Прошел месяц. По обрывкам разговоров я узнавал, что Гури стала знаменитой и танцевала во дворце по требованию самого наваба. Говорили еще, что Мохана решила сделать ее преемницей, передав Дом Счастья, и что почти все знатные люди Лакшманпура добивались ее благосклонности, но никто не преуспел. Я слышал о танцовщице, которая рассказывает истории языком танца, все чаще и чаще. Юнцы горланили бейты в ее честь, а замужние женщины поносили, на чем свет стоит, едва кто-то из мужчин произносил ее имя.

Я слышал о ней все чаще и чаще, и однажды увидел. Она шла по улице, похожая в своих синих и желтых шелках на райскую птицу, попавшую в курятник. Женщины разбегались перед ней, и, вероятно, злословили в спину, но она никого не замечала. Она держалась гордо и прямо, как и тогда, когда танцевала перед навабом. Наверное, она так же стояла и на суде, выслушивая приговор. Я не смог заставить себя отвернуться, и просто смотрел. 

Проходя мимо, Гури поклонилась. Она не сказала ни слова упрека, и поклон ее был почтителен. Я нашел в себе силы опустить глаза, но боковым зрением продолжал следить, как она уходила. Потом я еще долго сидел, вцепившись в книгу, и опомнился, только заметив, что полностью смял страницу. 

С тех пор Гури появлялась каждый день. Она проходила возле моего окна, кланялась – и удалялась, даже не оглянувшись. Мой сад казался пустым без веселого перезвона колокольчиков. 

В одну из бессонных ночей меня посетил наваб. Великий могол тайно прибыл в Лакшманпур и созывал совет. Я давно не видел его, и сразу отметил, как он постарел. 

Он был старше меня лет на сорок. Совсем седой, немного сутулый, но глаза смотрели по-прежнему зорко. Одевался он всегда просто и не любил чревоугодия. Вот и сейчас на нем был выцветший халат, а рядом стояло блюдо с пресными лепешками. 

Он призвал немногих. Кроме меня и наваба были еще двое сановников. Аламгир более слушал, нежели говорил. Фразы его были коротки, казалось, что он думает о чем-то своем. Вскоре падишах отпустил князей, и, оставшись со мной и с навабом, стал более разговорчив. 

Великий Могол ехал в Дели с алмазных копей и подарил нам по три неограненных камня величиной с голубиное яйцо. Он поведал, что собирает войско, чтобы покончить с мятежным принцем Акбаром, который переметнулся к раджпутам, но просил держать это втайне, ибо все еще надеялся, что сын одумается и вернется к истинной вере. 

Пока мы беседовали, мимо дворца прошла толпа разодетых таваиф. Они пели и смеялись, а два молодых князя собственноручно несли факелы, указывая им дорогу. Аламгир нахмурился. 

- Это переходит дозволенное, - сказал он, мрачнея. – Слышал, что и тебе, хафиз, досаждала местная блудница? 

- Все закончилось, падишах, - ответил я. 

- Мы наказали негодницу, чтобы остальным не было повадно, - вступил в разговор наваб. 

Аламгир откинулся на подушки, губы его сжались в узкую полоску. 

- Не похоже, что из этого извлекли урок! - сказал он жестко, и наваб сначала покраснел, а потом побледнел. – Они продолжают свободно разгуливать по моему городу!.. Продолжают смеяться и развращать юношей!.. Так быть не должно. 

Великий могол погрузился в раздумье, а мы с навабом боялись пошевелиться. Прошло достаточно много времени, когда Аламгир снова заговорил: 

- Я решил. Аллах требует, чтобы я хранил эту страну от разврата. Повелеваю завтра же собрать всех блудниц и утопить. 

- Повелитель!.. – прошептал наваб, вцепившись себе в колени. Перо на его тюрбане мелко задрожало. 

- Ты хочешь возразить? – Аламгир холодно посмотрел на наваба, отчего тот втянул голову в плечи и потупился. – Молчишь? А ты, хафиз?.. 

Помедлив, я положил подаренные алмазы на столик перед падишахом, встал на колени, поклонился, уткнувшись лбом в ковер, и сказал: 

- Воля твоя, но пророк советовал не судить поспешно. 

