Title: МАЛЬЧИК ИЗ ВОЛШЕБНОГО ЗЕРНЫШКА (Сказки бабушки Груши)
No: 8(26)
Date: 16-08-99
Не в деревне, не в селе, не на ветке, не в дупле, а в крошечной избушке жила себе молоденькая старушка, лет шестнадцати без ста, ни худенька, ни толста. Это, стало быть, я — Луша, по прозвищу баба Груша. Еще вчера, кажись, была пионерка, а уж глядь — юная пенсионерка. В боку стреляет, в глазу сверкает, в ушах шумит, коленная чашечка, как сковородка, гремит.
Грушей меня сызмальства дразнят. Я заводилой была, с хлопцами по садам лазила. Однажды сторож дед Зловред облаву на нас устроил. "Заходь слева! — кричит. — Обходь справа! — орет. — Окружай! Заряжай! По расхитителям колхозного добра! Солью самого крупного калиберу! Беглым огнем пли!” Мы с веток летели, как воробьи. Какие уж тут яблоки! Убегли в балку, спрятались, да тут только смекнули, что это ж он нас сам-один в окружение взял, артист! Хохочем, как дурачки, а я кричу: "Да разгрузите вы меня, наконец? Я ж вам не самосвал!” Хлопцы глянули — ишо больше со смеху покатились: у меня полна пазуха груш, дыхнуть не могу. Начали меня трясти, рекордный урожай собрали, два ведра отборных мичуринских. Так с тех пор и зовут меня Грушей.
Живу я одна, как в небе луна. Хозяйство, конечно — корова, да утенки, да цыпленки. Я с ими и разговариваю, иной раз и пореву. А родственной души нет. Мужа война отняла, детки выросли, разлетелись, по городам живут, с какого конца у козы хвост растет, забыли.
Ладно, что это я на жалобну ноту сбилась? Да какая ж сказка без присказки?
Ну, а теперь слушайте, как было дело...
Надумала я испечь пирог. Замесила тесто, печь истопила. Посадила пирог в печь, а кусочек теста остался. Я его в руках мяла-мяла, сама про свою холостяцкую жизнь задумалась и не заметила, как вылепился у меня из того теста маленький ребеночек. Вдруг говорит он мне человеческим голосом:
— Не сажай меня в печь, бабушка. Выставь на солнышко, я обсохну, стану тебе сыночком.
Чудеса да и только! Видать, не зря в народе говорят, будто на миллион пшеничных зернышек одно непременно волшебное. Вот почему хлебные крошки нельзя выбрасывать — вдруг эта крошка как раз из того волшебного зернышка.
Выставила я своего хлебного мальчонку, как он просил, на солнышко, через час он затвердел, к полудню на ножки стал, вечером уже по двору бегал.
Я за это время одежку ему по росту сшила. Оно хоть и не аржаной — пшеничный, а все ж неприлично голышом. Обрядила я его в шаровары, в рубашонку, вижу — славный парнишка. Глазки синие, что твои васильки в поле, нос курносый, лобик выпуклый — не дурак, знать. А волосики рыжие-рыжие, во все стороны распушились, колосок, да и только.
А до чего любопытный да любознательный — просто страсть. Это кто? А это что? А это зачем?
Я ему все свое хозяйство поименно представила.
— Это, — говорю, — корова Зорька, это ее сыночек Борька. Это индюшка Нюшка, это гусыня Ксюшка.
— А собаку как зовут?
— Дружок.
— А под сеновалом кто живет?
— Ежик...
Дошла очередь до пугала.
— Это что за страшило?
— Пугало, — говорю. — Повадилась сорока-воровка цыплят таскать.
— Пусть только посмеет! Теперь я всех охранять буду, никого в обиду не дам! Только ты мне, бабуль, для острастки деревянную сабельку сделай.
Выстрогала я ему из щепки сабельку, он ее к боку пристегнул — чем тебе не казак? Да с такой охраной мне теперь не то, что сорока — серый волк не страшен!
— Тебя-то самого как величать прикажешь?
— Назови, как хочешь, я не обижусь.
— Ну так будь Ванечкой!
