1

Прошло уже… Сейчас подсчитаю… Ага, прошло уже сорок два года, как появилась эта надпись в моем потрепанном альбоме с рассыпающимися страницами. И я думаю, что уже можно рассказать, без угрозы причинения вреда действующим лицам этого рассказа, то бишь мне и этой самой Вале, историю возникновения сей надписи.
Мне жена простит (дело ведь было до нее), ну, а муж Валентины – если он у нее есть или еще есть, - вряд ли узнает об этой истории. Потому что я, на всякий случай, все же слегка изменил номер дома и фамилию героини. Ну, мало ли.

Итак, ноябрь 1970 года. Холодным темным и дождливым вечером я, счастливый, поднимаюсь с перрона Петровского вокзала в вагон поезда, идущего на Павлодар. Я честно отслужил, а вернее будет, отпахал, два года в стройбате.
Полгода меня мурыжили в Нижнетагильской учебке, в которой между нещадной муштрой выучили на сварщика. Потом отправили дослуживать в костромские леса, где приютивший меня и еще несколько других младших специалистов из нашей и Калужской учебок батальон строил ракетную площадку.
После ее сдачи ракетчикам часть передислоцировали в саратовскую степь, под небольшой город Петровск, где мы вели обустройство военного городка для авиаторов (здесь располагался аэродром для практикующихся курсантов Балашовского летного училища) и сопутствующих ему объектов.
Ну, что там было и как за минувшие два года – это другая история. И я уже немало написал про разные приключения, случавшиеся со мной и моими однополчанами за время службы как в учебке, так и в доблестном ВСО (военно-строительном отряде), при желании их можно отыскать в интернете. Сейчас же речь пойдет совсем о другом.
Итак, я, в отглаженной парадке под аккуратно подрезанной шинелью с черными погонами, начищенных до зеркального блеска (правда, уже немного забрызганных жидкой грязью) ботинках и с небольшим чемоданом в руке поднялся в вагон. Да не один, а со своим дружбаном Витькой Тарбазановым. И тот был тоже не один – он увозил с собой молодую и уже беременную жену Татьяну.
Буквально за день перед нашим дембелем в доме родителей Татьяны была сыграна скромная свадьба, и затем они отпустили ее с Тарбазаном к нему домой. Одновременно плачущие и смеющиеся, родители топтались с нами тут же на перроне, и мы, дембеля (а нас в этот вечер было человек пять) время от времени подходили по знаку отца Татьяны к большой сумке, стоящей на лавочке, и он наливал нам понемногу самогонки и давал закусить салом, глотал ее и сам.
Еще одного нашего пацана, Юрика из Мурманска, провожала также заплаканная молодая женщина с подружкой. Я их обеих знал –не раз видел в плодосовхозе за речкой Медведицей, куда мы иногда самовольно ходили на танцы.
Ту, которая провожала уже пьяного Юрика, звали Тома. Красивая, между прочим, девка, правда, ее пригожесть несколько портил один почерневший передний зуб, и потому она старалась как можно реже улыбаться.
Тома время от времени припадала к солдатской груди и, орошая и без того уже мокрое от холодного мелкого дождя шинельное сукно, громким свистящим шепотом говорила:
- Ну, сука Юрик, смотри, если не вызовешь меня через месяц, как обещал, сама приеду и такое устрою, весь твой сраный Мурманск встанет на уши!
А Юрик усмешливо кривил красные мокрые губы на своем смазливом лице и, подмигивая мне – я стоял неподалеку, - деланно устало отвечал:
- Ну сколько уже тебе говорить, Томочка? Сказал – вызову, значит вызову.
Я знал: сколько бы здесь ни плакала на его груди Томка, Юрик ее не вызовет.
У Юрика там, в холодном Мурманске, была невеста. И он обещал на ней жениться, если она его дождется. И она его честно дождалась - во всяком случае, многочисленные друзья Юрика, которым он наказал следить за своей девушкой, еще ни разу ему плохого о ней не написали, о чем Юрик с гордостью нам сообщал. А Томка у него здесь была так, между делом.

