Всё началось с выставки голландца.
- Лично мне понравился вот этот пейзаж, - лоснясь щеками, вещал с телеэкрана министр культуры. - Посмотрите сюда: это ещё не кубизм, которым закончил живописец, но уже и не реализм. Середина творчества, так сказать. А какие необычные цвета: жёлтый, коричневый...
- Хорошо, не добавил оба-два.
Мой оппонент Фёдор был настроен воинственно.
- Не придирайся.
Я поставила перед вечным «подругом» чашку с изображением Простоквашинского кота:
- Через пару месяцев снимут нынешнего, придёт новый, и будешь жалеть.
- С чего бы? - приготовился спорить Фёдор.
- Этот знает слово кубизм.
Фёдор сделал глоток из именной чашки и уставился в телевизор.
- Нет. Не права. С таким «привозным» лицом он нам родным никогда не станет. Нам - это русской интеллигенции.
Фёдор хихикнул, потому как сам был не совсем славянской внешности.
- Ни-ког-да! - повторил он для большей убедительности. - И слово кубизм не поможет. Пусть снимают.
Он встал из-за стола, подошёл к зеркалу и, состроив гримасу, привычным движением закрутил усы вверх:
- Вот возьмём меня: не урод? Не урод! - констатировал Фёдор. - Да что там - вообще красавец: высок, статен, импозантен до головокружения. А до статуса твоего ухажёра всё равно не дотягиваю. Потому и не лезу с любвями. Сижу тут вечным подругом и чаи гоняю. А товарищ с такими данными - и в министры.
Я посмотрела на экран, где разглагольствовал на тему живописи пока не снятый чиновник и...
***
Снег брёл по питерским улицам, перебежками преодолевая сквозняки нахохлившихся сугробами арок. Не смея нарушить заданный темпо-ритм, мы с Фёдором поступали так же.
- Слизали краски снег с дождём, бедна палитра...
Двустрочия были нашей давнишней забавой. В этот раз мой подруг Фёдор не думал даже секунды.
- Давай и мы лизнём по сто. Купить пол-литра?
Сумерки нахлобучили на город и без того низкое небо, и красок почти не осталось.
Единственным ярким пятном в обозримой вечерне-снежной катавасии оказалась афиша в стеклянном рекламном стакане.
- Экспозиция портретов «Время в лицах», - выразительно прочёл Фёдор. - Гордишься? - спросил он, кивнув на притулившуюся внизу полиграфического буйства мою фамилию. - Художник - это звучит гордо!
- Лучше бы «бохато», - ушла я от ответа, пристраивая под шаль выбившуюся прядь, такую же бесцветную, как и всё вокруг.
- Не капризничай. Кстати, лови строчку: она при жизни на афишах красовалась...
- Какая малость!
Фёдор подкрутил пижонский ус и, судя по прищуру карих глаз, хотел что-то сострить. Но, не встретив понимания с моей стороны, насторожился.
Мне не хотелось возвращаться из спокойного зимнего вечера в тёмную кладовую тяжёлых мыслей и страхов, но окончательно вытащить меня оттуда не смог сегодня даже балагур и любимчик девчонок Фёдор.
Придержав меня за локоть, он остановился и прикрыл ладонью лицо от снега.
- Нюрка! Ты чего киснешь? А ну, колись.
Фёдор наклонился и заглянул, как мне показалось, прямо в душу.
- Анна Нико-олавна не киснут, - занудела я, нарочито пропевая в отчестве долгое северное «о», привезённое в плацкартном вагоне из провинциального детства. - О-оне «го-орюнются».
- Так. Понятно.
И Фёдор завертел головой, явно что-то выискивая за стеной припустившего снега.
- Хватит бегать наперегонки с природой. Давай объявим метели, что она победила - шут с ним, с растоптанным самолюбием двух лучших представителей передовой молодёжи - и отправимся оплакивать проигрыш.
Фёдор опять повертелся.
- А вот в это кафе и отправимся!
И он потянул меня прицепным вагончиком на противоположную сторону улицы.
- От-кро-ве-ни-е, - прочла я вслух неоновую вывеску, едва различимую под шапкой снега. - Название подходящее. Мне как раз тебе надо кое-что рассказать. Важное.
- Ты беременна? - театрально выкрикнул Фёдор, напугав немногочисленных прохожих.
