на наваба, отчего тот втянул
голову в плечи и потупился. – Молчишь? А ты, хафиз?..
Помедлив,
я положил подаренные алмазы на столик перед падишахом, встал на колени,
поклонился, уткнувшись лбом в ковер, и сказал:
- Воля
твоя, но пророк советовал не судить поспешно.
- О чем
это ты?
-
Многие из женщин, что живут в веселых кварталах, могут исправиться. Не все
довольны такой жизнью. Было бы жестоко судить их вместе с остальными.
-
Пророк велел побивать блудниц камнями! – возразил Аламгир.
- Воля
твоя, повелитель, - твердо сказал я, - но позволь тебе напомнить, что
письменного свидетельства об этом не оставлено, и что пророк также сказал:
обходитесь с женщинами достойно, и если они вам не по нраву, то, может быть,
Аллах устроил в этом великое благо.
- Какое
же благо в том, что блудницы заполонили город?! – спросил падишах, грозно глядя
на меня.
-
Может, Аллах удостоил тебя великой милости – ты обратишь на пусть спасения
многие души, и тем самым добудешь себе место в джанне, - сказал я и без страха
встретил его взгляд.
Он
снова задумался, и это был добрый знак.
- Будь
по-твоему, хафиз, - произнес он наконец. – Пусть те, кому уготовано Аллахом,
спасутся. Я даю месяц для того, чтобы всех продажных женщин выдали замуж. Кого
не пожелают взять – утопите без жалости! И горе всем вам, если хоть одна
блудница покинет город незамужней!
В ту же
ночь Великий Могол отбыл в столицу, а на следующее утро на площади зачитали его
приказ. Было много споров, но те, чья жизнь зависела теперь от воли мужчин, не
тратили время. Я видел, как пестрая стайка таваиф накинула на головы покрывала,
и разбежалась в разные стороны. Наверное, кто-то хотел предупредить подруг, а
кто-то торопился напомнить поклоннику о пылких заверениях в любви.
Теперь
каждую неделю в Лакшманпуре играли свадьбы. Одна за другой мимо моего окна
тянулись пышные процессии - то индусы вели жениха и невесту, связанных друг с
другом гирляндами цветов, то чинно шествовали последователи пророка – впереди
мужчины, а следом за ними – женщины, похожие в своих хиджабах на коконы,
поставленные на разноцветные чувяки. И каждый день мимо проходила Гури.
Проходила, останавливалась, кланялась, шла дальше.
На
закате жизни время летит быстрее, чем в молодости. Этот месяц показался мне
коротким, как полвздоха. Хадиджа ворчала, что я сижу у окна с упорством,
достойным горы Гира.[21] Я не отвечал ей, но
бессонница все больше и больше одолевала меня.
В один
из последних дней, установленных Аламгиром, Гури, поклонившись, подошла ближе и
заговорила.
-
Хафиз! – позвала она, просительно складывая руки. – Простите, что осмелилась
обратиться к вам! Примите сегодня прощальный поклон вашей покорной слуги!
Я
посмотрел в ее синие глаза. И сердце мое смягчилось.
-
Почему ты прощаешься со мной? Ты уезжаешь? – вопрос сорвался с языка сам собой,
словно бубенец с нитки.
Гури
мягко улыбнулась:
- Да,
хафиз.
-
Значит, ты вышла замуж, как повелел Аламгир?
- Да,
хафиз.
Я кивнул,
и углубился в чтение, а она удалилась. Так же, как и вчера, и позавчера, и
месяц назад. Строчки сливались в одну сплошную линию, а буквы никак не желали
обретать четкие контуры. В конце концов, я отложил книгу, ушел в сад и просидел
там до темноты.
- Пришла ЭТА женщина! –
с осуждением сказала Хадиджа, когда я вернулся в дом.
- Гури? – спросил я, и
голос мой дрогнул.
Старуха уставилась на
меня:
- Какая гурия?![22] Пришла городская сводня! Просит встречи с
вами! Я сказала, чтобы она убиралась.
- Позови ее, - сказал я
коротко.
- Я, верно, ослышалась,
хафиз…
Ранее я никогда не
повышал голоса на Хадиджу, но все когда-то бывает впервые:
- Позови Мохану! –
приказал я, и кормилица обижено выпятила нижнюю губу. Но мне не было дела до ее
обид.
[21] Гира
– гора, на которой пророку Мухаммаду явился ангел Джабраил.
[22] Гурии
– красавицы, живущие в джанне, предназначенные в жены праведникам.
