Часть третья
Глава первая
Похороны Джесс Паленберг были назначены на час дня. Она лежала в гробу. Такая красивая. Такая не по-настоящему живая. Тэмми смотрела на ее алые губы и думала, что ни один мужчина не целовал ее так, как Джесс. Особенно наедине, глаза в глаза.
- Зачем Кевин сделал это?
Фэй обняла подругу. Мать Джесс заплакала, прощаясь с дочерью. Ее девочка. Ее единственный ребенок. Ради чего теперь жить? Боль. Страх. Тэмми подумала, что в ту злополучную ночь могла остаться у Джесс. Может быть, тогда подруга осталась жива? Или же Кевин убил бы их обеих? Тэмми представила, как собственная мать плачет возле ее гроба. Господи! Она могла умереть вместе с Джесс! В ту ночь! И… Жизнь. Такое мерзкое чувство внутри. Слава богу, что хоронят не тебя. Слава богу…
Гроб опустили в землю. Вечерело. Тэмми вернулась домой. Слезы. Почему они не хотели катиться из глаз? Почему? Старшая сестра собиралась на свидание. Она мерила кофточки, спрашивая у Тэмми, какая из них больше подходит к прическе. Тэмми хотелось ее придушить. Как она не может понять, что сестре плохо? Как она может быть такой безразличной?
- Моя подруга умерла! Ты понимаешь? – вспылила Тэмми.
- Что я должна понять? – Кристин убрала помаду и посмотрелась в зеркало. За окном гудела газонокосилка. Хмурый отец стриг мокрый после дождя газон.
- Мне плохо, – сказала Тэмми.
- Съешь таблетку.
- Пошла к черту.
- Истеричка!
Хлопнула дверь. Тишина. Тэмми включила телевизор. Сможет ли она когда-нибудь снова улыбаться? Сейчас казалось, что нет. Сейчас казалось, что мир слишком огромен для ее маленького тела. Океан жизни, в котором она – это капля. Пустыня одиночества, в которой она – песчинка. И ветер дует, поднимая к небу столбы пыли. Их конусообразные тела извиваются, вырывая из выжженной солнцем земли то немногое, что еще пытается расти. Маленькие змейки прячутся под камни. Их яд останется неистраченным. Их яд останется внутри их сердец. Тэмми закрыла руками лицо, надеясь, что на этот раз ей удастся заплакать, но глаза ее были такими же сухими, как пустыня, которую она представляла.
***
Карие глаза застенчиво смотрели на Лаялса Кинсли. Его дорогой костюм и презентабельный вид в сочетании с хорошим одеколоном убеждали Кэрри, что он будет нежен и заботлив. Его лицо казалось ей знакомым. Она помнила этот лоск, эти грубые, словно вырубленные из камня черты, но память эта была не той, как если бы Кэрри встретила его на улице. Нет. В нем было что-то глянцевое, пахнущее типографской краской и шуршащее новенькими страницами «Forbes». Да. Этот мужчина напоминал Кэрри о богатстве и благополучии. Столовые приборы и наполненные шардоне бокалы звенели в ее ушах. Кем же он был? Керри включила музыку. Мистер Благополучие сел в кресло и закурил. Его лицо скрывало его возраст так же хорошо, как статуя в музее скрывает дату своего создания, отдавшись в опытные руки реставраторов. Блеск…
Кэрри улыбнулась и повела бедрами. Танцовщица из нее была никудышная, но она и не продавала свои танцы. Люди в этом доме платили за тело, и Мистер Респектабельность не был исключением. Продолжая танцевать, Кэрри мысленно листала глянцевые журналы. Может быть, ей удастся произвести впечатление, и Мистер Благополучие сделает ее постоянной любовницей? Нет. Такого не бывает. Кэрри обнажила плечи. Грудь. Молодость. Она повернулась к Мистеру Значительность спиной, показывая ему свои бедра. Боа сказал, что из нее выйдет хорошая шлюха. Грегори Боа. Она закрыла глаза, вспоминая его лицо. В памяти почему-то не осталось момента до и после. Лишь только прием на работу. Кабинет Боа. Его кресло. Холодный лакированный пол под коленями. Боа говорит, чтобы она смотрела ему в глаза. В его темные, как ночь, глаза… Мистер Лицо с Журнала закуривает вторую сигарету, третью… Кэрри танцует. Медленная музыка кажется бесконечной. Одна песня, вторая, третья… Она смотрит в глаза Мистера Великолепие. Чувствует его внутри себя. Он не торопится, напротив, он изучает ее, наблюдает за ней. Его взгляд… О чем он думает? Кэрри поднимает бедра. Нет. В этих глазах нет желания. Нет страсти. Он хороший любовник, но это не более чем пришедшие с годами навыки. Странное чувство чего-то механического и неживого наполняет сознание Кэрри, вызывая отвращение и тошноту. Теперь глаза Мистера Дорогой Костюм напоминают ей объективы видеокамеры - те, что безразлично наблюдают за посетителями в супермаркетах. Снимают, снимают, снимают… Но ничего не чувствуют. Совсем ничего.
