Автор: Катерина Ермолаева

У Тани за окном росла рябина. Наклонившись, лезла пожелтевшими резными листьями к ней в комнату, и Тане всё время казалось, что это - руки матери к ней дрожат-тянутся. Кора у дерева, изрыхленная жуком, была в грубых складках, словно в морщинах. Рябину Таня помнила столько же, сколько себя. Ягоды её оранжевые, горькие, напоминали ей вкус таблеток, и Таня их никогда не обрывала.
А теперь проснулась Таня, глянула в окно и застыла даже: рябинка-то преобразилась! Ягоды на ней – не ярко-рыжие, а красноватые, налитые какие-то, другие. И редкие листья рябины огненными, нарядными вдруг показались.
Даже воробьи, распушив на морозе перья, сегодня гуще облепили дерево. Клевали ягоды, только лапки под себя поджимали, и головки в перья от холода втягивали, дрожали. Но глазами-бисеринками хитрее уже смотрели, задорнее, словно веселее им так, на холоде.
Таня, глядя на них, не выдержала, выбежала во двор и сорвала ледяную гроздь. Носом втянула горько-кислый аромат рябины, и впрямь он показался приятным, этот запах. А дома положила ягодку в рот, и, жмурясь, нехотя, сжевала. Ягода стала чуть слаще, чем раньше. Обдал её первый морозец, но, видно, не настолько он был силён, чтоб уж совсем придать ей зимнюю сладость. Эту ягоду, конечно, не будешь есть, как вишню. Но Таня вспомнила, что мама раньше заваривала сушёную рябину – чай получался ядрёный, похожий чем-то на компот, со своим кисловато-сладким вкусом. «Хотя бы чай будет свой, не нужно в магазин ходить», - подумала Таня, прислушиваясь к настойчивому урчанию в животе.
Таня сбегала ещё за рябиной и разложила ягоду на противне, сушить решила в духовке.
Потянувшись к плите, Таня вдруг пошатнулась. У неё закружилась голова, перед глазами затанцевали чёрные искры. Отчего-то вспомнились вдруг мамины слова о рябине. В тот день они пололи во дворе траву, и мама вдруг сказала: «Танюш, помнишь, я в газетке какой-то вычитала – рябина - моё дерево. У каждого есть своё дерево-талисман. Вот, мой талисман - рябина. Да, да, не удивляйся. Покойный дедушка как чувствовал: посадил рябину во дворе, когда я родилась. Совпадение, правда? А твоё дерево – яблоня, помнишь, я говорила? Если будет тебе плохо, ты можешь подойти к яблоне, обнять её, прижаться к коре, - мама обхватила руками ствол рябины, глаза её по-доброму смеялись. – И всё сразу пройдёт, все беды и несчастья. Мне вот помогает!».
Таня очень хорошо помнила этот разговор – каждое мамино слово, даже интонацию. На спине почему-то защипали мурашки, а в горле зажгло. Тане казалось невероятным, нелепым – дерево жило, цвело каждый год, вынашивало сотни ягод, а мамы уже третий год не было на этом свете.
Поёжившись, Таня всё-таки поднесла спичку к духовке и, засунув в неё противень, села рядом, наблюдая, как запотевало стекло, а яркие ягодки обволакивались сизым туманом.
В животе заурчало ещё сильнее. Таня открыла холодильник, в надежде найти хотя бы одно яйцо, но кроме маленького кочана капусты там ничего не было. Тогда она отломила кусочек хлеба и торопливо начала жевать. Оказывается, и сухой хлеб может показаться вкусным…
У Тани – бревенчатый дом из трёх комнат. Живёт она в нём почти месяц одна. Раньше были ещё две сестры, но сейчас обе учились в городе. Юлька ютилась в общежитии, а старшая, Кристина, жила у своего парня. К Тане же должна была приехать бабушка, но, почему-то, та только изредка позванивала, а приехать у неё всё не получалось – то на больные ноги жаловалась, то на сердце. Каждый раз говорила: «На днях приеду», но когда наступят эти «на днях», Таня уже и не мечтала. Да и бабушка была уже стара – семьдесят шесть лет. Тяжело ей было бы с Таней, наверное.
Отец тоже только звонил. Он женился во второй раз ещё до смерти Таниной матери, у него – пятилетний сын Владик. Отцу не до неё, не до Тани, она это понимала. Хорошо ещё, иногда деньги привозил, да ночевал пару раз. Но это – только когда с тётей Валей ругался. Таня знала – в том, что отец не брал её к себе, виноват не он, а тётя Валя. Таня слышала недавно, как они переговаривались в смежной комнате. Тогда тётя Валя сказала: «Мне – детей твоих кормить? Серёжа, подумай, как мы их всех прокормим? Ну, что ты, в самом деле – у них бабушка есть, наконец! Ты ушёл от них в другую семью, а в этой надо поставить жирную точку!»
