Пожалуй, расскажу о последней нашей встрече.
Стояло бабье лето. Солнце вовсю старается, щедро припекает, дарит последние жаркие деньки.
В обеденный перерыв я решила пробежаться по магазинам. Иду себе по улице, улыбаюсь прохожим. Горячий ветерок нагло озорничает: колышет юбку, растрепал прическу, запорошил глаза. Меня опережает интересный мужчина в сером. Да это же…!?
- Димка!? - окликаю я мужчину.
- А, Лена…? Прости, задумался, не узнал тебя. - Он оценивающе оглядел меня. - Здорово выглядишь!
На мне были узкие брючки из микровельвета, распахнутая японская курточка из плащовки – я нравилась самой себе. Не знаю зачем, кокетливо ответила:
- А ты как думал, стараемся!
- Ты все на старом месте? – спросил он - так, к слову.
Я ответила и поинтересовалась в свою очередь:
- Как у тебя дела?
Оказалось, что у него сегодня отменный день – прибавили заработную плату. Было непонятно, следствием чего явилась та надбавка - толи ввели новую должность, толи создали новый отдел? Но я искренне порадовалась за парня.
Место, где мы остановились, явно не подходило для разговора, на нас оглядывались прохожие. Вижу Димке неловко, сейчас он помнется, скажет: «Ну пока…» и уйдет.
- Ты сейчас куда? – развертывался другой сценарий.
Я, очертя голову, махнула вперед рукой: «В магазин…».
- Давай пройдемся немного. Мне спешить некуда, да и обед сейчас.
- Пошли, - я старалась скрыть свою радость.
Мне приятно идти подле него. Кажется, он помолодел за время нашей разлуки. В своих манерах и жестах стал сдержанней, и одет несколько старомодно, а может наоборот элегантно. Я улыбнулась про себя: «Похож на английского денди тридцатых годов, не хватает только гамаш на ботинках». Впрочем, сознаю, что в голову лезут глупости. Причем тут тридцатые годы, какие еще гамаши? Он красивый парень, но высокомерно холоден и отчужден от меня. Рассказывает какую-то чушь о работе… Что ему - нечего больше сказать? Неужели он ничего не понимает?
- Ну его, этот магазин, - беру на себя инициативу, проводи меня до заводоуправления.
Мы повернул обратно. Мы шли рядом. Какая хорошая пара! Мне очень приятно, что он со мной.
- Девочки просили сладкого…
- Давай подержу сумочку…
- Хочешь пироженное?
- Нет, спасибо, - он отказался.
Видимо со стороны мы походили на благополучную супружескую чету. Он придерживал сумочку, я запихивала в нее сдобную дюжину. Как и подобает примерному мужу, он вознамерился нести покупку. Я догадывалась, он хочет приблизиться ко мне. Из чувства противоречия – отняла у него сумку, он с заметной досадой отдал. Пусть бы он нес, зачем я ее отобрала? Я не помню, о чем мы говорили по пути.
Он знал, что в нашем (и его раньше) отделе одна из комнат вечно пустует. Не сговариваясь мы прошли в нее, закрыв за собой дверь. Димка в нерешительности принялся ходить меж столов, теребить папки с бумагами. «Садись!», - велела я, он присел поодаль, боком ко мне. Я испугалась, что Димка уйдет в свою скорлупу, и невольно сама взялась блуждать по кабинету. Не пойму его взгляда: и печальный, и ироничный? Внезапно я обнаружила огрех в своем туалете – расстегнулась пуговичка на блузке, обнажив кусочек белья. Как можно бесцеремонней, я выговорила ему:
- Что же видишь и не скажешь? – кивнула на пуговицу.
Он скромно улыбнулся и отделался ничего не значащей фразой. Холодный истукан, закрытый на все створки! Не зная, что делать, я опять осведомилась «Как живешь?» Формальный ответ: «Дом, работа». – «Рисуешь?» (он неплохо писал маслом). – «Да так, изредка». – «Знаешь, а мой портрет, какой ты сделал по памяти - я берегу». – «Да я помню, как делал его. Получилось неплохо, а впрочем, так…». – И он сделал неопределенный жест рукой. Его пальцы сухие и длинные, помимо воли, стали выделывать различные па: то переплетались, то барабанили по поверхности стола. Ах негодяй! Его «впрочем, так…» - задело меня за живое. Я ощутила холод играющих пальцев, даже мороз пробрал по коже.
Он опять взялся далдонить о службе. Мне почему-то совсем не интересно. Я надеялась и ждала другого. А он, лишь бы не молчать и уклониться от острой темы, говорил, как отказался от повышения:
- Я хочу получить должность, но у меня мало опыта. Точнее мало связей. Нет блата. Люди, которых ставят на это место, как правило, со стороны, малосведущи и временные. А я, как постоянный зам. министра в британском кабинете, весь процесс идет через мои руки. Но нет нужных знакомств, а без них можно завалить дело. Лучше обождать и не лезть на рожон. Это кресло от меня не уйдет! - Сообразив, что я думаю о своем, он решил прибедниться. – Вот видишь, какой я трусливый?