Кэрри повернулась набок, наблюдая, как Мистер Безразличие неспешно одевается. Ни одного слова. Лаялс обернулся и посмотрел на Кэрри. Сколько ей было лет? Семнадцать? Восемнадцать? Боа сказал, что двадцать один, но этот чернокожий сутенер мог сказать что угодно, лишь бы ему заплатили. У этой девочки была слишком юная грудь. Слишком плоский живот. Ее тело… Оно все еще пахло молоком и свежестью. Лаялс вышел в коридор. Тени, полумрак, стоны, мягкий ковер под ногами. Когда-то давно здесь было детское кафе, и кто-то, может быть, все еще помнил, как мать приводила его сюда в день своей зарплаты. Сливочное мороженое, фисташковое, с крошкой лесных орехов… Скоро в этом мире не останется ни кафе, ни лесов, где можно нарвать орехов и полакомиться ягодами. Бордели, заводы, вкусовые добавки… Все можно купить. Все можно продать. Секс, любовь, власть, закон… Даже красота имеет свою цену – черные цифры на белых прайс-листах кабинетов пластики и хирургии. Лаялс вышел на улицу. Сел в машину. Ему было сорок пять, и последние двадцать лет он занимался тем, что наблюдал, как жизнь день за днем теряет для него смысл. Страсть – вот что было залогом счастья в этом мире. Когда сердце в груди бьется сильнее, когда глаза горят нездоровым блеском, когда ты готов делать глупости и не оглядываться назад… Лаялс отпустил педаль газа, не желая превышать скоростной лимит. Кадиллак вздрогнул и как-то недовольно заурчал…
Женщина. Если бы Лаялс был поэтом или художником, то, возможно, его страсть заключалась бы в искусстве, но он был далек от этого. Всего лишь адвокат. Всего лишь мужчина. Может быть, будь он менее удачлив, работа стала бы его страстью или же его проклятьем, как бывает в случае нищих художников и обезумевших от неудач поэтов, но Лаялс всегда был удачлив. Чертовски удачлив, можно сказать. Поэтому работе досталась его любовь. А страсть… Вот тогда-то и появилась женщина. Нет, не одна из тех глупых шлюх, что находил для него Боа и те, кто были до него. Совсем другая. Не похожая ни на одну из женщин, встреченных Лаялсом за всю свою долгую жизнь. С ней его сердце билось сильнее. С ней его аналитический ум и врожденный прагматизм давали трещину. Впервые в жизни тело и разум обрели гармонию между собой. Не нужно врать и притворяться. Не нужно придумывать чувства и желания там, где их нет. С ней Лаялс мог быть самим собой. Сильным, как горы, слабым, как первый снег. Ему хотелось защищать ее и таять в ее руках. Она сводила его с ума, но в этом безумии он находил мудрость. Нет. Он не был безнадежно влюблен. Это стало чем-то большим. Словно часть его самого, которая всегда рядом…
А потом удача отвернулась от него. Могло ли быть по-другому? Скорее всего, нет. Взвешивая и анализируя прожитое, Лаялс приходил именно к этому выводу. В жизни есть много вещей, которые не стоит рассматривать под микроскопом, дабы они не утратили своего очарования. К сожалению, понимание этого приходит не всегда вовремя. Иногда бывает безвозвратно поздно. И потеряв, пытаешься найти оправдание тому, что сделал. Пытаешься, потому что по-другому не можешь. Жизнь продолжается, но прошлое стоит на месте. Оно не удаляется. Нет. Оно вызревает. Ждет. Оно как хорошее вино, которое с годами делается лишь лучше. Как беззаботное детство… Твое детство… Твоя жизнь… Неотъемлемая часть тебя… Ампутируйте руку и попробуйте забыть о том, что она у вас когда-то была. Ничего не выйдет. Она навсегда останется частью вас, даже если ее никогда не вернуть. И ни один протез не сможет заменить ее. Как и страсть… Лаялс вспомнил юную девушку, Кэрри. Он не видел ее глаз. Не видел лица. Лишь только цифры, сумма, деньги, которые он платил Боа за подобный товар. Всего лишь работа. Всего лишь рыночные отношения. Даже ее стеснительность, которая пропадет после десятка купивших ее извращенцев, имела свою цену. Цену, позволявшую оказаться одним из первых. Была ли она красива? Нет. Она была отвратительна, как и все вокруг. Как и все внутри. Лаялс остановил машину.