Тогда Таня подумала, что тётя Валя во всём любила ставить «жирные точки». Особенно – когда разговаривала с папой. Он уже ни в чём не мог её переубедить. У тёти Вали – светлые, крашеные волосы, губы всегда ярко напомажены, ногти длинные, ухоженные, а теперь ещё наращенные по моде, похожие на коготки. Взгляд у неё колючий, ледяной. Или, может, она только на Таню так смотрела?
Папа после этого разговора закрылся в ванной и долго оттуда не выходил. А когда вышел – сунул в Танины руки помятые деньги и проводил её до двери подъезда. Казался он тогда совсем уставшим, под глазами его залегли тяжёлые тени. А смотрел он почему-то не на Таню, а куда-то в сторону, даже не приобнял её на прощание, как делал раньше.
Потом он привозил ей деньги домой раза два, но теперь от них остались гроши – только на хлеб. Хотя Таня старалась и хлеб покупать редко, деньги всё равно быстро тратились.
Раньше, когда Таня жила с сёстрами, было куда легче. Кристинка часто ходила в сельсовет и просила выделить им деньги. И деньги давали сразу, школьная директриса даже ездила с девочками на рынок, покупала вещи. Таня же просить деньги как-то стеснялась. Социальный педагог несколько раз навещала её, узнавала, с кем она живёт. Таня врала, говорила, что с бабушкой и папой, и всё время находила причины, почему их в тот момент не было рядом. Она знала, что в худшем случае её могут забрать в детдом. И учителя, кажется, понимали это, на многое и в школе закрывали глаза – на вылезшие наружу двойки, пропуски. Да и отец несколько раз приезжал на родительское собрание – значит, не одна девочка, под присмотром. В деревне поговаривали: пусть лучше так, чем в детский дом. Ведь Таня училась только в восьмом классе, до восемнадцати лет ей ещё далеко…
Позавтракав наспех, Таня подошла к зеркалу. До чего же она изменилась за последний год! Вытянулась, похорошела. Выросла грудь, которой Таня очень стеснялась, а на раздавшиеся бёдра Таня с трудом натягивала старые джинсы. Новых у неё не было, а как хотелось одеть что-нибудь новое! Хотя, Сашка вчера сказал, что она и так красивая. И даже худоба её ему вроде бы нравилась. Он, наклонив голову, оценивающе бросил ей: «Да ты теперь как фотомодель! Нет, правда!».
Таня начала встречаться с Сашкой, как только сёстры уехали жить в город. Сашка Тане нравился давно – высокий, широкоплечий, чернобровый. Говорил всегда правильно, рассудительно, побеждал на спортивных соревнованиях не только у них в школе, но и в районе, и даже в области.
Раньше он как-то Таню не замечал, да и кем она для него была? Он же – старшеклассник! А теперь вот она ему приглянулась - оттого, наверное, что изменилась, повзрослела. Вечерами, бросив недоученные уроки, Таня гуляла с Сашкой по промокшим улицам. Украдкой, спрятавшись за ветвистыми клёнами в парке, они целовались. Горячим шёпотом выдыхал Сашка: «Какая ты…Таня… Красивая… И имя у тебя… Та-ню-ша, всю жизнь бы имя твоё шептать!»
То, что Сашка в школе вёл себя иначе, отстранённо, как будто и не было клёнов и долгих их поцелуев, Таню не беспокоило. Да и сама она не хотела выставлять их отношения напоказ. Только иногда, когда в школе никто не видел, Сашка хватал её за руку и притягивал к себе, в широко раскрытых глазах его беспокойно буянили огоньки, и так же молча он её отпускал.
А вчера Сашка тихо, чтобы никто не услышал, сказал: «Завтра жди меня дома. Приду.» И в глазах его огоньки заиграли горячие какие-то, огненные, прямо обжигал его взгляд. Тане показались сначала эти его слова странными, он будто на что-то намекал ей. Но потом отбросила тяжёлые мысли - сколько, правда, можно слоняться по холодным улицам, прятаться от всевидящих окон деревенских домов, от которых, наверное, и клёнами не заслониться. Дома у Тани свой мир, отдельный ото всех. Таня покажет ему фотографии, расскажет о маме, о том, как они раньше жили. Теперь, после того, что она осталась совсем одна, её ведь ничего больше не радовало, кроме как эти воспоминания о детстве. Всё, что теперь у неё было – это они да Сашка.
Собрав золотистые волосы в тугой хвостик, Таня принялась наводить порядок. Сашка придёт вечером, нужно, чтобы всё блестело к его приходу. Она подметала пол в зале, и от веника на паласе оставались багряные влажные полосы. Дощатый пол, давно уже не крашенный, облупившийся, после того, как Таня его вымыла, чуть заметно запах влажной древесиной – пряным, уютным казался Тане этот запах. И настроение у Тани поднялось, она даже не помнила, когда она в последний раз чувствовала себя так легко, свободно.
