И отверг сын путь отца своего,
Ибо путь сей – есть ложь и зло…
Глава 0
«Вот ты и открыл первую страницу. Это далось тебе легко. Также легко, как сдуть с одуванчика его белый пушистый венец, также просто, как сделать глоток прохладной воды в изнуряющую июльскую жару. Ты открыл первую страницу, не подозревая о том, что ждет тебя там, за десятками подобных страниц, сотнями слов и тысячами ровных черных знаков. Разве тебе это неинтересно? Разве ты не томим предвкушением открытия? Или считаешь, что все уже открыто до тебя? О-о! Тогда ты заблуждаешься! Заблуждаешься точно также, как заблуждался еретик Коперник, или набожный неудачник Дарвин. Заблуждаешься с единственной разницей от ушедших в небытие и оставивших после себя лишь звучные имена – ныне тебя за подобное не сожгут на костре, не повесят и не гильотинируют. Ты владеешь одной из самых главных свобод – свободой иллюзии, принесшей в ваши мир столько страданий. Запомни: все страдания от иллюзий. Иллюзия собственной силы и важности, иллюзия полной власти, иллюзия всепоглощающей любви, иллюзия свободы…
Я тебя наверное утомил своим пристрастием к нравоучениям? Опять же это твое чувство – всего лишь иллюзия. Ты продукт человечества и потому мыслишь шаблонами своей цивилизации. Но скоро это изменится. Изменится потому, что в твоих руках эта книга. Уверен – еще пара таких страниц и ты захочешь отбросить этот томик в самый дальний угол комнаты, а может и вообще в камин (если таковой у тебя имеется). Но ты этого не сделаешь. Ты будешь читать дальше и дальше, продираясь сквозь мои нравоучения, которые вскоре покажутся елеем для твоего оживающего, просыпающегося от тысячелетней спячки ума. Нет, ты не выбросишь эту книгу никогда! Даже заучив ее наизусть, ты будешь возвращаться к ней снова и снова, и делать очередные открытия…
Теперь ты подумал: «Ну, и заливает же этот писака!» Не оправдывайся. В твоей голове родилась именно эта мысль. Ничего, я не обижаюсь на тебя. Твои сегодняшние мысли – иллюзия, до краев наполненная пустотой сознания собственной значимости. Типичная ошибка просвещенного человека! Это ты поймешь, когда дочитаешь книгу до самого конца. Впрочем, есть ли у нее конец? Этого не знаю даже я – ее автор, критик и издатель. Скорее всего, нет. Вот ты снова скептически улыбнулся, подумав, что конец есть у всего – у жизни, у Вселенной, у бытия, у времени… А вот это уже иллюзия высшего порядка. Это иллюзия Бога, вложенная в умы «передового человечества». Считаешь, что я замахнулся на неприкосновенное? Может быть, может быть… Извини, если оскорбил твои чувства. Хотя теперь в своем сознании вы все атеисты. А если точнее, то поверхностно верующие…
Перехожу к своему следующему тезису. Если ты относишься к категории внимательных читателей, то наверняка заметил, что эта книга начинается с нулевой главы…
Теперь, после того, как ты перевернул страницу, дабы убедиться в этом еще раз, и вернулся к излагаемой мною мысли, я, конечно, соглашусь с тобой: с точки зрения литературной, нулевая глава является полной ерундой, авторским выкрутасом, претендующим на оригинальность. Этакий словесный (точнее математический) абстракционизм. Ибо все в подлунном мире начинается с цифры «один». Нет нулевого года, нулевой монеты, да и саму цифру «ноль» придумал плешивый и близорукий умник, чтобы хоть как-то вести счет после девяти. Ноль – есть небытие, а небытие – это мрак. Мрак же, как сказано в древних мудрых книгах – непроявленная реальность, в которой существует не только зло. Да и само зло не всегда есть плохо. Согласно одной из твоих иллюзий тебя в небытии не существовало, как не существовало вообще никого, кроме Его Наисветлейшего и Его Наитемнейшего. Ты же, по неизвестно откуда взявшейся традиции, выбрал эти две высших крайности и живешь, думая, что вот одно (добро) дается от первого, другое (зло) – от второго. Наивреднейшая иллюзия, превращенная в догму, от которой за последние две тысячи лет полегла не одна сотня миллионов человек. Скажешь – ерунда! Ерунда, конечно, в сравнении с тем, что через пару-тройку десятилетий в одночасье будут выкашиваться миллионы смертных страдальцев. Тогда и на это ни кто не обратит внимание. Так, мелочь, хотя и неприятная. Уже давно зло стали считать добром, а добро – злом. А те две сущности сидят в своих недоступных мирах и озадаченно чешут затылки: как же это вышло? Ведь хотели-то как лучше! А получилось так, как возжелал человек. А все потому, что забыли о третьем. Все кричат: третий лишний, третий лишний! Да не лишний он, а неудобный! Все, что неудобно – безоговорочно отметается и замещается иллюзией. Так было во все времена. Интересно, появится ли когда-нибудь эдакий ученый муж, кто-то вроде Фрейда или Юнга, который создаст полное учение об иллюзии. Боюсь, что создавая свою бессмертную теорию, он утонет в собственных иллюзиях и, не в силах бороться с неизбежным, возведет их в очередную догму. И будут на нее ссылаться тугоумные последователи, и станет она модной, и разрастется, как сорняк на огороде нерадивого хозяина.