Что-то было не так. Не так с ним. Что-то изменилось, словно кто-то переключил невидимый тумблер. Лаялс вышел на тротуар. Сухой ветер принес букет цветочных ароматов. Кэрри станет последней. Да. Определенно последней. Слишком много тяжелых мыслей в голове последнее время. Слишком много сомнений. А он никогда не сомневался. Сомнения превращают человека в неудачника. Стоит усомниться в себе хоть раз - и удача навсегда покинет тебя. Никто не знает, что мы обязаны сделать за свою жизнь, поэтому делай то, что считаешь нужно делать. И раз уж что-то решил, то доводи до конца: будь то женщина, работа или твоя собственная судьба. Никаких исключений. Все взвесить. Все проанализировать. И действовать. Действовать. Действовать…
Лаялс достал из кармана сотовый телефон. Он не виделся с человеком, которому хотел позвонить, двадцать пять лет, но, тем не менее, никогда не выпускал его из вида. Что бы ни произошло в ту далекую ночь, это было его частью. Частью Лаялса. Священник, женщина, младенец. Семья Маккейнов хранила много секретов, но этот секрет казался Лаялсу самым страшным. Секрет был частью Лаялса, и он был частью этого секрета. И никакой анализ не мог заглушить боль этого знания. И не существовало такого наркотика и такой женщины, в объятиях которых можно об этом забыть. Безумие и хаос.
Лаялс достал сигарету и закурил. Рак легких и смерть не страшили его. Не все так просто в этом мире. Бог или Дьявол – неважно, – двадцать лет назад Лаялс узнал, что жизнь более многогранна, чем можно это себе представить. Он видел Ад. Он видел ужас, наполнявший своим зловонием темное брюхо ночи. И он знал, что такое страх. Животный, парализующий, пронизывающий до костей страх, от которого невозможно сбежать. И горе тому, кто заглянет в эту бездонную пасть, потому что у нее нет дна. Стоит лишь однажды опустить глаза, и ты будешь вглядываться в нее вечно. Ад или Рай, бог или дьявол – Лаялс видел лишь мрак и пустоту. Но там была жизнь. Вернее не жизнь, а существование. Как существует ребенок в утробе матери. Ребенок, который рано или поздно должен увидеть свет и вдохнуть воздух. Ребенок, который должен родиться… Так же и тьма. Она разражается своими созданиями. Дети тьмы. Дети мрака и хаоса. Они пьют молоко пустоты и играют среди тысячи мертвых тел… И если таков был ад, то где-то там должен быть и рай. Где светит теплое солнце. Где синие волны лижут желтый песок. Где дети смеются, запуская в небо воздушные шары. Где так прекрасно, что хочется остаться навсегда… Да. Лаялс верил, что такое место где-то есть. Верил двадцать пять лет, но сейчас впервые понял, что нашел его. Маленькая, голубая планета, сфотографированная с космического корабля. Жизнь в безбрежных потоках мрака и пустоты. И если смотреть оттуда, из космоса, то за облаками и есть рай – наша жизнь.
- Где же ты, Рем? – шептал Лаялс, слушая телефонные гудки. – Где же ты, мой старый друг?