Высушенную рябину Таня залила кипятком, добавила остатки заварки и накрыла заварной чайник крышкой – настаиваться. Надела самую приличную из всех майку, одни-единственные джинсы, и принялась ждать Сашку.
Тягуче-долго шло время. На обед у Тани снова был хлеб и салат из капусты, заправленный растительным маслом. Потом Таня пила душистый чай – правда, без сахара. После обеда хотела было позвонить отцу, но передумала. Надеялась Таня всё-таки на бабушку: должна же она когда-нибудь приехать, неужели Таня ей совсем не нужна? Таня помнила, как раньше, когда была жива ещё мама, они навещали бабушку. Мама считала, что, хотя бабушка – мать отца, бросать её нельзя. И часто по выходным они наводили порядок в бабушкиной городской квартире, бабушка казалась тогда очень счастливой, долго и много благодарила и звала ещё в гости. «Может быть, бабушка обиделась, что теперь мы к ней не ездим? – подумала вдруг Таня. – Нужно как-нибудь заехать к ней… Бабушка должна понять, посочувствовать. Ведь, кроме нас и Владика, у неё больше нет внуков…».
Во дворе клацнула калитка. Таня встрепенулась: Сашка пришёл! Побежала к двери открывать, но у порога остановилась: шаги за дверью были тяжёлыми, с силой бухали чьи-то ботинки по ступеням крыльца. И Таня поняла, что это не Сашка.
Так и было: в двери появилась большая и усталая фигура отца. Взгляд его тяжело и хмуро чиркнул по Тане:
- Здравствуй, дочка… Не ждала?
Не раздеваясь, отец прошёл в зал и сел в кресло. Таня села напротив. Тени под его глазами, заметно отросшая щетина подсказали ей, что у отца снова что-то не ладно.
- Что…что случилось, папа? Поссорились с тётей Валей? – Таня заикалась от волнения.
- Да нет, Танюш, всё у нас в порядке, не волнуйся. Это ты... Ты как? Деньги, наверное, кончились, давненько я не был у тебя. Зарплату задерживают, Таня. Исхудала, я смотрю, сильно…
Нервно двинулся на его крепкой шее кадык. Отец резко встал, подошёл к окну. Долго стоял молча, Таня только слышала его ровное, но свистящее, тяжёлое дыхание.
- Может, чаю, папа, - робко, словно боясь сломать тишину, спросила Таня. – Я быстро…
- Да нет, нет, погоди, - перебил её отец. – Какой чай, Таня? Я к бабушке вчера ездил, просил её в который раз, чтобы она переехала к тебе – не хочет! Наотрез! Можно бы и тебе к ней, понимаешь, но, не знаю, хорошо ли тебе там будет…
Отец застучал пальцами по подоконнику. Потом отдёрнул руку, прошёлся по комнате и назад.
- Собирай вещи, дочка, - густой его голос заставил Таню вздрогнуть.
- Как – собирай? Куда, папа? – Таня всё также сидела, словно боялась сделать лишнее движение.
Отец подошёл к ней, наклонился, ладонями повернул её голову к своему лицу. Таня почувствовала знакомый с детства терпкий запах его сигарет.
- Соберешь сегодня все вещи, а завтра я за тобой приеду. Ничего, поживёшь пока с нами. Тётя Валя подвинется, не каменная. Кровать твою перевезём, у Владика в спальне есть место. Ну, собирайся же, чего сидишь? – отец настойчиво приподнял её с кресла, а сам пошёл к двери, на ходу рассуждая: - Устроим тебя в школу в нашем районе, да и Владика будет спокойнее с тобой в школу отправлять. А этот дом сдадим другим жильцам, нам же деньги будут не лишними, правда, Тань?
Таня кивнула. Радость, вначале переполнившая её, почему-то начала остывать. Отец обувался. Было видно, что он торопился, и поэтому говорил быстро, сбивчиво:
- Только всё собери, Танюш, всё, хорошо? Завтра у нас воскресенье, выходной. К обеду я приеду. Завтра… Ты слышишь? Ну, всё, всё. Я пойду, ты займись тут, в общем. До завтра, дочка!
Дверь захлопнулась, обдав Таню холодом. Она подошла к окну и долго провожала отца взглядом – почему-то ей стало не по себе, недоброе предчувствие накатилось на неё.
Пока он шёл со счастливой улыбкой по двору, пиная попадавшую под ноги гальку, пока он празднично, по-особенному устраивался за рулём своего «жигулёнка», у Тани отчего-то сжималось сердце. Выплёвывая в морозный воздух клочья газа, «жигулёнок» скрылся за поворотом.