Итак, небытие, мрак, зло-добро, ноль. Абсолютный ноль!.. Разве в самых темных, дальних углах твоего подсознания не сохранилось воспоминания об этом блаженном состоянии? Вот он настоящий рай, без иллюзий, смятений и боли! Вот оно естество! Разве ты не помнишь себя, как абсолютное сознание, сжавшееся до размеров атома, заполнившего всю Вселенную? Нет, ты наверняка этого не помнишь. Не отчаивайся, многие не догадываются о том, кто они есть на самом деле. Живут тихо, в свое удовольствие, творят, созидают, разрушают… И вдруг в один ни чем не примечательный день раздается стук в дверь, или кто-то бережно так кладет руку тебе на плечо. Ты оборачиваешься, вглядываясь в неясные черты, и вспышка ослепляет тебя, испепеляет твою нынешнюю плоть, обнажает скелет прошлого. Многие не выдерживают этого. Петля, затянутая на цветущей упругой шее, пуля, высверливающая отверстие от одного виска к другому, тесная смирительная рубашка… Не у всякого прошлое соответствует его иллюзиям или иллюзиям окружающих. Лишь избранные способны нарастить на скелет прошлого свежую плоть. Ты никогда не задумывался, что можешь принадлежать к этой когорте избранных? Избранных вечностью, мною?..
Я создавал эту книгу задолго до твоего рождения. Но я знал, что на свет появишься именно ты. Уже тогда я видел все твои достоинства и недостатки, знал, кем ты станешь в своей первой жизни и представлял, что из тебя должно получиться после. Знаешь, не так уж плохо и выйдет…»
***
Они шли вдоль высокой железнодорожной насыпи. Их было двое: он и Двенадцатый. Галька, пропитанная мазутом и соляркой, потрескивала под их босыми ногами. Шли они уже очень долго. Мимо, то слева, то справа проплывали большие города, маленькие поселки, одинокие крохотные сторожки, поля, засеянные наливавшейся золотом пшеницей и загадочно притихшие леса. Светило терявшее свою прежнюю силу августовское солнце, опускалась прохлада летней ночи, а они все шли и шли, перетирая сухими шершавыми ступнями острые камни в невесомую пыль. Когда подавал голос приближавшийся локомотив, они молча спускались на обочину и провожали взглядом проносившиеся вагоны. Машинисты, сидевшие в кабинах электровозов, успевали покрутить пальцами у висков, и их перекошенные лица в следующую секунду уносились в будущее, таща за собой сотни тонн грохочущего железа. А путники вновь ступали на еще подрагивавшие черные и потрескавшиеся деревянные шпалы…
Он был довольно стар, худощав, не по годам подтянут и статен. Пепельные густые и вьющиеся волосы покрывали его миниатюрную голову. Он имел выразительное, точно у актера американских вестернов сороковых годов, лицо – загорелое, обветренное, гладко выбритое и испещренное сеткой глубоких морщин, с острым орлиным носом. Он почти никогда не улыбался. Даже когда того требовали правила приличия. Лишь появлявшаяся мягкость в его колючих серых глазах выдавала особое его расположение духа. Его же лицо оставалось непроницаемым, будто высеченное из благородного камня.