Он старательно выпучил глаза, отчего стал похож на эпатирующего Дали, и раньше, чем я успела что-то ответить, упал на одно колено.
- Нюрка, - прижал ладони к груди паяц. - Будьте моей женой!
И он распростёр длинные руки в объятьях, как делали герои-любовники в немых фильмах.
- Хотя, милостивая Нюра Николавна, - продолжил он театрально-укоризненно. - Мы оба понимаем, что к этому ребёнку я никакого отношения не имею! Тут вы меня не проведёте.
Фёдор встал и посмотрел на меня как-то грустно. Или мне это показалось?
- Нюра, вы не серчайте, но тут без вариантов! Нет секса - нет детей. Если только это не было непорочным зачатием. Но тогда я... я... я, - Фёдор пошлёпал себя по щекам и перешёл на шёпот. - Получается, я Святой Дух? Или у вас кто-то завёлся?
- Федька! Хорош дурачиться! У меня правда проблемы.
Он посмотрел мне в глаза и посерьёзнел.
- Валяй! Если проблемы - это ко мне!
Одно его джинсовое колено было гипсово-белым от налипшего снега, а в центре торчали невесть откуда взявшиеся пара берёзовых жухлых листочков. Я не удержалась и передразнила малокультурного министра:
- Какие необычные цвета: жёлтый, коричневый...
- Я помню, - остановил Фёдор мои вариации на тему интервью уже снятого чиновника. - Это после созерцания его «нехарактерного для человека «от культуры» лица ты задумала выставку. А что?! Реальная идея - изобразить человека в непривычном амплуа.
- Чересчур реальная. Ты, подруг Фёдор, даже не представляешь насколько! Я как раз по-поводу выставки хотела с тобой поговорить.
В этот момент дверь кафе распахнулась, и оттуда вышел странный человек - с холёным круглым лицом под идеально уложенными прядями и... в синем рабочем комбинезоне.
Я вздрогнула и отвернулась.
- Знакомый? - спросил Фёдор. - Да не дрейфь! Он уже ушёл. А это значит, что, как минимум, один столик в кафе свободен. Вперёд, опороченная подозрительным знакомством Нюрка!
И Фёдор, подтолкнув меня к «Откровению», распахнул дверь.
- Кстати! Если ты не беременная, значит, по-прежнему пьющая? Это радует!
***
- Так, Анна Николавна, давай ещё раз.
Цвет глаз Фёдора в тёмном зале кафе различить было невозможно, а потому мне вдруг показалось, что они чёрные, а не карие, как я всегда считала. А может, и правда чёрные?
- Федя, а у тебя глаза какого цвета?
- Здрасьте! Пять лет знакомы - не удосужилась посмотреть! Тоже мне, художница! Ладно. Карие у меня глаза. Тёмно карие. Так что там у тебя с этими дезертирами?
- Они не дезертиры. Они возвращаются. Каждый раз. Но я их всё равно боюсь. Они мне жить мешают. Шастают всё время где-то рядом. На глазах постоянно попадаются.
- Нюрка, а может тебе мерещится? Ты точно не беременная?
Я хотела пожурить Фёдора за неудачную, к тому же, дважды повторенную шутку, но, глянув на него, поняла - он действительно встревожен.
- Я стабильно-бездетная. Не переживай. Ты лучше скажи, может, мне к экстрасенсу сходить?
- Лучше к психиатру.
- Не смешно. Я больше не могу!
- Я тоже. А чего мы с тобой больше не можем? Впрочем, ладно. Я знаю что делать! Кто-то из нас двоих должен быть сильным! Я пью натуральный сок - ты коньяк. Вопрос на засыпку: чья очередь быть сильной?!
Фёдор махнул официанту и, как только тот подошёл, попросил:
- Принесите-ка даме... что вы на меня уставились? Мой шейный платок и пиджак с отливом не повод для подозрений! Кстати: а мужчина в синем рабочем комбинезоне, который ушёл перед нами - он ваш постоянный клиент? Что вы плечами пожимаете? А... ладно. Двойную порцию мороженого даме! И имейте ввиду: это я для Нюрки заказываю. Кстати, ещё пилюльки успокоительные принесите. Это тоже для неё. Можете ими креманку украсить.
И Фёдор, повернув ко мне лицо и явно играя на публику, громко произнёс:
- Дорогая, прости, если слово креманка вызвало у тебя неприятные ассоциации: это не маленький крематорий, это посудинка под мороженое. А вы, молодой человек, - сменил он тон на вальяжно-снисходительный, - поспешите. Не будет пилюлек - я за свою даму не ручаюсь. Она у меня припадошная.