***
Фэй приехала в начале десятого. Тэмми крепко обняла ее, зарывшись лицом в копну светлых волос подруги.
- Спасибо, что не бросила, – прошептала она ей на ухо.
Фэй улыбнулась и нежно погладила Тэмми по щеке. Они прошли в гостиную. Включили телевизор.
- Не понимаю, как Кристин может быть такой бесчувственной?! – пожаловалась Тэмми на свою сестру.
- Думаю, у нее своих проблем выше крыши, чтобы влезать ещё и в твои. Знаешь Роя?
- Парня Кристин?
- Слышала о его сестре?
- Разве у него есть сестра?
- Представь себе.
- Всегда думала, что он неудачник, который живет в машине и болтает о лучшей жизни.
- Так оно и есть.
- А что сестра?
- Слышала, что она пошла по стопам своей матери.
Тэмми поморщилась.
- Вот такая вот у тебя скоро будет родня, – подмигнула ей Фэй.
- Не думаю, что моя сестра выйдет за этого неудачника.
- Будь у нее нормальный отец…
- Чем тебе не нравится мой отец?
- Вот именно, Тэмми. Твой.
- Ах, ты об этом…
Они замолчали. За окном начиналась ночь.
***
Рой вел старенький «Форд», постоянно превышая ограничения скорости. Зеленый на перекрестке сменился на красный, но не убедил его остановиться. Загудели клаксоны, заскрипела резина. Кристин молчала.
- Гребаная дура! – заорал Рой, проклиная свою сестру. Это был крик отчаяния. Крик безысходности.
Вчера редактор «Хот-Ньюс», которому ты лизал зад последние два года, вызывает тебя к себе и говорит, что хочет дать тебе шанс, тот самый шанс, что называют одним из миллиона, а сегодня этот редактор отводит тебя в сторону и говорит, что твоя сестра работает у Боа.
- Черт! – Рой вдавил педаль тормоза в пол, избегая столкновения. Идущая впереди машина остановилась, пропуская группу школьников, деловито шагавших через пешеходный переход. Воображение. Рой увидел, как эти дети гибнут под колесами его старого проржавевшего до основания «Форда». Дрожь охватила его тело. Ладони вспотели. Всегда может быть еще хуже, чем есть. Всегда. Он свернул к обочине и вышел из машины.
- Что случилось? – спросила Кристин.
- Я чуть не задавил этих детей.
- Но ведь не задавил, – пожала она плечами.
- Но мог.
- По-моему, ты просто перенервничал.
- По-моему, мне не стоит больше садиться за руль, по крайней мере, сегодня.
- Это значит, что мы никуда не идем?
- Да.
- Черт! Рой, почему, если у тебя плохое настроение, то ты портишь его всем, кто тебя окружает?
- Извини.
- Нет.
- Что нет?
- Ты эгоист, Рой. Ты думаешь только о себе!
- Вот, значит, как?
- А как ты хотел? Я одевалась, я хотела хорошо выглядеть, а ты…
- Моя сестра – проститутка!
- Но ведь не ты!
Сжав зубы, Рой заставил себя промолчать.
- Куда ты? – крикнула ему в спину Кристин.
- Домой!
- Ты забыл закрыть машину!
- Кому она нужна?!
- Не думай, что я побегу за тобой, Рой!
- Катись к черту!
- Сам катись!
Кристин поймала такси и, бормоча проклятия, забралась в пропахший плесенью салон.
***
Боа принял душ и накинул на мокрые плечи халат. Зеркало в ванной снова напомнило ему о старости. Любое тело, как бы за ним не следили, рано или поздно теряет свежесть и подтянутую форму. Лишний вес, дряблость и все эти недомогания перед дождем и в плохую погоду… Особенно когда тебе за пятьдесят…
Боа было за пятьдесят. Если быть точным, то пятьдесят три. Он вытер волосы мягким полотенцем и заглянул в комнату своих детей. Два кучерявых, чернокожих близнеца давно выросли из детских кроватей, но все еще оставались неразлучны. Боа мог бы выделить им по две комнаты, а то и по три в этом большом доме, но близнецы довольствовались одной, словно боялись расстаться друг с другом. Детская пожарная машина, брошенная посреди комнаты, все еще мигала красным светом. «Одиннадцать лет. Им всего лишь одиннадцать лет», - думал Боа, не решаясь войти в комнату. Когда ему было одиннадцать, у него уже не было игрушек. Его мать продала его своему дилеру за дозу героина. Проклятый педофил! Зубы Боа скрипнули. Нет, у него был лишь один шанс, чтобы выжить, и видит бог, он его не упустил. Где-то в прошлом толстые губы дилера прикоснулись к его щеке, игриво ухватили за ухо… Снова скрип зубов. Здесь, в настоящем…
- Не бойся, – нашептывал дилер. – Я не сделаю тебе больно.