Одет он был старомодно и даже довольно странно: несмотря на летний зной, на его широких костлявых плечах болтался темно-синий болоньевый плащ, под расстегнутыми полами которого виднелся потертый, но все еще находившийся в хорошем состоянии костюм-тройка. Ворот ослепительно белой манишки стягивал малиновый галстук-бабочка. В жилистой широкопалой руке он нес старый саквояж, по сморщенному и тощему виду которого можно было подумать, что тот совершенно пуст. Или почти пуст.
И совсем же не вязалось с его благообразной внешностью аристократа то, что он был бос. Ни кто не знал, почему он не носил обуви. Даже Двенадцатый. Однако это ни как не влияло на скорость его передвижения, которой мог бы позавидовать любой мастер спортивной ходьбы. Казалось, ему было все равно: идти ли по ровному, как зеркало, автобану, теплому и ласковому песку, битому стеклу, ржавым гнутым гвоздям. Лицо его неизменно сохраняло строгое и отрешенное выражение, какое можно увидеть на потемневших от времени портретах и иконах благочестивых старцев.
Его спутник – тридцатилетний голубоглазый, пышущий здоровьем блондин, на целую голову возвышавшийся над стариком – шел позади, стараясь попадать босыми ступнями точно в след впереди идущего. Это он делал от того, что его ноги еще не обладали той выносливостью, какую имели ноги старика, а путь, проложенный им, был мягок и удобен.
Двенадцатый старался вести себя и поступать точно так же, как и старик. Он также не носил обуви, его красивое мужественное лицо не выражало ничего, даже когда острый угол осколка битого стекла с хрустом входил в его пятку, и кровь обагряла землю. Правда, рана его немедленно заживала, однако боль – этот бич рода человеческого, делавший его слабым и трусливым – боль еще какое-то время давала о себе знать.
Весь их путь старик молчал. И Двенадцатый ни разу не разомкнул свои уста. Да и зачем им было разговаривать, когда хватало одного лишь беглого взгляда.
В противоположность старику Двенадцатый выглядел весьма стильно: узкие и светлые, подвернутые у щиколоток джинсы и белая футболка подчеркивали его спортивную фигуру. За спиной у него болтался переброшенный через плечо и поддерживаемый указательным пальцем за петлю вельветовый пиджак, на нагрудном кармане которого отливало золотой вязью «P.N.».
Двенадцатый шел, не отводя цепкого взгляда от спины своего ведущего, повторяя все колебания сухопарой его фигуры. Ему казалось, что он и дышит в такт легким старика. Это обстоятельство придавало парню новые силы. Еще же он помнил, что во внутреннем кармане его пиджака лежала книга, подаренная стариком, и прочитанная им уже трижды. По прибытии в город Двенадцатый намеревался в очередной раз открыть ее выцветшие страницы. И эта мысль гасила периодически вспыхивавшую боль.
Железнодорожное полотно начало уходить влево, огибая плотную стену хвойного леса. Сбоку от насыпи возник потрескавшийся деревянный столб, который венчал белый металлический квадрат с черными цифрами «252». Впереди показался серый кирпичный домик, за которым торчала вздыбленная бело-красная рука шлагбаума. Метрах в ста от домика две женщины, затянутые в желтые куртки и голубые платки, неспешно выкашивали густую высокую траву, облеплявшую игрушечный домик и наползавшую на насыпь. Вернее, косила одна – низкорослая и коренастая с красным рябым лицом. Вторая, что была моложе, стояла, опершись на черенок косы, и задумчиво глядела себе под ноги.
Поравнявшись с женщинами, старик громко спросил:
-Далеко ли до города?
Косившая смахнула с рябого лица капли пота вместе с налипшим гнусом и, сплюнув в траву вязкую слюну, язвительно заметила:
-Во-первых, здрасьте! У нас тут так принято! А, далеко ли до города? – это смотря как добираться. Если на дрезине, то минут тридцать, а ежели на своих двоих – часа за три-четыре управитесь.
По женщине было видно, что несмотря на внешнее раздражение, ей хотелось поболтать с путешественниками. Она аккуратно положила инструмент в траву и, подперев полные складчатые бока руками, уставилась на старика.
-Чего босиком-то? – удивилась она. – Ноги что ли казенные?
Старик промолчал и взглянул на Двенадцатого. Они спустились с откоса. Парень нагнулся. Поднял косу и, легко размахивая ею, пошел вдоль насыпи к асфальтовой ленте переезда.
