Его все заждались, а больше всех наверное я. Если совсем честно, то седеть в начальниках мне еще рановато, а может статься - уже и поздно. Конечно я люблю командовать, рисоваться при этом, почитая себя за кого-то большего, но ведь нужно прежде всего работать как вол, нужна реальная отдача от твоих дел, нужна просто польза. Так и быть, - возвращаю не вполне реализованные полномочия законному их хозяину.
Рогожин заойкал, запричитал как рязанская баба – ну как же, я ведь я не выполнил его основное поручений: не вывез оборудование для котельной. А попробуй, вывези!? Нет машины, да и ехать некому, разве лишь самому – твержу энергетику: «Волошин болел (вот, кстати, пришлась отговорка), оставался вместо него, работал и за механика и за энергетика – понимать надо, замотался в отделку, какое тут оборудование, подождет.
Ну и славненько. Наоборот, скорее это мне самому следовало корить Сергеевича за неблагодарность, за этот месяц в адрес нашего хозяйства не было существенных нареканий, конечно, то не меня одного заслуга - но все же..., и это надо понимать.
Кто такой Дмитрий Сергеевич Рогожин - лиса, скользкий налим, одним словом хитрющий, изворотливый мужик. Я бы сказал так – малый весьма способный и приспособленный, добавлю еще, кроме того, и подловатый. За ним не задержится, походя очернить любого человека, выставить того безграмотным неучем, алкоголиком, вообще полудурком. Таким образом, он может подгадить в присутствии начальства или добрых знакомых того человека, попросту говоря, ему нравилось топить людей ни за хрен собачий, просто так из-за мерзкой своей натуры. А каково невинно обгаженному человеку, поди, потом отмойся от дурацких наветов?! Застигнутый же обличаемым врасплох за этим неприглядным делом, наш налим тут же извернется, переведет казус в дружелюбный прикол, панибратски потреплет по плечу, мол, не бери в голову дружище – это шутка, и обескураженному очевидцу собственного унижения остается лишь недоуменно развести руками.
А вот как технический специалист Рогожин знал свое дело достаточно хорошо, да и деловая хватка наличествовала в полном объеме. Ко всему прочему он был полезен начальству обширными знакомствами с нужными людьми. Ну, там: раздобыть путевку в «закрытый» санаторий, устроить нерадивого отпрыска в английскую школу, вне очереди поставить золотую коронку, достать упаковку баночек консервированной клюквы или черноплодной рябины - связи Дмитрия Сергеевича были универсальны и на все вкусы. Не берусь судить почему, но новое руководство завода весьма отличало Рогожина, в неофициальном ранжире ставило выше Ваньчка, избирало в профкомы, сажало в президиумы на собраниях. И вот такого вот зубра мне пришлось подменять целый месяц с лишком.
Но вот этот деятельный монстр опять оказался у руля и на меня, как из рога изобилия, посыпались его дурацкие поручения - одно другого плоше. Сознаюсь, - грешен, я числился при главном энергетике (он же заместитель начальника энерго-механического отдела) господине Рогожине самым обыкновенным порученцем. Я и Тараторкина хотел приспособить по своему образу и подобию, но только для себя самого, любимого.
Коротко, мои обязанности сводились к следующим пунктам. Узнай, пробей, оформи, выпиши - это по снабженческой части. Рассчитай, проверь расчеты у других, сдери у соседей (в других заводах) – это по инженерной. Подежурь вместо меня (Рогожина) оперативным по заводу – это по его шкурной части. И еще самое забавное – вменялось сопровождать Рогожина в качестве адьютанта при его визитах на головной завод или совещания в администрацию города. Слава богу, хоть возил меня на своей машине. Вообще-то меня удовлетворяло подобное положение, практически никакой ответственности я не нес, но в иерархии отдела я занимал третье место и был уверен, что рано или поздно стану главным энергетиком, а то сразу и главным механиком.
Меня возмущала явная несправедливость в зарплатах Рогожина и Тараторкина, как порой не вреден Сергеич, но ему все же достается на орехи, он крутится и чертится как белка в колесе – Антон же просто отсиживает свою явно завышенную зарплату. На язвительные замечания наших конторских, старавшихся попутно охаять Тараторкина и уязвить самолюбие Рогожина. Рогожин посмеивался:
- Пути господни неисповедимы, дальше спрячешь – ближе возьмешь…
Не удержался и я, как-то мы с Рогожиным отправились на его «Жигулях" в одну контору. Замечу, между прочим, водитель из Сергеевича хреновый, он сидит за рулем, будто за пулеметом: руки напряжены, спина окаменевшая, глаза вытаращены - едет он тихо-тихо, притормаживая у каждой выбоинки на асфальте, но это не спасает - то к дело у него отлетает труба глушителя. Раз мы всадились даже в люк канализационного коллектора, слава богу, машина выдержала, не переломилась пополам. Ну да ладно, провернув в конторе свои дела, отправляемся восвояси Рогожин благодушествует, как бы невзначай, я угощаю его подслащенной горькой пилюлей:
- Где же справедливость, вы заместитель начальника, у вас такая ответственность, а Тараторкину дали зарплату больше вашего?
- Ничего, вскоре все встанет на свои места, Борман обещал мне прибавку, - уверенным тоном заявил Рогожин и рассказал про сценку, имевшую недавно место в кабинете директора завода.