- А я и не боюсь, – сказал Боа, глядя в пустоту перед собой.
- Правда? – Холеные руки сжали детские плечи.
- Правда. – Боа послушно положил голову на плечо дилера, позволил ему погладить свою голову, а затем вцепился зубами дилеру в шею, вырывая кадык и захлебываясь теплой кровью…
Всего одиннадцать… Боа закрыл дверь…
Покончив с дилером, он вернулся домой.
- Ты мой золотой билетик, – мурлыкала мать, перетягивая жгутом правую руку. – Дай же мне то, что передал дядя Тедди. Дай же мамочке немного рая.
- Он ничего не дал мне.
- Не смей дурить меня, щенок!
Боа заперся от матери в ванной. Схватив кухонный нож, она била им в тонкую дверь, и Боа видел, как блестящее лезвие снова и снова появляется на грязно-белой поверхности.
- Я убью тебя! Убью! Убью! Убьюююю…
- Зачем тебе делать это?
- Убью! Слышишь, гаденыш?! Не смей обманывать меня!
- Ты продала меня!
- Отдай мне то, что дал дядя Тедди!
- Ты продала меня… – Боа хотелось прижаться к двери щекой, позволив холодной стали пробить ему висок и воткнуться в мозг. Смерть, смерть, смерть…
Он сделал шаг к двери. Зацепил мусорное ведро. Пластиковые шприцы покатились по грязному полу, зашуршали пакеты, потревоженные мухи закружили под потолком. Резинки. Желтые, зеленые, красные. Боа взял красную. Отыскал среди мусора кусок пакета, в который обычно дядя Тедди паковал героин, перетягивая резинкой. Достал из-за унитаза средство для прочистки канализации. Насыпал щепоть в пакет. Перетянул резинкой. И подсунул под дверь.
- Вот и умница! – заворковала мать. – Вот и молодец.
- Ты продала меня, – прошептал Боа. – Продала…
Когда он вышел из ванной, мать была уже мертва. Глаза вылезли из орбит. Скулы сжаты. Белая пена все еще стекала по подбородку на впалую грудь… Всего одиннадцать…
Боа закурил. Нет. У его детей будет настоящее детство с игрушками, наивностью и надеждами. Они окончат школу, поступят в колледж, устроятся на работу и найдут себе порядочных женщин, способных родить им таких же милых близнецов, которыми они сами были в детстве. У них будет настоящее светлое будущее. Обязательно будет, даже если ради этого Боа после смерти будет гореть в аду. Он сделает все, что в его силах.
***
Кэрри была пьяна. Первый рабочий день закончился, но она не хотела идти домой. Таксист, подобравший ее возле заведения Боа, был не очень-то разговорчив, но, тем не менее, отвез в бар, который она попросила его выбрать по своему усмотрению. Кэрри надеялась, что таксист выберет самый долгий путь, чтобы содрать с нее побольше денег, но старик, похоже, хотел побыстрее избавиться от нее. Она заплатила ему, отказавшись от сдачи. Он ничего не сказал. Лишь пренебрежительно хмыкнул и дал по газам. И вот бар, люди и музыка. Какой-то светловолосый парнишка подсел к Кэрри и клеился до тех пор, пока она не сказала ему, что ей не нравятся мужчины.
- Совсем? – удивился парень.
- Совсем, – соврала Кэрри. Парень почесал затылок и сказал, что он еще никогда не занимался любовью с лесбиянкой.
- И не займешься, – подмигнула Керри. – По крайней мере не сегодня.
Парень отсеялся, оставив ее одну.