2

В Петровске многие наши пацаны обзавелись девчонками. Это было запросто – изгородь вокруг части имела чисто символическое значение. Мы регулярно шастали через проделанные в ней дыры в самоволки и шлялись по городу и окрестным деревням, пропивая там свои получки (раз в месяц нам выдавали денежное довольствие – определенный процент от заработанного на объекте, бывало, что по десятке и даже больше).
Конечно, далеко не все петровские девушки хотели водить знакомство с вечно поддатыми нахальными солдатами в непонятном обмундировании (кроме «хэбэшек», нам выдавали еще и «вэсэошки» – робы из тонкого плотного сукна, состоящие из курток с отложными воротниками, и широких шаровар, заправляемых в сапоги).
Эти «вэсэошки», служившие нам и рабочей, и повседневной формой, сидели несколько мешковато, если их не ушивать. В них мы и убегали в самоволки, так как переодеваться в «хэбэ» было некогда. Естественно, дополнительного внимания к нам со стороны слабого пола такая далеко не гусарская форма не добавляла. Но здесь уже в силу вступали личное обаяние и умение убалтывать девчонок.
Кое-кому это неплохо удавалось. А потом те из них, кто не хотел уходить от отцовской ответственности, даже женился. Как вот курганец Витька Тарбазанов, вне строя Тарбазан, как Вовка Порода из Пензы (фамилию его не помню, но дразнили его так за то, что он всех, на кого злился, обзывал именно этим словом: «Ну ты, порода!»).
На его свадьбу мы ездили всем нашим отделением в ночь на воскресенье, пообещав старшине роты привезти водки и закуски. По дороге прижимистые родственники невесты Вовки-Породы накачали нас в кунге пахучей крепкой эссенцией, которая используется при производстве лимонада. И на свадьбу мы приехали пьянющими, там еще чуток добавили – и готов, свадьба для солдатиков состоялась!
Правда, перед тем, как отправиться утром в часть, мы успели подраться между собой в доме невесты, погоняли ночью по улицам поселка местных, потом они нас… В общем, свадьба запомнилась! Потом Породу отпустили на дембель раньше нас – у него дите родилось, а мы еще на аккорде пахали месяц. Но зато домой поехали с деньгами!
Стройбат – войска, как известно, хозрасчетные. Солдат там платит за все: за обмундирование, за питание, за помывку в бане. За все это идут вычеты из заработанного, а остаток ложится солдату на книжку.
Я был сварным, временами неплохо зарабатывал, так что сейчас у меня в грудном кармане парадки приятно топырилась толстенькая пачка кредиток – триста с чем-то рублев.
Было больше, но я, когда забежал проститься в роту, рублей с полста пораздавал пацанам - вместе отметить мой дембель мы не успевали, так пусть хоть без меня за меня выпьют.
Да еще в финансовой части с нас стрясли по червончику – на пропой офицерам. Но никто из дембелей и слова не сказал против этих поборов, главное – мы ехали домой! К родным, к друзьям, к девчонкам!
У меня, правда, девчонки дома не было. Не успел обзавестись. Закончил восьмилетку и уехал продолжать учебу в девятом классе в райцентр. В семнадцать лет вообще подорвал из дому на Урал, там проработал год на заводе ЖБИ, и ушел в армию.
Вот здесь у меня, на Урале, девчонок было несколько, но ни одной постоянной, все как-то несерьезно было с ними. Так что ни мне из слабого пола никто в армию не писал, ни я никому из них.

3

В армии общаться с девчонками сначала не было никакой возможности. Первые полгода - потому что держали нас за глухим высоким забором в учебке. Еще восемь месяцев потом забором вокруг части служила стена дремучего костромского леса, распростершегося во все стороны света на сотни километров.
И лишь когда служба перевалила за второй год, эта ситуация в корне поменялась, потому как батальон наш после перевода в Саратовскую область разместился буквально на окраине города – до первых домов Петровска было всего с километр или даже меньше.
А до поселка газовиков (они жили на линии большого строящегося газопровода Уренгой-Петровск-Помары-Ужгород в нескольких двухэтажных домах) было вообще рукой подать, через дорогу. Вот там-то я и познакомился с Надюшей.
Возвращался из похода за бормотухой в деревню за Медведицей, и увидел ее, молоденькую такую, очень симпатичную брюнеточку с красивыми карими глазами, одиноко сидящую на лавочке напротив двухэтажного дома, и нагло попросил разрешения присесть рядом.
От меня попахивало винцом, одет я был в ту самую мешковатую, хотя уже и ушитую, «вэсэошку», и тем не менее, она не прогнала меня, не убежала в дом, и даже не отодвинулась, когда я уверенно опустился рядом с ней на лавочку.
Я тогда самоуверенно подумал, что пришелся ей по сердцу. Хотя в те далекие годы я действительно нравился женщинам, и лишь моя неопытность, да и порой - чего уж там скрывать! - нерешительность вынуждали их иногда разочаровываться во мне.
Наденьку я не то, чтобы разочаровал. Она и подумать не могла, что я обойдусь с ней, как и полагается солдатам поступать с доверившимися им женщинами при краткосрочных знакомствах. Во-первых, она была не женщина, а всего лишь девочка-подросток, перешедшая в десятый класс, хотя и имеющая к тому времени все полагающиеся женщине формы – грудь там, попка, красивые ноги. Во-вторых, она сразу прониклась ко мне особым доверием, и уже на третьем по счету свидании пригласила к себе в дом.
Вернее будет сказать, в квартиру к ее одинокой тете. Наденька под конец лета приехала к ней погостить из какого-то учхоза с забавным названием Муммовка. Ну и вот, когда тетя была на работе, а я приперся к Наденьке среди бела дня (работал в эту неделю во вторую смену), она пригласила меня в дом попить чаю.
Вот там-то я впервые обнял, притянул к себе и поцеловал Надю. А когда почувствовал, как ее маленькие и упругие грудки уперлись в мою грудь, а сама она учащенно дышит, в голове у меня все помутилось от вспыхнувшего желания. Я не сдержался, подхватил Наденьку под коленками и взял на руки ее легонькое тело.
Рукава моей «вэсэошки» были закатаны, и я никогда не забуду того прикосновения легших мне на руку округлых и теплых девичьих ножек с нежной, шелковистой кожей. Она ойкнула от неожиданности и обхватила мою шею руками, лицо ее порозовело. Наши губы снова встретились.
Но самообладания Надя при этом не потеряла. Как только я торопливо направился со своей драгоценной ношей к дивану в гостиной, она тут же строго сказала мне:
- Куда? Ну-ка верни меня на место.
И отняв руки от моей шеи, жестко уперлась ими мне в грудь, выказывая желание освободиться. И я покорно поставил ее на пол. Так между нами тогда ничего и не произошло. И я с досады выдул потом штук шесть чашек чая и съел почти все клубничное варенье из розетки, гостеприимно выставленное Надей.
Потом она уехала в свою Муммовку, мы условились переписываться, но переписка была какая-то вялая, и вскоре пленительный образ Наденьки стал терять свои очертания, а потом и вообще растаял в моем воображении, хотя ощущение нежного тепла от ее ног у себя на руках я еще долго помнил и даже физически ощущал – как, видимо, неосуществленное сексуальное влечение к ней.
Так что армию я покидал девственником.