Там Рогожин не стерпев, конкретно ни к кому не обращаясь, прямо спросил – так, кто же это протащил Антона на завод. Директор интригующе засмеялся и кивнул на главного инженера, мол, твоя креатура, главный. Тот, открещиваясь, отмахнулся обеими руками - боже паси, только не он. Вот так шутейная сценка: взяли разгильдяя себе на шею, а кто сподобил - не признаются?! Рогожин, покумекав на досуге, решил, что Тараторкин все же протеже главного инженера. Тут-то я и рассказал ему, при каких обстоятельствах устраивался к нам Антон, кем било подписано его заявление, с пометкой о переводе. Вывод следовал один - покровительствовал парню сам Борман. Однако мои доводы не убедили Рогожина, он не мог поверить или умышленно сделал вид (из раболепной корпоративной солидарности), что не верит мне. Я намеренно не поддался ему и уперся, мне хотелось внести хоть каплю диссонанса в предано-вассальные чувства энергетика к директору. Сергеич еще тот хамелеон, он тут же прогнулся, показывав своим тоном, что если я и прав, то он не осуждает директора, якобы начальству видней. Однако я ощутил с удовольствием, что в душе Рогожина клокотала обида на Бормана. Пусть, пусть его позлится, подхалимская душа, а то, как что, - так Василий Гордеич, Василий Гордеевич – он, ух ты какая голова!
Как-то уж так сложилось - Тараторкин числился по «ведомству» Рогожина, начальник отдела Волошин махнул на парня рукой, эпопея с талями давно миновала свой пик, сошла на нет, или образно выражаясь, зашла в сонное болото. Более того, с появлением Александра Сергеевича, Ваньчек поблек, частенько стал заглядывать на донышко поллитровки, надолго стал прятаться от глаз людских, пока вовсе не потерялся из нашего вида.
Мы прекрасно понимали, что между нашими руководителями идет давняя борьба на выживание, не трудно догадаться кем и зачем инициированная - Рогожин открыто рвался на место начальника отдела. Волошин по сиротски, в нашем узком кругу, негодовал на козни своего зама, давая нам понять, мол для него лично эта должность фигня, он за нее вовсе не держится, но тут - дело принципа. Мы благопристойно не рушили его иллюзий, поддакивали насколько можно, хотя в конечном исходе их противостояния не сомневались.
Так вот, Волошин панибратски «жалился» нам, что Рогожин закладывает про него начальству:
- Ты думаешь, я боюсь главного инженера - нисколько, а директора - ни грамма. Не при таких боссах работал, были… не им чета, только никто мне обидного слова не сказал. А этот гаденыш капает на меня каждый день. Я ему прямо в глаза при главном инженере высказал: «Не рой другим яму, сам в нее попадешь!» Ты знаешь, он затрепетал, покраснел, как красна девица, запричитал, мол, - да ты что, да ты это, разве я себе позволю. Дать бы ему в харю позорную, да черт с ним, была мне еще радость - с Иудой связываться. Пусть, коли так желает покрутится в главных механиках. Он думает - тут мед растворимый, узнает кузькину мать, - и всякий раз раздраженно сплевывал на пол, добавляя в адрес Рогожина, - вот гаденыш!
Пожалуй, закрою тему о Владимире Ивановиче Волошине, как мне не жалко его. Действительно, через месяц Волошина уже не будет на заводе, он уволится, поняв, что надеяться ему больше не на кого, а всякая отсрочка лишь уменьшает его котировки в, так сказать, технической номенклатуре, нашего небольшого города. Уволится он не явно и открыто, а исчезнет из завода тихой сапой, поначалу пойдет в отпуск…, и больше в отделе не покажется. Мы у себя не раз поминали Владимира Ивановича добрым словом, легко при нем было работать, хороший мужик, таких еще поискать…
Рогожин - сангвиник, для тех, кто забыл значение термина, или путается в типах характеров, напомню, что в латинском оригинале это слово звучало, как кровь и жизненная сила, ну а по-нашему - человек, отличающийся живостью, быстрой возбудимостью, ярким внешним выражение чувств. У Рогожина, в отсутствии Ваньчка, все горело в руках, он день-деньской носился по цехам, куда-то звонил, из кабинета кричал в форточку какие-то распоряжения мастерам, собирал оперативки, пачками рассылал гонцов и толкачей. Энтузиазма ему было не занимать! Замечу, к слову, Рогожин видел в работниках отдела, прежде всего - снабженцев, мальчиков на побегушках, с такой же меркой он решил подойти и к Антону.
- Тараторкин?! - громко зовет новый шеф, приоткрыв дверь кабинета. Антон послушно является на зов Рогожина, минуту спустя выходит, раздраженно брюзжа:
- Нашел курьера, что я ему секретутка какая?! Разыщи, - говорит, - какого-то мастера ремонтного цеха, ну и заявочки, скажу я вам…
Но делать нечего, и разобиженный Антоха отправляется на поиски затюканного мастера из простых рабочих. Но, это так просто не сходит ему с рук.
- Ишь гордец какой выискался, - ехидно подает голос инженер Ольга Семеновна, - не перехрянет, молодой еще, не хватало чтобы нас - стариков гоняли.