«Ты всегда был трусом!» - Но я сдержалась.
Он видимо решил заболтать меня. Пересел напротив, принял свободную, даже фривольную позу. Стал совсем далеким и чужим:
- Да, я обмолвился про британцев. Ты знаешь, мне последнее время нравится косить под англичанина. Читаю книги исключительно из викторианской эпохи, стараюсь выглядеть как джентльмен, собираюсь на завтрак есть овсянку.
«Ты всегда был придурком, пустой фантазер по своей природе. Я помню твои бестолковые увлечения: Че Гевара, Ле Карбюзье, Гарсия Маркес. Болтал, что не прочь сражаться в интербригадах, полагал, что станешь кем-то великим, но не признанным, подобно Модильяни или Лорке. Теперь заделался эксвайром, подражаешь их картавому снобизму
- Знаешь, прочитал недавно у Моргана, – он рассуждает об британском характере. Вот одна деталь. Где то в горах, в почтовом дилижансе оказались пассажиры нескольких национальностей, в том числе несколько англичан. Случилась авария, повозку занесло над пропастью. Что тут началось! Немцы, французы от страха подняли невообразимый гвалт, лишь англичане остались бесстрастны. Когда опасность миновала, континенталы, в отместку пережитому ужасу, принялись дурачиться, веселиться, лишь островитяне хранили безмолвие. Утром, в отеле подведен итог прошедшему. Один англичанин скончался от инсульта, с двумя другими случились сердечные приступы. – Димка делал какие-то умозаключения, даже привел слова Герцена.
«Да, он как всегда увлечен только собой». - Я не слушала его монолога, я не видела его лица.
- Ты, что такая грустная? – прервал он мое забытье.
Я поспешила исправиться, улыбнулась игриво. Он потупил взор и спросил, не поднимая глаз:
- Как ты живешь?
«Это он из вежливости, собственно ему безразлично, как я живу. Ему нет до меня никакого дела. Ну и мне нет дела до него!»
Он опять замкнулся, такой же красавчик, как и раньше. Немного исхудал, вернее спала детская припухлость с черт лица. Короткая стрижка придает строгость. Странно, его волосы слегка припорошены сединой, а я сразу и не заметила.
«Дима, милый, что с тобой?»
Он будто прочитал мои мысли.
- Ты знаешь? Я долгое время не работал.
«Знаю», - кивнула я головой.
-А ты знаешь, где я был?
Я искренне не знала и потому пожала плечами.
-Ха, ха, - засмеялся он неприятно, - я лечился от алкоголизма, милочка. – Он плотно сжал губы и посмотрел на меня холодно и отчужденно, как змея.- Вот такие пироги!? Я ведь чуть не подох… Впрочем, не большая была бы потеря… Жил был певчий дрозд (название фильма)... Черт возьми, я чуть не вольтанулся там, в дурдоме. – Он скривил губы.
Мне стало жалко, жалко его. Приблизься он ко мне, скажи хоть слово, позови – я пошла бы за ним хоть куда. Всем своим существом поняла, что люблю только его одного, и всегда любила… «Это я виновата, что он одинок и несчастен».
«Дима милый, я ждала тебя!?» – Но он не внял моему зову.
- Знаешь, меня уже заждались в отделе. Я пойду. Счастливо оставаться. – Он встал.
Я тоже встала и как полная дуреха произнесла:
- Ты уж не забывай нас, бывших сослуживцев, - «почему я сказала именно так?» – Заходи, хоть изредка.
- Обязательно заскочу, - он взмахнул рукой, - всего доброго… Лена. – И ушел.
Весь день я думала о нем. Лелеяла надежду, быть может, ему взбредет в голову позвонить мне? Быть может, он уже поджидает у проходной? Я изглядела все глаза, но он не пришел…
По правде сказать, мне всегда казалось, что он обыкновенный выскочка, поэтому, я не мирволил ему. Настоящего, цельного – за душой у него не было. У парня начисто отсутствовала жизненная позиция – то, что называется «на чем стоим». Он не был одарен и самобытным умом, будьте спокойны, это правда. Конечно, самолюбия ему не занимать, наверняка считал себя неординарной, сложной личностью, его в том никто не разубеждал. Наоборот твердили и за глаза, и в лоб: «Ах, какой эрудированный молодой человек!? Ах, какой начитанный, какая умница!? Ну прямо талант!». Разумеется, на фоне обыкновенных трудяг легко выглядеть «светлым образом», покорять их неразвитое воображение своеобразными выдумками, неуемной фантазией. Но навязчивое пустословие, пустопорожняя болтовня, интригующие повадки есть лишь дешевая потуга на оригинальность. Думайте, - я заблуждаюсь из зависти или соперничества, возможно, он и впрямь неординарная личность? Нет и нет! Полагаю, что до Печорина ему ой как далеко, а в двух словах – он просто болтун.