Официант, явно уставший от таких посетителей, унёс каменное лицо за служебную дверь.
- Федь, ты его по-моему достал.
- А нечего презирать меня лишь за то, что я изысканно одет. Кстати... Тот мужик, которого ты испугалась, - посерьёзнел Фёдор. - Он тоже их этих?
- Именно. Из этих.
Я вспомнила волнения и напряжение последних дней и поняла, что больше не хочу быть сильной.
- Анна Николавна, ну, полноте! Я старался-старался! И потом! Не пристало художнице и организатору выставки плакать! Вы, Анна Николавна, сейчас совсем не красивая стали. Как третьеклашка сопливая, которой косички надёргали.
Напуганный Фёдор достал идеально-чистый носовой платок и, перегнувшись через стол, малярным движением взад-вперёд вытер мне слёзы. Точнее, размазал их по лицу.
- Фу ты! Никогда не умел управляться с ревущими девчонками. Нюрка! Не реви! А я говорю, не реви. Тридцать лет - а туда же!
Я даже вскочила от возмущения.
- Мне двадцать шесть!
- Вот! Помогло. Слава Богу. Ничто не приводит женщину в чувство быстрее, чем изысканное оскорбление. Нюр, а ты сама не пробовала с ними поговорить? Выведать там, что да как, расспросить...
- Шутишь? Да я этих переодеванцев боюсь, как... как... А чёрт знает, как я их бою-ю-ю-юсь...
И плюнув на приличия, я разревелась в голос.
Фёдор стоял рядом и уже десять минут елозил влажным платком по моему лицу.
- И зачем только я затеяла эту выставку?! Тоже мне «Время в лицах». Теперь эти лица меня до инфаркта доведут!
- У таких молодых девушек не бывает инфаркта... - начал, было, погрустневший Фёдор, но его перебил официант:
- Валидол. Больше в аптечке ничего успокоительного нет. Мороженое сейчас принести или позже?
- Какой валидол? - спросил мой подруг, удивлённо глядя на непроницаемое лицо официанта. - Мы не заказывали валидол!
- Давайте ваши таблеточки, - я протянула руку, не переставая всхлипывать. - Вы хороший официант. Правильный. Потому что делаете всё правильно. А я...
Мороженое в этот вечер поесть так и не удалось. Коньяк вкупе с валидолом сделали своё дело. Люди сначала оборачивались на меня, а потом и вовсе попросили официанта пересадить нас за дальний стол.
Словом, мы покинули Откровение с его правильным официантом, не дожидаясь, пока нам предложат перебраться в подсобку.
***
Мы сидели с Фёдором в засаде уже три часа: засада была вполне комфортабельной, хоть и находилась на подоконнике пятого этажа единственного подъезда дома напротив. Мой друг, будучи человеком предусмотрительным и заботливым, принёс в большом пакете плед и даже небольшую плюшевую подушечку в форме сердечка.
- Эх... Сюда бы ещё попкорм! - я слезла с подоконника и потянулась.
- Попкорн, - поправил Фёдор.
- Нет! Поп-корм. Корм для поп.
- Кстати, твоя как? Нормально?
- Не жалуется. Тебе спасибо передаёт.
Я хихикнула и повернула голову в сторону своего дома.
- Ой! Смотри!
Мы оба, как по команде, прилипли к стеклу: в подъездном окне напротив, рядом с моей дверью, явно что-то происходило.
- Бежим туда! - скомандовал Фёдор.
- Я боюсь!
- Дурочка, он же не настоящий!
Мужчина в рабочем синем комбинезоне нас не дождался.
Чего не скажешь о надписи на моей двери.
- Су-ка! - по слогам прочёл Фёдор свеженькие, ещё вонючие жёлтые буквы.
- Спасибо! Мог бы и не озвучивать - сама читать умею!
- Оригинально. А какой необычный цвет: жёлтый...
Фёдор понюхал и констатировал:
- Писано маслом. Кстати, даже без ошибок.
- Так министр, как-никак. Хоть и бывший.
- Ну, во-первых, он нарисованный.
- Написанный, - поправила я.