Да уж, вы, Ольга Семеновна, в чем-то правы, а в чем-то и не совсем…. Тараторкин вообще-то дипломированный инженер, а не сыщик, и его не учили в институте методам дедуктивного розыска, откуда ему знать - где некий мастер Гаврилыч изволит сейчас выпивать. Упаси меня бог ругать Гаврилычей, ставших мастерами, благодаря собственной смекалки и трудолюбию, на них держится вся инфраструктура завода, пусть мужики выпивают себе на здоровье, главное, чтобы исправно ходили на работу. Нам других таких тружеников не сыскать?! Дореволюционной, скажу я вам, люди закалки, настоящий питерский пролетариат, из таких выходили в гражданскую комиссары, преданные до беспамятства делу революции. Так вот, эти Гаврилычи, как «Отче наш» знают, где зарыта любая труба теплосети завода, где установлена (еще до войны) задвижка с запавшими «яйцами», где десять лет назад установили «временный хомут» и оставили его навечно. Без них теперь никому никак не разобраться, поэтому мораль одна – беречь надо, как зеницу ока такие кадры.
Вернулся Тараторкин – разумеется, без мастера, не смог отыскать старика. Рогожин, морща лицо, будто страдая от зубной боли, велел парню продолжить поиски, причем выговорил таким безапелляционным и уничижительным тоном, словно Антон тварь ничтожная (говоря по Достоевскому). Павел Васильевич хихикнул в своем углу, мол, вот досталось на орехи, технолог Ольга Семеновна довольная, рьяно закрутила ручку арифмометра, да и остальные ощутили себя несколько самодостаточней. Знаю по себе, когда твой ближний попадает впросак, испытываешь подленькое удовлетворение, типа - хорошо, что досталось не мне. Второй волной катит осознание - я умней, я способней, я бы сделал как нужно. И уж потом, подступает третье чувство, уж совсем абсурдное и каннибальское - так ему и надо, так и надо, будет знать…. А, что про что будет он знать?! Видимо все мелкие обиды, все царапины, полученные когда-то от этого человека, вместились в то злобное подсознательное - будет знать(!)
Но Антон не струсил командного тона Рогожина, уперся как бык в новые ворота:
- Не пойду я больше искать всякую пьянь по заводу, я вам не курьер.
- А кто же ты есть?! - деланно ехидно удивился Рогожин.
- Я в ищейки не нанимался! - твердо отчеканил Антон, хлопнул дверью кабинета и возвратился на свое место. Все трусливо приумолкли, или сделали вид, что не слышали словопрений начальника и подчиненного. Так что Тараторкину не к кому было апеллировать за справедливым сочувствием, посидев минут две в воцарившейся тишине, он, стукнув стулом об пол, высоко подняв буйну голову, победно покинул рабочую комнату, проходя мимо начальнической двери, он намеренно громко пробормотал неразборчивое ругательство. Рогожин ни как не ожидал подобного оборота дел, он даже не смог чем-нибудь парировать парню, а ведь Сергеевичу палец в рот не клади.
- Вот ведь наглец! - с такими словами Рогожин вслед за уходом Тараторкина появился из своего закутка. – Нет, работать он здесь больше не будет! Я не позволю, не на такого нарвался…, мне такие артисты тут не нужны. Вот ведь упертая образина, - не переставал негодовать наш начальник.
- Приняли на свою шею, - подобострастно заметил Павел Васильевич, - никого не признает молодчик! Я ему утром говорю - сходи, подпиши, все равно ничего не делаешь, а он нос задрал, говорить не хочет. Гонору много - толку мало! - закончил Пал Василич и зажевал по-заячьи губами, должно что-то соображая впрок.
Тут поднялся всеобщий гвалт, все наши сотрудники, каждый на свой лад стали возмущаться Тараторкиным, даже машинистка Зиночка и та затаила какие-то стрекозьи обиды на Антона, он де подковырнул её когда-то, вот хам-то.
Да, Антон способен на протест. А впрочем, ему можно протестовать, а попробуй-ка, возмутись, к примеру, инженер Рыбкин, что из того выедет - вышибут бедолагу с завода и все недолга. Куда тогда податься скромному труженнику, воистину, он беззащитен перед произволом начальства, на одно бедняку остается уповать – быть тише воды, ниже травы. Тараторкин же имеет право на бунт - у него имеется «волосатая рука», а у остальных нема таких рук, но есть здравый смысл маленького человека, сообразно которому сейчас и поддакивают начальнику, мол, вот мы какие преданные вам Александр Сергеевич. Молчим лишь мы с Полуйко, я слегка остерегаюсь независимого нрава Валентина, не будь он рядом, возможно бы тоже из стервозных чувств наехал бы на Антона, он ведь и мне немало насолил своим непочтительным отношением к начальству.
Антон вернулся через полчаса, вошел в отдел как ни в чем не бывало. Да и что, собственно, произошло, - так, обычная склока между коллегами по работе.
Рогожин с неделю не разговаривал с ним. Но работа есть работа, как ни крути, любой обязан тащить свой воз. Как я уже говорил, нас частенько использовали в качестве снабженцев: сходи, достань, принеси. Вот и в этот раз нужно было сгонять на соседний завод и притащить одну дефицитную запасную детальку.
Наш главный инженер - Вадим Петрович договорился об этом с главным того завода. Дело за доставкой - кого послать? Под руку подвернулся, естественно, Антон. Однако парень наотрез отказался идти за деталью, мотивируя свой отказ тем, что его могут задержать на проходной и припишут ему кражу. Действительно, деталь бралась без выписки, по сути, воровским способом. Вадим Петрович принялся объяснять Тараторкину, что тому ничего не грозит, но малый уперся и все тут. Наконец главный смекнул, «дохлый номер» что-то еще ему доказывать, парень просто не хочет, а станешь давить на него, он чего доброго «подведет под монастырь», сам нарочно напорется на вохровцев…
- Да уж, - только и оставалось главному, как удрученно махнуть рукой, - ну, ладно, идите на свое рабочее место, товарищ инженер. - Стоило Тараторкину уйти, Вадим Петрович напустился на Рогожина, но тот злорадствовал, конфликт с Тароторкиным был ему на руку. - Что у тебя за чистоплюй такой, где вы такого кадра откопали?