Человек любит слушать себя одного, мнения идущие в разрез со своим – отвергает. Я не раз наблюдал его бесчестный прием в полемике, даже если мнение противника рационально, а собственные суждения утопичны. Он задавливает оппонента эрудицией, вынуждает счесть, что тот ограничен, ничтожен, а значит и не прав. Весь его вид напыщен апломбом: «Что за примитивные рассуждения, познания на уровне школьных учебников, это неприемлемо…». И тем самым ловко запудривает мозги. Но я уверен, - в другом, более просвещенном окружении ему пришлось бы поджать хвост.
Он типичный демагог и такое витийство нельзя назвать безобидным, оно провокационно по своей сути, подвигает людей на переоценку устоявшихся взглядов. Но, как и всякий провокатор, он рядится в тогу искренности. Преподносит свои взгляды в легкой, непринужденной форме, играет этакого простака и правдолюбца, что и притягивает к нему людей. Он практиковал своеобразную многостилевость, общаясь с разными типажами, вживается в их ментальность: говорит их языком, их образами, опускается до откровенного мата – этакий свой парень. Со стороны почудится – щедрость общения… Но это барская щедрость, когда почитают себя выше собеседника. И опять несправедливость. Окружение считало его «своим в доску», за честь было приятельствовать с ним, как говорится – всеобщий любимчик.
И сей баловень судьбы - много пил. Все чаще стал появляться навеселе в рабочее время, но нетрезвость для коллег была так же естественна, что и его болтовня. Она не вызывала охлаждения, он становился более свойским, через свою приземленность к пороку. Собирал околесицу, не зная удержу, порой становился откровенно груб и хамоват – все сходило с рук. Иногда мне казалось, что он совсем спился: говорил только о пьянках, случалось опухал, был небрит. Но, что странно? Он возрождался как птица феникс – вновь и вновь. Делался опять элегантен, выглажен, надушен – молодец, да и только! Но без вина он уже не мог.
Я думаю, что работа являлась для него – своего рода местом выпивки. Коллегами, которые с ним не пили, он открыто пренебрегал, даже ядовито насмехался, обзывал тюфяками и подкаблучниками. Случалось, пользуясь начальственным положением, помыкал трезвенниками, выгораживая собутыльников. У него даже появился ординарец из инженеров-забулдыг, лет на десять старше его, используемый в качестве гонца за выпивкой и закуской.
И вот эта теплая компания открыто фрондировала, считала себя людьми незаменимыми. Надо заметить, - они обладали большим опытом, имели закалку в крючкотворстве, знали всех чертей – потому ничего и никого не боялись. Большое начальство шло у них на поводу, страшилось потерять их, как ведущих специалистов. Молодые сотрудники по неопытности тянулись к веселому обществу, но их еще можно было держать в узде, стращая тридцать третьей статьей.
Но всякой мерзости приходит конец. Первым был уволен заместитель начальника отдела, человек приходивший на роботу с целью опохмелиться. Компания выпивох, почуяв недоброе, стала распадаться, точнее, разбегаться кто куда. Ушел и наш герой, горят с повышением, ну и бог и с ним. Не скрою, было трудно, что ни говори, бражники набили руку на однообразной работе. Да и новые приходили не лучше, а то и хуже, - дури было много. Но со временем, - мы, молодежь, освоились с делами, отдел возглавила толковая женщина, я стал ее замом. Сейчас у нас все по иному.
Почему проходит чувство к любимому человеку? Наверное, они сами дают повод тому, творя поступки, рушащие в них веру. Порой, казалось, одно неприметное слово, брошенное вскользь, сводит на нет лелеемое взаимопритяжение, взаимные потуги слиться во едино. Идет время, праздник первой близости перерастает в тягостные будни. Из подруги небожителя становишься обыкновенной бабенкой, спадает пелена с глаз и начинаешь понимать, что твой избранник вовсе не герой-любовник, а простой человек, со своими слабостями. Наступает время истины. И если любимый стал родным и близким, когда его слабости – твои слабости, значит, ты повстречала свою судьбу. А на нет, и суда нет! Бывает очень благодарна человеку, который понимает, что им тяготятся, и уходит сам. С таким стремишься поддерживать дружеские отношения, ищешь совета по житейским делам, даже сетуешь на не сложившуюся жизнь. Я считаю, - хорошо, когда не теряешь человека совсем, когда он перешел в разряд друзей.
Как я отношусь к Димке? Люблю ли я его? Не знаю.… У меня немало поводов разувериться в нем. Слишком много поводов!? Я говорила себе: «Хватит, с этим покончено!», но стоило ему вновь показаться на горизонте, прощала ему все прегрешения. Точнее – не чувствовала их за ним. Его нежданное присутствие снимало душевное раздражение, злые мысли улетучивались - глядя на его чистый взгляд, пропадало желание уличать в неискренности, забывались обиды. Возможно, где-то в потаенной глубине я осознавала – Димка не ангел, может оскорбить намеком, не принимать тебя всерьез, считать обезличенной куклой, - но оставляла флюиды сомнения на потом.