- О чем это ты? 

- Многие из женщин, что живут в веселых кварталах, могут исправиться. Не все довольны такой жизнью. Было бы жестоко судить их вместе с остальными. 

- Пророк велел побивать блудниц камнями! – возразил Аламгир. 

- Воля твоя, повелитель, - твердо сказал я, - но позволь тебе напомнить, что письменного свидетельства об этом не оставлено, и что пророк также сказал: обходитесь с женщинами достойно, и если они вам не по нраву, то, может быть, Аллах устроил в этом великое благо. 

- Какое же благо в том, что блудницы заполонили город?! – спросил падишах, грозно глядя на меня. 

- Может, Аллах удостоил тебя великой милости – ты обратишь на пусть спасения многие души, и тем самым добудешь себе место в джанне, - сказал я и без страха встретил его взгляд. 

Он снова задумался, и это был добрый знак. 

- Будь по-твоему, хафиз, - произнес он наконец. – Пусть те, кому уготовано Аллахом, спасутся. Я даю месяц для того, чтобы всех продажных женщин выдали замуж. Кого не пожелают взять – утопите без жалости! И горе всем вам, если хоть одна блудница покинет город незамужней! 

В ту же ночь Великий Могол отбыл в столицу, а на следующее утро на площади зачитали его приказ. Было много споров, но те, чья жизнь зависела теперь от воли мужчин, не тратили время. Я видел, как пестрая стайка таваиф накинула на головы покрывала, и разбежалась в разные стороны. Наверное, кто-то хотел предупредить подруг, а кто-то торопился напомнить поклоннику о пылких заверениях в любви.

Теперь каждую неделю в Лакшманпуре играли свадьбы. Одна за другой мимо моего окна тянулись пышные процессии - то индусы вели жениха и невесту, связанных друг с другом гирляндами цветов, то чинно шествовали последователи пророка – впереди мужчины, а следом за ними – женщины, похожие в своих хиджабах на коконы, поставленные на разноцветные чувяки. И каждый день мимо проходила Гури. Проходила, останавливалась, кланялась, шла дальше. 

На закате жизни время летит быстрее, чем в молодости. Этот месяц показался мне коротким, как полвздоха. Хадиджа ворчала, что я сижу у окна с упорством, достойным горы Гира.[21] Я не отвечал ей, но бессонница все больше и больше одолевала меня. 

В один из последних дней, установленных Аламгиром, Гури, поклонившись, подошла ближе и заговорила. 

- Хафиз! – позвала она, просительно складывая руки. – Простите, что осмелилась обратиться к вам! Примите сегодня прощальный поклон вашей покорной слуги! 

Я посмотрел в ее синие глаза. И сердце мое смягчилось. 

- Почему ты прощаешься со мной? Ты уезжаешь? – вопрос сорвался с языка сам собой, словно бубенец с нитки. 

Гури мягко улыбнулась: 

- Да, хафиз. 

- Значит, ты вышла замуж, как повелел Аламгир? 

- Да, хафиз. 

Я кивнул, и углубился в чтение, а она удалилась. Так же, как и вчера, и позавчера, и месяц назад. Строчки сливались в одну сплошную линию, а буквы никак не желали обретать четкие контуры. В конце концов, я отложил книгу, ушел в сад и просидел там до темноты.

- Пришла ЭТА женщина! – с осуждением сказала Хадиджа, когда я вернулся в дом. 

- Гури? – спросил я, и голос мой дрогнул. 

Старуха уставилась на меня: 

- Какая гурия?![22] Пришла городская сводня! Просит встречи с вами! Я сказала, чтобы она убиралась. 

- Позови ее, - сказал я коротко. 

- Я, верно, ослышалась, хафиз… 

Ранее я никогда не повышал голоса на Хадиджу, но все когда-то бывает впервые: 

- Позови Мохану! – приказал я, и кормилица обижено выпятила нижнюю губу. Но мне не было дела до ее обид. 

[21] Гира – гора, на которой пророку Мухаммаду явился ангел Джабраил.

[22] Гурии – красавицы, живущие в джанне, предназначенные в жены праведникам.