-Я вам уже говорил, протеже самого…. Наглый парень, ни черта не хочет делать, ума не приложу, как мне от него избавиться? Такой деляга - я не я, да и остальных ребят с понталыка сбивает.
- Не употребляет? – заговорщицки поинтересовался главный, щелкнув себя по горлу.
- Вот вся и загвоздка, что не пьет, а то бы он бы у меня в два счета вылетел к чертям собачьим.
- Ну, а так вообще, как - грамотный парень?
- Да как сказать? Поручил ему еще Волошин грузоподъемные механизмы, думали наладит дело. Так ни хрена подобного, развел какую-то канцелярию, а толку ноль. Вот и определи грамотный он или неграмотный, - съязвил Рогожин и зло заключил. - Языком болтать он специалист, а как дела делать – так в кусты.
- Ну и персонал у тебя?! - посочувствовал главный инженер, и уже по Антону окончательно заключил. - Коли малый не хочет работать, так гони его взашей, ишь чистоплюй выискался, пижон - за муфтой он сбегать не может, цаца какая?!
- Да, я и так думаю, Вадим Петрович, разогнать его ко всем чертям, чище воздух станет, - Рогожин относительно воздуха сказал не в переносном, а в самом, что ни на есть прямом смысле - меньше станут курить в его кабинете, не будь главного зачинщика перекуров.
И вот сплоченные общей целью, они уже злорадствовали о незавидной судьбе Тараторкина на заводе.
Не могу утверждать, что у главного инженера состоялся подобный разговор с самим директором, только вскоре спокойная жизнь Тараторкина подошла к концу. Не желаешь быть на побегушках, не хочешь ходить в курьерах, так поезжай-ка братец в колхоз, благо сезон сельхоз работ был в самом разгаре.
- А как же грузоподъемные средства? – возопил Тараторкин.
- Ничего, подождут, ничего с ними не случится, они уже двадцать лет терпели, а месяц, другой перебьются.
Итак, Антон Тараторкин стал каждодневно ездить на полевые работы. Сразу открою - крестьянин из него получился неважный, извиняюсь, не то слово, - самый, что ни на есть никчемный. Про таких людей говорят – руки из жопы растут, абсолютно не пригож к полеводческому, физическому труду. Быть бы ему самой захудалой голытьбой, родись он в российской деревне годков сто назад.
Да еще он в конец озлобил своим нерадением и неприкрытой ленью нашу Ольгу Семеновну - ветерана шефской помощи селу. Я, конечно, не отрицаю, женщина она своеобразная, даже взгальная, от нее не услышать похвалы или хотя бы одобрения, она весь мир видит сквозь своекорыстную призму. Ее высказывания о людях, как правило, предвзяты и негативны, поэтому её ни во что ни ставят, и поделом, вот она и брюзжит на всех и вся. Можно было бы не брать в расчет её свидетельств о «колхозной жизни» Тараторкине, избавь нас бог от подобных очевидцев, но все же послушаем скромную женщину:
- Поставили нас на одну грядку, ну, начали тяпать. Только смотрю, наш Антончик, - со злобным ехидством, покачав головой, высказала она, - минут десять поработал, стал перекуривать. Я молчу, жду, когда у него совесть появится. Да, куда там?! Пять минут тяпает, полчаса сидит. Я ему, мол, мы так до вечера не управимся, а он нагло смеется – работа не волк, в лес не убежит. Потом, вообще, оставил меня одну, а сам ушел к ребятам из техотдела. Те ничего не делают, знай языки чешут и он туда же…. Ну и злая я на него, пришлось одной грядку доканчивать. А как иначе, и будешь одна, ему лодырю-то, чего поделается, а меня завком, знаете, как пропесочил, говорит: «Чего вы отстаете, у вас и так грядка самая короткая?». Я ему ответила: «Поимейте совесть Виктор Макарович, я же одна, напарник попался лентяй, не хочет помогать!». А завком в ответ: «Тут и ребенку делать нечего...!». Вот оно как?! Говори, не говори - сама все дотяпала. А этот нахал, ему хоть бы что - ни стыда, ни совести?! Я ему - как же тебе не стыдно? А он мне (вот молодежь пошла): «Да взяли бы, и не тяпали, я-то с какой стати вкалывать обязан, я не колхозник?!». Ну и наглый, скажу вам, парень! Больше я с ним ни за что грядку не возьму, думала мужчина, все мне полегче будет, какое там легче..., вся надорвалась.
Да уж Ольга Семеновна вам можно только посочувствовать, право, с таким напарником пропадешь.
Почему многие из нас не уважают трудовые сельхозпоездки?! Глупо и несправедливо утверждать, что это уж очень тяжелая и непосильная работа, самая большая неприятность, что может произойти в поле - потечет у какой-нибудь слабоголовой толстушки юшка из носу, впрочем, от жары подобное случается и на пляже, да и в парке культуры и отдыха. Последнее время, да не один я пришел к такому выводу - лучше загорать в поле, при прополке свеклы, чем обливаться потом в липкой жарище конторского помещения, де еще выслушивать нагоняи начальства. А еще нудней - корпеть над давно опостылевшими расчетами или куда-то идти, что-то пробивать, над чем-то ломать голову, короче, одна морока. День тянется словно патока, приторная, клейкая, вызывающая неутолимую жажду к переменам, желание убежать от изо дня в день повторяющейся тягомотины.