- Нет. Нарисованный. Он тебе не очень удался, а потому я оставлю за собой право обозвать министра нарисованным. И потом: он ведь не образованием заведовал! А министру культуры ошибки в правописании были бы простительны.
- Это не правописание, - я принялась стирать надпись поднятым с пола тканым ковриком. - Это какое-то левописание!
- А что ты хотела?! Его месть вполне пропорционально содеянному тобой! Я вот тоже не знаю, как бы себя повёл, изобрази ты меня - человека уникального, почти уникального - маляром.
- А чем плоха работа маляра?
Я тёрла дверь всё с большей силой, и Фёдор, видимо, не в силах больше на это смотреть, отобрал у меня тряпку.
- Не петайся. Скипидар нужен.
Вконец измученная последними злоключениями, я села прямо на ступеньку.
- Но теперь-то ты веришь? Видишь? Они не оставляют меня в покое.
Мы сидели на кухне, когда в очередной раз зазвонил городской телефон.
- Алло, - ответила я без энтузиазма, поскольку уже знала, кто звонит.
- Пылают ланиты, трепещут ресницы,
Мы вместе, мы рядом,
Мы - райские птицы...
Я молча положила трубку и вернулась за стол.
- Опять она?
- Как догадался?
- В наше время только пенсионеры звонят на городской телефон, да ещё утром.
- Она звонит круглые сутки. Богема!
Боже, я готова была всё отдать, чтобы идея изобразить сумасшедшую старуху Кружкину из соседнего подъезда в образе богемной поэтессы, так и сдохла тогда невоплощённой.
Телефон снова зазвонил.
- Не подходи, - посоветовал Фёдор. - Кстати, а настоящая поэтесса, которую ты поселила на холсте в коммуналку, она не досаждает?
- О, нет! Вот она-то как раз счастлива! А потому, как любой счастливый человек, неблагодарная! Хоть бы пришла - спасибо сказала!
- Нюрка, ты ничего не путаешь? Ввожу данные ещё раз. Напоминаю, так сказать, содержание картины: коммуналка, что явно определяется по количеству столов, нищенская загаженная кухня, выпивающие за столом соседи, у окна, рядом с маленькой бабулькой, курит в форточку патлатый мужик... Всё правильно?
Я не поняла, куда клонит Фёдор, но ответила:
- Правильно.
- Что имеем на выходе?
Я сообразила и подтвердила:
- Счастливую старушку навеселе, у которой больше нет проблемы со слушателями и собутыльниками. Фёдор, я прежде понять не могла: неужели богемная утончённая Апполинария так быстро... пристрастилась... в смысле, стала употреблять... нет... не так.
- Да спивается она!
- Ладно. Ты прав. Надо называть вещи своими именами. Только знаешь, что я выяснила пару дней назад?
- Тебе больше заняться нечем?
- Не перебивай! Для меня это оказалось открытием. Апполинария и раньше прикладывалась. Только об этом кроме соседей по-площадке никто не знал. Она пила тихо - за закрытой дверью. И была несчастна. Это мне соседка из квартиры напротив рассказала. Они немного дружны.
- Вывод: для счастья просто пить мало - ещё нужна компания!
И мой подруг засмеялся беззлобно, даже как-то по-детски.
- Дурачок ты, Фёдор! Но вывод правильный. Давай и мы что ли того... выпьем?
- Нюрка, а ничего, что десять утра? Я согласен.
Но в ту же минуту зазвонил городской телефон.
- Я отдаю себя на откуп,
Тому, кто дик, как зверь лесной,
Клонясь невинной головой...
***
До открытия выставки оставалось два дня, когда случилось непредвиденное и самое неприятное.
Я гладила чёрное платье, пошитое специально к торжественному открытию выставки, представляя, как буду принимать цветы и поздравления.
Телевизор как всегда работал фоном.
- Об чём с ней разговаривать?! Тоже мне, львица! - услышала я капризный голос, по-свойски выбалтывающий стране секреты из жизни знаменитости. - Да у нас в Иваново таких бы львиц... знаете, что сделали?!
И тут я узнала в капризной барышне Светку Куницыну!
А ведущая передачи тем временем продолжала возмущаться:
- Ну, я прям не знаю! Это же колхоз какой-то!
Я ещё смотрела на экран, когда мобильник буквально запрыгал на столе.
- Нюрка! Что ты натворила! - закричал Фёдор из динамика моего мобильного. - Ты НТВ смотришь? Тебя народ проклянёт, если узнает, что это ты Светку в интервьюеры выписала.
- Федя, Федечка... милый... Что же теперь делать?
Тем временем провинциальная Светка несла с экрана прямо в мозги нации невероятную ахинею про звёзд кино. После чего перешла на обсуждение рублёвских жён:
- Скажу вам по-секрету, - перешла она почти на шёпот. - Эта разрекламированная мадам с рублёвки - ну, вы догадались, о ком я - мне вообще не понравилась. И одета куцынько, всё серо-белое какое-то. И это в наше время, когда такие титанические условия созданы для хорошего одевания... Как сказать-то?! Ну, чтобы как следует выглядеть! И огород, пусть сейчас она не обижается, овощами не засеян. А везде кичится, мол, я хозяйка, я хозяйка! Если бы я жила на Рублёвке...
- Фе-е-дя-я-яяяяя....
- Нюрка! Прекрати истерику и сейчас же выключи телевизор. Я еду!
***
- Это не гуманно, поймите вы! - кричал мой друг в телефонную трубку, жестикулирую, как эквилибрист на восьмом цилиндре. - Вы же ей жизнь исковеркаете! У неё же есть родители, друзья! Нельзя так подставлять глупую девочку!
Федя был вне себя!
Он уже битый час пытался хоть как-то исправить ситуацию. Я смотрела на взрослого мужчину и не узнавала в нём балагура и разгильдяя Фёдора.
- Какие рейтинги?! Помилуйте! Всему есть предел! Каких главных ньюсмейкеров страны? Света? Интервьюировать? Опомнитесь! Это не гуманно! Вас надо судить за растление детской души!
Трубка разразилась гудками, но Фёдор всё ещё вкрикивал в неё гневные слова.
- Федь, они тебя не слышат...
Я закрыла лицо руками.
- Что я натворила! Света порхает с глупостями из одной программы в другую. Полуграмотная старуха Кружкина уже награждает недопоэтов дипломами и обещает посодействовать продвижению их стихов.
- Откуда знаешь?
- Вчера отчёт о сходняке с её участием читала. Между прочим, прошло сиё мероприятие в Доме творчества, там же где моя выставка послезавтра откроется.
- Молодец Кружкина! А чего далеко ходить?! Кстати, в этой модной шляпке и кардигане она очень даже прилично смотрится. Но мундштук ты ей зря в руку не дала. Для придания ещё большей богемности - самое то было бы!
- Фёдор! Мне не до смеха! И потом, ты её руки видел? Какой мундштук?!
- Как я мог видеть, если на картине их вообще нет! Лентяйка ты, Нюрка!
- Потому и нет, что показать нельзя!
Мы ещё пару минут беззлобно препирались, но мысли о провинциальной Светке, так жестоко мною подставленной, не давали покоя.
- А давай её домой отправим! В Иваново!
Фёдор хоть и шутил, но нездоровый огонёк время от времени лихорадочно вспыхивал в его глазах.
- Если только бандеролью... Но это расчленёнка. Федь, она ведь не понимает, что над ней потешаются. И потому, вряд ли нам удастся её уговорить...
И тут до меня дошла нехитрая, но гениальная мысль.
- Чёрт!
Фёдор от неожиданности даже подпрыгнул на стуле.
- С ума сошла - так пугать?!
- Их надо стереть! Уничтожить!
- Ге-ни-аль-но! - и Фёдор захлопал в ладоши. - Полдня и ночь до выставки!
- И полжизни позади, - сникла я.
- Ну, тридцать лет - это ещё не полжизни! - съязвил друг.
Но второй раз я на эту уловку не клюнула. Да и не до того было:
- Ну, замалюю я их в квадраты Малевича! Даже если в цветные - всё равно на смех поднимут. А что ещё я успею за день?!
- Дорогая Анна Николавна! Не хочу вас расстраивать, но как быть с посетителями выставки? Вынужден напомнить, что вы, уважаемая, не далее как вчера, в интервью каналу Культура обещали представить не просто портреты современников, а неожиданное раскрытие человека в несвойственных условиях, предложенных реалиями.
- Чёрт-чёрт-чёрт!
***
- Уважаемые посетители!
Чёрное платье, украшенное только рубиновой стрекозой, сидело на мне идеально.
- Прежде, чем выставка будет открыта, спешу сделать заявление: по окончании экспозиции все работы буду уничтожены. Таков замысел автора и... воля Божья.
После нескольких вступительных речей приглашённой мною профессуры, гости с бокалами шампанского разбрелись по залу.
Я стояла в дальнем углу, поддерживаемая Фёдором в прямом и в переносном смысле.
- Нюрка, ты, похоже всё-таки беременная. Бледная, как Апполинария наутро после кухонно-коммунальных посиделок.
- Федь, я тебе так благодарна! Ты... ты... ты - «подруга дней моих суровых...».
- Нюрка, кстати, про подругу. Ты бы это... сняла уже очки.
- Я их и так не ношу. Только линзы. Ты же знаешь!
- Вот! И я про то же. Уже слепнешь, а о замужестве никак не начнёшь думать.
- Федь! Ты чего?
И в этот момент к нам подошли первые «вкусившие» шампанского и моего творчества посетители.
- Это замечательно! Вы, Анна, талант. Так точно подметить приметы нашего времени... Браво!
- Анна, - место отошедшего старикашки занял молодящийся импозантный мужчина. - Такого решения от столь юного создания я, признаться, не ожидал! Удивили! Приятно удивили, Аннушка! Я думаю, нам предстоит тесно и трепетно дружить талантами...
- Да-да, милочка! Это талант! - путая карты ловеласу, встряла в разговор известная, правда, в очень узких кругах, искусствовед. - Активная гражданская позиция, столь несвойственная молодым дарованиям, присутствует в каждой работе. Впрочем...
Я насторожилась и, судя по тому, как Фёдор сжал мою ледяную руку, он тоже.
- Милочка, а почему все картины объединены общей идеей и выполнены в одном стиле, и лишь одна...
Дама не договорила. Она достала из очечника мощные окуляры и, водрузив их на нос, пристально всмотрелась в меня.
- Видители ли, милая, у меня есть свои соображения на этот счёт, - пояснила искусствовед. - Но мне важно, совпадают ли они с замыслом автора. Полотно с изображением старушки на коммунальной кухне - оно чем-то отличается от всех здесь представленных? Оно единственное не за решёткой. Да-да! Я про металлические решётки, которыми вы отгородили своих героев от... от... от жизни, так сказать. Я достаточно точно выразила мысль?
Я кивнула.
- Мне, кстати весьма понравился ваш замысел: все люди, будь то поэтесса, читающая стихи, или маляр-гастарбайтер - бывший министр культуры - кстати, я его узнала, потому как мы вместе открывали выставку голландцев - на всех полотнах ваши герои за решёткой. Несвобода - это страшный признак нашего времени. А бабулька у окна? Почему на этом полотне решётки нет?
- Ей не надо. Она счастлива. Им там хорошо - на этой коммунальной кухне.
- Да-да! Именно так я и поняла.
Критик сняла очки, потому как всё во мне и в жизни ей стало очевидно.
- Вы не по годам прозорливы! У вас большое будущее, милочка.
И томно глядя на портрет зарешёченной Кружкиной в элегантной шляпе, искусствовед неожиданно прочла:
- Утраченного времени слеза, не солью, мятой ты легла на губы... Кстати, а мы с вами не могли видеться на вечере поэзии здесь же - в Доме Творчества? Какая талантливая эта Кружкина!
И дама кивнула в сторону портрета сумасшедшей старухи.
- Это её строчку я сейчас прочла. Одного не пойму - почему раньше не проявился её талант? Условий не было? Или просто не знала, что она поэтесса? Знаете, так тоже бывает! Не желаете обсудить? Отойдёмте в...
- Нет! - вскричал Фёдор, и выдернул мою руку из рук искусствоведавшей дамы. - Она не может! Я... она... Ей сейчас один бывший подруг будет предложение делать.
- Бывший подруг... - удивилась моя собеседница. - Такие бывают? Или это ошибка речи?
- Это ошибка. Но не речи. Моя. Причём давняя. Нюрка, сколько можно?! Давай уже поженимся!
ПС: как и было обещано, все картины после закрытия выставки были уничтожены. Кстати, по словам искусствоведов и критиков, это был гениальный пиар-ход, вызвавший небывалый интерес к творчеству прежде никому не известной художницы.
И только счастливая Апполинария всё вдыхала и вдыхала дым от мужицкой папироски, навсегда поселившись вместе с соседями на стене нашей с Фёдором некоммунальной кухни.
По замыслу автора