-Зачем это? Чего это он!? Не надо, мы сами управимся! – засуетилась женщина, комично жестикулируя. – Катька! – окликнула она задумчивую подругу. – Какого хрена ты столбом стоишь! Скажи хоть что ни будь!..
Старик ухватил своей широкой ладонью женщину за запястье и, сжав его, проговорил спокойным властным голосом:
-Так нужно. В этом ведь ничего плохого нет…
Катька, наконец, вышла из оцепенения и подняла голову. Старик увидел красивое молодое лицо с глазами полными грусти. Эти глаза смотрели вслед удалявшемуся Двенадцатому.
-Хорошо идет! – шепотом пробормотала она.
-Вечно у тебя одно на уме! – толкнула Катьку в округлое бедро рябая женщина. – Прости, Господи!
Старик раскрыл кожаный саквояж, вытащил оттуда щетку и принялся старательно соскабливать ею пыль с плаща.
-Почему не поездом добираетесь? – полюбопытствовала женщина. – Денег нет? Вроде приличные люди. Не бичи какие-нибудь.
-Нам так удобнее, - скупо бросил старик, усердно работая над рукавом, на котором темнело пятно засохшей грязи.
-Что не поездом – это вы зря, - со вздохом заметила собеседница. – В трех километрах отсюда река протекает. Через нее перекинут железнодорожный мост. Так вот вас на него не пустят. Там охрана. Это ведь стратегический объект! – многозначительно подняла она указательный палец.
-Какой объект? – переспросил старик, не отрываясь от своего занятия.
-Стра-те-ги-чес-кий! – ударила по каждому слогу женщина.
Старик пожал плечами, убрал щетку в саквояж и, щелкнув замками, сказал:
-Вот и все.
В воздухе отчетливо и терпко пахло потом и свежескошенной травой. За спиной ряболицей женщины бесшумно возник Двенадцатый. Он устало стянул с себя мокрую футболку и принялся неспешно обтирать ею блестевшее под лучами солнца мускулистое тело. Катька зачарованно уставилась на обнаженный торс парня. Ее подруга обернулась и ахнула:
-Неужто управился!
Парень молча кивнул.
-Ну, ты и шустер! – хлопнула себя по мясистым ляжкам женщина. – Мы бы до самого вечера горбатились. Спасибо тебе, добрая душа!
-Пойдемте, чайку попьем, - подала томный голос Катька.
Рябая встрепенулась, сообразив, что незнакомцев следует отблагодарить, и поддержала Екатерину:
-И то верно! У меня еще и самогон есть. Идемте в дом!
Двенадцатый вопросительно посмотрел на старика. После секундного бессловесного диалога они направились к дощатому некрашеному крыльцу. Екатерина просияла лицом, ожила и, проскользнув в дом прямо перед носом у гостей, призывно загремела посудой. Рябая насмешливо хмыкнула и, впуская в узкий темный коридор мужчин, наконец представилась:
-Меня Ангелиной зовут. А она – Екатерина. Напарницы мы – наперсницы. Уже пять лет, как в этой дыре…
-Присаживайтесь, - пригласила вошедших Катька за небогатый стол, на котором кроме огромной сковороды с остывающей жареной картошкой, графина с мутной белесой жидкостью, двух очищенных луковиц, да горки нарезанного домашнего хлеба ничего не было.
Старик вновь взглянул на Екатерину. Та успела переодеться в короткое ситцевое платьице, распустила длинные каштановые волосы, а на шею набросила тонкое жемчужное ожерельице. Старик усмехнулся одними глазами и сел на стул. Ангелина живо разлила по рюмкам самогон и уже собралась сказать что-нибудь банальное в качестве тоста, как вдруг вспомнила:
-А вас-то как величать?
Старик распрямился, хрустнув костями, и, подумав недолго, ответил:
-Зовите меня отец. А его, - он обернулся к парню, глядевшему в пустую тарелку, - а его – земляк.
Екатерина хихикнула:
-Чудные вы!
Она взяла табурет, подсела к Двенадцатому и принялась накладывать ему ломтики картофеля.
-Ладно, давайте выпьем за знакомство! – подняла подрагивающей рукой рюмку Ангелина.
Двенадцатый потянулся к наполненному бокальчику, но старик стремительным движением остановил его. Он поднес рюмку парня к своему носу, принюхался, а затем выплеснул ее содержимое на ковровую дорожку, сопроводив сей поступок злым бормотанием: «Вредная иллюзия!..»