Другое дело в колхозе, указали т вою грядку, вот и давай дерзай! Оттяпал стою долю и гуляй себе в волю: купайся в студеной, прозрачной речушке, играй в волейбол, в картишки – кому что. Короче, воспроизводи истраченную энергию - чем не лафа?! Одним словом – курорт! Только почему-то желающих ехать на этот курорт маловато? Все понимают, что в колхозе совсем не плохо, но стоит спросить - кто желает завтра поехать на прополку - энтузиастов кот наплакал. Обленился наш народ, тяжелым стал на подъем. Да и далеко ходить не чего, я сам первый, хоть и говорю правильные слова, скорее всего, откажусь от поездки, зачем мне куда-то ехать…?
Да что же мы за люди такие?! Лучше целый день просидят подперев щеку кулачком, разглядывая надоевший рисунок обоев, чем протрясут живот на приволье. Вот и отращивают себе пузень от обездвиженности…. Так давайте ребята двинем в обратную сторону! Станем на деревенском, пахнущим парным молоком воздухе, нагуливать богатырскую силушку, укреплять расшатанные от скуки нервишки, избавляться от всяческих придуманных от безделья неврозов и прочих аллергий. Однако, меня занесло несколько в сторону, но как обойтись без лирических отступлений, как не излить душу? Будь я какой-нибудь библейский сказитель, вот тогда бы да: «Авелех родил Дана, Дан родил Варуха и..., и проскочило 6ы у меня сразу четверть века, а тут, прошло только две недели, всего две и наши «колхознички» воротились на круги своя - опять в отдел.
Признаться, я даже испытывал странный душевный зуд, пока Тараторкина не было на работе. Посмотришь на его пустующий стол и шелохнется внутри обида не обида, а какая-то злость, что ли на него, вроде того, якобы носят тебя черти по полям, сидел бы на месте, все равно там от тебя нет толка - хотя бы развеял мою скуку. Хотя я прекрасно понимал, что у Антона нет права выбора - куда пошлют, туда и пойдешь. А я конченый эгоист, скучно, видишь ли, мне?!
Выходит, как не верти, а мы таки сдружились с Тараторкиным. Нас многое связывало и объединяло. Мы с ним фактически ровесники, начитанные, надо сказать, ребята, и еще не утратили любознательности и тяги ко всему новому. Мы даже соревнуемся меж собой, правда, несколько по-своему, но видимо в том и зарыта собака, главная причина нашего интереса друг к другу.
У меня есть старые приятели, чисто по-товарищески, они мне гораздо дороже Антона, за них я бы стал драться, как и они за меня, будь мы даже неправой стороной. За Тараторкина я не вступлюсь безоговорочно, не положу свой живот, да и он не стоит того. Однако, мои товарищи уже превратились в пресных обыкновенных дядек. Они добры, радушны, но с ними как-то не интересно, видно с годами ушла романтика из их мироощущения, они уже не излучали токи кипучей жизни. Поэтому многое уже не стыкуется в наших чувствах, взглядах, даже в душевном состоянии - словно ты обгоняешь их, ты на мотоцикле, а они пешком. Они устарели и продолжают безнадежно устаревать.
Итак, «колхозники» явились на работу в отдел. Как и подобает - на первое блюдо тематика полевой страды. Наш острослов Полуйко, сразу же стал доматываться до Тараторкина:
- Ну, рассказывай, парень, много трудодней заработал?
- Сколько есть - все мои, - раздраженно отвечал Антон. Ему видно до оскомины надоело на прополке, возмущало и то, что из мужиков послали только его одного. Остальные ребята для очистки совести стали толковать, мол, нам всем в свое время довелось позагорать на свекле. Это еще что – прополка? А попробуй-ка дождливой, промозглой осенью выбирать картошку из хляби чернозема, тогда поймешь – почем, он, фунт лиха?! Конечно, мы немного преувеличивали, но иначе, как убедишь в правоте своей позиции, уже испытавших пережитое им унижение. Как могли мы пытались доказать парню, что в колхозе лучше, если бы не семьи и иные важные дела, каждый бы из нас с толстым удовольствием променял бы тухлое сидение в отделе на свежий деревенский воздух. Кажется, мы достигли своей цели. Антон перестал возмущаться, а возможно просто понял, что после драки кулаками не машут.
И потекли обычные дни, заполненные до ломоты в пояснице, высиживанием положенных по распорядку часов. Тараторкин, опять, принялся ворошить папки со своими тельферами, я уверен, что он, наконец, убедился, - большего удела ему в нашем отделе не дадут.
Рогожин, вдруг вспомнил, что у Антона хороший подчерк. Он поручил ему заполнять акты на списание оборудования. Дело, само по себе, пустяшное. На бланке следует указать марку изделия, цех его установки, комиссию в составе таких-то лиц, причину списания. Затем собрать подписи членов комиссии, согласовать у главного инженера и утвердить директором. Тараторкин вдохновился новым делом. Он воспринял свою задачу слишком уж серьезно, копался в справочниках, пытаясь наиболее грамотно сформулировать сущность и причину поломки, доказать невозможность ремонта, напоследок заключить «восстановлению не подлежит», как традиционно резюмировалось во всех актах на списание.
