И снова вечер...

О, Русь моя!
Сребрится путь,
Тобой отмоленный ночами.
Отраден он или печален,
Благослови сей мирный труд...

... Солнце близилось к закату. На песчаных и щебнистых откосах горы, словно готовясь к ночной спячке, склоняла темно-пурпуровые головки кровохлебка. Набирались сока горькие костянки калины. И распластывал у основания свои деревянистые стебли тимьян ползучий, или как еще его звали старожилы , чабрец, богородская трава. Так и хочется прилечь на его душистую дерновину-подушку и вдыхать сладкий аромат цветков, собранных в розовато-лиловые шарики. Степан Прохорович стыдится признаться, что смертельно устал, но ноги так и подкашиваются от неповиновения. Ведь так рано с восходом солнца он давно не вставал…
«Отдохни чуток…», - сказала бы сейчас матушка и, он, повинуясь ее светлой воле, с облегчением растягивается на траве. А сам чует: лет пчел затихает. Ухо улавливает их умиротворенное жужжание, подавляющее злобливость. Как будто они остались довольны уходящим днем с медоносными травами: кипреем или иван-чаем, донниками, клевером , речным гравилатом, осотом.
Они славно потрудились! Разливали нектар в сотах, заливали им ячейки. А потом запечатывали медовые запасы восковой крышечкой.
Теперь пчела-разведчица не будет передавать нектар пчелам-приемщицам, и запах цветов от них уже не станет волновать пчел-сборщиц…
- А что, Николка, поди-ка охота на матку взглянуть? Хозяйку пчелиной келлии…
-Ага!
-Только не двигайся, как медведь топтыгин, неуклюже да нерасторопно. Учись у пчел легкости и сноровке…
Николка уже ворчит, задетый за живое. Он и так борется с искушением: вырваться бы с пасеки, вскочить на бачуринского Игреня и умчаться обратно в село. А там…
Глаза у него агатово-черные завидущие. И тюрская кровь тубалара - северного алтайца перебарывает материнскую благонадежность волгарей – предков с Поволжья, их умеренный пыл и рассудительность, нередко подавляя его жгучие «хотения». Но он боится прослыть лоботрясом.
За перекор его, неслуха, родители могут лишить самой большой радости – садиться на коня. А как ему тогда жить? Кому заглядывать в глаза, впитывая всем нутром ясный преданный взгляд? У его Каурки глаз открытый, с удлиненной прорезью век. Значит, как сказали бы прителецкие мужики, конь чистой породы, не уросливый.
А Степан Прохорович все больше входит в образ потомственного бортника, родословная которого уходила корнями в глубь истории Горного Алтая. Вот этот горный благословенный край внимает Указу Его Величества: «Ежели кто пожелает заняться пчеловодством, тем отводить земли без взыскания в казну денег…» И там, где его предки рыскали в своих горах в поисках ягод, съедобных кореньев кандыка, саранки, красного (медвежьего) корня, начиная с приходом весны жадно насыщаться черемшой-калбой, дигелем или полевым луком с чесноком , стали появляться пасеки. Ожил Алтай. Началось « великое переселение» пчел. Нередко колодки пчел-кочевниц из дупла деревьев перемещались в игрушечные деревянные домики молодых пасек. Кочевое население, почувствовав вкус медового промысла, бывало, прибивалось к оседлым семьям, чтобы постичь премудрые тайны колодок.
- А знаешь, как царская корона пчелиной матке достается?
- Как?
- В битве!
- Все, как у людей…
Степан Прохорович точно рад сравнению :
- Это ты верно подметил… Вот родилась новая матка. Что она, думаешь, будет делать?
Николка представил, как из маточника выбирается на свет божий новорожденная, которая должна жить несколько лет, намного дольше, нежели простые рабочие пчелки – пять-шесть недель летом …
- Наверное, искать, чем бы поживиться =- голод утолить…
- А вот и нет! Она настроена воинственно: во что бы то ни стало отыскать своих соперниц и уничтожить их!
У впечатлительных слушателей может мороз по коже пробежать: « И это среди таких милых крылатsх тружениц!»
- А что, пчелы и в раю, до падения Адама и Евы, были такими злыднями?
Степан Прохорович чуть было не поперхнулся ядрышками кедровых орешков. И смех, и грех! Ну, и дети пошли… Кажется, вся его ученая премудрость была пристыжена этим юнцом, который был вскормлен чистым библейским молоком своей матери. Воистину, если мудрец не видит правду, то ему надо призвать в союзники дитя малое или отрока…
Но он не намерен щадить ухо своего духовного сынка сладкой лестью: « Ах, как мир божественно устроен!» и вынужден выдать свою угнетающую правду:
- И вот эта ненавистница вонзает жало в бою и отвоевывает право стать повелительницей матриархального рода. - Рассказчик, кажется, сам выдыхается от этой неслыханной дерзости, и готов принять обет молчания, как это было прежде, до приезда сюда его крестника.
Нагнувшись над костерком, Степан Прохорович помешивает в закопченном чугунке полевой супчик и, крякнув, предвкушает удовольствие: хорош! Осталось скипятить чаек, подбрасывая под таганок корявые щепки.
Пчелиные келлии устроены выше среди кустарников и буерачных лесочков по две и четыре семьи в каждой группе. Кажется, что еще для счастья надо, живи, не мудрствуя лукаво. Но его никогда не покидает чувство бдительности: как бы чего не вышло? Зазеваешься чуток, даже черные муравьи могут вступить с пчелами в драку и одержать победу над ними, расхитив запасы меда.
А шершень? Он хватает на лету пчелок и пережевывает их своими хищными челюстями. Вылетит из дупла дерева и - на пасеку. Затаится рядом с летком и ждет жертвы, чтобы накормить своих личинок.