4

В вагоне тронувшегося поезда, за замызганными окнами которого медленно проплывали плохо освещенные станционный перрон и темные улицы Петровска, Тарбазан со своей Танюхой осели в одном плацкартном купе, мне досталось место через стенку от них.
На эту девушку я сразу обратил внимание – она сидела у окна на застеленной поверх матраса ворсистым одеялом нижней полке, и с любопытством обернулась ко мне, когда я с шумом закинул свой чемоданчик на багажную полку.
Поезд набирал ход, и на столике сначала тихонько, а потом все сильнее стали дребезжать стаканы в алюминиевых подстаканниках. Соседи ее, укрывшись простынями и обернувшись спинами к нам, спали на своих полках, и свет в купе горел неяркий. Но он позволил мне достаточно хорошо рассмотреть бодрствующую попутчицу. Это была светловолосая голубоглазая особа лет двадцати пяти, довольно симпатичная, с ярким макияжем на лице, который она, видимо, решила не смывать на ночь.
- Здрасьти, - чуточку развязнее, чем следовало бы, поздоровался я, снимая с себя ремень с надраенной блескучей бляхой и расстегивая шинель. – Ничего, если мы с вами дальше вместе поедем? Вам вообще куда? Мне вот до Павлодара пилить.
Повесив шинель на крючок за спиной у себя и закинув шапку на верхнюю полку, я отвернул ее постель и уселся на голую полку с краю. Эта моя предупредительность, похоже, понравилась блондинке.
- Да садился бы на одеяло, - улыбнувшись и обращаясь ко мне на «ты», сказала она. Я это оценил как выказанное расположение и тут же обрадованно разулыбался.
- Ну, на одеяло, так на одеяло!
И приподнявшись, вернул отвернутый угол постели на место и с довольным видом снова уселся, теперь уже на одеяло.
- Меня Маратом зовут, - сообщил я очаровательной попутчице, уже начиная влюбляться в нее. – Так ты так и не сказала, куда едешь. Хорошо бы до Павлодара! Целых два дня вместе!
- Валя, - церемонно протянула она мне узкую прохладную ладошку. – Нет, мне немного поближе. Я в Шортандах выйду.
- Шортандах… Никогда не слышал.
- Да не Шортандах, а Шортанды! – зазвенел колокольчик ее милого смеха. Спящий на противоположной нижней полке сосед заворочался, повернулся лицом к нам. Это была мордатая тетка с растрепанной прической и недовольным заспанным лицом.
- Молодые люди, нельзя ли потише, - басом сказала она, и снова повернулась к нам спиной, натягивая простыню на голову.
Валентина заговорщицки прижала палец к губам. Дальше мы общались шепотом. Оказалось, Валентина ездила в Подмосковье навестить своих предков – бабушку с дедушкой, а в Шортанды она живет с родителями, которые в конце пятидесятых приехали сюда по комсомольской путевке на целину.
Работает в школе старшей пионервожатой и учится заочно в техникуме в Целинограде. Была недолго замужем, но не ужилась со свекровью, на сторону которой стал ее сын, то есть Валин муж-козел, и она бросила его и вернулась к родителям.
Поведал и я о себе – моя биография была еще короче и уместилась в нескольких словах: школа, завод, армия.
Пару раз из своего купе к нам просовывал голову Витька Тарбазан и свирепым шепотом звал меня:
- Иди давай уже, самогонку допьем!
Но я досадливо отмахивался от него и не менее свирепо вращал глазами: отстань, не видишь, я с девушкой.
Витька строил шкодную рожицу и исчезал. А мы продолжали негромко болтать под перестук вагонных колес и дружный храп наших соседей.
- Пошли, подымим в тамбуре, - предложил я Валентине – мне в самом деле очень хотелось курить.
- А что у тебя?
Я повернулся к шинели и вытащил из кармана распечатанную пачку «Примы».
- Вот.
- Ну нет, - сказала она. – Давай мои покурим.
Валентина вытащила из-под матраса сумочку, щелкнула ее замочком и извлекла голубоватую пачку болгарских сигарет «Стюардесса». Была у нее и зажигалка. И мы отправились в тамбур. Витька Тарбазан со своей Татьяной сидели рядышком на нижней полке и закусывали вареной курицей и огурцами.
Я подмигнул им, и они зашушукались.