Рогожин несколько потеплел к парню, несколько раз даже похвалил его. Обыкновенно акты заполнялись по старинке, никто из писавших эти бумажки не вникал в в детали неисправности, порой заключение писалось с молотка, городили случалось такую галиматью, что волосы дыбом бы поднялись у знающего человека. Но все сходило с рук, оно и ясно, наверху эти акты не читались и не проверялись. Тараторкин же был не таков, он подошел к работе творчески, акты были заполнены настолько технически грамотно, что я стал опасаться за свое место в табели о рангах нашего отдела. Но все закончилось довольно прозаически, я бы сказал – неуклюже. Как-то главный инженер удосужился прочесть творения Тараторкина и ужаснулся:
- Да ты знаешь хотя бы, что такое шпиндель, что же ты пишешь-то?! Ты, что хочешь нас в тюрягу засадить, это разве акты?! Ой ей ёй! Да за каким чертом тебя заставили их писать, ну и дела?! Короче, Антон присовокуплял деталям механизмов несвойственные им функции и технические характеристики. Так-то вся его писанина выглядела вполне наукообразно, но, вчитавшись, пришлось бы ужаснуться. Что и произошло с главным инженером.
Бывает, в диалоге мысль покидает голову, ваше молчание становится неделикатным, остается в свое оправдание, лишь сожалеюче промямлить: «Да, жизнь сложная штука…». Вы бы не сделали открытия, сказав эту избитую фразу, но с вами и не спорят, да и что противопоставишь сему многовековому глубокомыслию. И те, кого жизнь била, и те, кого гладила по шерстке, особенно последние, держат в своем речевом арсенале эту банальную сентенцию, о сложной штуке – жизни. Вот таким философическим аккордом начинается развязка моего рассказа. Спешу предупредить - не страшитесь, пожалуйста, все останутся, живы - здоровы.
Как-то иду по одной из центральных улиц, время - часов одиннадцать, разгар трудового дня (не подумайте чего такого, я был на бюллетени), смотрю, припижоненный Тараторкин раскованно толкует с фарцовочного вида типом. Какая-нибудь очередная шпакля-макля, нехорошо подумал я, впрочем, он не мальчик, и до его нравственности - мне, как говорят, по барабану. Подойти, не подойти? Подхожу, здороваюсь за руку. Антон знакомит меня со своим собеседником, тот вежливо представляется. Я обычно подобные уличные знакомства в расчет не беру: кто, чего, откуда - тут же и забыл. Тараторкин тотчас начал оправдываться передо мной, якобы, он сейчас же вернется на работу, отошел на часок по личным делам. Мне лестно и я доволен, приятно все-таки, когда на людях тебя почитают за начальника. Стараясь говорить должным тоном, я перебиваю его излияния, поясняю, что на больничном и мне абсолютно до фенечки, где Тараторкин изволит гулять. Засим прощаюсь.
С наступлением календарного лета Тараторкина стали редко замечать в отделе, на рабочем месте. Видимо случай с вымышленными актами переполнил чашу его терпения, и он на все махнул рукой, или – забил…, по-нашему. А тут благословенная пора!? Лето есть лето, гораздо приятнее наслаждаться его дарами, нежели прозябать в нашпигованных микробами кабинетах. Неужели молодому парню мариновать себя в архивной пали, когда кругом такая благодать? Ах, лето красное…! Не только я, но и работники других служб и отделов встречали Тараторкина, разгуливающего по городу в рабочее время. Они естественно, наивно интересовались у Рогожина, мол, что Тараторкин стал частным лицом? Ах, нет! Странно…?
Справедливо спросить тех доносчиков, а где они сами были в то время, впрочем, попусту трать время – выкрутятся как ужи, скажут, ходили к зубному протезисту или еще нечто уважительное, и все дела. К Рогожину по многим каналам стала стекаться, точнее сливаться, информация о прогульных похождениях Тараторкина. Но Петр Терентьевич терпеливый малый, на мякине его не проведешь. Под прогулы Тараторкина он решил подвести прочную, документировано обработанную базу.
Лед тронулся, господа присяжные заседатели, хотя в разгаре лето, но лед тронулся.... Отболев, я, признаться, без особого удивления узнал, что Рогожин стал действовать крайне напористо – потребовал от Антона объяснительные записки по каждому факту его отмеченного отсутствия, опоздания, самовольного оставления рабочего места. Параллельно Рогожин настрочил соответственную докладную в отдел кадров завода.
Колесо завертелось. Кто кого?! Как не странно, Тараторкин не отчаивался, не унывал. Он приносил начальству заверенные печатями больничные листы, повестки в военкомат и милицию, справки из домоуправления о протечке водяных труб, короче оставался невинен и непогрешим, чист аки херувим.
Доказав Рогожину, что с бумажкой он вовсе не какашка, Антон все же не стал перегибать палку, прекратил наглые шатания по городу. Теперь он целыми часами сидел на телефоне, и как-то наедине сознался мне, что тот Кент в заграничных шмотках, с которым я как-то их повстречал, обещал подыскать ему приличную работенку. Теперь вы надеюсь, понимаете, какую работу Тараторкин подразумевал приличной? И вот Антон по нескольку раз на день названивал тому приятелю, тот же диктовал парню какие-то адреса, телефоны. Опять в нашем отделе развернулась кипучая деятельность. Как теперь-то мне называть ее?! Назову кодовым именем – «превращение в частное лицо». Тараторкин определенно поменял свой имидж, он свободен как птах, он ищет новую работу…. И даже стал надоедать мне своими дурацкими советами, на вроде того, что:
- Эх, Мишка-Мишка, какого черта ты здесь торчишь, давно бы подыскал подходящее местечко? Я давно присматриваюсь к тебе, парень ты грамотный, тебя везде, только так…, с грабушками возьмут. Ну, кто ты здесь в этой шараге?! Разве это зарплата – так, курам на смех?!