Я помнила его напыщенным букой, считающим себя пупом земли, я хорошо помнила его равнодушным и совершенно чужим, скверным, способным лишь пробормотать себе под нос: «Здрасть…». Я знала его наизусть, но он оставался неисчерпаем для меня, - вот подойдет и повернется новой гранью.
На всю жизнь запомнила его двоякий поступок в начале нашего знакомства. Димка был безусым юнцом, а я наивной девочкой-недотрогой, но увлекалась без остатка, до безрассудной глупости. По молодости еще не ведала на какие гадости способны ближние, да и сейчас с трудом разбираюсь в людях.
Я куда-то ходила по делам, и по дороге обратно, около казармы, меня окликнули. Из распахнутого окна третьего этажа выглядывали курсанты летного училища. Прокричав радушный комплимент, они кинули букетик полевых цветов. Ловко подхватив нечаянный подарок, помахав им, попрощалась со славными ребятами и танцующей походкой, словно на крыльях ветерка, поспешила домой.
Погруженная в радужное состояние, я поначалу не взяла в толк, чего хотят окружившие меня парни? Сколько их – трое, пятеро, из-за оторопи не уяснила? Они были пьяны, изрекая сальности, грязными лапами тянулись к моему букету. Радость жизни сменила грубость подонков. Прохожие, отвернувшись в сторону, торопливо обходили нас. Я так растерялась, стало так обидно, что слезы заполнила глаза.
И вдруг, Димка!? Его внезапное появление расстроила планы хулиганья. Ласково взяв меня за руку, он втолковал пьяни: «Девочка со мной, чего пристали?» Шпана опешила с непривычки, встретив отпор. И пока они соображали, что да как, Димка вывел меня из их круга и повел прочь. Я еще опасалась возможной драки, но все обошлось.
Поначалу он молчал, должно взволнован не меньше моего, но благодарность переполняла меня, и вскоре завязался непринужденный разговор. Все складывалось наилучшим образом. Как вдруг, Димка нарочно оттопырил полу пиджака и показал бутылку во внутреннем кармане. Мне претило вино, ему нельзя походить на давешних хулиганов. Прошу его воздержаться от выпивки, он шутит: «Не выливать же на асфальт?». Предлагаю оставить зелье у себя, якобы он после заберет его. Мне хотелось, чтобы Димка остался со мной, и была согласна распить эту бутылку с ним на пару (как ни позорно это звучит). Но Димка, проводив меня до самого дома, не остался, ушел.
Как мне было обидно, злилась на себя, на него – «Проклятый пьяница!» - Нет, я не кляла его, то были ласковые слова.
Он совсем не пропащий, позволял себе спиртное из какого-то баловства. В отличие от пьющих знакомых, Димка не отдавался пьянству, пил совсем не так и не для того, как они. Яркий пример Хемингуэй, и сам, и герои которого ни сколько не теряли от своего пристрастия… Дурного ли? То был праздник души - «Праздник, который всегда с тобой» (известный роман писателя). Мне кажется я понимаю парня, - не пить совсем, жизнь стала бы серой и невзрачной. Такому человеку не идет скука, он теряет живительную привлекательность, становится занудным сухарем. Да и другие не ругали Димку за слабость, а как бы журили, как журят малых детей за тягу к сладкому. Не считают то бедой, а чем-то естественно преходящим. Он и сам подшучивал в тему, у него получалось так невинно и непосредственно, что никаких других эмоций кроме улыбки не вызывало.
Помню, как-то мы поехали в подшефный колхоз на прополку свеклы. В то время мы с Димкой испытывали отчуждение друг к другу. Он увивался (словцо, что надо) за одной замужней женщиной - легкомысленное увлечение. Оно не вызывало осуждения коллег, считалось просто шалостью. Безусловно, мне было неприятно, досадно, но я делала вид, что ничего обидного для себя в тех отношениях не нахожу. Я вела себя сдержанно и с ней, и с ним. Димка, конечно, осознавал неприглядность ситуации, но вел себя невозмутимо. Я думаю, он все же испытывал угрызение совести, хотя, - почему должен стыдиться?
Наши женщины захватили фляжку спирта, и после работы устроили сабантуй. Мужской персонал в гулянке участия не принял. Они вообще филонили: катались в автобусе, купались в пруду, даже не испачкали в земле рук, - отдыхали одним словом. Уже на обратной дороге Димкина пассия предложила ему допить оставшийся спирт (неразбавленный). Парень мялся, видимо не желал портить день. Но та одалиска подзадоривала, мол, слабо выпить неразведенного.… Как я тогда презирала эту женщину. Димка махнул рукой: «Черт с тобой, наливай!»