- Ты это серьезно? – спросил бармен.
- Налей лучше еще выпить, - скривилась Керри.
- Тебе не много?
- Хочу напиться.
- Папочка отшлепал или что?
- Заткнись и делай свою работу.
Бармен безобидно улыбнулся. Пожилая блондинка за столиком возле окна послала ему воздушный поцелуй и принялась рассказывать своим подругам, как провела с этим миловидным мальчиком ночь. «У тебя острый язык», - прислала она бармену записку и вместе с подругами наблюдала, как он читает, а когда он посмотрел на нее, то она и ее подруги смущенно захихикали. «Сегодня ты мой», - пришла очередная записка. Подруга блондинки подмигивала бармену, гладя рукой свою шею.
- Староваты они для тебя, – подметила Кэрри.
- Всего лишь работа.
- Понятно. – Кэрри чокнулась с полупустой бутылкой.
- Ну, а ты? – спросил бармен.
- А что я?
- Работаешь? Учишься?
- Учусь.
- Вот как?
- А ты что думал, я шлюха в борделе?!
- Нет.
- Журналистика.
- Что?
- Я говорю, что учусь на факультете журналистики.
- Значит, студентка?
- И скажу тебе по секрету, все еще девственница!
- Не верю!
- Ну, ладно. На счет девственности я немного перегнула. – Кэрри подвинула к нему бутылку. – Давай, составь мне компанию.
***
Рой лежал в кровати не в силах заснуть. Мысли. Их было слишком много, чтобы думать о чем-то конкретном. Они просто плыли и плыли, и ничто не могло остановить их. Как падающий с неба дождь. Ты можешь лишь ждать, когда он закончится. Лежать. Слушать, как он то усиливается, то затихает. Но ты не властен над ним. Ты можешь молиться. Ты можешь просить его, умолять перестать лить с неба, но он закончится тогда, когда пожелает. И тебе остается лишь смириться. Рой закрыл глаза. Хоровод мыслей был настолько стремителен, что вызывал тошноту от осознания своей собственной беспомощности, от неспособности что-то изменить. Старый будильник, заведенный на семь тридцать утра, запиликал в полвторого ночи. Дождь за окном стих, уступив место ветру. Рой закурил. Голос Бургхайма снова зазвучал у него в ушах: «Слышал, где работает твоя сестра? Поговори с ней. Твоя работа весит на волоске». Сейчас Рою казалось, что не только работа, но и вся его жизнь висела на волоске – тонком, светлом, как волосы Кэрри. Жизнь – вот что было самым непредсказуемым в этом мире. Ты идешь в школу и думаешь, что твоя семья самая лучшая из всех семей в мире. Но потом оказывается, что твой отец алкоголик. Он уходит, и тебе остается верить лишь в мать, которая начинает менять своих супругов, как перчатки перед новым сезоном. Один, другой, третий – ты не запоминаешь имен. А мать рожает тебе сестру и говорит, что теперь ты должен заботиться о ней, потому что она слишком занята, чтобы тратить свою жизнь на подобные мелочи. И ты даже не знаешь, кто был отцом твоей сестры. Ей год – тебе одиннадцать, ей пять – тебе шестнадцать. Что остается кроме веры в неизбежность перемен? Ты говоришь себе, что рано или поздно все изменится. Говоришь и веришь, что тебе хватит сил изменить все это. Изменить к лучшему. А что есть лучшее? Лучшее – это то, что не похоже на то, что есть у тебя сейчас. Нечто другое. Призрачное, как Бог за голубым небом. В него можно верить всю жизнь, но лишь смерть позволит узнать, верна ли была твоя вера. Мать тем временем продолжает строить свою жизнь. Снова выходит замуж. Отсылает тебя в колледж, чтобы ты не смог испортить ее счастья, хотя ты никогда и не пытался этого сделать. Ты учишься, представляя, как станешь журналистом, устроишься на работу, заведешь семью. Да. Это именно то, во что ты веришь. Никаких рок-звезд и киноактеров. Все просто – вот она жизнь. А мать в очередной раз разводится со своим мужем, и тебе приходится оставить колледж, потому что никто больше не