Начав с критики моей зарплаты, он мог зайти куда дальше и обидней. Но я своевременно предупредил его потуги, отреагировал тем, что счастье заключается не в деньгах, конечно заработок основное, но еще не все, что нужно нормальному человеку. Тут он подступил с другого конца.
- Что это за работа такая? Целый день чухаешься, чухаешься, а толку нет! Как не вертись, хоть расшибись в доску, все равно тут мил не станешь. Вот у меня раньше…, - и он предложил мне помочь устроиться на свое прежнее место, правда, зарплата там чуть поменьше, но зато весь день в твоем личном распоряжении. Ну, уж он хватил явно через край; - бить баклуши, еще, куда не шло, но бесплатно бить баклуши - увольте меня, пожалуйста.
- Почему ты сам оттуда схилял? – зло, подколов, спросил я его, Антон не замедлил оправдаться, якобы там не светило с квартирой, а так работенка была вполне по нему. Дали бы жилье, он-де ни за что оттуда не ушел, а со временем утряс бы проблему и с зарплатой. Как я понял, речь шла о какой-то строительной подрядной организации, непонятно какой формы собственности. Определенно там все было построено на жульнических отношениях, ловчить и шельмовать по крупному я еще не научился, да и не собираюсь учиться, да и не к чему, не хватало мне еще загреметь под фанфары…
Но вот, кажется, у Тараторкина наклюнулось стоящее местечко, обещали квартиру, вполне приличный оклад, да и работка не пыльная. Правда организация не ахти какая?! Я даже не понял Антона, почему он туда уходит, как можно похоронить себя на этой, простите за выражение - мудышкиной фабрике, неужели у него вовсе нет самолюбия? Вот спросит кто-нибудь – где работаешь? Что ты ему ответишь?! Порядочный человек ухмыльнется и перестанет расспрашивать, а другой, так просто плюнет, и отойдет в сторону.
Впрочем, и я тогда был еще дурачок неопытный, еще не понимал очевидных вещей, что не место красит человека, а он то самое место. И еще одну, совсем прописную истину - в тихом месте сомы водятся. Тараторкин же был начинающим соменком, он уже давно рассчитал свою жизненную стезю и видел себя в перспективе вполне респектабельным сомом. Все к нему с почтением, с поклоном, он предвкушал пышные банкеты, черные лимузины и апофеоз всего и вся - толстые пачки денежных купюр, которые не сложить вдвое, разве лишь свернуть в рулон.
И чего ему так хотелось перекрестить меня в свою веру, заставить поклоняться мамоне, или золотому тельцу, кому из тех названий, что больше нравится, - смысл один? Но слава всевышнему - я устоял, хотя думал всякое. Чем объяснить его навязчивую заинтересованность в моей судьбе: искренним желанием помочь неплохому парню, присутствием каких-то особых видов на меня, охотой насолить Рогожину, умыкнув меня из отдела, оставив службу главного механика без ведущего инженера, или просто низким чувством – насрать мне по полной программе? Однако его ухищрения остались напрасны - я не ушел с завода.
Тут внезапно вышел довольно жесткий приказ директора, - от нашего отдела одного человека направить на курсы повышение квалификации в межзональный центр, сроком на три месяца. Рогожин быстренько оценив ситуацию, спешно вписал Тараторкина. Ну, а тот, столь же быстро осознав возникшую интригу, не хватало ему еще скитаться по общагам, незамедлительно настрочил заявление об увольнении. Рогожин, не мешкая, подмахнул бумаженцию.
Как принято говорить в таких случаях – будь здоров и не кашляй, всего доброго и вперед с песней! Таким образом. Тараторкин отработался в нашем отделе.
Петр Терентьевич, как-то находясь в добром расположении духа, поведал мне свой прощальный разговор с Антоном. Я как назло оказался в трехдневной командировке и пропустил последние дни Тараторкина на заводе. Итак? послушаем Рогожина:
- Сей хлюст видать, подпил напоследок, затесался ко мне в кабинет и давай выпендриваться. Мол, вы знаете, почему, да отчего я тут работаю, да кто меня устраивал сюда? Я ему в ответ, мол, не знаю, и знать не хочу! Тут он взялся меня запугивать, якобы стоит ему захотеть, так меня в два счета вышибут с завода?! Ну, разумеется, скандалить с этим стервецом я не стал, так посмеялся, сделав вид, что он рассмешил меня своей наивной фантазией. Ну и наглец, однако, на его месте - благодарить меня должен, что статью ему не влепил за его художества. А стоило бы, пусть помыкался бы с тридцать третьей, узнал бы, говнюк, кузькину мать.
Я ведь говорил с директором, просто разобрал меня, так сказать, спортивный интерес – кто его к нам воткнул? Борман, как услышал, что за хлюст этот Тараторкин, какие кренделя он отмачивает со справками, так сразу велел - гони его, чтоб духу его у нас не было. Так-то вот!