Автобус подпрыгивал на кочках. Димка балансировал пластиковым стаканчиком, стараясь не разлить злую влагу. Подлая бабенка смеялась. Мне стало противно наблюдать эту сцену, в сердцах я пожелала ему подавиться. В тот момент он поднял голову и наши взоры встретились. Он смущенно улыбнулся, поднес стакан к губам... Тут автобус сильно тряхнуло, все чуть не попадали с мест. Димка же поперхнулся своим спиртом. Как он позже рассказывал: «Весь спирт ушел в нос!» Парень даже посинел от кашля, его подружка, смеясь, стучала ему по спине. Я негодуя отвернулась, у меня даже перехватило дыхание.
Приехав в город, я с горечью отметила, как Димка отправился провожать свою «ненаглядную», он пошел к ней… Мне стало так больно, что я чуть не заревела: «Ну и пусть, ну и пусть! Ненавижу! Легковесный мотылек, человек живущий лишь самим собой! Зачем он мне?».
Но так просто мы не расстались. Наши отношения продолжали развиваться глупыми эпизодами. И лишь много позже я окончательно решила забыть его: «Найду себе другого! Найду лучше!»
И нашла (пусть не лучше). И почти успокоилась…
Дмитрий годится мне в сыновья. Что связывает нас? Злые языки наплетут, что мы просто собутыльники, - да, раньше он заходил раздавить бутылочку. А теперь, - не совсем так.… Не отрицаю, я вовсе не трезвенник, но и не скажу «Чего же тут плохого?» Считаю лишнем рассусоливать о «зеленом змии». Силой выпивать никто не заставляет, - «Не хочешь не пей – нам больше достанется», - такая вот людская мораль. Поговорим о Димитрие.
Я не встречал молодых людей, понимающих нас (старшее поколение), которым интересны мои взгляды на жизнь, мое миропонимание. А главное, тех, что могли бы выслушать, не перебивая. Я не ругаю современную молодежь, она по-своему права, как и мы когда-то. Помню на пасху (в достопамятное время) с трещотками и бубнами стояли мы за церковной оградой, поджидая крестный ход. А когда он приближался, начинали что есть мочи тарабанить. Нам казалось, что делаем нужное дело – агитируем за атеизм. Сволочи – скажут сейчас.
Я сам в юности скептически выслушивал доводы стариков, мол раньше все было дешевле и лучше. Умом понимаю, - пожилые люди хвалят прошлое, ибо их молодость (лучшая пора в жизни) чудится в розовом свете. Но, черт побери, ведь в самом деле обыкновенному человеку, не еврею и диссиденту, было дешевле и проще прожить. Ладно, это я так, к слову.
Конечно, за молодыми настоящее и будущее, но все же обидно – хочешь сказать свое, наболевшее, и в лучшем случае его принимают за нравоучение, а то просто, отмахиваются с иронией. Я никогда не подвизался в роли ментора, тщетны те потуги – молодежь грамотней и находчивей нас. С молодыми держи ухо востро. Бывало, думаешь, какой обходительный парень (не люблю подхалимов, но приятно, когда тебе смотрят в рот), а сей хитрюга, потом хвастает, как ловко провел старого пердуна. Да что мне шлея под хвост попала, выходит, как жалуюсь на судьбу? - И не собираюсь! Потому ближе к телу, как говорится …
Наверное, Димитрий единственный гость, которому я всегда рад. Мы с ним на равных. У нас обоюдные интересы: его к моему прошлому, мой к его настоящему. Но что знаменательно, практически, мы в одном ракурсе оцениваем имевшие быть место события. Не скажу, что у нас одинаковые убеждения, но нравственные оценки схожи. По-моему человек рождается с уготованной ему моралью, а не чистым листом бумаги (как думают многие), вот почему в одной семье - и злодей и доброхот. Духовное родство, этическое единомыслие может объединять людей разных поколений, разных судеб. Вы скажите, у меня с Димитрием схожие характеры, - да нет: я технократ, он гуманитарий чистой воды. Я никогда не искал славы и чинов, он напротив - хочет в начальники, хотя и не сознается в том. Честно сказать, он достоин лучшего. Гарантией того, что он не станет обыкновенным бюрократом, – развитая в нем культура человеческого общения. Она залог успеха в любом деле. Только не путайте с деликатностью… Уметь понимать людей и быть способным отыскать с каждым достойный способ контакта – вот на что следует обратить внимание нашим воспитателям. Мне приходилось порядком составлять служебных характеристик, но никого не довелось отметить качеством – «культурный в общении». Лишь Димитрий достоин такого звания.
Вообще-то я не собираюсь петь дифирамбы. «Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок!?» Прекрасно, что он завязал с пьянкой, нашел силы принять мудрое решение. Признаться, я и сам грешен, так как в немалой степени способствовал той гнусной привычке, и это гнетет меня. Он же считал меня учителем и наставником, он уважал меня, а я пил с подчиненным, превращал в собутыльника. Я виноват перед ним, давно хотел наставить парня на истинный путь, да сам не пример… Но жизнь оказалась проворней.