собирается платить за твое образование. И вот тебе двадцать один, а твоей сестре одиннадцать. И годы снова бегут в каком-то хаосе, и ты бежишь вместе с ними. И нет стройности в этом беге, потому что ты бежишь не вперед, а бежишь куда угодно, лишь бы подальше от того, что тебя окружает. Бежишь, потому что уже не можешь по-другому. И шанса нет. И вера догорает красными углями в жаровне жизни, где жарится твоя судьба. И, кажется, что хуже уже быть не может. Но какой-то водитель, накурившись марихуаны, решает по-другому. Мать умирает, не выходя из комы. Странная смерть. Умри она от ВИЧ-инфекции или алкоголя – в этом, может быть и была бы закономерность, а так… Кэрри тринадцать, тебе двадцать четыре, и мир кажется таким большим, что хочется спрятаться в шкаф и не вылезать оттуда. И веры уже нет. Есть лишь только упрямство. Упрямство, которое помогает тупо идти вперед. Сестра растет… Ты растешь… И вдруг жизнь дает второй шанс. Ты устраиваешься на работу в «Хот-Ньюс» личным водителем Бургхайма. Полтора года ты возишь главного редактора по всей стране, а потом он вдруг говорит: «Рой, ты же умный парень. Не понимаю, почему ты стал водителем?» Ты хочешь отмолчаться, но редактор слишком настойчив. «Не знал, что ты учился на журналиста», – говорит он. Ты киваешь, и хочешь сказать, что тебе не нужна его жалость, но не говоришь, а на следующий день он вызывает тебя к себе и говорит, что иногда людям нужно давать второй шанс. Ты перекладываешь бумажки, редактируешь, отвечаешь на звонки всяких безумцев, уверяющих, что видели инопланетян, или что у них в подвале поселился полтергейст. Работаешь, как проклятый, чтобы тебе доверили твою первую статью, а сестра устраивается на работу в публичный дом – и все снова летит в тартарары…
Кто-то настойчиво постучал в дверь. Рой встал с кровати.
- Рой Ривз? – спросил его незнакомый парень.
- Был им с утра.
- Кэрри твоя сестра?
- Да.
- Тогда иди, забирай ее. – Парень кивнул в сторону такси.
- Что значит - забирай?
- Слушай, я всего лишь бармен.
Рой отнес Кэрри в дом и расплатился с таксистом. Бармен уехал.
- Черт! – Рой сел в кресло и закурил. Кэрри начала блевать. Он взял ее на руки и отнес в ванную.
- Думаю, что сейчас тебе все равно, где это делать, – сказал он, опуская ее на кафельный пол.
В голове снова зазвучал голос Бургхайма: «Поговори с ней. Твоя работа весит на волоске».
- Как я, черт возьми, поговорю с ней? – буркнул Рой, переворачивая сестру набок, чтобы она не захлебнулась собственной рвотой. – Как?
***
Тени. Они всегда приходили в срок, и Боа знал, что это больше чем сгустки тьмы. В них была жизнь. В них был сам ад.
Дети спали в своих комнатах. Жена спала рядом… Боа поднялся с кровати. В окна барабанил дождь, но он предпочитал промокнуть, чем позволить этому злу явиться в свой дом.
- Ты проклят, Грегори, – промурлыкала тьма. – Ты и все, что с тобой связано.
Боа не ответил. Снял куртку и открыл входную дверь.
- Куда же ты бежишь, Грегори?
- Убирайся из моего дома!
- Если здесь нет места мне, тогда почему ты думаешь, что здесь есть место тебе?
Боа остановился.
- Хочешь, я навещу твоих детишек?
- Только попробуй…
- Или их мамочку?
Зубы Боа скрипнули.
- Если бы ты было человеком, я бы убил тебя за эти слова. Придушил собственными руками!
- Как убил свою мать? Или дядю Тедди? А, Грегори? Запомни. Ты – такое же зло, как и я. Не заставляй меня напоминать тебе об этом.
- Я просто хочу, чтобы ты ушло из моего дома.
- А что, если я захочу остаться? – тьма засмеялась. Ее густота обрела плотность. – Разве ты не хочешь, чтобы я осталась у тебя, Грегори? – спросила тьма, и Боа задрожал, узнав этот голос. – Разве ты не хочешь показать мне моих внуков, сынок?