Самогон застрял в горле Ангелины. Она поперхнулась, закашлялась, точно неисправный двигатель, и прохрипела, брызгая слюной:
-Что же это вы, отец, хозяев обижаете! Нехорошо так!..
-Прости, хозяйка, но мы не пьем, - глухо извинился старик, нанизывая на вилку ломоть хлеба.
-Брезгуете? Ладно, поешьте хоть. Екатерина, неси самовар. Может, от чая не откажутся…
Екатерина встала и поманила за собой в соседнюю комнату Двенадцатого:
-Поможешь мне, земляк…
От первой же рюмки самогона Ангелина осоловела. Подперев полную, раскрасневшуюся пуще прежнего щеку кулаком, она со вздохом сказала:
-Это и к лучшему, что не пьете. Вот мой первый покойный муженек не просыхал совсем. Я его трезвым видела всего один раз. И то в день свадьбы, когда регистрироваться поехали. А потом… Умер-то он от того, что собственной блевотиной захлебнулся…
В соседней комнате послышалась слабая возня, скрип. Упало что-то тяжелое. Раздался чуть слышный стон, а затем равномерные, все нарастающие удары, смешанные с тонким попискиванием, начали сотрясать тонкую деревянную перегородку, разделявшую комнаты.
Ангелина прервала невеселое повествование, насторожилась.
-Господи, да что же это такое! – прошептала она.
Руки ее нервно забегали по столу. Вцепившись глазами в невозмутимо жующего старика, женщина нарочито громко продолжала рассказывать о своем втором супруге, бившем ее нещадно, о третьем, гулявшем направо и налево, не разбирая пола и возраста…
Деревянная перегородка трещала, словно кто-то изнутри корежил ее ломом. С потолка посыпалась штукатурка. Казалось, еще несколько секунд таких усилий и начнет крошиться кирпич стен.
Нервы Ангелины не выдержали напора страстей, бушевавших в ее спальне. Она осеклась, быстро налила себе в рюмку и, залпом выпив очередные пятьдесят граммов, крикнула:
-Да, когда же они закончат, паразиты! Сил моих больше нет!
После очередного мощного толчка от верхнего угла перегородки отвалился тяжелый пласт извести, за стеной трубно охнули и, наконец, наступила долгожданная тишина.
-Кажется, все! – с облегчением, одними губами произнесла Ангелина и утерла платком влажный подбородок.
«Ой, что это у тебя такое! Что с тобой!» - донесся из-за перегородки дрожащий девичий голосок. Следом за этим невинным вопросом в соседней комнате раздался короткий низкий рык, от которого Ангелина мигом протрезвела и изменилась в лице. Дверь ее спальни распахнулась. Оттуда выбежал Двенадцатый. Старик поднял с пола саквояж, встал, бросив хозяйке скупое «нам пора», и, метнув на парня холодный взгляд, не прощаясь, вышел вон…
Старик и Двенадцатый миновали переезд, когда до их ушей долетел пронзительный женский крик. Двенадцатый остановился, обернулся. Его небесно-голубые глаза сделались вдруг фиолетовыми, затем коричневыми. Парень протянул в сторону домика правую руку, до хруста сжал кисть. Все его тело напряглось, лоб покрылся испариной. Он резко раскрыл побелевшую пятерню и одновременно с этим стекла в трех окнах игрушечного домика бесшумно, точно в немом кино, полетели наружу. Следом в освобожденные оконные проемы изнутри рванулось пламя, в считанные секунды охватившее кирпичное строение огненными клещами. Не прекращавшийся женский крик перешел в вой, который вскоре оборвался.
-Почему ты это сделал? – спросил старик Двенадцатого, со звериным блеском в глазах созерцавшего догоравшее пепелище.
-Она была слишком настойчивой… Она сама виновата. И еще… она увидела это…
Выражение на лице старика неожиданно изменилось. С тревогой в голосе он выдавил из себя:
-Что ж, истина выше мелких обстоятельств. Ты прав. Я рад, что ты уже кое-чему у меня научился. Но, помни, что следует быть очень осторожным. Пока еще не пришло наше время…
Развернувшись, они двинулись дальше. Легкий ветерок щекотал им ноздри слабым запахом гари. Наконец, обугленный домик и переезд исчезли за поворотом и железнодорожная насыпь стремительно начала расти вверх. Минут через пятнадцать в наступивших сумерках показались очертания того самого «стратегического объекта», о котором рассказывала теперь уже покойная Ангелина. Двенадцатый надел пиджак, застегнул его на все пуговицы. Старик, не оборачиваясь, спросил его:
-Ты чего-то боишься?