Я хочу, чтобы у Димитрия хватило мужества противостоять дурному окружению. Тяжело когда ты одинок в своем зароке, но это должно закалить тебя. А сам я не пример…
Однажды после лечения он зашел повидаться. Принес вина, видимо хотел сделать мне приятное. Я отругал его: «Как он может якшаться с какими-то бутылками!?» Но ничтожен человек (кляну себя за слабость), малость, поостыв, я оприходовал пузырь у него на глазах. Он отнесся спокойно, видимо считал, что так оно и будет, но мне потом было стыдно.
Я зову его работать к себе. Через пару лет мне на пенсию, лучшего приемника не найти. Не хочет.… А может – и прав. Раз сошел с одной тропки, нечего возвращаться, а то получатся заячьи петли.
У меня два сына младше Димитрия: один на год, другой на пять. Поздние дети. Сколько я с ними пережил? Младшего чуть не посадили (связался с прохвостами дурачок), старший - тот сильный ходок-с (ни с одной женой не уживется). Димитрий третий мой сын. Да, да – именно так, я считаю его своим сыном, он по родственному мне дорог и близок.
Видимо из меня никудышный отец. О чем я мечтал для своих родных детей – навряд ли когда сбудется. Остается одна надежда – Димитрий!? Что я могу сделать для него, чем помочь? Не знаю. Пожалуй, постараюсь не потерять его расположение и больше не ударить в грязь лицом.
Он заходит, правда не так часто как хотелось, но забегает. Старается выглядеть непринужденно, веселым, но по глазам виду – ему не сладко. Мы беседуем о политике, о книгах (прочитанных им, я мало читаю), говорим о людях, о жизни, рассуждаем о добре и зле. Хорошо, что он не забывает меня, не брезгует мной! Как я ценю наше общение! Приходят на ум слова Экзю-Пери: «Смысл жизни в общении, в человеческом общении с хорошими людьми…»
Вспоминаю себя молодого. Я ведь тоже, подобно Димке, метался по жизни, искал место под солнцем, искал самого себя и, навряд ли когда найду.… Кому как ни мне согласиться со словами Экклезиаста: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят; смотри – вот это новое, но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после». (Е. I. 9-11.) Дай бог, чтобы я и вместе со мной иудейский пророк Когелет - заблуждались.
Мало кто сегодня отважится на безрассудный поступок. Но если кто и сподобится – равнодушная толпа наверняка осудит выскочку, проигнорировав его побудительные мотивы В расчет берется только один разум. А как хотелось, чтобы из-за тебя дрались на дуэли или оказаться похищенной в зимнюю ночь, когда сани, укутанные медвежьей полостью, везут к попу-расстриге в забытую богом и людьми деревушку. А после венчания разодетые в атлас цыгане поют величальную и рекой льется шампанское. Как здорово, когда ради тебя пренебрегают условностями, сломя голову кидаются в бездну. Жаль, что ушли в прошлое разудалые кавалергарды, народ обмельчал, стал прижимистей – жадней не до жизни, а до ее суррогата – шуршащих бумажек. Натуры страстные, в ином времени несомненные мушкетеры или завзятые игроки, теперь годны лишь на кратковременный порыв. Цените эти мгновения, благодарите за них судьбу. Кто бы мог подумать, что Димка способен на подобное?
Я уезжала в отпуск, в гости к сестре. Было тоскливо и грустно, чтобы хоть как-то скоротать время зашла на работу – посудачить с девчонками. Меня преследовало тайное желание – быть может, они известят Димку о предстоящем отъезде и он зайдет попрощаться? И мы с ним все решим.… Но, как назло его не оказалось на новой работе. Я расстроенная немножко посидела с подругами и ушла собираться в путь.
Вам, возможно, знакомо то судорожное состояние перед дальней дорогой? Томится душа и радостно, и грустно одновременно. Находиться под кровом дома уже нет сил. А покинуть его ни как не решишься, хотя знаешь, что уже начался отсчет времени…
Но вот пересилив себя, я ступила за порог. Вокзальная суета успокаивает, находишься среди собратьев по выпавшей доли, что придает обстоятельность в поведении и уверенность в себе. Бесцельно слоняюсь по залу ожидания, в голову лезут разноречивые мысли. Среди них колючкой цепляется одна – о Димке.
Я все же ждала его, подсознательно верила и, не обманулась. Он невидимкой внезапно подошел ко мне. Полагая, что увижу его первой, тем самым, став приготовленней и сильней, в растерянности, чуть не заикаясь, тупо отреагировала на его приветствие. Как выяснилось, Димка «вечерней лошадью» тоже едет в Москву. Мне безразлична официальная цель той поездки, так как я была твердо уверена, что он отправился ради меня. Глупый, он мог бы признаться, открыться мне, зачем выдавать желанное за случайное совпадение? Вот так всегда! Димка боялся показаться сентиментальным, стыдился простой откровенности, а мне так хотелось обратного…
Его поезд отходил первым. А я грешная вообразила – не только поезд и вагон, но и наши места очутятся рядом, но, увы, волшебство так редко…
Поджидая состав, мы болтали о чем угодно, только не о нас самих. Но каждый знал – мы близкие, мы родные, мы имеем право друг на друга, - глупое сюсюканье явно неуместно в подобной ситуации.