Его мертвая мать приближалась к нему с распростертыми объятиями.
- Перестань!
- Ну же, сынок, обними меня. – Ее обнаженное тело было безобразно худым. – Положи свою голову мне на плечо и поплачь…
Боа отвернулся.
- Обещаю, я не сделаю тебе больно, – теперь за его спиной говорил дядя Тедди.
- Я верила тебе! – женский голос. Голос, который Боа запомнил слишком хорошо. Он заставил себя обернуться и посмотреть в наполненные ужасом глаза девушки. – Почему ты позволил им забрать меня, Грегори? Разве я плохо любила тебя? Разве плохо продавала свое тело, чтобы ты мог построить этот дом и отправить своих детей в хорошую школу?
И снова тьма:
- Ты такое же зло, как и я, Грегори.
- Мы будем делать дело или трепаться?
Женский смех.
- С кем ты разговариваешь, дорогой? – голос жены со второго этажа.
- Ни с кем.
- Но я слышала…
- Возвращайся в кровать!
И снова в темноте родился звонкий смех.
- Хватит! – рявкнул Боа.
- О, да! – простонала тьма. – Таким ты мне нравишься больше – большое животное, защищающее своих детенышей!
- Я сказал…
- Признайся, ты уже выбрал бедняжку, которую отдашь мне? А, Грегори? Скажи, чем ты руководствовался, делая выбор?
- Какая разница?
- Есть разница. Для меня есть и, думаю, для тебя тоже.
- Просто сделай то, зачем ты пришло, и убирайся!
- А если я не захочу ее?
Боа промолчал.
- Что, если мне приглянется другая? – Тьма снова стала его матерью. – Ведь я так сильно люблю своего мальчика! Думаешь, я стану делиться с очередной сукой, морочащей ему голову? – черные глаза матери смотрели на лестницу.
- Послушай, – капли пота выступили на лбу Боа. – Я отдам тебе любую шлюху. Клянусь. Только, умоляю, давай уйдем из этого дома.
Смех.
- Я же говорю, Грегори! Ты – такое же зло, как я. И знаешь, ад уже плачет по тебе, мой милый сводник! Уже плачет…
***
Тэмми снился сон. Тэмми снилась Джесс. Такая теплая. Такая счастливая. Такая живая. Ее тело призрачно поблескивало в темноте. В ее глазах горел рубиновый огонь.
- Я думала, что ты умерла, – сказала Тэмми, отрывая голову от подушки.
- Так оно и есть, Тэмми. Так оно и есть. – Джесс юркнула под одеяло и прижалась к подруге своим горячим телом.
- Значит, я сплю? – спросила Тэмми.
- Значит, ты спишь, – промурлыкала Джесс. Ее руки скользнули под ночную рубашку Тэмми.
- Что ты делаешь?
- Разве ты этого не хочешь?
- Я не знаю, – Тэмми замерла. Руки Джесс поднимались по ее животу к груди.
- Разве ты не мечтала об этом?
- Если только во сне.
- Тогда что тебя останавливает? – Губы Джесс коснулись щеки Тэмми. Еще раз. Еще. Руки опустились к бедрам Тэмми. Нежно. Неторопливо. Тэмми открыла рот, подставляя губы для поцелуя. Дыхание. Она жадно ловила его тепло. Тело трепетало, словно стяг на шквальном ветру.
- Целуй меня. Умоляю, целуй меня! – шептала Тэмми. Джесс облизала ей губы и выскользнула из-под одеяла. – Куда же ты?
- Иди за мной.
- Я хочу, чтобы ты осталась.
- Доверься мне.
Тэмми поднялась с кровати. Дождь хлестал в окно.
- Куда ты меня ведешь?
- Верь мне.
- Я хочу знать.
- Тебе нечего бояться. – Джесс открыла входную дверь. Холодный ветер облизал тело Тэмми.
- Всего лишь сон?
- Всего лишь…
Джесс вышла на улицу. Капли дождя покрыли ее обнаженное тело, намочили волосы.
- Всего лишь сон, – сказала она Тэмми, протягивая руку.
- Всего лишь…
Тэмми перешагнула через порог, взяла Джесс за руку и подставила лицо летящим с неба каплям.
Глава вторая
Теги:
