Слушай, я признаться хочу
Что я люблю тебя и я не шучу
Знаю, что пролила много слёз
Только говорю здесь всерьёз

Стоны срываются в пропасть,
Логика вязнет, как в вате,
Мысли кромсает, как лопасть,
Бред матерщины в палате.

Нервы - нагие аксоны
Дорог, по которым в Афган
Груза завозятся тонны,
Рискуя попасться в капкан.

Война…
Ни правых, ни виновных нет…
Здесь делятся на мёртвых и живых.
Чужие жизни брошены в кювет,
Как сухо выжатый, кровавый жмых.

На утренний лов Павел всегда ходил один. Любил он встречать рассвет на реке в одиночестве, любил смотреть, как просыпается природа, как встаёт огромным золотисто-розовым мячом солнце, как выступают из серой ночной размытости берега реки, очертания прибрежных кустов, как наполняются они цветом, как становятся видимыми речные струи, сплетающиеся и расплетающиеся между собой в своём безостановочном беге. Любил он слушать проснувшихся птиц, пробующих голоса на утренней зорьке.

Я письмо написал, хоть сейчас это как-то не принято,
Старомодно, нелепо, наивно по-детски - пусть так.
Написал всё, как есть, без утайки, сарказма и выверта.
Я в нём душу излил, а ведь это - отнюдь не пустяк.

Долой обречённость во взгляде!
Украсьте улыбкой лицо
И брови не супьте, не надо,
Забудьте в конце то концов,

[/b]

вперед, за ветреной отрадой -
ловить душистые уста!
ей ни к чему сиянье "Прада",
она по девичьи чиста.

А море билось о колени
Могучих гладких валунов,
Откатывалось, сбросив пену,
И возвращалось на поклон.

Ящик. Почтовый. Потрёпан изрядно.
Ржавчиной тронут. Но крепок вполне.
Словно прилип ниже линии окон
К серой унылой кирпичной стене.

Сегодня суета не лезет в душу,
Нелепая реальность — трын–трава.
Наушники доверчиво льют в уши
Мелодии оркестра Мориа.

Постичь умом основы мирозданья?
Наивно. Человек и слаб, и мал.
Отнюдь не совершенное сознанье.
И бытие... совсем не идеал.

Я не поэт и не писатель.
И не стремлюсь я к быстрой славе.
Я незадачливый спасатель.
Меня вполне спросить вы вправе.

Лепестки в каплях от росы.
На восходе сияние.
Летом, в утренние часы,
Благодатно дыхание.