Димке пора…. Как само собой разумеющееся, без лишних слов мы столковались о месте встречи в столице.
Димка уехал…. Я осталась, но мне не одиноко одной, я счастлива, словно маленькая девочка, у которой завтра день рождения. Я еще не ведаю, какие подарки мне подарят, но знаю наверняка - завтра мой праздник!
По приезду в Москву я больше всего боялась, что по не зависящим от нас причинам мы разминемся с Димкой. Но он ждал меня, как и условлено. Димка взял мой саквояж, в его манере была твердость, она импонировала мне, рождала чувство «как за каменной стеной». Я ощущала себя совершенно взрослой, полноценной, у которой есть «вторая половина», самодостаточной женщиной. Такое самоощущение редкий гость в моем сердце, где и сейчас слишком много детских страхов, глупой инфантильности, нерешительности – они мешают мне, сковывают, не дают развернуться в полную силу. Тогда же я была свободна и уверенна в себе как никогда!
Переход с вокзала на вокзал занял совсем мало времени. Наконец наши руки освободились от клади, впереди целых два часа. Димка поинтересовался – не голодна ли я, и хотя у мне с вечера во рту не было ни крошки, я отрицательно замотала головой – согласитесь, ведь право бездарно начинать новую жизнь с еды.
- Знаешь что, – предложил Димка, - у меня есть план? Сгоняем в одно место, в самом центре? Там сохранилась церквушка допетровских времен. Она мой талисман, я часто наведываюсь туда. И еще вокруг живет старая Москва.… Давай окунемся в старину, поедем?
Еле протиснулись в переполненный с утра вагон метро, полупьяные с недосыпу, пошатываясь от толчков, мы глядели друг другу в глаза и нежно улыбались.
Но вот мы на месте. Димка распахивает здоровенную дверь станции подземки и, меня ослепляет яркое солнце. Как много света, какое прекрасное утро, какой свежий и чистый воздух – блестит позолота кремлевских соборов, искрится свежевымытый асфальт проспекта, какие красивые дома вокруг! Я плохо знаю Москву. Димка как заправский гид рассказывает о встречных достопримечательностях. Я радуюсь голубым соснам в парке пушкинского музея. «Если хочешь, можем сходить? – Мне безусловно хочется, но я говорю: «В следующий раз…», - и смеюсь шутке. «Вот здесь стоял храм Христа Спасителя, помнишь, я рассказывал…?» - Я, разумеется, помню. Белесый пар лениво стелется по зеркальной глади плавательного бассейна. Но скоро дымное зеркало будет разбито. Уже появились первые купальщики, спешат из кассы в раздевалки. Потом мы идем тенистой липовой аллеей сбоку бассейна. «Смотри!?» - Димка указывает на невысокую колоколенку, сворачиваем к ней. Проходим старорежимным переулком и замедляем шаг у кованой оградки. Нас немного тревожит, вдруг церковь закрыта? Но повезло.
Димка первый, я за ним осторожно ступаем в собор. Нам еще не видно помещение храма, но уже со всех сторон пронизывает чарующая музыка церковного хора. Продвигаемся вперед. Сообразив наконец, трогаю Димку за локоть, прошу обождать, достаю из сумочки легкую косынку, повязываю ее. Димка одобрительно кивает. Мне не доводилось видеть столь прелестных церквушек, просто глаза разбегались. Людей на литургии очень много, нам не удается пробраться к алтарю. Пристроившись у колонны, наблюдаем за храмовым действом. Самозабвенно служил безбородый, коротко остриженный священник, похожий на ксендза. Посмотрев на Димку, на его задумчиво одухотворенное лицо - я поняла, что он вопрошает к богу. О чем? Так и не спросила никогда. И вдруг опомнившись, да я же в церкви, стала молить господа о милости ко мне. Не хочу рассказывать о сокровенном, но я желала, чтобы бог дал мне Димку в мужья.
Мы так и не поставили свечек к иконам, к церковной лавке не пробиться. Да и время неумолимо. Димка берет меня за руку, идем к выходу. Я почему-то устала. Запах ладана, перемешанный с людским тяжелым духом, кружит голову. Скорей на свежий воздух. По молодости я была не суеверной, а уж оцерковленной и подавно, потому поначалу не придала большого значения нашему посещению храма. Как-то по иному должно оно обстоять, вот и не дал господь…
Мы еще раз оглядели церковку – маленький, окруженный ухоженным садиком островок надежды. Тянет ввысь маковку колоколенка, стараясь превзойти разноликий новострой, и хотя она не выше, но все равно видней.
Лишь по прошествии лет стала я осознавать свое тогдашнее легкомыслие, соизмерять маловерие с неудавшейся судьбой. Возможно, все повернулось бы иначе, вымоли я свою любовь? Это сейчас понимаю, что все от бога, а тогда думала, что бог, он только для пожилых и больных. И в церковь пошла как на экскурсию, не приготовила себя внутренне, да многое чего делала неправильно.
Возвращались липовой аллеей мимо бассейна. Димка предложил посидеть на лавочке, закурил, - безмолвствуем. Да и о чем говорить, нам и так хорошо. Но видимо он счел молчание затянувшимся, завязался разговор о предстоящем отпуске, о моей сестре.
Бедняжка, ей очень одиноко в чужом городе. Она ждет меня, и я не могу отказать ей. По себе знаю, как нужна поддержка близкого человека в трудную минуту и уж тем более одиночке. Самой становится сиротливо… Димка, уловив в интонациях слезу, взял меня за руку. Он ласково прошептал: «Не бери в голову…», - чмокнул в щечку и перевел разговор в другое русло. Его рука теплая-теплая, и еще согревают его простые, будничные слова. Они соединяют нас невидимой силой - мы вместе!
Со мной рядом, на одной скамейке, рука в руке – мой любимый… Он не зовет меня - единственной, обожаемой, любимой, да и я не произношу высоких слов, но мы прекрасно знаем, что сейчас мы только одна на земле влюбленная пара. Поиски образа, как и всяческие слова излишни, ведь нет большей определенности в том, что мы сидим рядышком, и он ласкает мои пальцы.
Улицы заполнены второй волной москвичей: служащих, клерков, растекающихся по конторам и учреждениям. У всех свои заботы. Только меня бездельницу ничто не тревожит – еду отдыхать. Димке сложней, придется завтра выкручиваться за прогул.
Спускаемся в Александровский сад. Обходим гомонящую группу иностранцев, им нет дела до прочих людей. Димка начинает разглагольствовать:
- Почему мы, русские, пялимся на иностранцев, почитая за полубогов? К примеру, кто эта женщина? – кивает на мадам в сапогах гармошкой, потертых джинсах и грубом свитере, - Лицо не просветлено высоким интеллектом, да и формы тела не свидетельствуют, о предках аристократах. Скорее всего туристка - обыкновенная работница захудалой фабрики, или горничная в дешевом пансионате. Почему обыватели уставились на нее как на диву? Быть может заграничные шмотки дают им право котироваться выше, впрочем, тряпок и у нас предостаточно. В чем же тогда их преимущество? Видимо сказывается наша рабская натура, оставшаяся с крепостных времен, когда в заезжих гувернантках и гувернерах русский мужик видел этаких полугоспод и ломал перед ними шапку. Плевался с досады, но все равно кланялся. Интересно, как поведут себя зеваки, покажись на дорожке сада, скажем, князь Трубецкой? Наверное, сочтут таким же иностранцем, а может быть, вообще не обратят внимания?
Димка дуралей, он любит философствовать, порой заносится и не в такие дебри.… Но эти фантазии столь чисты и искренни, столь подкупающи, что я всегда прощала ему любую несуразную чушь. Я конечно необразованная дура по сравнению с ним, и это не кокетство, но чем хорош Димка – он не воображает, размышляет вслух, как с ровней.
Могила неизвестного солдата. Еще рано. Нет блистательных свадебных кортежей. Молодожены не преклоняют колено у мемориала.
«Когда я стану невестой, Димкиной невестой…!? Все-таки он странный? О чем думает, всматриваясь в вечный огонь? Почему не сделает мне предложение?»
Димка пригласил позавтракать. Я заупрямилась и отказалась – пусть идет один, мне не хочется, да и одета по дорожному. Он осерчал, мол не в ресторан же мы пойдем, да из закрыты они. Но я была неумолима, хотя понимала: он знает - что я голодна. Откуда у меня такое упорство?
Мы забрели в ГУМ. В отделе мехов, прицениваясь к натуральным шубам, глупо пошутила: «Вот бы богатого мужа – одевал бы как куколку!?» Димке шутка явно не по нутру, но мне хотелось хоть в чем, но уколоть его – «бесчувственный чурбан!».
На вокзале Димке все же удалось напоить меня кофе. Он стоял рядом какой-то странный, потерянный, что-то тяготило его. Мы опять говорили ничего не значащие слова, но теперь они были неуместны, пора было объясниться в любви. Пусть на ногах, наспех, пусть даже на ушко – но тщетно…
Подошел мой поезд. Разместившись, я вышла на перрон. Димка (он все же ребенок) не умел скрыть печаль, да и мне хотелось реветь. Я понимала, что не нужно притворяться черствой, но чтобы не расплакаться, стала отсылать Димку. Мы скомкано поцеловались на дорожку, я вбежала в вагон…С усилием постаралась расслабиться, отвлечься, а когда все-таки взглянула в окно - Димки не было. «Ну и хорошо, - подумала я, - ну и ладно, ну и бог с ним…».
И вдруг в купе вбегает Димка с охапкой роскошных цветов. «Это тебе!» - протягивает букет.
Мы опять на перроне. Мы рады друг другу, мы счастливы! У нас все прекрасно! Мы долго никого не стесняясь целуемся… Поезд трогается.
«Димка, Димка! – кричу я, - спасибо, спасибо!»