-Нет. Я же с тобой!
Старик поднял над головой руку, указательный и средний палец которой показывали латинскую букву «V». Парень ответил тем же. Они ускорили шаг…
Учуяв что-то, холеная немецкая овчарка охранника забеспокоилась и принялась скрести когтями дверь сторожки. Охранник отставил чашку с недопитым кофе, перекинул автомат на грудь и, взяв пса на поводок, вышел на улицу.
В первые секунды он ничего подозрительного не замечал. Однако овчарка продолжала нервничать. Она оскалила желтоватые клыки, шерсть на ее загривке поднялась и задрожала. Но вот и охранник, наконец, услышал приглушенное постукивание камней. Он снял автомат с предохранителя и положил палец на спусковой крючок. А вдруг медведь!.. Прошедшей весной оголодавший шатун задрал корову в соседней деревне. А летом его, якобы, видели на окраине города в лесопарковой зоне. Поведение хорошо выдрессированной собаки удивило охранника и навело на мысль, что это вполне мог быть какой-нибудь крупный зверь.
Постукивание усилилось. Овчарка рванулась вперед, но крепкая рука хозяина и прочная цепь удержали ее.
-Сидеть! – шикнул на нее охранник и сам присел на корточки, пристально вглядываясь в темноту.
В фиолетовых сумерках вначале размыто, а затем все более отчетливо проступали контуры двух человеческих фигур. Охранник облегченно вздохнул, потрепал возбужденную собаку по спине и, встав в полный рост, негромко крикнул:
-Эй, кто там!
Ответа не последовало. Незнакомцы приближались молча.
Наконец охранник смог разглядеть ночных путников – худого старика и молодого мужчину. Охранник шагнул к ним навстречу. Его собака снова испытала на прочность поводок, залившись злобным лаем.
-Да, замолчи ты! – пнул ее в бок сапогом охранник, а незнакомцам скомандовал миролюбиво:
-Стой! Кто идет?!
-Мил человек, - отозвался старик. – Нам бы в город попасть.
-В город? – удивился охранник. – Вы знаете, сколько до города километров!
-Знаем, мил человек! Но нам очень надо туда попасть, - просительно лепетал старик.
-Садитесь на поезд и езжайте. Через мост пешими я не могу вас пропустить. Таков порядок.
-А если мы, все же, нарушим этот порядок? – в голосе старика блеснула сталь. – Ведь не бывает правил без исключений!
-Только не для меня! – отрезал охранник. – Поворачивайте обратно! Иначе я буду вынужден вас задержать!
Почувствовав, как изменилось отношение хозяина к чужакам, овчарка, натянув поводок до предела, вскочила на задние лапы и клацнула пастью перед носом старика. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Обнажив безупречно белые зубы, он процедил, обращаясь к Двенадцатому:
-Какие злые люди бывают на свете! Очень жаль, очень жаль… А ведь все могло быть иначе!
Старик вздохнул, подошел к перилам моста и глянул вниз. Охранник не сводил глаз с подозрительных незнакомцев. Теперь только он заметил, что те не имели обуви, и это обстоятельство еще более его насторожило. Он обернулся и поглядел на дощатую сторожку, в которой находился телефон. Охранник прикидывал: стоит ли сообщать о данном инциденте или будет разумным не поднимать лишней шумихи.
На пульте связи, который был хорошо виден охраннику, загорелась красная кнопка – с противоположной стороны моста его вызывал напарник для очередного доклада. Охранник сделал инстинктивное движение в сторону сторожки, и на секунду потерял из поля зрения незваных гостей. В тот же миг старик, опершись руками о перила, молодецки перемахнул через них и полетел в реку. Его спутник бросился на охранника. Вернее, так тому показалось. Охранник отпустил поводок и вскинул ствол автомата, но парень, ловко увернувшись от острых собачьих клыков, запрыгнул на мостовое ограждение и, на какое-то мгновение застыв, обернулся. От его прощальной улыбки волосы шевельнулись у охранника по кепи. Не успел он прийти в себя, как молодой незнакомец полетел вниз вслед за стариком.
К реальности охранника вернул басовитый гудок приближавшегося на огромной скорости локомотива. Мужчина с автоматом отпрыгнул в сторону и кликнул замешкавшуюся на путях овчарку. Та заметалась, жалобно заскулила. Яркий свет фонарей электровоза ослепил ее, и следом за этим рокочущая махина накрыла несчастную псину. Не в силах видеть, как его любимца перемалывают бешено вращающиеся колесные пары, охранник что было сил зажмурился.
Дрогнули опоры, заскрежетали заклепки ферм – грузовой поезд влетел на мост. Внезапно режущий слух и леденящий душу звук прорвался сквозь грохот проходящего состава. К своему ужасу охранник ощутил, как тело моста просело и накренилось. Послышались беспорядочные сухие хлопки. Мужчина открыл глаза. От увиденного у него перехватило дыхание: стальные заклепки, крепившие громоздкое инженерное сооружение, точно пробки из-под шампанского, вылетали вон из своих отверстий. Безупречно прямая нить состава выгнулась. Равномерный перестук колес превратился в скрежет и из-под вагонов полетели искры. Охранник метнулся к деревянной будке, в надежде сообщить напарнику об аварии, и едва не провалился в огромный пролом. Впереди, за бетонной опорой, очередного мостового пролета уже не было. Вагоны один за другим ныряли в черную пустоту. Что-то тяжелое и раскаленное ударило охранника сзади. Неприятно хрустнул его крестец, однако боли мужчина не почувствовал. Он с сожалением понял, что стремительно падает вниз…
Последнее, что увидел охранник, было бурлящее озеро крови с бешено вращавшейся воронкой посредине, в самый центр которой он летел…
***
Продавец антикварного магазина «лавка древностей» с плохо скрываемым раздражением наблюдал за молодой женщиной, вот уже битых полтора часа перебиравшей его раритеты. Ей, как она выразилась, «хотелось подобрать в новую квартиру нечто, придавшее бы неповторимый шарм и особую изысканность уютному семейному гнездышку». Судя по всему, женщина не была стеснена в средствах. Первой, на чем остановился ее ищущий взгляд, лишь только она пересекла порог «Лавки древностей», стала часть походного чайного сервиза императора Павла I. Сервиз, выполненный из тончайшего китайского фарфора, стоил ни много, ни мало, а восемнадцать тысяч евро! Этому сервизу впору было оказаться на каком-нибудь аукционе, а не пылиться долгие годы за стеклянной витриной магазина.
Женщина, узнав, кому принадлежал сей шедевр китайских мастеров, пришла в неописуемый восторг. Продавец уже потирал ладони, предвкушая скорое избавление от залежалого дорого товара. Однако придирчивая дама, внимательно осмотрев сервиз, обнаружила, у двух чашек отколоты ручки, крышка прекрасной перламутровой сливочницы имеет трещину, а одно блюдце склеено.
Как ни пытался мужчина, стоявший за прилавком, объяснить женщине, что столь хрупкий материал, как фарфор, не может сохраниться на протяжении двух столетий в первозданном виде, та наотрез отказалась покупать сервиз.
Отвергнув бракованный товар, дама заинтересовалась позолоченным подсвечником из дореволюционного храма Христа Спасителя, затем долго разглядывала глиняную амфору, поднятую со дна Эгейского моря…
Монеты времен Людовика XV, кавалерийская шашка, граммофон, серебряный портсигар адъютанта Его превосходительства генерала Юденича, библия издания одна тысяча шестьсот пятнадцатого года – все эти вещи прошли через маленькие цепкие ручки, искавшие «нечто». Раздраженный продавец в сердцах посоветовал женщине покопаться в Эрмитаже или посетить музей истории Египта в Каире, на что та отреагировала весьма необычно, искренне и с радостью поблагодарив мужчину за хорошую идею.
Продавец нетерпеливо поглядывал на настенные часы. До закрытия магазина оставалось пятнадцать минут, которые он надеялся с достоинством выдержать.
Тренькнул серебристый колокольчик, висевший над стеклянной входной дверью. На пороге появился сухопарый, старомодно одетый старик, державший в одной руке плащ, а в другой саквояж. Посетитель рассеяно огляделся и, потоптавшись на месте, точно вытирая ноги, направился к одному из стеллажей, на котором были выставлены средневековые гравюры.