Сосед мой, дед Митяй, загонял козу на крышу — там у него трава выросла — увидал Ванечку, чуть с лестницы не упал.
— Это што у тебя за мальчонка? Игде взяла?
— Известно, — говорю, — игде: в нивирмаге.
— Заводной?
— Да нет, абнаковенный.
— А что ж он у тебя на месте не сидит? Видать, импортный?
Во мне национальна гордость взыграла:
— На что мне, — говорю, — твой импорт! Да наши, отечественны, супротив ихних и крепше, и не такие привереды.
— А работящий? Али так только, для забавы?
У Митяя всякая блошка при деле. Собака воду качает, кошка в лукошке цыплят высиживает, воробьи подсолнухи обмолачивают. Ну я, чтоб подзадорить его:
— А как же, — говорю, — он у мене и сено косит, да сразу в стога мечет, и корову доит, и короладского жука сбирает. Дед Митяй с лестницы без парашюта слетел:
— Надо бечь, а то разберут!
Сберкнижку — под мышку, а старуха его, Василиса, вслед кричит:
— Двойняшек бери! Двойняшек!
— Прибегает Митяй в нивирмаг, да с порога:
— Мальчонки игрушечны есть?
Нюрка с Шуркой, молоденьки продавщицы из культтоваров, обрадовались:
— Есть, дедушко, выбирай...
Все коробки перед им раскрыли, рекламный показ устроили.
— А что они умеют? — спрашивает Митяй.
— Глазами моргают, да плачут, когда их уронишь.
— Это я и сам могу. А которы сено косют да в стога мечут, корову доят да короладского жука сбирают?
— Про таких что-то не слыхали, видно, к нам, в сельску периферию ишо не дошли.
— Знаю я вас! Кумовьям да сватьям с подприлавка раздали! По начальству разошлись! Вот я на вас в кляузну книгу жалобу настрочу! Развели тут семейственность!
Девки в слезы, а Митяй:
— Ладно вам реветь! Этто чиво там, гармошка? Давай ее сюды! Купил гармошку, пришел домой, сел посреди огорода, песни орет. Василиса:
— А где ж мальчонки?
— Энтих разобрали, а нового завозу покеда нет. Зато меня новаторска мысля осенила.
— Какая ишо?
— Картошку под гармошку взращивать. Она под музыку агромадных размеров вымахивает, наукой доказано. Бабка перепужалась:
— Митюш, дык ты уж шибко-то не пиликай, а то некуды складать будя.
— Ладно, — говорит Митяй, — буду укрупнять через одну. И правда, затоваришься с нею!
Живем мы вдвоем с Ванечкой.
До чего потешный ребенок, так это я вам и передать не могу. То уздечку сделает, лягушку оседлает, по двору скачет. То колючку найдет, с ежиком на шпагах дерутся. То индюка раздразнит, до истерики доведет.
Но не бездельник. Цыплят сторожит, теленочку репьи из хвоста вычесывает, цветы наперстком поливает.
Дою корову — он у меня на коленке сидит:
— Бабушка, мне вон из той доечки!
Подставит наперсток, я ему нацежу, выпьет, переведет дух:
— А теперь еще из энтой...
Накушается — и опять за свое:
— А что ветерок листьям шепчет? А ласточки — потому что ласковые? А сверчки поют, чтоб в темноте не страшно?
Я, что знаю, объясню ему. Но он иной раз такой мудреный вопрос задаст — диву даешься.
Все бы ничего — да больно мал Ванечка, всяк его обидеть может. Сороке-разбойнице поживиться нечем — Ванечка с цыплят глаз не сводит — так она со злости его самого прям среди бела дня утянула. Я за нею три километра по степи, как сумасшедшая, с ружжом бежала. А стрельнуть боюсь — как бы в Ванечку не попасть. Она его в клюве за рубашонку держит, хорошо еще не уронила, целехоньким в гнездо доставила. Тут уж я разулась, на руки поплевала и что твоя рысь — на дерево. Вызволила Ванечку. Хотела в сердцах всех сорочьих птенцов передушить, да он за них вступился. Не бери, говорит, бабуль, грех на душу, они ж, мол, не виноваты, что у них маманька такая.