5

В грохочущем прокуренном тамбуре мы с Валентиной сразу повернулись друг к другу, я прочел в ее улыбающихся глазах: «Можно», несмело обнял девушку, притянул к себе. Валя обхватила мою шею руками и сама поцеловала меня.
Отдышавшись, она с укоризной спросила:
- Ты что пил, алкоголик?
- Да самогонкой угостили.
И в этот раз сам впился в ее губы. Они оказались неожиданно мягкими, податливыми. Да еще вдруг у меня во рту оказался ее язык. Он шевелился там, исследовал мой язык, гладил мое нёбо. Ничего подобного в своей жизни я еще не испытывал и пришел в страшное возбуждение. Это, понятное дело, выразилось всем известным способом.
Валентина, почувствовав мое вспыхнувшее, а вернее, вздыбившееся желание, сначала было отпрянула от меня. Но я не выпускал ее из своих объятий, пока мы оба чуть не задохнулись в этом затяжном поцелуе.
Открылась входная дверь в тамбур.
- Молодые люди, подъезжаем к Саратову, хватит целоваться! – игриво сказала нарушившая наша уединение разбитного вида проводница.
Мы смутились и ушли в свое купе. Наши соседи продолжали спать. Из-за стенки снова, как черт из ладанки, высунулся со своей лукавой физиономией Витька Тарбазан, подмигнул:
- Хоть бы познакомил!..
-Валя, это Витя. Витя, это Валя, - пробурчал я. – Отстань! Вон женой своей занимайся.
Витькина голова так же неожиданно исчезла, как появилась. Молодожены стали наперебой хихикать за стенкой. Вот идиоты!
Поезд все замедлял ход. За вагонным окном стали проплывать освещенные многоэтажные дома, станционные строения, слышались громкие, усиленные динамиками, переговоры диспетчеров.
Наконец, состав, резко дернувшись, совсем остановился почти напротив светло-зеленого здания вокзала с окнами в три ряда. В вагон с ярко освещенного перрона стали входить пассажиры.
- Скажите, сколько мы здесь стоим? – спросил я у просеменившей мимо нашего купе проводницы.
- Прогуляться хочешь, служивый? – улыбнулась она мне. Нет, определенно я сегодня в центре женского внимания.
- Двадцать минут. Только далеко не отходи – поезд опаздывает, может раньше отойти.
Я протянул руку Валентине.
- Пойдем, подышим свежим воздухом?
- Подождите, мы с вами!
Нарезая круги вокруг так понравившейся мне девушки, я напрочь забыл про Витюху с его суженой. И это ему не нравилось – Татьяна без меня, похоже, не давала ему допить самогонку. Но он же был мне друг, и потому все понимал и терпел.
- Нормальная деваха! – шепнул мне на ухо, улучив момент, когда мы уже выходили в тамбур, Витюха. – А че, забирай ее с собой. Как я вот. Да, Танюха?
Последние слова он произнес уже громко. Татьяна по-хозяйски стукнула его кулачком по спине: «Иди уж!..»
На саратовском перроне было зябко, так же, как в Петровске, моросил мелкий нудный дождь. И мы быстро вернулись в вагон. Я смотрел на Валентину и думал: «Если этой ночью у меня с ней ничего не получится, то завтра и думать нечего – она выйдет в своих этих Шортандах, и я никогда ее больше не увижу…»
Но что тут можно придумать? Даже если Валя согласится, то не стоя же в заплеванном, прокуренном тамбуре? И ни тем более в зассанном туалете? Я, тогда молодой и совершенно неискушенный в таких делах, и помыслить не мог, что порядочную молодую девушку можно, грубо говоря, отыметь в таких скотских условиях.

6

Тарбазан снова просунул голову к нам в купе:
- Что, молодые люди, заскучали? А у меня самогонка есть.
- Валюша, может, выпьем по граммулечке? – с надеждой спросил я Валю (а вдруг ситуация потом развернется в выгодную для меня сторону). – Она хорошая, очищенная.
- А, давайте вашу самогонку, - махнула рукой Валентина. – У меня колбаса есть.
- Какая колбаса, какая колбаса, - обрадованно зачастил Тарбазан. – У нас вон сало и огурцы, самое то для самогоночки.
Голова его исчезла. «Бу-бу-бу…» - послышалось за стенкой купе. И через пару минут Витюха уже перебрался к нам, держа в одной руке бутылку с прозрачной жидкостью с нахлобученным на ее головку пластиковым раскладным стаканчиком, во второй газетный сверток.
Поезд в это время уже тронулся и мерно раскачиваясь и татакая колесными парами, все убыстрял ход. Тарбазан, бесцеремонно распихав нас с Валентиной, уселся между нами, развернул на столике газетку, в которой оказалось остро и дразняще пахнущее чесноком уже порезанное ломтями сало и хлеб.
Он сноровисто набулькал в стаканчик из бутылки и протянул его Валентине:
- Ну, красавица, давай… За знакомство… За дембель наш… За дорогу нормальную… Пей, пей, не раздумывай.
Валентина церемонно приняла стаканчик, оттопырив мизинчик с накрашенным ногтем, улыбнулась:
- Ну, мальчики, за вас!
Она коротко выдохнула в сторону, зажмурилась и медленно выцедила содержимое стаканчика, торопливо замахала ладошкой у раскрытого рта.
Тарбазан тут же протянул ей кусок хлеба с ломтиком сала поверху:
- Закусывай, закусывай давай!
Валентина взяла бутерброд и, подставив под него ладошку, чтобы не сыпать крошками на пол, аккуратно откусила кусочек, зажевала, медленно шевеля сомкнутыми накрашенными губами, вкус помады которых я все еще ощущал. Валентина все делала с особым природным изяществом: ходила, говорила, поправляла прическу, улыбалась, ела…
Ей-Богу, у меня с нее поехала крыша. Или это потому, что у меня еще толком не было женщины? Именно вот такой женщины – красивой, раскованной, соблазнительной? Но что она-то во мне нашла, рядовом солдате во всем серо-зеленом и с мрачными черными погонами?
Впрочем, эта мысль как возникала в моем сознании мгновенной вспышкой, так и тут же исчезала. Будь что будет – как говорится, не догоню, так согреюсь.
Лежащие на полках соседи - похоже, что муж с женой, - разбуженные, видимо, не столько нашим негромким разговором, сколько умопомрачительным ароматом сала с чесноком, стали ворочаться, кхекать, покашливать и недобро на нас поглядывать.
Мы быстро прикончили остатки самогонки, причем Валентина больше не пила, и Витька отчалил на свою половину (Татьяна уже заглядывала к нам с неодобрительным видом – вот ведь как изменилась, зараза, стоило только стать законной женой!).
А что нам оставалось делать? Разбредаться по своим полкам или снова идти в тамбур целоваться? Валентина с загадочным и несколько насмешливым видом смотрела на меня. Неужели и ее гложет та же мысль, что и меня? Я на всякий случай пододвинулся к ней поближе, намереваясь хотя бы пообниматься.
Мимо просеменила по своим делам проводница, лукаво покосившись в нашу сторону. И тут меня как обухом по голове ударило: «Какой же я идиот! У меня же есть куча денег! А в распоряжении проводницы свое купе…»

7

Если бы я уезжал из части днем, то наверняка бы отправил большую часть денег почтовым переводом домой, родителям. А поскольку получили мы их в финансовой части вечером, на вокзал вообще попали после десяти, то все деньги остались при нас, то есть при дембелях. У Витьки-то всю наличность наверняка конфисковала его молодая да ранняя жена Татьяна. А я пока что мог распоряжаться ими сам.
Я соскочил с места и, попросив Валентину подождать меня здесь, устремился за проводницей.
- Ты куда? – запоздало и ревниво окликнул меня, уже взобравшийся на свою верхнюю полку, Тарбазан. Татьяна тут же стукнула кулачком в полку снизу: «Спи давай!».
Проводница сидела в своем служебном, а не спальном, купе, и рассовывала по кармашкам специального планшета собранные билеты.
- Добрый вечер! – вежливо поздоровался я.
- Виделись уже, - мельком взглянув на меня, буркнула проводница (какая это муха ее укусила – только что же ходила, улыбалась. Вот пойми ты их, этих женщин…) – Чего надо? Если водки, то и не мечтай, не держу.
- Вас как зовут? – все так же почтительно продолжал пытать я ту, в чьих пухлых руках с короткими ненакрашенными ногтями сейчас была моя судьба. – Я – Марат…
- И че, Марат? Че ты хочешь, Ах, да, я – Валентина.
Вот блин, везет же мне сегодня на Валентин. И обеих надо уболтать. Хотя с первой вроде все ясно. А это чего-то кочевряжится. Хотя я ведь не предъявлял ей пока своих желаний, подкрепленных аргументами.
- Послушайте, Валентина, - проникновенно сказал я. – Я только что женился, а вот первую брачную ночь провести негде…
Валентина изумленно вскинула брови, потом визгливо засмеялась:
- Вот же проходимец какой, а? Женился он, а переспать негде! Уж не у меня ли это ты собрался покувыркаться с этой девицей…
-Тссс! – приложил я палец к губам, и, пошарив наугад пальцами в грудном кармане кителя с деньгами, вытащил десятку. Новенькую, хрустящую, и помахал ею перед носом проводницы.
Она замолчала и завороженным взглядом следила за красно-белой бумажкой с медальным профилем Ленина.
- Пустишь нас на час – десятка твоя, - деловитым тоном сказал я.
- Могу до утра пустить, - тут же пришла в себя Валентина.
Я подумал. Еще неизвестно, согласится ли Валентина номер один пойти со мной сюда, а мы уже торгуемся с Валентиной номер два относительно нашего «свадебного ложа».
- Давай так, - сказал я. – Я дам тебе двадцать пять, и мы уйдем, когда захотим. Может, через пару часов, а может утром. Пойдет?
-Пойдет, - торопливо сказала проводница. – А это, выпить чего-нибудь надо?
- Ты же говорила, у тебя нет.
- Ну, для хороших людей найдется, - хохотнула Валентина номер два. – Водку, шампанское?
- Шампанское, - решил я. – Ну и там шоколадку, яблочко.
- Тогда еще десятку. Итого с тебя тридцать пять, - подытожила проводница. – Через десять минут можете приходить. И это, солдат, деньги-то у тебя откуда? Уж не грабанул ли ты кого?
- Это дембельский аккорд, тетя, - важно сказал я. – Тебе не понять. Но заработал я их честно, ясно?
- Да ладно, ладно, – согласно закивала головой Валентина номер два. – Ты, главное, мое отдай.
- Отдам, - сказал я. – Как только приведу невесту, отдам.

8

Вернувшись в купе, я шепотом рассказал Валентине, что снял для нас двоих отдельное купе. Если она, конечно, не возражает…
И, с тревогой посмотрев в ее голубые смеющиеся глаза, задохнулся от радости: она согласна!
Тарбазан уже вовсю храпел, когда мы с Валентиной прошли друг за другом в конец вагона. Я поймал на себе лукавый взгляд Татьяны – она еще не спала, хотя уже тоже лежала на своей полке, натянув простыню до подбородка. И подмигнул ей. Татьяна беззвучно засмеялась и отвернулась к стенке.
Шел уже первый час ночи, практически весь вагон спал, отовсюду с полок свешивались ноги, руки, лишь кое-где все еще сидели в приглушенном свете бодрствующие пассажиры и негромко переговаривались. В проходе же вообще никого не было.
Проводница уже ждала нас. Она пропустила Валентину в купе первой, и та вошла в него, целомудренно потупив глаза.
-Там все на столике, как уговорились, - сказала мне вполголоса проводница, пытаясь подавить прорывающуюся глумливую улыбочку. – И это, вы там шибко не шумите, ладно?
Я молча вынул из кармана пачку денег, при виде которой у Валентины номер два глаза опять стали квадратными, и отслюнил ей четвертной и десятку.
-Ну, беспокойной вам ночи! – пряча деньги в карман своего фартука, сказала она. – Если чего вдруг понадобится, стуканешь, я туточки, через стенку, в служебном помещении.
- Ладно, ладно, стукану, - сказал я.
Затем подошел к двери купе проводницы, где сейчас меня ждала Валентина и, пытаясь усмирить колотящееся сердце, глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз. Но сердце продолжало грохотать, усиленно качая вскипевшую кровь.
Я пару раз стукнул согнутым указательным пальцем в дверь. И она тут же распахнулась. Валентина стояла передо мной с полотенцем, перекинутым через руку, с зубной щеткой и тюбиком пасты, зажатыми в другой руке.
- Побудь пока один, -сказала она. И, коснувшись своей упругой грудью моей – я как будто ожог получил, - вышла.
Она вернулась минут через пять, задвинула за собой дверь, щелкнула замком. Я к тому времени открыл бутылку «Советского шампанского», налил шипящего, исходящего лопающимися пузырьками вина в стаканы, разделил шоколадку «Аленку» на дольки, большущее красно-зеленое яблоко разломил руками пополам. И они, эти руки, предательски дрожали от охватившего меня возбуждения и нетерпения.
Валя села рядом со мной на застеленную проводницкую постель, я подал ей стакан, потянулся к ней своим.
- Ну, за что будем пить? – сказала она каким-то совсем другим, грудным голосом, от которого у меня перехватило дыхание. С Валей происходили удивительные перемены: глаза вон потемнели, превратились в глубокие-глубокие озерки, грудь стала подниматься и опускаться чаще. Неужели это все из-за меня, из-за предвкушения того, что сейчас должно произойти между нами?
- За тебя, - хриплым голосом сказал я.
- Тогда уж за нас, - предложила она.
- За нас! – эхом повторил я. Мы глухо звякнули сведенными стаканами и, не сговариваясь, осушили их до дна.
Валя взяла кусок шоколадки, аккуратно, как все она делала, откусила от него, как-то так пожевала, что губы ее перепачкались коричневой сладкой массой, и неожиданно сказала все тем же новым низким голосом:
- Ну, иди ко мне, мой мальчик!
И я, тут же бросив яблоко на стол, потянулся к ней, впился в ее сладкие губы, нетерпеливо зашарил руками по ее груди, по гладким упругим бедрам…

9

Не знаю, как мы не разломали эту несчастную полку в купе проводницы, которая, несомненно, все слышала в своем соседнем служебном помещении, как не пробили ногами тонкую стенку, разделяющую нас с соседним, пассажирским купе (думаю, что и там нас было хорошо слышно).
Кричать мы не могли, но когда в очередной раз взлетали на пик наслаждения, шипели и подвывали как настоящие звери. Валентина при этом еще старалась поцарапать меня или укусить.
В общем, происходило натуральное животное спаривание. Мы почти не разговаривали, а просто бесконечно поглощали друг друга. Делали это и лежа, и сидя, и стоя, когда она упиралась руками в столик, а я пристраивался сзади.
Поезд то несся с большой скоростью, бешено тараторя колесами, то замедлял ход и останавливался, пропуская какие-то более срочные составы, иногда за зашторенным окнами становилось светло – это были фонари каких-то станций. Мы же ничего этого не замечали, занятые друг другом.
Эта сладостная и изнуряющая мука закончилась только часа через три. Меня шатало, перед глазами плыли круги, а руки и ноги буквально тряслись. Я был полностью опустошен, при этом в организме чувствовалась такая легкость, что, казалось – откройся сейчас окно в купе, и меня тут же вытянет сквозняком наружу.
Похоже, что и у Валентины было такое же состояние. Когда я включил свет, она была вся растрепанная, с припухшими губами и темными кругами под глазами. Но выглядела вполне счастливой.
Весело болтая о всякой ерунде, мы допили шампанское и съели весь шоколад и яблоко (проснулся просто таки зверский аппетит), почему-то очень быстро окосели и… больше уже ничего не хотели, а только спать. Но здесь нам ночевать было бы тесно, да и проводница могла поднять с утра пораньше. Поэтому решили вернуться к себе.
Я, правда, попытался было еще разок напоследок овладеть Валентиной, и она была не прочь, однако категорически возражал мой небывало истощенный организм. Мы еще пообнимались- поцеловались, и я, распираемый тщеславием и гордостью за себя, спросил у Валентины:
- Скажи, а почему ты выбрала меня?
-Я? – округлила она глаза. – А разве это не ты положил на меня глаз и совратил бедную девушку?
Ну, я так я. А не пойдет ли совращенная мной бедная девушка за меня замуж?
Валя засмеялась и потрепала меня по еще влажным взъерошенным волосам:
- Ты сначала дома объявись, родителям свои покажись, мальчишка!
- А можно, я тебе напишу?
И тогда она назвала свой адрес, который я потом и записал на внутренней стороне крышки дембельского альбома.
Мы оделись и вышли из купе проводницы. Сама она как будто только и ждала этого, вышла из служебного помещения, погрозила нам пальцем и скрылась в купе, с треском захлопнув за собой дверь.
Стараясь не шуметь, мы заняли полки в своем отделении вагона. Я свесил голову и прошептал Валентине:
- Спокойной ночи!
Она помахала мне ладошкой, и я откинул голову на подушку и почти тут же провалился в сон.

10

Собственно, на этом мой несколько подзатянувшийся – я уже сам это чувствую, - рассказ нужно заканчивать. Потому что больше ничего между мной и Валентиной не было. Когда я проснулся ближе к обеду - все попытки Тарбазана разбудить меня раньше были безуспешны, - то увидел Валентину, чинно сидящей у окна. На мое сердечное приветствие она ответила почти равнодушным кивком головы.
Ничего не понимая, я скатился с полки, сходил умылся, почистил зубы, и снова вернулся к Валентине. Мои попытки разговорить ее, вызвать на ту волну, на которой мы вчера парили, ничего не дали. Она была какой-то задумчивой, отвечала односложно и демонстративно переключалась с меня на вчерашнюю соседку напротив, и они начинали говорить о чем-то своем, бабьем, не замечая меня.
В конце концов, я разозлился и перебрался в соседнее купе, к Тарбазану с его Татьяной. Уговорил их сходить в вагон-ресторан перекусить (есть хотелось со страшной силой), потом заглянул к Валентине и предложил составить нам компанию, но она наотрез отказалась. Так я и ушел с недоуменной рожей в ресторан, и там быстро-быстро надрался. Тарбазан, кстати, тоже, а ему ведь ближе к вечеру надо было выходить в своем Кургане.
Они с Татьяной все пытали меня про Валентину: кто такая, да что у меня с ней, а я им со злостью отвечал: да так, шлюшка одна; потом, помню, плакал и орал о своей несчастной любви (мне тогда казалось, что я действительно влюбился в нее).
Вернулся я к себе в хлам пьяным и с твердым желанием объясниться с поразившей меня в самое сердце и прочие места молодой женщиной. Но ее на месте не оказалось. Я решил, что она пошла покурить в тамбур и, пошатываясь, побрел туда. Однако и там Валентины не было. Соседка на мой вопрос неприветливо сказала, что Валентина не докладывалась ей, куда пошла.
- Ну и хер на вас на всех, - пробормотал я и полез к себе на полку, спать.
- Нет, Миша, ты слышал, что он сказал, - запричитала эта баба. – А ну, скажи ему.
Миша что-то буркнул, не отрываясь от газеты, и я, не дождавшись его должной реакции, заснул.
Потом меня разбудил Тарбазан – подъезжали к Кургану, и он хотел проститься со мной. Я слез с полки, и был неприятно поражен тем, что на Валентинином месте сидит какой- то лысый мужичок и дует чай из стакана в поблескивающем подстаканнике.
- А где… Здесь была девушка… - растерянно спросил я его.
- Девушка? – переспросил мужичок, вытирая потную лысину носовым платком. – А нас проводница поменяла местами. Она в конце вагона…
Я проводил Тарбазана с Татьяной – помог им вынести вещи на перрон, где их уже встречала толпа радостно гомонящих родственников, обнял их на прощание, и вернулся в вагон.
Мне очень хотелось найти Валентину и объясниться с ней, понять, почему она так резко переменила свое отношение ко мне, зачем ушла из нашего купе. И если бы я увидел ее, непременно подсел бы к ней и завел этот разговор.
Но я не видел ее. Скорее всего, Валентина уже спала или делала вид, что спит – была уже ночь, и на полках в конце вагона, как и везде, лежали тела, накрытые простынями. Я не рискнул ходить между ними и искать Валентину.
И побрел к Валентине номер два.
- Ну, чего ты от нее хочешь? – с искренним недоумением сказала проводница, проникшаяся ко мне чуть ли не родственными чувствами. – Бывает с бабами такое. Ты ей понравился, она получила от тебя что хотела, и все. Ты всего лишь, как это правильно сказать, эпизод в ее жизни, мимолетный каприз. Все, забудь, и будь доволен, что она не только себя, но ведь и тебя, оголодавшего солдатика, ублажила. Что, не так, скажешь?
Я был вынужден согласиться: так. Значит, это было что-то вроде краткосрочного, даже стремительного такого романа, продолжения которого Валентина почему-то не захотела. Хотя я-то как раз был бы не против. Но насильно, как говорят, мил не будешь. И с этим придется смириться. Как и с тем, что ни черта я не понимаю в женщинах.
-Водки хочешь? – заботливо спросила Валентина номер два. – Я тебе даже бесплатно налью, выпей и успокойся, не лезь к ней, раз она сама этого больше не хочет.
Водки мне уже не хотелось. Я поблагодарил Валентину, покурил в тамбуре и снова вернулся в свое купе.

11

…Проснулся я от ощущения того, что кто-то целует меня. Я открыл глаза и в полумраке увидел перед собой ее лицо. Милое лицо моей Валентины.
- Все, я приехала, - шепотом сообщила она мне. – Спасибо тебе за все, мой мальчик. И прощай! Нет, нет, провожать меня не надо…
И ушла. Поезд, редко и мягко постукивая на стыках рельсов, уже останавливался, за окном в желтом свете станционных фонарей крупными хлопьями валил снег, сквозь который на приземистом здании вокзала с трудом можно было прочитать название станции - Шортанды.
Там жила Валя. Моя и не моя.
А я ей потом так и не написал…

---