Женщина, тем временем, самозабвенно щебетала об ауре, какую несут с собой старинные вещи, о непреходящих ценностях, и о вечно занятом на работе муже, создавать уют для которого, являлось для нее главной обязанностью. Желая дать понять, что она зря отнимает драгоценное время, мужчина-продавец вытянул шею и, обращаясь к новому посетителю, громко поприветствовал его:
-Здравствуйте, уважаемый! Что вы ищите?
Женщина тот час прервала свой монолог и обиженно поджала пухлые лепестки губ. Старик безразличным взглядом скользнул по лицу продавца, подошел к прилавку и нагнулся.
-Вас что-то заинтересовало? – повторил свой вопрос, краем глаза наблюдая за обидевшейся женщиной.
Старик не ответил и, сделав шаг в сторону, вплотную приблизился к женщине. Та, брезгливо сморщив маленький нос-картошку, обмерила его взглядом с головы до ног. Глаза ее удивленно округлились.
-Фи! – коротко сказала она, прикрыв нос платком, развернулась, стукнув острыми каблучками, и, покачивая полными бедрами, направилась к выходу.
-Может, я вам чем-нибудь помогу? – вновь спросил продавец неразговорчивого старика, когда серебряный колокольчик звякнул за ушедшей женщиной.
Старик, ткнув пальцем в стекло прилавка, сухо бросил:
-Мне вот эту книгу.
Продавец засуетился, приподнял крышку стеллажа и, бережно вынув запыленный фолиант, подал старику.
-Это редчайший экземпляр! – с любовью глядя на книгу, произнес он. – Выпущен в тысяча девятьсот двенадцатом году. Прекрасный переплет и великолепное качество бумаги. А шрифт!.. Вы посмотрите только, какой шрифт! Мне известно, что было издано не то одиннадцать, не то двенадцать экземпляров этой книги…
-Тринадцать, - тихо ответил старик, разглядывая книгу в деревянном, потрескавшемся от времени переплете. На лицевой его части была вырезана рельефная маска, напоминавшая ритуальную шаманскую маску.
-Что вы сказали? Тринадцать?! – удивился продавец. – Откуда вам известно?
Старик положил желтоватую морщинистую ладонь на маску и, закрыв глаза, начал декламировать:
-…небытие, мрак, зло… Разве в самых темных и дальних уголках твоего подсознания не сохранились воспоминания об этом блаженном состоянии? Вот он настоящий рай! Вот оно естество! Разве ты не помнишь себя, как абсолютное сознание, сжавшееся до размеров атома, заполнившего всю Вселенную?..
-Вы знаете содержание книги наизусть? – изумился продавец. – Но, откуда? Ведь другие экземпляры утеряны!
Старик снисходительно улыбнулся:
-Я беру ее у вас.
Он раскрыл саквояж, порылся в нем, а затем положил перед мужчиной золотой слиток, величиной со спичечный коробок.
-Этого будет достаточно? – спросил он мужчину, ошалевшего от вида драгоценного металла.
-Д-да!.. Но здесь слишком много! Это книга столько не стоит!.. Может вам ее завернуть?
Старик учтиво поклонился и упрятал покупку в саквояж.
-Не нужно. Благодарю вас!
-Погодите! Позвольте еще один вопрос? – крикнул вслед уходившему незнакомцу продавец. – Зачем вам эта странная книга?
Старик остановился и через плечо посмотрел на продавца. Тому вдруг сделалось неловко от столь бестактного вопроса, выходившего за пределы его торговой компетенции, и от того, что он назвал книгу «странной». Мужчина развел руками, а старик ответил:
-Это мой подарок…
Сквозь широкие стекла витрины продавец разглядел, как странный покупатель подошел к молодому парню, терпеливо ожидавшему его у газетного киоска. Они обнялись, что-то сказали друг-другу и, повернувшись, скрылись за углом.
Продавец рассеянно потер горячий лоб. Ему показалось… Впрочем, всякая ерунда лезет в голову под конец напряженного трудового дня. А может, так оно и было на самом деле?.. Во всяком случае он отчетливо видел пальцы на ногах старика, когда тот выходил из магазина. Раз так, то получается, что на нем не было обуви? Действительно, ерунда…
Продавец хмыкнул, пожал плечами, сунул золотой слиток в карман куртки и закрыл кассу на ключ.
(продолжение следует)