Через полчаса, зная, что отец уже должен был доехать до дома, Таня позвонила ему на сотовый телефон. Но отец не отвечал. Позвонила во второй, в третий раз – в телефоне монотонно и грустно звучали длинные гудки. «Он не заберёт меня к себе, - мысли с тупой болью роились в голове. – Ни завтра, ни послезавтра, никогда. Наверное, разговор с тётей Валей уже произошёл.»
А потом на Таню навалилась пустота – ей было не плохо, не горько, а просто ни о чём не думалось.
Забывшись, она задремала – и ей снилось детство, снились молодые мама и папа, почему-то снился пирог. Мама резала его и раздавала детям. «А Танюше кусок самый большой. Держи!» - во сне её голос казался приглушённым, почти не слышным. Таня поняла слова больше по её губам.
Она проснулась, когда в окно уже глядела беззвездная ночь. Пришёл Сашка. Он с шумом зашёл в дом, тряхнув кудрявой головой, словно сбрасывая с себя первый – мелкий и хрупкий, снег. Таня сразу поняла, что он пьян.
В пакете у него была еда – яблоки, апельсины, палка колбасы, батон. Всё это он вывалил на стол, в центр поставил бутылку вина.
- Ой, а это – зачем? – спросила Таня, сглатывая слюну.
К вечеру она изрядно проголодалась, поэтому на колбасу и свежий батон накинулась сразу. Сашка сидел за столом, будто с удовольствием наблюдая, как она ест.
- А вино не хочешь? – сощурив глаза, спросил он.
- Нет, я вообще не пью, - улыбнулась Таня, прожевав.
- А, ну, никогда не поздно начать? – он налил ей в бокал, который сам достал из гарнитура. При этом улыбался он пьяно и глуповато, Тане не понравилась его улыбка.
Она отодвинула бокал. Тихо, но уверенно повторила:
- Я не пью, Саша. И – не стоит больше, хорошо? Давай уберём вино.
Встав, она взяла бутылку и спрятала её под стол.
Сашка согласно промямлил:
- Ну, не хочешь – как хочешь.
Он посмотрел на неё как-то долго, пристально, глаза его вмиг стали липкими, мутными.
Таня предложила ему чаю, но он только усмехнулся в ответ. Потом вскочил из-за стола и подошёл к Тане со спины, обняв её за талию. Поцелуи его, пахнущие спиртом и сигаретами, стали ей такими же неприятными, как и сам Сашка.
Приподняв её за талию, он потащил Таню в спальню. Таня вырывалась, стуча кулачками по его спине. Но он, казалось, ничего не чувствовал и не слышал, пьяно ворочал только языком:
- Идём, зайка, идём. Ну, чего ты, как маленькая.
В спальне Сашка бросил её на кровать, но она, изловчившись, оттолкнула его от себя и вскочила. Схватив стоявший в углу стул, она перегородила ему дорогу.
- Уходи, слышишь? Сейчас же, а то я закричу! – стул дрожал у неё в руках, крупные горячие слёзы текли по лицу, но Таня этого не замечала.
Сашка, качнувшись, вдруг замер. Взгляд его прояснился, он, замолчав, растер красное лицо ладонями. Снова посмотрев на Таню – но уже протрезвевшими глазами, он, почти не открывая рта, процедил:
- Ну, разревелась. Не хочешь – не надо. Не знаю, зачем тогда вообще звала.
Не глядя на неё, он ровно, почти не спотыкаясь, прошёл мимо и нырнул в дверную прорезь.
- Я тебя и не звала, - крикнула ему вслед Таня, содрогнувшись, когда хлопнула дверь.
С минуту она всё стояла и держала перед собой стул. В висках стучало, к горлу подошла тошнота. Сознание словно отказалось воспринять то, что случилось, а в голове вертелись мысли: «Зачем? Почему он так? Что я сделала? Неужели не за что меня полюбить искренне, по-настоящему, а нужно вот так – словно грязными сапогами в лицо? И… зачем тогда вообще жить?»
Не помня себя, Таня выбежала во двор. Найдя в темноте чёрный остов рябины, она прислонилась к дереву. Сердце её стало биться ровнее, спокойнее. Вдруг опять в памяти возник образ мамы. «Не плачь, девчо-онка, пройдут дожди…» - услышала внутри себя она ласковый её голос, напевающий песню. Ещё вспомнились почему-то мамины руки – розовые, мягкие её ладони, в которых она сжимала маленькие Танины ручки.
«Не плачь девчо-онка» - снова услышала Таня.
Вдруг она почувствовала лёгкое прикосновение – кто-то гладил её по голове. Подняв голову, она улыбнулась – расшатанная ветром, гладила Таню ветка рябины, на конце её – тяжёлая ягодная кисть. Таня отломила ягодку и положила в рот. Рябина показалась сладкой, как никогда.