Да ты знаешь, что этот негодяй отмочил напоследок, уж, на что я ушлый мужик, но такой подлянки не ожидал? Вовремя я спохватился, бог оберег. Глянул в его стол, а папок с документацией по грузоподъемным механизмам нет. Ну, думаю, гаденыш, я тебе устрою?! Звоню в кадры и велю не отдавать Тараторкину трудовую книжку. Смотрю, приходит ко мне деляга не солоно нахлебавши. Я ему - где папки? Он, сука, передернулся весь, засуетился, чуть не крестится. Не знаю, - говорит. А я ему, как хочешь?! Пока папки не будут лежать у меня на столе, ты не то, что трудовую не получишь, ты под суд пойдешь у меня, как саботажник, как вредитель. Я тебя как врага народа посажу, стоит мне только в органы позвонить. Он аж позеленел от страха, обещал посмотреть дома, может впопыхах захватил документы. Ладно, думаю, иди урод, смотри…. Ишь ты, - листок какой, промокашку домой нечаянно упер, там, поди, три кило бумаг будет. Ну и как должно быть, на следующее утро приносит паспорта, говорит – дома доделывал, ну и в последней горячке забыл о них. Ищи дурака?! Решил щенок мне лапшу на уши навесить…. Я не то, что пожалел его? просто решил не связываться с говном. Знаешь сам пословицу: не тронь – не воняет. Отдал ему трудовую, пусть катится на все четыре стороны…
Вот какие Михайла работнички-то бывают… Оно и наши не лучше. Один третьи сутки в КПЗ сидит, алкаш несчастный, надрался где-то по пьяни - это он про снабженца Никульшина. Другой, вторую неделю носа не кажет, - это он про Полуйко, инженер решил отдохнуть по интеллигентному, взял больничный лист. От Дуба (намек на Павла Васильевича Дубовика) толку ноль, его бульдозером с места не сдвинешь. С кем работать, черт знает с кем, одни дебилы кругом?!
Да, товарищ Рогожин Петр Терентьевич, вам не позавидуешь. Право сказать, ну как работать с такими подчиненными, по себе знаю, одна морока?
Наши женщины встретили меня радостной трескотней. Главным рефреном в их щебете звучало, конечно, увольнение Тараторкина.
- Что тут было, что тут было! Он напился пьяным и ругался с Петром Терентичем. Нагрубил всем нам, обзывал нас «шестерками». Мы даже сказали начальнику, что нужно вызвать милицию, пусть заберут хулигана в вытрезвитель. Ну и фрукт, ну и фрукт, видали мы всяческих наглецов, но такое хамьё еще не встречали?!
- Да, чего он все-таки натворил-то? – нарочно притворился я непонятливым.
- Да, как что? Будто ты, Миша, не знаешь о его делах? - и загалдели все разом. – Дык, у него денег куры не клюют! Дык, он самый настоящий спекулянт! Дык, он мне доллары показывал, настоящие американские – произнесла с придыханием копировальщица Любаша.
И понесло, и поехало! Чего я только не наслушался про хитрющего упыря Тараторкина, место которому на Колыме, а его друзьям в Магадане. В конце концов, мне пришлось заткнуть уши и позорно бежать от наших милых женщин, превратившихся от ненависти в злобных мегер.
Оказавшись на лестничной площадке, закуриваю сигарету, тут подходит Павел Васильевич, и просит закурить. Странно как-то - Дубовик не курил? Сделав затяжку, пожевав губами, должно собираясь с мыслями, Павел Васильевич выказал свое мнение, в корне отличное от женской половины отдела:
А он, парень-то не плохой?! Не пойму, чего это Рогожин на него взъелся? – и недоуменно пожал плечами (я-то распрекрасно знал, что Дуб считал Рогожина выскочкой). - Ну и чего, что зарплату ему большую положили, ничего плохого тут нет, ты дай ему работу, загрузи по-полной, пускай отрабатывает. А Антон, он грамотный, мы с ним ходили в управление, так он там при начальстве толково изъяснялся, я сразу определяю людей. Сразу вижу, стоит тому слово сказать, и особенно «на ковре». А он ничего, все по полочкам разложил, он парень с головой, далеко пойдет! - Помусолив сигарету, продолжил, - А они (это он о наших женщинах) – торгаш, спекулянт, сами они спекулянтки, так и торчат на рынке. Послушать их разговоры (Дуб постоянно их слушает), так они все больше про наряды бабские всякие, да тряпки разные импортные болтают. Так профурсетки безмозглые, прости господи…
Вот, пожалуй, и все. Уж, зачем Павел Васильевич излился столь разгоряченной тирадой в защиту Тараторкина я так и не понял. Должно, хотел подольститься ко мне, считая приятелем Антона, а там, бог его знает?
Замечу только, вчера у нас объявился новый начальник отдела, да вы его знаете - мастер механического цеха Чернышев был произведен в главные механики. Занудливый, по правде сказать, мужик. Только появился, собрал всех нас и говорит:
- Товарищи, давайте разберемся - чем каждый из вас занимается? Начнем с тебя Михаил Сергеевич - какие твои обязанности?!
14.08.81. – 22.08.83.
P.S.
Где в начале лихих девяностых я случайно встретил Тараторкина на вещевом рынке. В каком-то закутке, обклеенном упаковочным картоном, он торговал цветастыми книжками и сопутствующим канцелярским товаром. Поздоровались. Он прятал глаза. Я у него ничего не купил. Книги были так себе…
